Текст книги "Иди и возвращайся"

Глава 24,
в которой раздается телефонный звонок

Летом перед маминым исчезновением мы ездили отдыхать в Финляндию. Вдоль Сеймы кучковались безымянные деревушки по пять, иногда десять домов. Одноэтажные деревни, будто причесанные, доска к доске, даже садовые принадлежности стояли параллельными линиями. К домикам притыкались сараи. Мы снимали один из таких домиков – с высокими окнами, аккуратно выкрашенный, без забора. Почти все время мы проводили на пляже – на узкой песчаной полоске метра три шириной, за которой начиналось озеро. Вода была прохладной, всегда дул свежий ветерок. Мы спускались на пляж по крутой тропинке, мимо круглых камней, заросших мхом, мимо высоченных елей. Бросали на песок покрывало, ложились и смотрели на облака. Верхушки елей двигали их то в сторону озера, то в сторону города. Иногда верхушки ходили туда-сюда и разметали облака, за которыми показывалось бледно-голубое небо.

С нашей стороны пляжа открывался вид на береговой изгиб Сеймы: серо-стальная вода, покрытая рябью, и буро-зеленый массив стометровых сосен. Напротив изгиба ржавел избитый волнами небольшой причал. Солнечный свет был не таким, как в городе. Он не ослеплял, а был искристым, мягко укутывал нас с мамой, озеро, лес. Наверное, в то лето я стала художницей, хоть и поняла это намного позже.

Через день мама заводила взятую в аренду ветхую машину, и с тарахтением и скрипом мы ехали в Иматру за продуктами.

Однажды вечером нам ужасно захотелось змеек-тянучек и вредной газировки. Мы сели в машину, но она не заводилась. Мама жала на педали, крутила ключ в зажигании, но безуспешно.

– Вот зараза! – Она стукнула кулаком по приборной доске и посмотрела на часы. – Попробуем на автобусе?

– Давай, – согласилась я.

Мы взяли теплые кофты. Минут через двадцать автобус привез нас в ровную безликую Иматру. Мы приехали к одиннадцати, к закрытию всех супермаркетов. Прошлись по пустынному центру – никого. Нас разглядывали из редко проезжавших машин.

– Должен же тут быть хоть один круглосуточный магазин, – сказала мама, кутаясь в кофту.

И мы его нашли – лавочку с пивом, сигаретами и сладостями. Сонная кассирша – белые волосы, подводка, большая грудь в тесной футболке – сказала нам цену на финском.

– Could you repeat in English, please?[3]3
  Вы не могли бы повторить по-английски? (англ.)


[Закрыть] – попросила мама.

Продавец передернула плечами.

– По-русски? – спросила мама.

Раздраженно цокнув, та оторвала уголок от газеты, написала на нем цену и протянула нам.

С охапкой упаковок мы уселись на первую попавшуюся скамейку. К полуночи, когда со змейками, желейными мишками и лимонадами ядовитых цветов было покончено, мы собрали все обертки, баночки и донесли их до урны.

– На чем поедем обратно? – спросила я.

Мама убрала с моей челки листочек и бросила его на асфальт.

– Не знаю. На такси?

– Сколько ты заплатила в магазине?

Мама вытащила из кармана уголок газеты и протянула мне. На нем было размашисто написано: «13–40».

Утром я открыла глаза и смотрела в потолок. Где-то невидимо, но осязаемо вставало солнце. Папа на кухне молол кофе. Раздался мамин голос. Они говорили о чем-то обыденном, вроде покупок или оплаты моих курсов. Потом тихо открылась и закрылась дверь в кухню, шаги к моей двери. Тихо щелкнул замок, мама вошла в комнату. Увидела, что я не сплю, улыбнулась и присела на кровать, протянула руку, чтобы убрать мне волосы со лба. Я хотела спросить, что произойдет во время покупок в Финляндии, хотела, чтобы она поцеловала меня и сказала, что пора вставать в школу, но за долю секунды до того, как ее пальцы коснулись моего лба, проснулась.

Папа на кухне варил кофе, за окном сияло чистое небо, и где-то слева светило солнце. Последний учебный день в школе.

Я свесила ноги с кровати и посидела немного, разглядывая узор на коврике.

«Хватит, – сказала себе. – Всё, хватит».

И пошла поздороваться с папой.

– Смотри, что у меня есть, – сказал папа, протягивая мне два билета в цирк. – С окончанием.

Я чмокнула его в щеку, он улыбнулся впервые за долгое время.

– Это сегодня вечером, – уточнил папа. – Если хочешь, возьми Ваню.

– Ну что ты, – я покачала головой, – пойдем вместе. Сделаешь капучино?

Три урока. После них мы всем классом отправились в кафе пить лимонад и дурачиться. Стараясь вести себя как обычно, я думала, что же должно произойти сегодня в 13:40. Мне надоела игра невидимого собеседника, который не успокоился и после того, как я поняла, что мама не вернется.

– Погуляем? – предложил Ваня, когда все расходились по домам.

– Мы с папой идем в цирк вечером. Давай сегодня днем, часа через полтора? Только схожу переодеться, – предложила я.

– Ага, – ответил он.

Я чмокнула его в губы:

– И купим змеек-тянучек.

Ваня улыбнулся – ничего не понял.

В 13:30 я была дома. Сняла толстовку, надела самую красивую футболку. Сварила кофе и села за стол в комнате. Положила перед собой телефон и ждала 13:40. Я хотела окончательно убедиться, что мой таинственный собеседник – всего лишь недобрый шутник, кем бы он ни был. И когда ничего не произойдет, а я была уверена, что ничего не произойдет, тогда я позвоню Ване, и он за мной зайдет. Мы пойдем в Таврический, а может, в оранжерею. Будем говорить друг другу глупости и есть мороженое. Или уедем на Крестовский и будем до тошноты кататься на аттракционах.

13:40.

Пусть пройдет еще минута.

Чудо-остров, парк аттракционов на Крестовском. Мне было лет семь. Мама ушла за билетами на колесо обозрения, мы с папой остались ждать ее у макета бэтмобиля. Сначала сделали миллион фоток, вместе и по отдельности, кричали: «Я человек – летучая мышь!», потом сидели на бэтмобиле, набирая ее номер, – она не отвечала. Ветер гонял сухие листья по мягкому настилу, падали капли дождя.

Уже тогда я была как флюгер – угадывала малейшее изменение их настроения. Вот мама не отвечает на двадцатый звонок. Вот папа нервничает – поджимает губы. Вот уже злится – сжимает-разжимает кулаки в карманах.

Она пришла через сорок минут, счастливая и рассеянная, протянула папе помятые билеты.

– Встретила в очереди Иру. Говорит, последние образцы дают хорошие показатели. Представляете, что начнется?

И, продолжая говорить об образцах, потянула нас к колесу обозрения. Мы с папой были так измучены ожиданием, что ничего ей не сказали. В стеклянной кабинке папа мрачно молчал – на улице стемнело, никакого обзора не получилось.

13:42. Я потянулась за телефоном и нажала на кнопку последних звонков. Но вдруг что-то…

…рука, убирающая волосы со лба

верхушки сосен и облака

меч с рукояткой из фольги

смятый плащ и шлем

запах эспрессо и оладий

лавандовое мыло

пробирки и пробирочки

белый халат

лицо в толпе

поцелуи по утрам…

Я поняла, что, если ждала три года, могу подождать еще полчаса. Секунды отщелкивались оглушительно и медленно. Мне показалось, что прошло много времени, но, когда раздался телефонный звонок, я увидела, что было всего-то 13:48.

– Дорогая, меня хорошо слышно?

– Да, мама.

Ее голос пробивался через эти три года словно по тоннелю на дне моря, о который бились чудовища: древние крокодилы, мегалодоны, плотозавры. От каждого удара в трубке скрипело и щелкало.

– Дорогая, твой телефон наверняка прослушивают, поэтому…

– Нет, уже нет, – ответила я, с благодарностью вспомнив Миру.

– Тогда возьми ручку и записывай.

Я поискала ручку, но не нашла. Взяла один из карандашей, разбросанных по столу, рисунок с чудовищем и на его обратной стороне записала мамин план побега.

Глава 25,
на которой заканчивается эта книга

У меня было всего три часа.

– Попроси помочь друзей, но тех, о которых они не знают, – сказала она.

Флешки нашлись в ящике папиного стола (она, конечно, знала, что их там десятки). Я взяла две. На одну записала скачанный из файлохранилища файл «p0|IzII», на другую – «$//|». К последней прибавила то, что мы с Мирой скопировали в НИИ.

Потом набрала номер и, когда на той стороне в клеенный-переклеенный скотчем телефон с разбитым экраном ответили: «Нино-о-ок, здоро-о-ова!» – договорилась о встрече.

Собрать чемодан с самыми необходимыми летними вещами для меня и папы – пять минут.

– Если что-то забудешь – купим на месте, – сказала она.

Когда маленький черный чемоданчик с пацифистскими картинками был набит и закрыт, посмотрела в зеркало. Хотелось причесаться, но не было времени. Прошлась по квартире, стараясь запомнить всё так, как остается.

– Мы еще долго не сможем вернуться, – сказала она.

Потом положила в рюкзак карандаши и альбом и вышла на улицу.

Чемодан на колесиках отсчитывал каждую трещину в асфальте, когда я шла к вестибюлю метро «Площадь Восстания». Прохожие с удивлением рассматривали девочку, натянувшую капюшон в теплый солнечный день. Поднимая голову, я видела маскароны, они ободряюще улыбались и подмигивали мне.

ТЕО900 давал побочные результаты, и мама с дядей Лешей настаивали на продолжении клинических испытаний. У них было подозрение, что препарат при воздействии на бактерию туберкулеза вызывает мутации естественных и приобретенных антител. То есть лечит и ослабляет одновременно, открывая дорогу любым инфекциям. Но инвесторы и Вадим Петрович хотели запустить препарат как можно скорее. Мама предложила одновременно проводить дополнительные исследования, но ей отказали. Тогда они с дядей Лешей пригрозили обнародовать результаты испытаний. Вадим Петрович предупредил, что если они не успокоятся, то пострадают их семьи. Они долго не могли поверить, что их научный руководитель, с которым играли их дети, всерьез им угрожает. Но все именно так и было. А потом к ним пришли незнакомцы с оружием.

Улитка ждала меня в вестибюле, с ней были двое мальчишек, таких же веселых и развязных.

– Слушай внимательно, дело очень важное, – сказала я, глядя прямо ей в глаза.

Нас толкали люди, сновавшие вокруг, задевали плечами. Потолочные светильники мягко освещали красный мрамор вестибюля.

– Нужно сделать все очень быстро, тогда они не успеют нас перехватить, – сказала мама.

Я достала из кармана сверток – флешку, завернутую в кусок рисунка с чудовищем, на обратной стороне которого было написано полное имя Клочкова, его телефон и рабочий адрес.

– Отнесешь вот этому человеку, поняла?

– Поняла.

– Сначала позвони. Передай лично в руки. Тут написан адрес. Поняла?

– Да че тут непонятного-то? – возмутилась Улитка.

– Возьмешь своих друзей с собой, с ними безопаснее, – сказала я. – Прямо сейчас. Как можно скорее. Сделаешь?

– Конечно, – она широко улыбнулась, показав передний отколотый зуб. – Для тебя-то! Ты ж моя…

– Всё-всё, мне пора, – я увернулась от ее объятий. Но перед тем как уйти, взяла и крепко сжала ее руку. – Спасибо.

– Да не за че, ты че.

Натянув капюшон, я вышла на улицу, огляделась. Ничего подозрительного, но я чувствовала, что просто так уехать нам не дадут.

У них в руках были доказательства побочных эффектов препарата, но испытаний было все еще недостаточно. Даже опубликованное разоблачение не остановило бы выпуск ТЕО900 на рынок. Было уже сделано слишком много публикаций о победе препарата над туберкулезом. Слишком большие деньги были вложены, поэтому маме и дяде Леше угрожали убийством. Но было еще кое-что, самое главное. Они с дядей Лешей считали, что лекарство можно исправить. Нужны только дополнительные исследования и испытания, которые заняли бы месяцев шесть, ну, может, год. Они решили скрыться, прихватив с собой результаты испытаний. Они верили, что спасут мир от туберкулеза. У них был план. Сначала исчез дядя Леша. Пока он обустраивал походную лабораторию под Питером, мама помогала мне бороться с моим первым чудовищем.

И вот, спустя три года, когда новое лекарство было готово и был готов план побега, у дяди Леши сдали нервы. Он попытался встретиться с семьей, ушел на встречу и исчез.

Поминутно оглядываясь, я шла по Невскому в редакцию знакомого онлайн-издания. Сверяясь с гуглокартами, нашла офис на набережной Фонтанки. У входа снова обернулась, откинув капюшон. И вот оно – за мной шел сумрачный человек, один из тех, кого я видела на параде. Быстро вошла в здание. Скрипучий лифт поднял меня на четвертый этаж в офис, похожий на муравейник: вокруг сновали люди, перезванивались, перекрикивались. Лифт постоянно гудел, поскрипывал и щелкал. На меня никто не обращал внимания.

– Иди в любое СМИ, найди там главного редактора и отдай вторую флешку, – сказала она.

Я металась по холлу редакции и пыталась обратить на себя внимание:

– Постойте… подождите… мне нужен главный редактор. У меня есть информация… Да подождите же вы…

– Кто тебе нужен? – передо мной стоял мужчина, похожий на папу, в джинсах и футболке. Ему определенно можно было доверять.

– Главный редактор, – уверенно ответила я.

– Его нет в офисе. Я его заместитель. Могу чем-то помочь?

– Не знаю. Наверное, да. У меня есть информация…

Он с сомнением оглядел меня, но сказал:

– Идем за мной.

Он прошел вглубь муравейника, и мы оказались в крошечном кабинете, где умещался только стол, заваленный бумагами, кресло для хозяина кабинета и стул для посетителя. Единственное окно смотрело на набережную и новую сцену Александринки.

– Что у тебя? – спросил замглавредактора, усаживаясь в крутящееся кресло.

Я кратко и четко рассказала, в чем дело, однако ближе к концу начала сбиваться, видя, как он скептически поджимает губы.

– Лекарство от туберкулеза в походной лаборатории?

– Вот тут всё. Формула и доказательства побочек для ТЕО900, – я протянула ему флешку, и он, помедлив, взял ее. Открывал файлы, щелкая мышкой.

Я молча ждала. У меня оставалось полтора часа.

– Интересно, – наконец сказал он. – Но как узнать, что это правда? Мы только недавно писали статью о ТЕО900. Они выглядят убедительнее, чем ваши шпионские страсти.

Ответа на вопрос я не знала и молчала.

– Ну хорошо, – сказал он, вынимая флешку. – Обращусь за советом к коллегам, которые знают, что там к чему.

Телефон в моей руке звякнул эсэмэской: «клочков сказал все сделает и передавал чтобы ты осторожнее там он прикольный».

В это время в дверь без стука ворвался молодой человек и с ходу радостно сообщил:

– Горит НИИ на Восстания! Я выезжаю?

– Камеру захвати, – ответил ему замглавредактора. Потом, спохватившись: – Подожди-подожди. Какой НИИ?

– Ну, НИИ, легочных заболеваний, на Восстания, говорю же. Который в особняке. Лекарство от тубер…

И я сразу поняла, какая роль отводилась в ее плане папе.

– Понял, – коротко ответил мой собеседник, – езжай. Камеру не забудь. – Но его коллега уже вышел из кабинета.

Замглавредактора снова посмотрел на меня. Такой поворот событий придал значимости моей потертой флешке.

– Хорошо, я посмотрю ваши материалы.

Я сидела, не понимая, закончен ли разговор.

– Посмотрю сегодня. Тут указаны ваши контакты?

– Нет, – ответила я и, подумав, что мой или папин номер давать бесполезно, написала на листке, который мне протянул журналист, имя и номер Клочкова. – Вот этому человеку мы передали информацию про угрозы.

Он взглянул на листок и кивнул.

Я поднялась, закинула рюкзак на плечо, расправила ручку чемодана.

Он окликнул меня, когда я уже закрывала дверь:

– Девушка, подождите!

Я заглянула обратно.

– Как, вы сказали, вас зовут?

– Я не говорила. Меня зовут Нина.

– А вашу мать и ее напарника?

Я колебалась, стоя на пороге, но сказала:

– Александра Маркова и Алексей Усачев.

Он записал их на той же бумажке и снова кивнул.

Я вышла в коридор и выглянула из окна, выходящего на набережную. Мой сумрачный плезиозавр стоял напротив входа в редакцию. Папе писать было нельзя, он был занят горящим особняком в стиле барокко. Поэтому я позвонила Ване и попросила его и Настю приехать как можно скорее.

– Не идите по набережной, зайдите с черного хода, я вас встречу.

Близнецы приехали быстро, минут за десять. Моя голова соображала быстро и четко.

– Надевай мою куртку и бери мой чемодан, – говорила я Насте, напяливая на нее свою куртку и накидывая капюшон. Получилось очень похоже на меня, если не слишком присматриваться. – Иди домой, но только там, где много людей. Тебя остановит вот этот человек. – Я показала ей человека на набережной. – Но сразу отпустит, не бойся. Он должен как можно дольше думать, что я – это ты.

– Ой, как интересно. Это какая-то игра, да?

– Да. Иди.

Настя послала нам воздушный поцелуй и поехала вниз на лифте. Я с облегчением смотрела, как плезиозавр потащился за ней по набережной в сторону Невского.

– Она нашла меня, – сказала я Ване. – Она ждет нас с папой в Пулкове.

«слушай твой чувак стащил с меня капюшон и побежал обратно. что делать то» – писала Настя в наш общий чат уже через минуту.

«ничего, иди домой».

«ну ладно. вечером мож на крестовский».

«потом как-нибудь, сегодня не могу».

«ну лан. кста, мы собрали пазл, смотри, какое мимими».

Она кинула в чат размытую картинку: медведица с медвежатами ловят рыбу в бурной реке. Я зависла, рассматривая ее.

– Вы должны приехать к окончанию регистрации, – сказала мама, – по отдельности. Это важно.

Но я не знала, что делать, и позвонила папе.

– Я готова выезжать.

– Где ты? Я уже в пути.

Я назвала адрес в двухстах метрах от редакции. Мы вышли через черный ход, и через несколько минут к нам подъехала веселая красная машина, за рулем которой был Пумба, папин коллега.

– Ну вы даете! Вот это поворот! Всегда мечтал! Как в кино!

Без Тимона он выстреливал фразами чуть медленнее. Мы с Ваней сели в машину рядом с папой и под непрекращающийся восторженный монолог Пумбы свернули с Невского на Лиговку. Папа то и дело взволнованно оглядывался назад.

Я открыла новостной портал, где на главной странице с красной пометкой «Срочная новость» были фото дымящегося зеленого особняка в стиле барокко. «В центре города горит здание НИИ легочных заболеваний. Пожар удалось ликвидировать в течение часа. Сотрудники своевременно эвакуированы. Пострадавших нет». Дальше шли телефоны горячей линии, где можно было узнать подробности.

– Пап, там пожар. Это ты устроил?

– Понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Это чтобы отвлечь их внимание, да?

Он пожал плечами:

– Может быть.

– Но как?

– У твоей матери еще остались друзья. И потом, проводка там старая, со времен револ…

В это время нас нагнал и стал поджимать черный фургон с надписью «Люстры и светильники». Из окна выглянула знакомая морда чудовища. Пумба, не понимая, что происходит, прижался к правому краю, но скорости не сбавлял.

– Как они нас нашли?! – спросила я.

– В век новых технологий – очень легко.

Папа мог шутить в такой момент.

– Ваши друзья? – спросил Пумба, разгоняясь.

– Какие уж тут друзья, – пробормотал под нос папа, снова оглядываясь.

Мы немного оторвались от фургона и мчались уже по Московскому проспекту. Впереди на обочине показались машины ДПС.

– Высадите меня у них, – неожиданно сказал Ваня. – Попробую задержать фургон.

Пумба резко затормозил, и Ваня почти на ходу вывалился под ноги полицейскому. Я захлопнула дверь, и мы помчались дальше. Фургон почти догнал нас, но позади раздался спасительный звук сирены и внушительный голос из динамиков:

– Черный фургон, номер А546ТЕ, прижмитесь к обочине!

Наши преследователи нехотя прижались к обочине, и через минуту их уже не было видно.

– Можно выдыхать? – спросила я, откидываясь на сидении.

– Пока не приедем – нельзя.

И в самом деле, уже на повороте, когда до Пулкова остались считаные километры, сзади снова показался черный фургон.

Пумба азартно смотрел в зеркало заднего вида и жал на газ.

У входа в терминал мы выпрыгнули из машины и вбежали в здание аэропорта. Наши преследователи погнались следом. Раздвижные двери разъехались перед нами, и мы, не останавливаясь, без очереди проскочили под рамкой металлоискателя и потом, тяжело дыша, обернулись. Трое молодых полицейских показывали троим плезиозаврам свои удостоверения и что-то спокойно говорили. Те растерянно мялись.

Посреди главного зала, под скульптурой ангела с самолетными крыльями нас ждал, улыбаясь, Клочков М. П.

Они с папой пожали руки. Я не очень понимала, что он говорит. Все слилось в невнятное «блаблабла». Потом он наклонился ко мне, потрепал по щеке и что-то протянул.

– Держи. Я видел, ты все время их рисуешь.

Я с удивлением повертела в руках брелок с тремя металлическими рыбками и прицепила его к рюкзаку.

– Пересидите, пока все не уляжется, – говорил Клочков папе. – Все передам в прокуратуру, но это, сам понимаешь, надолго. Она хорошо подготовилась. Но зачем так долго ждали – непонятно.

Папа согласно кивал, но он-то знал, почему так долго, и я начинала понимать.

– Идите. Регистрация уже заканчивается.

Мы с папой пошли. Он тоже плохо соображал от пережитого напряжения.

– Подождите, вы куда?

Остановились.

– В другую сторону. Она ждет вас, стойка номер тридцать три.

Мы развернулись, я помахала следователю рукой, он сделал козу в ответ.

Сто метров – как миллион лет эволюции.

Увидев ее издалека, такую худую и коротко остриженную, изо всех сил отгоняя от глаз черные цветы – азалии, конечно, это были азалии, – я приняла еще вчера неясную, но теперь совершенно очевидную мысль: она всегда от нас уходила, но всегда возвращалась. Стало очень страшно, и меня согнуло от дикой рези в животе, но папа, не обращая внимания, тянул меня за руку. К ней.

Мама сделала движение вперед, и от ужаса ее близости у меня подкосились ноги. Папа успел меня подхватить, хрипло спросил:

– Ты что?

И потащил дальше.

Она ждала нас у стойки, держа наготове паспорт. Обняла меня и долго не отпускала. Как-то скованно подержала за руку папу. Со стороны мы, должно быть, походили на обычную семью, которая летит в отпуск после учебного года. Прошли регистрацию на рейс, на который уже началась посадка.

Я не могла оторвать от нее глаз. Светло-коричневые крапинки веснушек на носу и на руках. Мелкие морщинки расходятся от глаз, когда она улыбается. Немного нервные движения – не заметишь, если не знаешь ее.

Почти бегом – на досмотр. Когда я надевала ремень, раздался звонок. Запыхавшийся голос:

– Меня отпустили, я в аэропорту. Где вас найти?

– Ох, мы уже на паспортном контроле.

– Попробую пройти! Какой рейс?

– Нина, скорее, нас уже объявляют по громкой связи, – сказала мама.

Я назвала Ване номер рейса и отключилась.

Мы выстояли очередь на паспортном контроле, и, когда пограничница, строго нас осмотрев, поставила выездные штампы, схватили паспорта и бегом побежали на посадку.

У нашего гейта нас ждали, нетерпеливо переминаясь, две девушки.

– Скорее, скорее, – поторапливали нас они. – Из-за вас стоим уже десять минут.

Они проверили паспорта и билеты и оторвали хвостики. Родители потянули меня к кишке, которая вела прямо в самолет.

– Подождите, – я вырвалась и прилипла к стеклу.

– Нина!

– Он должен успеть!

И в самом деле, со стороны раздвижных дверей зала вылета к нам бежал Ваня. В огороженный гейт его не пустили. А стекло не пропускало звук.

«Как ты сюда пробрался?»

«Что? Не понял».

«Мы еще не скоро вернемся».

«Опять не понял».

Он развел руками, улыбаясь. Мама подошла ко мне сзади, положила руку на плечо:

– Нина, вы еще увидитесь. Идем.

«Мне пора. Пока».

Он прислонил руку к стеклу. Я подняла свою, чтобы прислонить в ответ, но родители оттащили меня и повели в самолет. Оглянуться я не успела.

Остальные пассажиры сидели на местах пристегнутыми. Они недовольно осмотрели нас – вылет из-за нас задержали уже на пятнадцать минут. Стюардесса в зеленом платье помогла нам найти свободные места на багажных полках для небольшого маминого чемодана и пары рюкзаков.

Подгоняемые стюардессой, мы сели и пристегнулись. Зажглись огоньки «No smoking»[4]4
  Не курить (англ.).


[Закрыть]. Пилот поприветствовал нас на английском, сообщил о температуре и пожелал приятного полета.

– Пока мы в России, меня могут снять с рейса. Даже развернуть самолет, – тихо предупредила нас мама.

Она вцепилась в подлокотники на взлете, как обычно, – боялась летать. Но улыбнулась мне:

– Всё будет хорошо.

Мы набирали высоту, и, когда залетели в облака, до меня донесся разгневанный рев чудовищ. Они выпрыгивали из воды и бились о металлический корпус самолета. Самолет вздрагивал, и, когда о крыло ударился кронозавр, на борту замигало и отключилось освещение. Пассажиры испуганно охнули. Но двигатели взревели и вытащили нас из облаков. В иллюминаторы с нашей стороны заглянуло ослепительное солнце. Я слышала удаляющиеся всплески воды от ударов доисторических тварей. До меня доносился их раздосадованный рев. Но теперь они ничего не могли мне сделать. У них больше не было надо мной власти. И чем выше поднимался самолет, тем больше была уверенность, что они не достанут нас, не утащат на дно океана.

Когда загорелись зеленые лампочки, мама отстегнулась и пошла в туалет. Я боялась отпустить ее даже взглядом. Она подмигнула мне из очереди.

Расспрашивать ее о том, что произошло и где она была три года, мне не хотелось. Зато очень хотелось рисовать. Достала из рюкзака карандаш, альбом. Заштриховала фон. На листе появился салон самолета: два ряда сидений по три в каждом, из хвоста стюард катит тележку с напитками, довольные, расслабленные пассажиры – летят в отпуск – смотрят в иллюминаторы и фотографируют друг друга. По узкому проходу бегут две нарядные девочки.

Мама вернулась, и я, уткнувшись носом ей в плечо, задремала и не услышала, в какой момент они начали по нарастающей пререкаться:

– И поэтому за три года ты ни разу не появилась?

– За тобой следили.

– А я знаю почему. Потому что мы всегда тебе мешали! Если хотела уйти, уходила бы от меня, а не от ребенка.

Они перекрикивались через мою голову. Я сидела, глядя на защелку откидного столика.

– Я же нашла лекар…

– Знаешь где я видел это лекарство?

И тут, в подрагивающем салоне самолета на высоте десять тысяч метров, под нарастающую перепалку родителей, после дня погонь, слежки и шифровок, я соскочила с плота и обрела твердую землю под ногами. И сказала негромко и ужасающе спокойно:

– А знаете что? – Родители мгновенно замолчали. – Хватит думать только о себе, поняли?

– Э-э-э… поняли.

– Вы хоть представляете, что вы мне устроили?

Родители молчали.

– Носитесь со своими лекарствами, пропажами и отношениями! И вообще! Идите… идите…

– Куда? – медленно спросил папа.

Под ошарашенные взгляды попутчиков я схватила рисунок, рюкзак и зачем-то – памятку безопасности, подскочила с кресла, дошла до туалета и что было сил хлопнула тонкой пластмассовой дверью. Внутри отдышалась, закрыла крышку унитаза, села сверху и достала рисунок и карандаш.

На рисунке три наших сиденья были свободными. Сначала на среднем сиденье я нарисовала непохожую, но узнаваемую себя: девушка лет восемнадцати, прядки обрамляют лицо, рисует, чуть улыбаясь. По обеим сторонам от нее я нарисовала овалы, немного заострила их. Точки-глаза, плавники вдоль всего тела. Папе – небрежно расстегнутый воротник рубашки-поло, маме – косую челку. Я мусолила детали, пока не протерла в бумаге дыру и пока пилот не объявил, что мы приступаем к снижению. Загорелся значок «Пройдите на свое место».

Я вышла из туалета и под любопытные взгляды пассажиров села между родителями. Они смотрели на мой рисунок.

– Что это такое? – спросил папа. Он ткнул пальцем в антропоморфных существ на сидениях по обе стороны от меня.

– Кистеперые рыбы, – ответила за меня мама.

– Что? – папа не расслышал ее из-за гула двигателей.

Мама наклонилась над моей головой, и я поняла, что она улыбается:

– Это кистеперые рыбы.

И когда в иллюминаторах показалось море, не воображаемое, холодное и населенное чудовищами, а настоящее, дружелюбное, ярко-синее, я подумала, что, наверное, когда-нибудь смогу понять ее трехлетнее отсутствие и его трехлетнее отчуждение. Смогу принять ее одержимость и его замкнутость. Когда-нибудь, но не прямо сейчас.

А сейчас – идеального хеппи-энда у нас не получилось, но кто сказал, что это конец истории? Может, только начало. По крайней мере, начало наших итальянских каникул. Я закрыла глаза, и в тот самый момент шасси самолета ударилось о посадочную полосу в Катании.