Текст книги "Иди и возвращайся"

Глава 5,
в которой Нина идет на встречу с мамой во время покупки свиней

– Четырнадцатого июня, – сказала мама, обводя на календаре дату, – и только если будешь хорошо себя вести. Поняла?

– Поняла.

– И никаких отговорок. Все занятия по ушу и показательные выступления. Если не выполняешь свою часть сделки, папе можешь не жаловаться, я его предупредила. Поняла?

– Поняла.

Она сначала обвела в календаре красным фломастером весь квадратик с датой, потом, покопавшись в беспорядке на моем письменном столе, нашла синий фломастер и обвела им цифру «14». Календарь висел прямо над моей кроватью.

Мне восемь лет, и я умоляю родителей купить собаку. Мама категорически против. Папе все равно, но выгуливать он ее не будет. Я соглашаюсь на кошку – кошку выгуливать не надо, и грязи от нее меньше. Но у мамы на кошек аллергия. Тогда я прошу крысу или черепашку. Но крысы пахнут, а для черепашки нужен аквариум, и кто, спрашивается, будет его чистить?

После недель торгов и споров родители соглашаются на морскую свинку. Но и ее я, оказывается, не заслужила. Дело в том, что я с парой друзей из секции («Какие они тебе после этого друзья?» – вопрошает мама) пропустила занятие по ушу. Вместо него мы ходили есть мороженое на игровую площадку моего бывшего детского сада. Там нас нашел мастер – площадку было видно из окна раздевалки. Потом он случайно столкнулся с мамой на улице и все ей рассказал. Покупка свинки не просто отложилась на неопределенный срок, но и вообще грозила сорваться. Чтобы искупить вину и заслужить свинку, мне пришлось пройти через сто назидательных внушений и сто раз пообещать, что я буду ходить на все занятия и участвовать в показательных выступлениях.

– Показательные одиннадцатого. Почему нельзя купить свинку в тот же день? – ныла я.

– У меня конференция, – отрезала мама.

– А двенадцатого?

– И двенадцатого тоже. И вообще, если некоторых прогульщиков что-то не устраивает, они могут обойтись без свинки.

– Все устраивает!

Разговор состоялся за месяц до назначенной даты, и каждый вечер я зачеркивала цифру в календаре.

Четырнадцатого июня после работы мама зашла за мной, и мы отправились в зоомагазин на Некрасова.

Полуподвальчик был ярко освещен потолочными лампами и лампами обогрева террариумов. В окнах шагали ноги прохожих. Одни на других стояли аквариумы с рыбками. Некоторые – с совсем простенькими, за пятьдесят рублей, но плавали и важного вида рыбы величиной с мою ладонь, презрительно смотревшие на нас сквозь толстое стекло аквариума. Были здесь и змеи, и попугайчики, верещавшие в дальнем углу. Прямо на полу стояли корма и кошачьи туалеты. Тем не менее в этом изобилии чувствовался порядок, а ловкая продавщица, весело оглядев меня, ответила на мамин вопрос:

– Идемте, свинки у нас у кассы. Вообще-то осталась только одна, но тебе понравится, – сказала она на ходу, обращаясь ко мне через плечо.

В самом деле, в клетке, выложенной сеном, шуршала самая лучшая на свете морская свинка: рыжая, с белыми носом и шеей. Мне показалось, что, увидев меня, она подмигнула.

– Нравится? – спросила мама.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова от счастья.

Вместе со свинкой нам вручили большую напольную клетку, две упаковки сена, поильник и несколько упаковок с кормом, включая вяленую морковь, к которой, как вычитала мама, свинки питают особую слабость.

– За своей Розитой будешь убирать сама, – строго сказала мама тем же вечером, увидев горы сена вокруг клетки, которые свинка успела разбросать.

– Я буду помогать, – сказал папа, прикручивавший расшатавшуюся полочку в книжном стеллаже.

– Ребенок должен нести ответственность за своего питомца, – напомнила мама, бросая на него сердитый взгляд.

– Ребенку всего восемь, – возразил папа, пробуя полочку на крепость.

– Потом обсудим. – И мама вышла из моей комнаты. Она считала, что детей с раннего возраста надо приучать к ответственности. Розита издала вслед ей переливчатую трель, похожую на звонок телефона.

И теперь, шесть лет спустя, мне снова пришлось идти в зоомагазин. В школе я соврала, что у меня болит живот, чтобы уйти с двух последних уроков и успеть к 14:06.

Когда я закрыла за собой дверь зоомагазина, звякнул колокольчик. Внутри все было меньше, чем я помнила. В прошлый раз магазин показался мне целым экзотическим миром: разноцветные рыбки, причудливые водоросли, жабы и змеи у озёрец, выложенных камушками. Сейчас же я заметила, что вода в аквариумах мутновата, пол мог бы быть почище. Жаб и змей больше не продавали. На месте террариумов стояли разнокалиберные аквариумы с ценниками. Внутри них лежали пластиковые коряги, водоросли, наборы камней и ракушек, тоже облепленные ценниками.

– Две коробки кошачьего, – раздался голос из глубины магазина, похоже, продавщица говорила по телефону. А потом громче: – Две коробки! Меня что, плохо слышно? Две коробки кошачьего и две для собак. Расчет безналичный. Да, нужна счет-фактура. – И после небольшой паузы, раздраженно: – Нет, адрес не изменился! Я у вас десять лет заказываю, а вы всё спрашиваете! До свидания! Что за бестолочи, – произнес голос, и телефонная трубка грохнулась о поверхность стола.

Я посмотрела на часы: 14:00. В магазине не было никого, кроме меня и невидимого продавца. Я подошла к кассе, но продавщица двигала ящики в подсобной комнате и меня не слышала. Свинок тоже не было, зато на их прежнем месте стояла точно такая же клетка, в которой в колесе, прикрепленном к стенке, бегали три песчанки. Увидев меня, они спрыгнули с колеса, подбежали поближе и заинтересованно вытянулись на задних лапах, ласково смотрели и подергивали носами.

– Вы что-то хотели?

Я подняла голову. Передо мной стояла та же женщина, только в прошлый раз ее волосы были огненнорыжего цвета, а сейчас – каштановые, с модно окрашенными прядками. Скорее всего, хозяйка магазина, догадалась я.

– Вообще-то нет, просто жду автобуса, а на улице холодно, – соврала я и удивилась, как легко мне в голову пришла идея с остановкой.

– Тогда я в подсобку пересчитывать товар, – сказала она, – если что-то заинтересует – зовите.

– Хорошо.

Она взяла со стола потрепанную тетрадь и исчезла.

Я прошлась до двери и обратно. Посмотрела время: 14:05. Прошлась еще раз, чувствуя, как немеют ноги и по телу разливается холод. Живот тут же отозвался болью, все острее и острее, по нарастающей, пока в глазах по краям, как на экране телевизора, не начали расцветать черные цветы. В зазоре между двумя аквариумами стояла табуретка. Я присела на нее, чтобы не упасть от оглушительных ударов сердца, перевела дыхание.

14:06.

14:07.

Живот и сердце немного успокоились, и я подошла к окну. За стеклом по оживленной улице Некрасова шли потоки машин. В супермаркет напротив входили и выходили люди. Никого похожего на нее.

Вернулась и села на стул.

14:10.

14:15.

Я закрыла глаза и медленно досчитала до ста.

14:17.

К Розите я потеряла интерес примерно через неделю, когда выяснилось, что она не любит сидеть на руках, не любит мыться и не отзывается на имя. Не слишком-то умное животное. Убираться в клетке вовремя я забывала.

– Во сколько твои мультики начинаются, ты не забываешь! – гремела мама, подметая щеткой сено вокруг клетки. Розита издавала нежные трели, когда она заходила в детскую, но маму это только сердило. – Распелась тут! – говорила она Розите.

– Давай я уберу, – всегда предлагал папа, если был дома.

– Обо всём вам надо напоминать! – Если она заводилась, успокаивать ее было бесполезно.

Где-то через месяц я случайно оставила форточку открытой на целый день, и к вечеру Розита зачихала. Утром она хрипло кашляла и в тот же день тихо умерла. Я была в ужасе. Это моя вина, я плохо о ней заботилась и недостаточно любила! Вечером папа забрал Розиту и похоронил на небольшом пустыре за каменной стеной на Радищева, где росли высоченные дубы. Иногда, проходя мимо, я вспоминала ее нежную трель.

– Автобус еще не пришел? – хозяйка подошла незаметно, и я вздрогнула так, что рюкзак упал с колен.

– Нет, но уже скоро, – ответила, поднимаясь.

– Сидите сколько хотите, – сказала мне она, перебирая стоявшие на полу пакеты с кошачьим туалетом.

Я села и смотрела, как она выставляет тяжелые пакеты елочкой вдоль узкого прохода.

14:20.

Она не придет. Я закрыла глаза.

– Вам нехорошо?

– Да, не очень.

– Может, хотите воды?

– Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду. – Я поднялась и ухватилась за лямки рюкзака.

– Посидите еще, а то еще упадете в обморок.

– Спасибо, я дойду до дома, тут недалеко.

Посидеть очень хотелось, но не было сил выносить сочувствующий взгляд и заботу этой женщины. Она вела себя так, как наши с папой знакомые, когда мама исчезла.

Я вышла из магазина в 14:25 и на ватных ногах, не оглядываясь, пошла домой, разгоняя черные цветы, расцветавшие перед глазами с каждым шагом.

Дома, поминутно проверяя время, будто это могло что-то изменить, слонялась по квартире, прибирая разбросанные вещи и каждый раз забывая, что хотела сделать, пока наконец не легла на кровать и не уснула.

Мне приснился старый детский страх: я сижу за столом за уроками, а за спиной тянет лапы невидимое чудовище. Нельзя ни обернуться, ни закричать – до того страшно. Меня разбудила хлопнувшая входная дверь.

Папа вежливо постучал в мою комнату, хотя дверь была приоткрыта:

– Нина, я дома.

Села на кровати, посмотрела на свое отражение в зеркальной дверце шкафа. На щеке – красные полосы от подушки.

Папа на кухне разбирал пакеты с покупками. На них было название гипермаркета, куда мы ездили редко – слишком далеко. Заметив, что я рассматриваю пакеты, он сказал:

– Был на встрече рядом. Решил зайти, закупиться.

Папа складывал в морозилку упаковки пельменей и вареников, замороженные котлеты, колбаски, пиццу. Я достала из пакетов банан, надкусила кончик, почистила до половины.

– Пап.

– М?

– Мы с близнецами играем в одной команде в квесте. Ролевом. Про эльфов там и гномов.

Папа кивнул, ставя в холодильник йогурты.

– У нас должна была быть встреча. Мы получаем зашифрованные записки о месте и времени. Наш эльф-связной прислал эсэмэс, что встреча, допустим, завтра, в школьной столовой, в два дня. Но на встречу не пришел. Что мы могли понять не так?

– Место встречи было написано в тексте?

– Можно сказать.

– То есть вы точно знаете, что это столовая?

– Угу.

– А время?

– Тоже точно.

– Тогда, скорее всего, вашего эльфа кто-то перехватил по пути к вам. Орки, например.

Я молчала.

– Подожди. Ты сказала – эсэмэс? Во сколько вы его получили?

От подозрения у меня похолодели пальцы.

– Поздно. Кажется, около двенадцати. И оно было отправлено через интернет.

– Тем более через интернет. В эсэмэс-гейте могла скопиться очередь на несколько часов, и ты получила сообщение позже, после двенадцати. И дни перепутались. То есть встречу он назначил…

– На вчера, а я ждала ее сегодня, – закончила я.

– Так ваш эльф – девушка? – спросил папа, улыбаясь.

– Девушка, – прошептала я.

Папа собрал пакеты и сложил их под раковиной.

– Никто же не умер?… Хочешь кофе? Есть вишневый пирог.

– Давай.

После кофе с пирогом я пошла в свою комнату, легла на кровать не раздеваясь и проспала до утра.

Глава 6,
в которой Нина знакомится со следователем Клочковым

Следующим днем уроки тянулись бесконечно долго. Я рисовала прямо в тетрадках. Поначалу учителя пытались со мной бороться, вызывали в школу папу и бабушку, назначали дополнительные занятия со школьным психологом.

Школьный психолог, Екатерина Васильевна, давала мне пачку бумаги, карандаши и говорила со мной. Рассказывала о сыне моего возраста, о том, что нужно учиться, а рисунки оставить на после уроков, предлагала тесты со смешными пятнами. Я слушала и рисовала, тогда еще совсем неумело, улицу за окном и припаркованные машины, саму Екатерину Васильевну, стопку книг на столе, луч солнца на книгах. Интуиция вела меня по цветам, формам, изгибам. Переделывать реальность я начала гораздо позже, наверное, после покупки новой шапки.

Через час, когда дополнительное занятие заканчивалось, я забирала готовые рисунки и шла домой или к близнецам. У близнецов меня всегда принимали как родную, никто не заставлял делать уроки. Можно было валяться на ковре и рисовать, или читать, или болтать с Настей о всякой ерунде, пока Ваня, сверяясь с инструкцией, собирает очередной автомобиль из груды некрасивых продырявленных железок. Через какое-то время учителя оставили меня в покое, и в тетрадях по-прежнему появлялись школьные коридоры, портреты одноклассников, маскароны, фасад дома напротив. Тетради у меня заканчивались быстрее, чем у остальных.

На каждой перемене я набирала телефон следователя и каждый раз слышала длинные гудки. Но наконец перед последним уроком, геометрией, в трубке раздался шорох и усталый низкий голос сказал:

– Клочков слушает.

Я ошарашенно молчала – уже не надеялась, что до него дозвонюсь, – а он раздраженно повторил:

– Слушаю, говорите!

– Здравствуйте. Я по поводу дела, которое вы ведете. – Тут я поняла, что не знаю, что соврать, и снова замолчала.

– Говорите быстрее. – У него в кабинете хлопнула дверь.

– Нина, дай посмотреть домашку. – Настя подлетела ко мне и, не дожидаясь ответа, стала рыться в моем рюкзаке.

– По поводу дела о… пропаже моей матери. – Я назвала имя.

– От какого года, напомните?

– 2014-го.

– Да, такое дело есть. Что вы хотите узнать?

Настя наконец нашла нужную тетрадь в моем рюкзаке, шлепнула ею о свою парту, уселась и стала изучать. Я опять помолчала, но врать все-таки не стала и сказала правду:

– Я бы хотела узнать новости по этому делу. Отец мне ничего не рассказывает.

– Вы ее дочь?

– Да.

– Вообще-то новостей нет. Мы все проверили, но зацепок, сами понимаете…

– Могу я посмотреть, что вы нашли тогда?

На том конце провода почувствовалось раздумье, которое разрешилось:

– Документы показать не могу, но могу в общих чертах рассказать о ходе расследования и что удалось выяснить. Можете прийти с трех до четырех.

– Я приду! Приду! Куда идти?

– В управление на Литейном, – ответил Клочков М. П. и положил трубку.

Я нашла точный адрес в интернете. Было около двух – как раз досидеть урок и доехать до управления.

Близнецы подозрительно посмотрели на меня, когда я сказала, что сегодня у меня с группой этюды в Ботаническом саду. Настя обиженно поджала губы.

– Сходим вечером в кино? – спросила я, чтобы не казаться слишком уж занятой.

– Ага! – энергично согласился Ваня. – Посмотрю, что идет поблизости, и отпишусь! – У нас с ними был общий чат.

Я выскочила на улицу под мрачное сыреющее небо и понеслась на Литейный проспект – мимо домов со столетней историей, мимо переплетающихся змей, поддерживающих балконы драконов. Прохожие норовили попасть под колеса: целаканты, архелоны, плакодусы. Они отпрыгивали, когда я тренькала звонком самоката.

Управление находилось в нескладном здании послевоенной постройки. Оно хмуро таращилось окнами на глухую пробку на проспекте. Внутри я спросила у охранника, где найти следователя Клочкова. Он записал мою фамилию в потрепанный журнал и сказал подняться на пятый этаж.

Пятый этаж управления был похож на отделение полиции, но людей тут было меньше.

У пробегавшего мимо молодого человека я спросила о Клочкове.

– Женька, – окликнул он коллегу, шедшего нам навстречу, – девушка интересуется, где найти Клочкова.

– Клочкова? Кто такой Клочков?

– Точно не знаю. Следователь, наверное. Клочков М. П., – для верности я протянула им квадратик с именем и телефоном. Они взяли его и внимательно изучили с обеих сторон.

– Саня, тут девушка ищет Клочкова, – они подозвали другого молодого коллегу.

– Отстаньте от девчонки. – Тот отобрал у них и вернул мне записку.

Он указал на дверь, напротив которой мы стояли. На ней была табличка: «Кабинет № 53. Клочков Михаил Петрович. Старший оперуполномоченный уголовного розыска по Центральному району Санкт-Петербурга».

Под громкий хохот я постучала в дверь. Ответа не последовало. Постучала еще раз погромче.

– Кто там такой вежливый? Входите, – раздался голос, с которым я говорила два часа назад.

Кабинет Михаила Петровича был почти копией кабинета участкового: тот же тусклый свет из зарешеченного пыльного окна, такие же пухлые папки дел, занимающие все подоконники, столы и стулья. Разве что пол был свободен, на нем даже была потертая ковровая дорожка, не доходившая до стола.

Клочков оказался точно таким, каким я себе его представляла: невысокий, худощавый, с зачесанными назад седоватыми волосами, на лбу – залысины, морщины у глаз. Осталось узнать, на самом ли деле он одинок.

Он встал и протянул руку. Я с опозданием протянула свою в ответ – никто раньше не пожимал мне руку при знакомстве.

– Вообще-то я не имею права разговаривать о делах с несовершеннолетними, – он смотрел мне прямо в глаза. – Сколько тебе лет?

– Одиннадцать… то есть четырнадцать, – запнувшись, ответила я, невольно касаясь того кармана в рюкзаке, где лежал недавно полученный паспорт.

Он улыбнулся, давая понять, что это не одно и то же.

– Коли пришла, спрашивай. Ты, кстати, очень похожа на потерпевшую. То есть, извини, на мать, – поправился он.

– Откуда вы… – начала я и осеклась, поняв, что в деле наверняка множество фотографий мамы. Вспомнила, как мы с папой сидели у компьютера и выбирали те, где ее лицо было хорошо видно, с разными прическами, с шапкой и без.

– Не знаю, – сказала я. – Расскажите, пожалуйста, всё, что удалось узнать.

И он стал рассказывать:

– Дело попало ко мне два года спустя, когда его перевели в уголовные. Это значит, что потерпевший с большой долей вероятности считается погибшим. – Он посмотрел на меня, как я отреагирую, но я сидела спокойно: я знала, что она жива. – Мы проверили все с самого начала: опросили свидетелей, отработали основные версии.

– Но меня вы не опрашивали?

– Да. Муж потерпевшей… гхм… то есть твой отец попросил тебя не трогать. Мы воспользовались уже имеющимися показаниями.

– Какие были версии, почему она ушла?

– Причина была не в асоциальном поведении, очевидно. Поэтому первым подозреваемым был муж. – Я отрицательно покачала головой. – Но у него было алиби. Второй причиной обычно бывает работа. Мы опросили всех ее коллег в НИИ, начальство. Ее работой, как ты, наверное, знаешь, было изучение старых штаммов. Готовилась защищать кандидатскую, писала статьи для зарубежных журналов. Хорошая карьера, но не настолько, чтобы стать объектом зависти или убийства.

На столе требовательно затренькал сотовый, он посмотрел на экран и сбросил звонок.

– Дополнительный опрос друзей, соседей, проверка камер наблюдения ничего не дали. Она просто исчезла. Знай мы причину, было бы легче найти тело или ее саму. – Он перебирал листки с записями, приклеенные к монитору. – В общем-то, это все, что я вкратце могу сообщить. Вероятно, отец расскажет немного больше, он вел свое расследование.

– Свое расследование? – изумилась я. – Ничего об этом не знаю.

– Ты была совсем ребенком, отец, наверное, не хотел тебя лишний раз тревожить.

Я вспомнила прогулки по пустым улицам, ветер и кофе навынос, пустоту и слезы по ночам – и не стала осуждать папу. Михаил Петрович начал складывать документы на столе, давая понять, что разговор окончен. Я встала, повесила рюкзак на плечо, не удержалась и спросила:

– Как думаете, она еще жива?

Он шумно вздохнул. Успокоение детей не входило в его обязанности.

– Возможно, но по статистике, понимаешь…

– Спасибо, – я боролась с подступающими слезами. – До свидания.

– Всего доброго, – виновато ответил он, заметив мои слезы.

Я подошла к двери, взялась за ручку.

– Знаешь что, – раздался голос за спиной.

– Что?

– Я никогда раньше не видел, чтобы муж так… – Он подбирал слова. – Через меня проходит много подобных дел, вы понимаете, но никогда раньше я не видел человека, который любил бы потер… жену так сильно. Он вел самое настоящее расследование.

– Я думала, он давно перестал ее искать.

– Думаю, тебе следует поговорить с папой.

Выйдя из кабинета, я поняла, что Михаил Петрович – первый за долгое время незнакомец, который не показался мне морским чудовищем.

Глава 7,
в которой Нина учится кататься на скейтборде

– Теперь отталкивайся ногой. Ногой отталкивайся! Да не руками от меня, а ногой от земли!

– Легко сказать!

– Давай уже!

Я оттолкнулась, проехала сантиметров десять и судорожно схватилась за Ванино плечо, балансируя на скейте.

– Пробуй еще раз.

– Можетнуегонафиииииии-и-и-и, – завыла я – и вдруг снова поехала.

– Едешь, едешь! Отцепись от меня! – Ваня пытался оторвать мою руку.

– Нет! – Я вцепилась в него обеими руками.

– Ну ладно, передохнём.

Я спрыгнула с доски как раз напротив стеклянной двери магазина. Посмотрела в отражение и спрятала спутанный хвост в капюшон. В Парадном квартале было, как всегда, пустовато и ветрено. Зато удобно учиться кататься на скейте – никого не собьешь.

Ваня сел на скамейку у входа в магазин.

– У Насти лучше получается?

– Нет, – мрачно ответил он.

– Нам и на самокатах неплохо.

Ваня раздраженно фыркнул.

Пару недель назад он решил, что мы уже выросли из самокатов и нам пора переходить на скейтборды. На собственные деньги, заработанные на домашках по математике для старших классов, он купил подержанную доску, чтоб тренироваться. Но нам с Настей она не покорялась.

– Можешь кататься на скейте, а мы останемся на самокатах.

Он молчал и раздраженно щелкал кнопкой кармана куртки. Я ждала, когда его отпустит.

– Хочешь мороженого? – предложил он.

– Давай.

Он зашел в магазин.

Я снова посмотрелась в его стеклянные двери, как в зеркало. Девчонка в куртке, джинсах и кроссовках. Капюшон и перчатки с обрезанными пальцами – так меньше руки мерзнут, когда рисуешь. Пальцы – черные от карандашей.

Наверное, мама не позволила бы, чтобы я ходила так, как обычные подростки. Она всегда наряжала меня, не в розовые кружева и бантики, как большинство мам, а в элегантные платья, почти как у взрослых. Похожие на те, что носила сама.

Когда папы не было дома, я включала компьютер в его комнате и пересматривала старые фотографии. На них я выглядела как картинка из глянцевого журнала.

– Ты моя красотка, – говорила мама, застегивая последнюю пуговку, а потом целовала в нос.

В первый год после того, как она пропала, я донашивала старые вещи. Через год папа заметил, что я из них выросла и пора бы, как он выразился, обновить гардероб. С тех пор я обновляла гардероб три раза: джинсы, футболки, куртки, шапки и шарфы отличались только размером. С маминого исчезновения я получала от окружающих слишком много сочувствия. Горы невыносимого понимания. Безликая одежда была как защита. Она делала меня менее заметной. Не выделяла из толпы.

Ваня вышел из магазина, держа в руках пластиковый стаканчик с мороженым.

– Только на одно хватило, – смущенно сказал он, протягивая мне ложку. – Стоит как крыло от боинга.

– Ну да. Это же элитный квартал. И мороженое тут тоже элитное.

Мы ковыряли ложками в стаканчике.

– А ничего так, – сказала я, выскребая розовые остатки с кусочками клубники.

– Еще бы.

Настроение у него улучшилось. Он прочитал состав и поискал, куда выбросить стаканчик. Возвращаясь от урны, бодро спросил:

– Ну что, продолжим?

Я притворилась мертвой. Он наклонился ко мне:

– Ты еще дышишь, поднимайся.

Я поднялась, стараясь не смотреть на свое отражение в двери магазина. Взялась за Ванино плечо и встала на скейт обеими ногами.

– Теперь отталкивайся правой ногой.

Оттолкнулась.

– Я сказал – правой!

На фотографиях в папином компьютере была хорошенькая девочка. Пухлая трехлетка в платье в красно-синюю клетку, кокетливо склонив голову, позирует, сидя на лосе-качалке. Семилетняя девочка с челкой сидит на изогнутой иве, нависающей над прудом, и напряженно улыбается – я ужасно боялась соскользнуть со ствола. Девятилетняя девочка во взрослом платьефутляре, на груди блестит брошь, сидит на кожаном диване, а на подлокотниках – мама и папа. Мама тоже в сдержанном платье-футляре того синего оттенка, который подчеркивал цвет ее глаз. Папа как обычно: в рубашке-поло, джинсах, замшевых ботинках. Хотя мама и его пыталась уговорить одеться понаряднее. Красивая одежда была ее второй одержимостью после науки.

Последний год я часто думала, что мама с папой были совсем не похожи. Мама любила наряжаться и ходить в гости. Папа одевался как придется и проводил свободное время со мной или за компьютерными играми. Мама была увлечена наукой, исследованиями, рассказывала мне на ночь байки про эволюционный отбор, а папу интересовали только языки программирования, команды и функции. И мы с мамой, разумеется. Ну и еще хороший эспрессо и отстрел зомби в компьютерных игрушках. Ему не были нужны вечеринки, костюмы, научные исследования. Маму волновали моя социализация, успеваемость по английскому и возможная дислексия. Папу ничего такого не беспокоило. Он говорил, что я отличный ребенок.

– Ехать на маленькой скорости не получится. Нужно разогнаться и лавировать.

– А если я не хочу лавировать?

– Придется захотеть, – прокряхтел Ваня. Я снова вцепилась в него обеими руками. – Так. Давай еще раз.

Я забралась на скейт, раскинув руки для равновесия. Было очень страшно. Оттолкнулась и медленно поехала. Оттолкнулась еще раз и поехала быстрее.

– Молодец! – кричал Ваня мне в спину. – Теперь усиливай давление, чтобы повернуть!

Я усилила, но не повернула. Усилила еще раз, но только разогналась и поняла, что не контролирую скейт. Меня несло прямо на мам и нянек, болтавших на детской площадке.

– Стой, куда?! – вопил сзади Ваня.

Наконец я нашла правильную точку нажима и повернула, не доезжая до разбегавшихся нянек. Теперь скейт несло прямо в витрину салона красоты.

– Спрыгивай, спрыгивай!

– А-а-а-а!

Спрыгнуть у меня не хватило смелости. Я присела на доске и неловко повалилась вместе с ней прямо у входа в салон. И снова смотрела на свое отражение: потертая мышиная куртка, лохматый хвост свисает из капюшона. Болел локоть.

– Ударилась? Сильно? – Ваня подбежал и тряс меня за руку.

– Знаешь что… – заторможенно сказала я.

– Что?

– Иди ты со своим скейтом. – Я поднялась и, потирая ушибленный локоть, пошла прочь из элитного квартала.