Текст книги "Вершители. Книга 3. Тень Чернобога"

Решение пришло внезапно. Вот прямо сейчас, пока та не покинула свою половину, Катя пойдет к ней, поговорит, расскажет о грызущей тоске, об одиночестве, о том, что ей плохо здесь и она ничего не понимает. Они обнимутся, и все будет так, как прежде. Ведь мама всегда учила, что проблему нельзя откладывать, ее надо решать.

Катя на ходу накинула халат и, уже выскакивая из комнаты, схватила туфельки а-ля Шахерезада, прижала к груди, чтобы надеть на пороге маминой спальни и не шуметь каблучками по гулким коридорам пустынного дворца. Стоило ей дернуть ручку двери, как над головой мгновенно засиял бледно-голубой шар, ярко освещая погруженный в ночной мрак коридор.

– Чуть-чуть свети, – приказала Катя. Чтобы никому не попасться на глаза, она специально сделала его как можно более незаметным. Девочка выскользнула из комнаты, пробежала до поворота, нырнула направо, под низкую арку, которая вела в «царскую» часть дворца, выскочила в широкий коридор, обрамленный нефритовой колоннадой. Замерла: теперь надо быть внимательнее – вход в мамину спальню после двадцать седьмой колонны, налево.

Катя осторожно прошла вперед, дотрагиваясь рукой до колонн, чтобы не сбиться со счета.

– Двадцать семь! – сердце забилось сильнее.

Она свернула за нужную колонну. Едва переведя дыхание, приоткрыла дверь и оказалась в еще одном коридоре. Через небольшие круглые окна проникал бледный утренний свет, оттого картины в строгих рамах казались мрачными. С портретов смотрели хмурые лица, которые, казалось, не одобряли опрометчивости девочки.

– Ну и пусть, – пробормотала она, бросив на них суровый взгляд.

Босые ноги ступили на мягкий красно-золотой ковер, на котором солнце и луна плели бесконечное кружево затейливого узора. Катя прошла еще несколько метров и остановилась напротив занавешенной тяжелыми золотыми портьерами двери. Сердце неистово билось, будто в ожидании неимоверного счастья. Или строгого приговора.

Только сейчас, дойдя до финальной точки своего смелого путешествия, она поняла, что встреча с мамой для нее – как проверка на прочность, проверка их прежней дружбы. Как она ее сейчас встретит? Отругает или обнимет? Закусив губу, Катя протянула руку к золотому вензелю ручки и решительно толкнула ее от себя. Та поддалась с трудом, приоткрыв лишь узкую щель и выпустив часть разговора, происходившего внутри.

Два голоса. Женский – мамин, встревоженный, хоть и сдержанный. И мужской. Катя не сразу его узнала.

– Посланник верховного вече теперь требует объяснений, – говорил мужчина. Отец. – Они почувствовали подвижки, история начала меняться. И всё из-за нас: такую сильную вещь оставили без присмотра, в руках ребенка неразумного… А она и есть неразумная – она же ничего про наш мир не знает, вон Митр докладывает об ее успехах на поприще изучения обычных наук…

– Лушенька, был ли выход у нас? – вздыхала Мирослава. И добавила совсем севшим голосом: – Хотя нет, не о том я. С нас никто оправданий не спросит, с нас за ошибку спросят. Тут ты прав.

Шелест шелка то приближался, то отдалялся: кто-то из них ходил взад и вперед по комнате.

– Ты подумай, свет мой, подумай только, что произошло из-за этого недосмотра и каковы теперь будут последствия, – продолжал отец. – В прошлое попала реликвия, которая может поменять, да что там – уже меняет! – настоящее. – Он подошел совсем близко к двери, Кате было слышно, как отец вздохнул и продолжил: – Вот говоришь ты, что дочь спасали. Хорошо, спасли. Да только незнанием своим она нас скорее погубила.

Катя насторожилась, вслушиваясь. Кажется, говорили о ней?

Мать порывисто вздохнула, но спорить не стала; у Кати снова упало сердце. Отец говорил сурово. Шелест шелка, приглушенный звук шагов – это он ходил по комнате, метался, будто загнанный зверь.

– Это мы не обучили ее осторожности, не вложили в голову знания. – Отец продолжал еще более сурово, будто приговор произносил. – И получается, что дочь нечаянно оставила открытым переход, в который теперь проник неизвестный и похитил мои дневники… И ладно бы это были просто дневники, государевы думки-задумки, стишки-потешки… Случился бы скандал, да и всё. А здесь, Мирослава, ты же сама знаешь, что я вносил в них. Окажись они в неправильных руках – камня на камне не останется ни в нашем мире, ни в иных.

– Ты имеешь в виду звенигор?

Катя задумалась. Может, родители говорили о ее сестре Недоле? Скорее всего, она тоже где-то воспитывалась и в чем-то накуролесила.

На мамин вопрос отец промолчал. «Что за звенигор, интересно?» – отметила про себя Катя, решив, что непременно узнает об этом в библиотеке.

– Сколько у тебя вещиц из Древа жизни осталось?

– Шкатулка – раз, осталась в Красноярске. – Катя нахмурилась: о какой шкатулке речь? Если о шкатулке темного дерева, то она здесь, в Раграде, в комнате. Какая же тогда, интересно, осталась в Красноярске? Мама между тем продолжала: – Сундук – два, у Могини был, изрублен джунгарами. Шкаф – три, вот он стоит. Да еще кулон. Но ты сам знаешь, у кого он… – Мама заговорила тише: – Лушенька, друг мой, ты точно уверен, что дневники похищены?

– Да что ты в самом деле, Мирослава! Какие уж тут шутки.

– Ну хорошо, хорошо, не смотри на меня так… Допустим! Допустим, что так! А с чего мы взяли, что причина – переход, оставленный Катей?

Катя вздрогнула. Сердце сжалось. Кажется, она даже слышала, как оно разбилось на осколки, словно стеклянный елочный шарик, упавший на пол. Выходит, все-таки речь о ней? Это она что-то натворила?! Девочка затаила дыхание, вслушиваясь в разговор.

– Древнее волхвование оставляет приметный след, ты знаешь, – продолжил отец после минутной паузы, показавшейся Кате вечностью, – и его ни с чем не спутаешь… А шкатулка – это вообще особый предмет. Нет, волшба здесь ни при чем. Вор проник через шкатулку, оставленную там, в Красноярске. Это совершенно точно. Он откуда-то знал о ней, знал, что связана она с твоими покоями здесь, в Раграде, и стремился именно сюда.

Катя ничего не понимала – шкатулку она держала у себя в комнате, здесь, во дворце. Ни в каком Красноярске она не оставалась. Она забрала ее с собой еще тогда, когда убегала от Шкоды, Афросия и Антона.

– Надо найти вора и вернуть дневники, – пробормотала Мирослава, – по крайней мере ту их часть, которая представляет наибольшую опасность для нас… Про звенигор.

– Я буду снова думать, как нам это лучше сделать, свет мой, – за дверью послышалось движение, Катя отпрянула от нее и бросилась назад по коридору, между колонн, стремглав – в свою комнату.

Лишь только за ней захлопнулась дверь, она выронила из дрожавших рук так и не понадобившиеся туфельки, которые со стуком упали на ковер. Сердце, кажется, перестало биться, а в голове, мгновение назад мучившейся от безделья и активно плодившей мысли о покинутости и одиночестве, прояснилось до прозрачности.

Все стало на свои места.

Она не чужая. Она неразумная. Причина отчуждения отца и занятости мамы – не этот мир сам по себе, не новые обстоятельства, а ее, Катина, ошибка. Ошибка, совершенная случайно, по незнанию, – ее никто и не обвиняет в этом, ее берегут от чувства вины. Но все же ошибка страшная, с самыми ужасными последствиями – Катя уже рисовала в мыслях глобальный апокалипсис. Ее родители – правители в этом мире, и теперь что-то явно меняется не в лучшую сторону, если они сказали, что вече обнаружило изменение истории. Тонкая серебряная игла в воротнике ослепительно полыхнула и погасла, словно подтверждая верность Катиных мыслей. Но как? Как шкатулка темного дерева могла оказаться одновременно и здесь и там?

Глава 2
Пропажа

Оставшееся утро Катя металась по комнате. Около девяти к ней заглянула горничная Фотина – смешливая девчонка с россыпью больших веснушек на носу и щеках, копной вьющихся мелким бесом волос, которые она старательно приглаживала и заплетала в тугие косы, стараясь выглядеть старше и серьезнее. Хотя больше всего она напоминала солнечный зайчик – собственно, Катя ее так и звала, про себя, конечно.

Увидев, что царевна не спит, Фотина решительно распахнула двери и прошествовала мимо Кати с круглым подносом, на котором опасно покачивались стеклянная бутылочка с молоком и белая фарфоровая кружка. Рядом с ними, прикрытые накрахмаленной салфеткой, лежали ломтики свежего хлеба с хрусткой и румяной корочкой и небольшая, с кулак, головка желтого как янтарь сыра. Придавливая угол салфетки, посреди подноса красовалось большое, словно из сказки о Спящей красавице, румяное яблоко, а возле него – серебряный ножичек с ручкой из костяного фарфора.

– Доброе утро, ваше высочество, – важно произнесла Фотина голосом первой статс-дамы. – Ваш завтрак прибыл. Расписание на сегодня наставник Митр передаст после трапезы. Ваш урок назначен на полдень. После него вам дозволено поработать в библиотеке до вечерней зари…

Катю рассмешило это «дозволено поработать»: смешно и само по себе, а в исполнении нарочито серьезной рыжей и непоседливой девчонки – так вообще умереть со смеху. Катя дождалась, пока горничная поставит поднос на маленький столик и развернется к выходу, и ловко оказалась прямо перед ней.

– Еще раз скажешь «высочество» – дам в нос, – и для верности покрутила кулачком у ее лица.

Фотина вытаращила глаза, похлопала пушистыми ресницами, прошептала:

– Ой, боязно. Заругают меня… А как звать прикажете тогда?

– Не «прикажете», а «прикажешь», – Катя легко позволила поймать себя в ловушку, нахмурилась и тут же исправилась: – «Скажешь»… Короче, я тебе не хозяйка и не госпожа, поняла?

Яркая девчушка подобрала широкую юбку, юркнув под Катиным локтем к двери.

– Ну, скажем, ни хозяйкой, ни госпожой ты мне и вправду не являешься, – резонно ответила она, оказавшись на середине комнаты, – я же не рабыня какая восточная. Я здесь работаю, служу, так сказать… К тебе приставлена, помогать во всем должна: советом ли, делом ли. Кушанья вон приношу-уношу. Стараюсь как могу. Только больно ты строптивая, – покачала она рыжей головой, взглянув на Катю с осуждением, – невозможно прям работать. Жуть как сложно.

Царевна взяла с подноса яблоко и с хрустом отгрызла кусок. Пока жевала – думала, а Фотина за ней наблюдала. Она так и стояла в паре метров от дверей, застыв вполоборота.

– Не строптивая я, – проговорила наконец Катя, – но непривычно мне здесь, понимаешь? – Она сделала шаг к рыжеволосой собеседнице и в упор на нее взглянула. – Словом перемолвиться не с кем.

Девица покачала головой, закатила глаза. Расправив юбки, аккуратно опустилась на пол, прямо на ковер:

– Так бы сразу и сказала!.. Спрашивай, что там тебе узнать надо. Или про кого… – девчонка лукаво усмехнулась.

Катя не ожидала, конечно, что ей так легко удастся сломить оборону своей помощницы, и чуть было не растерялась, но постаралась поскорее сформулировать хотя бы первый вопрос, чтобы та не успела передумать. Недолго думая, дочь Макоши плюхнулась рядом с ней на ковер, бросив надкусанное яблоко на поднос. До подслушанного родительского разговора она бы стала расспрашивать Фотину о правилах и обычаях Раграда, о том, почему здесь так пустынно, что за технологии стоят за привычными вроде бы вещами. Но сейчас все ее мысли оказались захвачены странным происшествием, о котором она только что узнала, – кражей отцовских дневников.

Но не признаваться же, что она подслушала разговор… Как спросить-то?

– Что у вас тут на днях произошло интересного? – решила она начать с простого вопроса.

Девчонка насторожилась, искоса поглядев на пытливую подопечную.

– А чего произошло? – ответила горничная вопросом на вопрос и прищурилась.

Катя поняла, что краснеет. Но отступать уже некуда, пришлось фантазировать и додумывать.

– А шум чего такой был и ратников во дворец, наверное, целая сотня набежала? – Катя незаметно скрестила пальцы, чтобы не проколоться.

Фотина вздохнула.

– Да не было никакой сотни ратников. И шуму не было. Врать мне не надо, хорошо?

Катя покраснела еще больше, ее бросило в жар, даже ладони вспотели. Она пробормотала неразборчиво: «Не вру я», – и опустила глаза.

– Вот-вот. И краснеть тогда не придется.

Она замолчала. Катя изучала занятный завиток на ковре и ругала себя за то, что так опрометчиво испортила отношения с горничной и потеряла единственный источник информации. Можно же было поделикатнее, поосторожнее. А она напролом, черный морок ее словно попутал.

– Вор пробрался в государевы покои, – вдруг тихо проговорила Фотина.

Катя встрепенулась:

– Как – вор? Здесь же охраны тьма-тьмущая… – она придвинулась ближе.

– А не простой вор, не из смертных, – в рыжих косичках полыхнуло солнце, – но и не сильно, видать, опытный, наследил много.

– Рассказывай, Фотина, что ты знаешь! – взмолилась Катя, для верности схватив собеседницу за запястье. – Мне очень-очень надо знать все подробности!

Та руку освободила, проговорила строго:

– Зачем тебе это, не знаю. – Расправила еще раз и без того красиво лежащие юбки: – Вообще-то тебе говорить не велено, не желают государь с государыней тебя волновать, – начала она противным голосом всезнайки, но посмотрела на несчастное лицо Кати и вздохнула, – но ты, видать, уже и так что-то знаешь, одним словом больше, одним словом меньше – беды не будет… Слушай!

Она придвинулась к Кате так, что их головы соприкасались, а дыхание сливалось в одно.

– Неделю тому назад, в прошлую пятницу, значит, Рослава, царёва горничная, убирала в его кабинете, естественно, в присутствии главного стражника. Вот, значит, вытирает она пыль с глобуса, большого такого, древней работы, не волхвовской, но все равно государь его бережет.

Катя насупилась, посмотрела на часы:

– Не отвлекайся, о главном говори.

– Ну вот, тут смотрит, а глобус-то открыт! – Фотина выразительно округлила глаза. – Он, оказывается, внутри полый был, а в нем государь бумаги секретные хранил. Рослава, конечно, не знала, что это тайник его, и спугалась сильно, как крышка-то отвалилась в сторону, позвала стражника в свидетели. Тут государь-то и зашел в кабинет. И увидел, что глобус пуст. А как увидел, стал белее снега. Рославу прогнал. Сказывают, вдвоем с государыней темным мороком окутали кабинет и узнали, кто глобус тот открывал. Оказался колдун сиамский.

– Сиамский?

– Ну, с личиной, значит, ложной… Подробнее не скажу, ибо не ведаю. Они весь его путь проследили, по следам, пока те не остыли, и выяснили, что вышел он из тайного хода, из шкафа в кабинете государыни. Шкаф, видать, у нее тоже чародейный, волхвовской…

– А дальше? Куда колдун делся? – Катя поглядывала на часы – вот-вот придется бежать на урок к Митру.

– Дальше не ведаю, – покачала головой Фотина. – В погоню за ним семь стражников отправились, да вернулись ни с чем…

Катя задумалась.

– А что похищено? Что говорят?

– Откуда ж я знаю?! – всплеснула она руками. И тут же придвинулась, чтобы прошептать: – Говорят, личные дневники государя, с тайными волхвовски́ми секретами… Которые он собирал по всем городам и весям да которые от батюшки ему достались. – Она вздохнула, тревожно закусила губу. – Ой, беды не миновать, когда вече о том проведает…

– А что это такое – вече? Совет какой?

– Да, в него входят главы всех родов земель подлунных.

Катя кивнула, но ничего не поняла и решила, что надо будет обо всем этом разузнать на уроке подробнее, волхв Митр будет только рад, если она про государственное устройство начнет допытываться. И тут ей в голову пришла мысль, от которой сердце рухнуло в пятки.

– А что эти главы сделают, если… – Катя сглотнула, – если узнают про пропажу?

Фотина посмотрела на нее строго:

– Я, конечно, ничего не знаю, я в государевы бумаги не смотрела… Но Рослава успела услышать, что в дневниках тех – ключи от всех миров. Если вора того найти не удастся и пропажу не вернуть, то дело плохо. Старшие в родах будут отсекать ту параллель временную, в которой оказались бумаги, и смыкать ее…

– Это как?

Горничная хлопнула в ладоши:

– Схлопывать. Чтобы уничтожить всё, что в ней.

Катя округлила глаза, почувствовав, как по спине побежал ледяными иглами страх.

– Уничтожить? Всех, кто там живет?

Фотина вздохнула, посмотрела на нее с опаской:

– Миры наши вроде слоеного пирога: плотно-плотно смыкаются, да не вливаются в один. Если не вернуть такую опасную вещь, как государевы дневники, из мира людей, то вече, вернее всего, решит отсечь его, будто кусочек подгнившего яблока.

Но это все одно плохо, потому что через дневники эти тот мир, даже отсеченный, связан с государем. А потому его, вернее всего, силы лишат да прогонят, чтобы сила дневников навеки пропала и до нашего мира не добралась.

– А что с миром людей тогда станется? – Катя с замиранием сердца ждала ответ.

– Ничего не случится, но вече может сделать временной карман, петлю, внутри которой прошлое станет будущим и наоборот.

– Что-то вроде кольца? Без начала и конца?

Фотина кивнула:

– Именно так. Все, кто окажется внутри, будут забыты, а значит, и выбраться оттуда не смогут. Ведь главная нить, что связывает миры, – общая память. Отсеченный мир постепенно истончится и рассыплется в прах.

Катя слушала и вспоминала все, что ей было так дорого, все, чем она недавно жила: набережная Енисея, золотистые плафоны фонарей над каменной мостовой, широкие, промороженные студеным ветром улицы и хмурые, нахохленные дома, приземистые, добротные, будто вросшие в сибирскую землю. Ничего этого не будет? И ее одноклассников? И даже Тани Рогаткиной, с которой они подрались в первом классе и с тех пор сидели вместе за одной партой и делили все школьные горести и радости? Она забудет о них в один миг, а они перестанут существовать.

На указательном пальце у Фотины зазвенело колечко, камень осветился красным. Девочка сразу подскочила:

– Ой, зовут! – испуганно прикрыла рот ладошкой. – А я тебя еще не заплела и к выходу не приготовила.

Катя засмеялась:

– Да ладно, я сама причешусь.

– Точно? – Фотина посмотрела на нее с опаской, но колечко на пальце зазвенело с новой силой, и, подхватив юбки, словно огненный вихрь она бросилась к двери. – Я к тебе потом забегу, как освобожусь.

И умчалась. Только слышались ее удаляющиеся по пустынным коридорам шаги. Будто бусы рассыпались.

Катя вновь осталась одна и задумалась. Получалось, что шкатулка – или какая-то ее магическая часть – каким-то образом осталась в Красноярске. Через нее, значит, вор прошел в коридор, нашел дверь с грифоном, дотронулся до его носа и проник в шкаф, который находился в кабинете мамы. Знал? Или просто так совпало?

Почти наверняка знал и даже специально все подстроил.

Украв то, за чем он сюда пришел, вернулся тем же способом в Красноярск, в мир людей. Дальше – или бродит в том времени, или шагнул куда-то еще, наверняка есть какие-то способы.

Только если вор свободно перемещается между мирами, этими слоями пирога, то где гарантия, что, «схлопывая» один мир, старшие родов не ошибутся? Что, если отцовские дневники уже в каком-то другом мире, в иной параллели, сколько бы их ни было?

Шкаф, глобус в кабинете отца, колдун, дневник, погоня… Больше всего ей не давал покоя факт погони, которая ничем не завершилась, – куда делся этот вор? И как он мог пробраться в кабинет отца, причем, судя по всему, не тот, что для официальных встреч и переговоров, а личный, о котором во дворце-то не все знают? Она вот, например, не знает! И еще: столь серьезная книга, ключ ко всем мирам и какой-то звенигор, о котором говорили родители, – неужели отец хранил их просто так, без охраны и защиты?

От количества информации кружилась голова. Что там, в этих дневниках, такого?

Предположения роились в ней подобно диким пчелам и жалили в самое сердце.

Руку обожгло – это накалилось кольцо-напоминание об уроке, который Катя едва не пропустила. А она так и не повторила отрывок из Геродота, и, видимо, надо приготовиться к хорошей головомойке и осуждающему взгляду, к отповеди об отсутствии усердия, к предупреждению о недовольстве родителей… и наказанию, которое часто упоминалось, но пока Митр не слишком с ним усердствовал. Катя вздохнула – кажется, сегодня она получит хорошую взбучку.

Она торопливо переоделась в синее ученическое платье, подобрала волосы и кое-как заплела их в косички – те получились куцые, неаккуратные, с торчащими ёжиком кончиками. Фотина бы собрала как надо. Более-менее приличный вид прическе придала алая ленточка, перехватившая лоб.

Посмотревшись в зеркало, Катя придирчиво одернула платье, оправила все складки. На голове получилось не пойми что, так хоть платье пусть сидит как надо. Еще раз горько вздохнув, с лицом вдовствующей королевы она направилась в библиотеку – принимать положенное наказание.

* * *

В этот раз она прошла до конца галереи, поглядывая на развешанные по стенам карты – они только выглядели как старинные, пожелтевшие от времени и с архаичными знаками. На самом деле – она узнавала об этом у Митра – на них изображали сегодняшний день. В буквальном смысле. На них можно видеть разливы рек, землетрясения, очаги пожаров. На одной на город опускалась ночь, на другой жителей обжигало полуденное солнце.

Вот и сейчас, даже торопясь на урок, Катя не могла отвести взгляд от стены, наблюдая, как словно невидимая рука поднималась над землями, сбрасывая широкие рукава ночной мантии, как гасли в городе огни и разгоралось утро. Увлеченная этим, она не сразу услышала приближающиеся шаги.

Катя оглянулась.

С ней поравнялся, приветливо кивнув, высокий и статный седовласый мужчина в плотном черном пальто, немного похожем на офицерскую шинель начала XX века. В руках он нес совершенно не шедший его щеголеватому виду старый-престарый кожаный портфель, почерневшая застежка которого не доставала до крепления. Чтобы не распахнуться и не рассыпать содержимое, его черное пузатое брюхо оказалось перетянуто толстой бечевкой. Для верности незнакомец придерживал портфель свободной рукой.

При этом сверток, который он зажал под мышкой, то и дело выскальзывал. Мужчине приходилось останавливаться, пристраивать портфель у ног, перехватывать сверток.

– Я могу вам помочь? – Катя не ожидала, что в этих гулких и пустынных залах ее голос может так звенеть, рассыпаясь на миллионы осколков, словно разбившийся хрустальный шар.

Незнакомец остановился, посмотрел на нее внимательно. И протянул сверток:

– Извольте, царевна, буду очень признателен.

Он знал, кто она.

Взяв в руки сверток – он оказался плотным и довольно тяжелым, – Катя направилась следом за незнакомцем.

– Вот, иду на доклад к твоему батюшке, – тот кивнул в сторону выхода из галереи, туда, где начиналась основная часть дворца.

Кате туда не разрешалось ходить, а за тот единственный раз, когда она нарушила запрет и отправилась изучать дивные галереи, ей пришлось просидеть всю ночь в крохотной каморке – ее задержала охрана и не отпускала, пока не разрешит его величество. Государь не спешил принимать решение, а заглянув утром в каморку, не удостоив ее и взгляда, отстраненно, так что у Кати похолодело под сердцем, приказал возвращаться в свою комнату.

Поэтому сейчас, услышав, что незнакомец торопится на встречу с отцом, она вежливо кивнула и стушевалась. Мужчина обернулся и неожиданно подмигнул. Катя на мгновение потеряла способность говорить: такой важный человек, а ведет себя словно подросток. Любопытство взяло верх над вежливостью и осторожностью:

– Простите, а вы кто?

– Я? – мужчина еле заметно улыбнулся.

У него оказались ярко-голубые, как небо ранней весной, глаза, и при этом совсем молодые, хотя лицо – Катя видела это теперь совершенно отчетливо – было покрыто сеткой мелких морщин. Услышав Катин вопрос, он остановился, поставил на пол портфель – тот с шорохом завалился набок – и протянул Кате узкую ладонь:

– В самом деле, невежливо получилось. Олег Велидарь, посол его величества в Византии…

Он снова подмигнул Кате, подобрал с пола развалившийся словно студень портфель и направился дальше. Катя поторопилась за ним.

– А отчество у вас какое?

– Богуславичи мы…

– Олег Богуславович, – Катя с любопытством поглядывала на пузатый портфель, – а как дела в Византии?

Вопрос был задан скорее чтобы поддержать разговор, так Катя представляла себе светскую беседу: следует задать вопрос о погоде, о месте, откуда прибыл гость, выслушать о том, как человек добрался, все ли здоровы… Придворному этикету в красноярской школе не учили, но в книжках герои вели себя именно так.

Посол, услышав вопрос Кати, внезапно остановился, посмотрел внимательнее, чем прежде, и покачал головой:

– Тебе надо в курс дела входить быстрее, царевна, не то впросак попадешь: дочь царская, а простых вещей не ведаешь. – Катя почувствовала, как краснеет. Некстати вспомнила кривенькие косички и собственный унылый вид. Олег пришел ей на помощь. – Тебе учителя назначили. Отчего у него не спросишь, что в мире творится, как живем мы, чем дышим, о чем мечтаем, к чему стремимся?

Катя опустила глаза, вздохнула.

– Митр меня только лекциями по истории да по географии мучает, – пожаловалась она, – как раз иду доклад делать по Геродоту…

Олег Богуславович помолчал.

– Знать труды отца истории, конечно, похвально, а отчего иных летописей не читаешь?

– Каких?! – у Кати на глазах навернулись слезы. – Не знаю я здесь ничего! И мне никто ничего не рассказывает, даже мама…

Она осеклась – меньше всего стоило этому незнакомому человеку, который через пять минут увидит ее отца, говорить о том, что у нее здесь не всё в порядке. Да еще на маму жаловаться. Если бы не сверток, который она сжимала в руке, сорвалась бы и умчалась в библиотеку к Митру. Не пришлось бы сгорать от стыда.

Посол посмотрел на дверь в основную часть дворца, с сожалением опустил на пол портфель, тот опять завалился набок. Чтобы тот стоял ровно, Олег Богуславович подпер его ногой. Посмотрел на Катю строго:

– Ты – дочь русского царя. Владения твои велики и обширны, народ твой многочислен и разнообразен… Ты не можешь не интересоваться им. Ты находишься здесь уже… сколько? Три?.. – Катя неохотно кивнула. – Три недели, а знания твои ограничиваются парой-тройкой легенд и сказок, пусть и весьма примечательных. И ты ждешь, что тебе доложат, расскажут, положат в твою голову все, что тебе пригодится… Так нет же, не так это делается. – Он вздохнул и добавил уже мягче: – В твоем распоряжении лучшие библиотеки мира, все знания, какие люди накопили за тысячи лет. Ты сама, слышишь, сама должна искать их и добиваться, чтобы тебе предоставили возможность знать то, что другим не дано… Поговори со своим наставником. Спроси совета, с какого раздела начать.

– А с какого бы начали вы? – Катя все еще не смела поднять на него взгляд и стояла, прижав к груди тяжелый сверток.

– Я бы начал с геополитики и новейшей истории.

Он решительно подобрал свой портфель и, взяв из рук Кати сверток, коротко попрощался с ней и пожелал удачи, после чего быстрым шагом продолжил свой путь. Катя осталась стоять, словно ее пригвоздили к полу. В сердце росла обида: даже этот чужой и незнакомый человек и то недоволен ею… А что она, собственно, такого сделала? Из вежливости спросила, как там дела в Византии – не в той, которая пала под натиском турок-османов, а в этой. В Византии мира Велеса и Макоши…

Словно услышав ее мысли, посол остановился у самого выхода из галереи, развернулся на пятках и тихо и оттого, вероятно, очень четко произнес:

– А с Византией мы, царевна, накануне войны…