Текст книги "Иди и возвращайся"

Глава 8,
в которой читатель знакомится с приютом и его обитателями

Каждое воскресенье в полдень я садилась в автобус, который вез меня на Обводный. Там, среди промышленных зданий, окнами глядевших на обмелевший канал, втиснулся приют. У меня никак не получалось запомнить его название: что-то о детях, попавших в сложную жизненную ситуацию.

Среди череды постоянно меняющихся воспитанников были двое, которые попадали сюда постоянно: Родик и Улитка. Они постоянно сбегали из дома, и раз в две недели полицейские отлавливали их то на вокзале, то в вестибюле метро и везли в приют.

Кроме меня по воскресеньям приезжали еще двое. Витя занимался с воспитанниками музыкой – играл на расстроенном пианино. Арина делала с приютскими поделки – подоконники зарешеченных окон были уставлены кривоватыми шедеврами. Арине и Вите, в отличие от меня, платили за работу, и им приходилось писать отчеты о влиянии арт-терапии на детей: уходя, я каждый раз видела, как в одной из комнат они строчат, склонившись над столом.

От остановки нужно было пройти с полкилометра. Спрыгнув с автобуса у Балтийского, я посмотрела на экран телефона: до начала занятия оставалось еще сорок минут. Поэтому перешла Обводный по мосту и в одном из лотков у вокзала купила несколько пачек печенья.

По каналу дул холодный ветер с колючим снегом. Сегодня особенно давила серая тяжесть неба, плохое настроение прохожих. Отчетливее были видны их сморщенные рыбьи лица, руки, сжимавшие сумки и рюкзаки, напряженные плечи. У перехода стояла парочка хищнозубых рыбешек. Я посмотрела на их лица и встала подальше.

Желтое здание приюта недавно отремонтировали, но сразу после ремонта в нем поселился запах временного пристанища. Здешние обитатели не очень-то ценили его, и заведующая из-за этого грустила.

Ее я увидела при входе – она рылась в коробках под лестницей, ведущей наверх к спальням и игровым.

– Здравствуйте, Инна Григорьевна, – сказала я спине.

– Привет, Нина, – ответила спина, не оборачиваясь.

– Помочь?

– Да, придержи вот это. – И я перехватила у нее две стоявшие друг на друге тяжелые коробки.

Инна Григорьевна посветила фонариком и прочитала наклейку на нижней:

– Так… так… та-а-ак, все правильно, тетради двенадцать листов. Ставь обратно, – сказала она и помогла мне водрузить коробки на другие. Вместе мы выровняли башню и выбрались из-под лестницы.

– Наконец-то нашлись тетради, они Арине скоро понадобятся, – пояснила заведующая, поправляя прическу.

С виду она не была похожа на человека, который чем-то руководит: всегда растерянно-добродушное выражение лица, нелепые наряды – пестрые юбки, яркие шарфики.

Я поднялась на второй этаж, снимая на ходу куртку и шапку, но, подойдя к игровой, услышала, что предыдущий урок еще не закончен. За дверью бренчало расстроенное пианино и нестройный хор выводил:

– Жил да был черный кот за углом, и кота ненавидел весь дом!

Я сложила одежду на скамейку у двери, присела и вспомнила, что не подготовилась к сегодняшнему занятию. Занятия в обычном смысле проводить было невозможно, дети слишком часто менялись, поэтому я перед встречей накидывала карандашные наброски для раскрасок: раскрывший рот маскарон с гривой льва, перекресток в историческом центре с обшарпанными домами, люди или животные. В голове мгновенно вспыхнула картинка будущей раскраски. Достала альбом и карандаш. На листе появился чуть заостренный овал, одну сторону которого я превратила в хвост. С другой стороны – широко открытая пасть с огромными зубами. Несколькими штрихами – море: пробивающийся на глубину солнечный свет, волнение воды. От мегалодона, пуча глаза что было сил, уплывала утыканная плавниками кистеперая рыбка. На остальных десяти листах я набросала только мегалодона – судя по звукам, занятие с Витей заканчивалось.

– Жил да был синий кот за углом! – Так они проходятся по всем цветам радуги плюс черный и белый.

Еще пара набросков и куплет про фиолетового кота, и Витя объявил перерыв. Подопечные с облегчением, которое чувствовалось даже через дверь, вскочили и рванули в коридор.

– Нинка! – закричала Улитка, едва увидев меня, и бросилась обниматься. Улитка всегда такая – восторженная и радостная. Кудрявые волосы вытравлены до соломенно-желтого, на ногтях ободранный лак. Остальные, безразлично нас оглядев, прошли в свои спальни. Им было известно, что через несколько дней их отправят обратно домой, поэтому наши занятия они, как говорил Витя, «отбывали».

– Вот, держите. – Я протянула Улитке пакет с печеньем. Она тут же достала одну упаковку, надорвала ее и засунула печенье в рот. – Это для всех, – сказала я, стараясь не сердиться.

Она послушалась и, болтая какую-то чепуху, стала раскладывать печенье в пластиковые тарелки на неубранном столе.

– Надолго здесь? – спросила я, обращаясь сразу к ней и Родику, сидевшему тут же.

– Пока не выгонят, перекантуемся, – ответил Родик, пожав плечами.

– Вы дома-то бываете?

– Я в прошлый раз два часа продержался, пока батя не начал лупить, – сказал он. – Улитка вот сутки была, за малыми смотрела, пока отчим ейный…

– Не пугай одуванчика, – перебила его Улитка, имея в виду меня.

Родик замолчал. Я не могла слушать их истории, хотя они всегда рассказывали спокойно и как-то буднично.

Я смахнула со стола крошки, поставила краски, карандаши. Улитка принесла воды. Пришлось два раза пройтись по комнатам, пока все дети старше десяти собрались в игровой. Дети с настороженным взглядом, крепко сжатыми губами, в одежде на несколько размеров больше – почему-то в приюте никогда не находилось нужных размеров.

– Вот вам наброски мегалодона. – Я раздала каждому по листу. – Нужно дорисовать их и раскрасить чем хотите, – я кивнула на краски, фломастеры и карандаши в середине стола. Новенькие внимательно рассматривали меня: мелкие хищники примерялись, с какого бока удобнее меня тяпнуть.

– Что такое мегалодона? – спросил кто-то из них.

Новенькие продолжали шарить по мне глазами, и мне захотелось выйти.

– Гуглите, – ответила я, положила на стол свой телефон и вышла.

В коридоре я присела на скамейку, но за дверью тут же послышался звук отодвигаемых стульев – ребята бросили раскраски и разбрелись по игровой. И, пока никто из них не вышел и не обнаружил меня сидящей напротив двери, я спустилась на первый этаж и села на коробки под лестницей. «удали это сообщение». Почему, если это была она, мама просто не позвонила или не пришла? Мы жили точно там же, и даже номера телефонов у нас не поменялись. Номер телефона… Почему я раньше не догадалась? Нужно позвонить на мамин номер! Я вскочила, едва не ударившись головой о лестницу, похлопала по задним карманам джинсов и с досадой поняла, что оставила телефон в игровой.

– Дети разные, – приближался сверху голос Инны Григорьевны, – но у всех ситуация более-менее одинаковая – неблагополучная обстановка в семье. Мы, понимаете, пытаемся сделать так, чтобы здесь они немного передохнули перед тем, как вернуться в семьи. Родители часто или наркоманы, или алкоголики, но не лишены родительских прав, поэтому дети к ним возвращаются. Да и даже в таких семьях им лучше, чем в детдоме, – она повернула голову к собеседнику, и я увидела, как он согласно кивает. – Иногда они не называют свое настоящее имя и проводят у нас больше времени, чем обычно. Изредка мы имеем дело с одними и теми же детьми. Иногда бывают из других регионов…

– В целом понятно, да, – произнес в ответ низкий мужской голос, показавшийся смутно знакомым.

– Понимаете, у нас нет конечных результатов, по которым мы могли бы отчитаться перед спонсорами, – ни по количеству вылеченных людей, ни по количеству, например, усыновленных, как в других фондах. Но мы считаем, что тоже делаем очень важное дело – даем приют отчаявшимся, пусть и на несколько дней.

Они дошли до первого этажа и остановились у входной двери.

– У нас есть разнообразные развивающие мероприятия. Каждую неделю проводим занятия по музыке, арт-терапии, рисунку. Но дети не мотивированы, многие никогда не ходили в школу.

Мне было неудобно оставаться невидимым слушателем, и я вышла из-под лестницы с видом, будто занималась там чем-то важным.

– А вот и Нина, она ведет кружок рисования, – сказала Инна Григорьевна, как будто выходящие из-под лестницы люди были обычным делом.

– Я думал, ваши преподаватели несколько старше, – ответил ее собеседник, рассматривая меня.

Откуда-то он был мне знаком: высокий, плотный, широкие плечи, безупречные зубы. Мохнатые брови срастаются на переносице.

– Монобровь, – смеялась мама.

Вадим Петрович. Директор НИИ, в котором она работала.

– Нина… – он рассматривал меня, вспоминая. – Ты Нина, дочь…

– Да, – ответила я до того, как он назвал маму по имени.

– Нина – дочь моей сотрудницы, подававшей большие надежды, – пояснил он Инне Григорьевне.

Но голова Инны Григорьевны была занята другими вещами:

– Конечно, нам постоянно требуются расходные материалы, мы что-то постоянно ремонтируем, обновляем. Те же краски и бумага для занятий, да, Нина?

– Да, – с энтузиазмом подтвердила я. Все-таки непонятно, как она справляется с работой. Но у приюта щедрые спонсоры. Наверное, всех подкупает ее простота.

Вадим Петрович – а он был, очевидно, кандидатом в спонсоры – застегивал пальто и надевал вязаную шапку.

– Моя помощница свяжется с вами в течение следующей недели. Большие суммы перечислять мы не можем, но немного, раз в месяц…

Инна Григорьевна согласно кивала. Тут в ее кабинете зазвонил телефон, она попрощалась и ушла.

Вадим Петрович повернулся ко мне, натягивая перчатки.

– Как ваши с папой дела? Я видел его год назад, он сказал, что новостей по-прежнему нет, ни плохих, ни хороших.

– С тех пор ничего не изменилось. – Я не могла оторвать взгляд от его ровных искусственных зубов.

Вадим Петрович не знал, что сказать. Он поправил шарф, а потом ему, видимо, пришла идея:

– Знаешь что, ведь мы по-прежнему собираемся на воскресники. Старой компанией, как раньше. Теперь все мамины коллеги работают в моей фирме. Вот, – он протянул мне визитку, – в следующее воскресенье у меня. Помнишь, где это?

Я была у него дома много раз – на воскресниках всем были рады, и детям тоже.

– Адреса нет, но помню, как добраться.

Он взял визитку у меня из рук, достал из внутреннего кармана солидную авторучку, щелкнул кнопкой и написал адрес на обороте. Внимательно посмотрел мне в глаза, отдавая ее обратно:

– Папу тоже бери с собой.

Он похлопал меня по плечу и вышел на улицу, впустив облако снежинок.

На обороте было: «ул. Пестеля» – и номера дома и квартиры.

Вернувшись в класс, я обнаружила учеников за делом: все раскрашивали мегалодонов, каждый на свой лад. Были тут и желтые, и зеленые в крапинку.

– Хотели свалить, но я разъяснила, че к чему, – услужливо сказала Улитка, полоща в воде кисточку. Вода уже была густой от красок.

– Надеюсь, ты им не угрожала?

Она захихикала:

– Не-а. Вот эти вообще по-русски ни бельмеса. – Она ткнула кисточкой в сторону двух мальчишек-азиатов. – А вот этот ниче не понимает, вроде как тупой, – она кивнула на своего соседа, мелкого беленького мальчика.

– Он с немой бабкой жил, – сказал Родик, выдвигая в центр стола своего красного мегалодона, – все понимает, но ниче не говорит. Как собака.

Все безобидно захихикали. У этих детей были свои истории. Я старалась отключаться – думать о светотени или толщине штрихов, когда они рассказывали о родителях, или о ночевках в подъездах, или о рейдах полиции и изоляторах. Вот и сейчас я вспоминала воскресники у Вадима Петровича. Они были не похожи на дни рождения или застолья у родственников.

В огромной квартире нас встречала пара терьеров: Федя и Таша. Они подпрыгивали, пытаясь лизнуть гостей в лицо. Мама и папа были для них слишком высокими, а мне всегда доставалась порция горячих собачьих слюней. В гостиной, освещенной хрустальной люстрой с десятками лампочек, уставленной тяжелой деревянной мебелью, в центре стоял стол, вызывавший трепет. Он всегда был заставлен закусками, фруктами и сладостями. В гостиной нас приветствовали хозяин и его жена. Они были очень похожи – у них за спиной говорили, что разные у них только прически. Гостиная и вообще вся квартира была полна народу: приглашались подающие надежды сотрудники НИИ и их семьи. В коридоре тут же затевали футбол, потом играли в крокодила, причем взрослые играли наравне с детьми. Вадим Петрович, развалившись в кресле, никогда не играл с нами, только наблюдал. Иногда шел в кабинет, откидывал крышку пианино – настоящего, не электронного – и играл джазовую импровизацию, а мы садились, где было место, хоть на пол, и слушали.

– Очень демократичный, – отзывалась о нем мама.

– Себе на уме, – говорил папа. Вадим Петрович казался ему то ли слишком напыщенным, то ли недостаточно искренним.

– Ну хватит уже! – смеялась мама.

После того как она исчезла, нас еще приглашали на воскресные посиделки. Мы даже пришли один раз и сразу поняли, что зря. Коллеги и друзья мамы не знали, что нам сказать, опускали глаза и произносили неловкие слова сочувствия. Вокруг нас возникла зона отчуждения метра на два. Даже я, совсем ребенок, сразу почувствовала это. Папа, сославшись на работу, поспешил уйти. Выйдя из парадной на оживленную улицу Пестеля, я заплакала. Но сейчас, сидя в игровой, я думала, почему бы не пойти. Возможно, кто-то из ее бывших коллег расскажет мне больше того, что сообщил Клочков и о чем умолчал папа.

– Нина, чего он! – Улитка отбивалась от Родика, который хотел сбрызнуть ее картинку красной краской.

– Да ладно тебе! – ржал Родик, пытаясь добраться до рисунка, который Улитка держала на вытянутой руке.

– Уля, Родион, занятие еще не окончено! – произнесла я с той же интонацией, с какой говорил Никитин, когда сердился.

Они мгновенно уселись на свои места. Сегодня мне было не до общения, и после урока я попросила ребят убрать со стола и ушла.

Спускаясь по лестнице, я еще раз посмотрела на визитку. ОАО «Медицина будущего». Генеральный директор Додонов Вадим Петрович. Адрес – тот же, что мамин НИИ. Очень странно: НИИ стало ОАО, с тем же директором. Пожалуй, все же стоит сходить на вечеринку и разузнать, что изменилось. «Проверили все версии», – сказал Клочков. Может, они что-то упустили? Может, дружный коллектив чего-то им недоговорил?

Вечером я рассказала папе о встрече с Вадимом Петровичем. Он вздрогнул, услышав его имя, – или мне показалось? Помолчал немного, будто в чем-то сомневался, потом сказал:

– Почему бы и нет.

И только поздно вечером я вспомнила о своей идее со звонком. Закрылась в комнате, нашла в телефонных контактах запись «Мама», нажала на зеленую кнопку. Металлический женский голос выдал:

– Абонент находится вне зоны действия сети.

И короткие гудки.

Глава 9,
в которой почти ничего не происходит. Хотя как посмотреть…

На следующей неделе я не получила ни одного сообщения. Но мне не терпелось узнать, что происходит на самом деле. Я хотела действовать, но не представляла как.

Близнецы собирали свой пазл. В отличие от меня, их картинка стала проясняться: края пазла становились все толще, и, хоть до конца было еще далеко, в центре красовались полностью готовый медвежонок и половина медведицы.

Всю неделю я болталась по Пескам, надев на себя четыре кофты сразу и замотав лицо шарфом. Я гнала самокат по Суворовскому, Кирочной или Шпалерной, изредка останавливаясь, чтобы сделать фото граффити, пока их не закрасили. Нева уже растаяла и несла свои мутные воды в залив. Небо, вода, набережная и ее противоположная сторона, кроме красно-коричневых «Крестов», были серыми. Все оттенки: от грязно-белого до почти черного по вечерам неба. Солнце не хотело показываться в городе. Не этой весной.

На набережной я фотографировала недавно установленный парусник. Дома распечатала фото и сделала из него коллаж: железный корабль плывет по морю, полному химер. Они вытягивают шеи и пытаются его потопить.

Со мной всегда был рюкзак с бутылкой воды, альбомом и карандашами. Николай Сергеевич неодобрительно смотрел на результаты моих шатаний по городу: искривленные пропорции набережной Фонтанки, под мостом – экскурсионный катер с японскими прогнатодонами, потусторонние пустые коридоры-улицы Коломны с провалами окон, деревья Летнего сада, тянущие хищные лапы за спиной у девятилетней девочки на самокате. Он отмечал мелкие ошибки, но я видела, что он недоволен настроением рисунков. Иногда я рисовала то же самое, но без чудовищ и хищных лап: веселых туристов с фотоаппаратами, людей в очереди. Никитин говорил, что у меня дар рисовать жизнь как она есть. Но я ничего не могла с собой поделать.

В пятницу после уроков я поехала на самокате не домой, а в НИИ, в котором работала мама.

Раньше я часто приходила к ней после уроков, если не было занятий или секций. Вадим Петрович был демократичным, а вахтерша – глуховатой и слеповатой. Поэтому все дети сотрудников проводили много времени на работе у родителей.

– Я к Анне Аркадьевне, – говорила я вахтерше, она согласно кивала и нажимала на кнопку пропуска.

– К Наринэ Фаруховне, – говорила я в следующий раз, и меня пропускали.

– К Акакию Велимировичу. – И вертушка приветливо пищала.

НИИ, в котором теперь располагалась и «Медицина будущего», находился в нашем районе, в одном из исторических особняков. Зеленое здание в стиле барокко стояло отдельно, за собственным забором, на котором дряхлели огромные гипсовые вазы, выложенные фруктами. Место, куда мама не дошла, оставив меня в школе. И теперь лепнина, пухлые младенцы на фасаде и даже вазы казались мне зловещими. Из-за забора выглядывали голые стволы тополей.

Стволы тополей были видны в окно маминой лаборатории. Однажды я изучала их несколько часов подряд. Мне было лет пять, мама забрала меня из сада и привела на работу. В лаборатории она посмотрела в несколько микроскопов, налила воды в поилки подопытных мышей, сделала записи в журналах и ушла в свой кабинет за сумкой, отвлеклась на диссертацию и забыла обо мне до позднего вечера. А я, не сумев открыть тяжелую дверь, пересчитывала оставшиеся листья на тополе и иногда вытирала слезу. Спас меня папа, который после двадцати неотвеченных звонков на мамин номер пришел в НИИ. Пока он меня одевал, они ругались.

Я нисколько не сомневалась, что, зайди я сейчас внутрь, меня беспрепятственно пустит та же глуховатая вахтерша, и я смогу погулять по просторным комнатам, заставленным стеллажами с документами. Но вместо этого развернула самокат и поехала к близнецам.

Дома был только Ваня. Он открыл мне дверь и молча пошел в свою комнату. В их комнате на полу, окруженный разбросанными вещами, по-прежнему лежал пазл. Из-под него тоскливо выглядывал потертый ковролин.

Ваня делал домашку по физике, и я присела на пол и пыталась найти хоть одну верную деталь для пазла. Но ни одна не подходила по цвету. Минут через пятнадцать у меня заболели глаза, тем более в комнате было темновато – настольная лампа освещала только письменный стол, один на двоих. Потом я бросила пазл, подошла к окну и заметила, что по нашему дому от фундамента до второго этажа пошла трещина, похожая на реку с притоками. Я хотела взять альбом и рисовать реку, текущую среди окон и лепных украшений, но Ваня закончил делать домашку, закрыл учебник и тетрадь и повернулся ко мне:

– Есть будешь?

– Буду, – ответила я.

– Пойдем.

В прихожей по дороге на кухню я взглянула на себя в зеркало. Мама не была красавицей, но умела, как говорила бабушка, «себя подать». Мне ее способность не передалась. Я сняла резинку, пригладила волосы и перевязала хвост – так хотя бы аккуратнее.

На кухне Ваня гремел кастрюлями. Вытаскивал каждую из холодильника, открывал, нюхал и ставил в раковину. В раковине скоро закончилось место; впрочем, кастрюли в холодильнике тоже закончились.

– Ничего похожего на еду. Пойдем за варениками. – И он странно на меня взглянул.

– Пойдем.

Мы оделись и отправились в супермаркет за углом. На перекрестке без светофора я шагнула на зебру, не посмотрев налево. Раздался резкий автомобильный гудок, и в тот же момент Ваня дернул меня за руку. Меня развернуло назад, Ваня схватил меня и оттащил обратно на тротуар. Секунду он крепко прижимал меня к себе.

– Смотри, куда прешь! – раздалось из открытого окна машины.

– Дуй отсюда, – отчетливо ответил Ваня. Стекло поднялось, и машина проехала мимо. Ваня сердито буркнул:

– В самом деле, смотри, куда идешь.

Но мою руку не отпустил, пока мы не перешли дорогу.

В магазине мы взяли из напольного холодильника два пакета с варениками: один с картошкой и грибами, другой – с творогом. В молочной витрине – сметану и масло.

– Идем к нам, у нас есть чистые кастрюли, – предложила я.

Дома неловкость рассеялась. Мы умяли все вареники, потом посмотрели «Тайную жизнь домашних животных» на пиратском сайте. В восемь вечера пришла Настя, и мы повторили вареники и кино.

Ближе к ночи мой телефон брякнул эсэмэской: «Сообщение отправлено через интернет. Возможно, это мошенничество. „опасайтесь голого льва“».