Текст книги "Команда «Наутилуса»"

Молча обступили все свежую могилу и смотрели на обезображенный труп матроса, еще вчера такого бойкого и веселого.

– Надо теперь позаботиться о погребении, – прервал Гольм тяжелое молчание. – Заверните его в одеяло и несите к берегу. На пароходе отдадим ему последний долг по обычаю моряков. Я поеду первым – предупредить капитана и дядю Витта.

Привязав ремнями тело к двум толстым жердям, четверо матросов пошли вперед, а за ними и все остальные участники экскурсии. Так процессия беспрепятственно достигла берега, и путешественники вздохнули свободнее, когда из-за деревьев показалась синяя полоска моря.

«Наутилус» стоял недалеко от берега, так что на мостике можно было различить фигуру штурмана. Громкий крик матросов на «Наутилусе» вывел старика из задумчивости.

Вскоре он сам подъехал в шлюпке. Больтен пошел ему навстречу, рассказать о случившемся несчастии.

– Я так и думал, что эта высадка не пройдет даром, – произнес Витт, узнав в чем дело. – Сколько раз ни проходили около этого острова, он всегда возбуждал во мне какой-то страх. Ну, что случилось, того не воротишь. Кто погиб? Наверное Гартман?

Из альфуров ни один не показывался на берегу, и вся деревня казалась вымершей. Как только последний матрос вошел на пароход, «Наутилус» снялся с якоря и вышел в море, где матросы спустили в воду тело погибшего товарища.

Пароходный флаг, развевавшийся на мачте, опустили до половины в знак печали по убитом. Путешественники мрачно смотрели на волны Целебесского моря, поглотившие обезглавленный труп, и долго не расходились по своим каютам. А «Наутилус» уже несся на всех парах к Австралийскому архипелагу.

Глава двенадцатая

Что такое лед? – «Сокровищница натуралиста». – Голотурии. – Остров Найт. – Папуасы. – Сумчатки. – Розелла, космалос и лирохвост. – Больтен проваливается. – Шалашники и их постройки. – Водолаз и осьминог. – Сидней. – Деревня дикарей. – Охота на кенгуру. – Черная змея. – Ванька-хохотун. – Австралийские птицы. – Растительность. – Вомбат. – Люди-землееды. – Кладбище дикарей. – Измена. – Бегство. – В безводной пустыне. – Марсилия. – Ужасная ночь. – Колокольный звон. – «Вода!» – Земляки. – Немецкая колония.

Как приятно подействовала на путешественников после томительной жары во время переезда по Целебесскому морю все более и более усиливавшаяся теперь свежесть воздуха. Пароход шел к Австралии, а оттуда вела уже прямая дорога к границе вечных льдов, и молодежь заранее радовалась тому, что скоро она увидит падающий снег. Забавно было слушать, как Франц и Ганс пытались объяснить Руа-Роа значение слова «снег».

– Это замерзшая вода, – говорил Ганс, – маленькие такие шестиугольные звездочки.

– Это переходная ступень между льдом и водой, – добавлял Франц.

Но Руа-Роа объявил, что ничего не понимает, так как ему незнакомы слова «лед», «замерзший» и т. п. Решили прибегнуть к наглядному способу обучения, и все пошли на кухню. Там пароходный повар – тот самый, что поразил на Цейлоне сингалезских женщин своим искусством печь оладьи, – показал Руа-Роа сначала растопленное масло, а потом принес из кладовой кусок твердого масла.

– Видишь, как масло изменяется от тепла? То же самое бывает и с водой, – пояснил Франц. – В тепле она остается жидкой, а на холоде твердеет и обращается в куски льда.

– А когда человеку очень холодно, то у него краснеет кончик носа и кожу начинает щипать, – добавил повар.

– Теперь я понял, – сказал Руа-Роа и, обратившись к доктору, произнес: – но у нас на Мадагаскаре никогда не случается, чтобы вода сделалась твердой.

В это время вдали показался небольшой коралловый островок. «Наутилус» держал курс как-раз на него. Решили заехать на островок, так как он обещал богатую добычу.

«Наутилус» переменил направление, натуралисты уселись в шлюпку и через маленький заливчик достигли лагуны, бывшей посредине островка. Здесь вода была совершенно неподвижна, тогда как снаружи, на несколько метров дальше, волны прибоя достигали громадной вышины и с ревом ударялись о берег. В этой тихой лагуне нашли себе пристанище самые разнообразные морские животные. Рыбы-попугаи с ярко раскрашенной чешуей перегрызали своими твердыми челюстями раковины улиток и питались их обитательницами. Улитки всевозможных пород ползали по коралловым постройкам. Всюду виднелись морские звезды, ежи и различные виды голотурий.

– Мы можем здесь произвести наблюдение над особенностями строения голотурий, – проговорил Гольм. – Вот один экземпляр ее яркого фиолетового цвета. Кто желает поймать это животное?

– Я, – воскликнул Ганс, нагибаясь и схватывая червеобразное существо.

Едва Ганс схватил голотурию, как она судорожно сжалась и выбросила наружу свои внутренности. Не обращая внимания на то, что животное перепачкало ему руку липкой темной слизью, Ганс старался вытащить его на берег, но и этого ему не удалось сделать. Длинное тело голотурии, скрутившись, вдруг разделилось на две половины, из которых одна осталась в руке Ганса, а другая исчезла под водой.

– Вот так штука! – с удивлением воскликнул Ганс. – Голотурия четвертует себя для того, чтобы спастись из рук врага.

– И заметь, несмотря на это остается жива, – прибавил Гольм. – У некоторых видов эта способность распадаться на части развита так сильно, что ученым так и не удается раздобыть целый экземпляр животного – им достаются одни половинки.

– Но какую же цель имеет такое самокалечение? – спросил Франц.

– Это – единственная защита голотурий от врагов, – отвечал Гольм. – Попав на зубы какому-нибудь хищнику, она может распасться на две половинки, из которых одна пойдет в желудок хищнику, а другая упадет на дно моря. Обычно враг нападает сзади, значит, передний участок с головой уцелеет; через некоторое время потерянная задняя часть тела отрастает, и мы снова увидим целую голотурию. Если хочешь, можешь и среди наших европейских животных найти пример такого самокалечения.

– Кто же это? – задумался Франц. – Я не знаю.

– А ящерицу забыл? Ведь она отбрасывает свой хвост, когда ее за него ухватят, и этим спасает свою жизнь…

В одном месте Гольм нашел несколько трубчатых красных кораллов, известковые жилища которых имеют вид множества сложенных вместе органных трубок. Там же нашлось несколько «морских перьев» и «веер Нептуна» – красивые ветвистые кораллы коричневого, красновато-желтого цвета, имеющие сходство с гигантским веером или пером.

Поездка на коралловый остров доставила натуралистам громадный запас материала для исследования и составления коллекций.

– Надо дать название этому островку, – предложил Ганс, когда все уже сидели в шлюпке. – Как вы думаете, не назвать ли нам его «Сокровищницей натуралиста?»

Все согласились с этим. Предложение Ганса было единогласно одобрено и по прибытии на пароход передано капитану. Капитан нанес островок и его название на морскую карту.

Едва юные натуралисты успели привести в порядок собранный ими на островке материал, как вдали показался малоизвестный маленький островок Найт, находящийся у северной оконечности Австралии. Множество скал, вокруг которых крутились водовороты, делали Найт как бы неприступным для пароходов, но при внимательном осмотре можно было заметить несколько тихих бухт, далеко вдававшихся в берег и весьма удобных для стоянки парохода. Когда «Наутилус» медленно проходил между коралловыми рифами, направляясь в одну из бухт, на берегу собралась большая толпа обитателей островка из племени папуасов. Может быть, эти маленькие голые раскрашенные дикари дожидались, что пароход разобьется о скалы и рифы? Им тогда досталась бы богатая добыча. А может быть, они и просто любовались редким зрелищем.

Если бы не эти размалеванные фигуры на берегу, то путешественники могли бы вообразить себя в Европе. Перед ними возвышался лес из хвойных деревьев, преимущественно стройных и высоких араукарий. Лужайки были покрыты густой и сочной травой, пестревшей знакомыми цветами вроде фиалок и незабудок – все это напоминало северную флору родины. Туземцы встретили путешественников знаками величайшего уважения и даже страха, а когда, затянув хоровую песню, те отправились внутрь острова, вся толпа последовала за ними. Нигде не было заметно и признаков жилищ или обработанных полей, не встречались и плодовые деревья или ягодные кустарники. Одни только стволы араукарий высоко поднимали свои кудрявые вершины. На открытых полянах начали, впрочем, попадаться сначала красивые миртовые и резиновые деревья, с жесткими и кожистыми листьями, а затем американский цикорий и казуарины.

Местами этот прохладный лес сменялся густой зарослью колючих трав, шиповника, акаций и высоких «бессмертников», сквозь чашу которых едва можно было пробраться. Такие пространства, известные в Австралии под названием буш (кустарник), и служат убежищем для диких собак динго и сумчатых животных, похожих по виду на куниц, с длинным пушистым хвостом и сумкой (складкой) на брюхе, в которой они носят новорожденных детенышей.

Эти бойкие животные всюду выглядывали из своих нор, не решаясь выйти на открытые поляны. Охотиться без собак на такого зверька было трудно, а между тем нужно было раздобыть хоть несколько экземпляров. Гольм придумал тогда такой способ: он поставил Франца и Руа-Роа у выхода из норы, а сам с Гансом принялся разрывать над ней землю. Толпа дикарей с любопытством наблюдала за тем, что делали белые люди, переговариваясь между собой, и заливалась громким хохотом всякий раз, как Больтен обращался к Францу или Гансу с вопросами на немецком или английском языке.

Скоро легкий шум под землей показал, что животные забеспокоились. Через несколько минут один из зверьков выскочил из норы и пустился бежать. Вслед ему раздались выстрелы, и он мертвым свалился на землю. В норе, без сомнения, находилась и самка с детенышами, – ее-то и хотели раздобыть натуралисты. Засыпав выход из норы, они продолжали осторожно разрывать ее сверху и скоро вынули оттуда притаившуюся самку. Несмотря на отчаянное сопротивление ей связали лапы и закутали голову носовым платком, чтобы она не кусалась, и только тогда смогли приступить к осмотру зверька.

На брюхе у самки помещалась глубокая щель-складка. Это и была «сумка». Бережно раздвинув ее, натуралисты увидели в этой живой колыбели пять маленьких, совершенно еще не сформировавшихся детенышей, как бы приросших к длинным соскам матери.

– Когда они разовьются настолько, что смогут двигаться, то покидают сумку. Но в минуты опасности они еще иногда возвращаются в нее, – сказал Гольм. – Родятся же они совсем недоразвитыми.

Осмотрев странное животное, путешественники отпустили его, и оно одним прыжком скрылось в кустарнике.

– Теперь нам и на берег пора, – сказал Больтен. – Нужно разбивать палатки – солнце уже зашло.

– Что это значит? Я вижу огонь, вон там! – воскликнул Франц, когда все снова вошли в лес. – Вероятно, там находится деревня макадамасов.

Тесными рядами стояли стволы огромных деревьев, а между ними в нескольких местах пылали костры, разложенные папуасами. Вокруг костров лежали дикари, совершенно голые, но с затейливо устроенными прическами на головах. Одни из них уже спали, растянувшись на голой земле, другие доканчивали ужин, состоявший из различных корней, рыб и птиц в сыром виде.

Путешественники разбили палатки невдалеке от лагеря папуасов, под навесом столетних деревьев, верхушки которых медленно покачивались и убаюкивали своим шелестом. Об охране здесь нечего было заботиться – диких зверей на острове не водилось, а безоружные, смирные папуасы не могли причинить белым никакого вреда. Они только издали дивились на принесенные белыми с собой вещи – одеяла, посуду, ножи и т. п., не понимая хорошенько, для чего все это нужно.

На следующее утро путешественники снова отправились в лес охотиться за птицами, которых так много на островах Австралийского архипелага.

Сначала их внимание привлекла стая красивых блестящих какаду с белыми перьями и желтым хохолком на голове.

– Мы не будем убивать этих птиц, – сказал Гольм, – они слишком хорошо известны в Европе. Если же попадется черный попугай, то необходимо подстрелить его во что бы то ни стало.

Но черный попугай, как нарочно, не показывался. Зато Францу удалось подстрелить другого представителя того же семейства – розелла, пестрого, как арлекин. Перья на голове, шее и груди были ярко-красного цвета, щеки – белые, хвост – черно-желтый, спина и брюшко – зеленые с желтым, а перья на крыльях – синие, коричневые и зеленоватые с белыми каемками.

Гольм очень обрадовался этой находке, а Больтен даже удивился при виде такой красивой птицы.

– Природа всегда перещеголяет самую пылкую фантазию человека, – сказал он. – Никакой искуснейший лионский ткач не в состоянии изготовить подобной одежды, точно так же, как знаменитейший музыкант не может передать всех трелей соловья.

Тут снова раздался выстрел, сопровождаемый радостным восклицанием, – это Ганс убил черного попугая.

– Действительно, это черный попугай! – воскликнул Гольм, когда Ганс с гордостью показал ему свой трофей. – Касмалос, или попугай с хоботом.

Черный попугай был значительно крупнее всех уже знакомых молодым натуралистам попугаев. Перья его были черные с едва заметным зеленоватым отливом. На голове красовался черный хохолок и верхняя половина клюва совершенно покрывала нижнюю. Гольм обратил внимание молодежи на особое устройство языка касмалоса. Довольно мясистый язык был углублен на верхней стороне, так что образовалось нечто вроде желобка, нижняя сторона была сплющена. Птица могла удерживать пищу на таком языке, как в ложке. Края языка были очень тонки и подвижны, они загибались внутрь, вследствие чего язык принимал форму трубки или хобота. Касмалос довольно редко встречается в коллекциях, поэтому Гольм был очень доволен таким приобретением.

Пока разговаривали о попугае, раздался новый выстрел.

– Извините, что я не дал вам договорить! – закричал Франц, – но здесь, в австралийском лесу, такое изобилие птиц, что не до вежливости.

Франц побежал к кустам и вернулся, неся великолепный экземпляр лирохвоста.

– Ну, и везет же нам сегодня! – воскликнул Гольм. – Эта красивая птица с хвостом, своей формой напоминающим лиру, встречается не очень-то часто. Многие охотники целыми днями ищут ее. Держится лирохвост обычно в глухих и опасных местах, так как там имеется много глубоких трещин, прикрытых гниющими растениями. В такие трещины очень легко провалиться, а потому – будьте поосторожнее.

При осмотре птицы оказалось, что одна нога у нее вывихнута, почему ей и не удалось скрыться от Франца. Когда все пошли дальше, Гольм снова повторил, чтобы все ступали осторожнее.

– Я читал, что охотники за лирохвостами не раз проваливались в глубокие расщелины, скрытые от глаз высохшими растениями и мхом, – говорил Гольм. – Спастись из такой ямы почти невозможно, и провалившегося ожидает медленная, ужасная смерть.

Едва только доктор договорил свое предостережение, как Больтен вдруг зашатался и мгновенно исчез под землей вместе с кучей мха, на которой он стоял.

– Помогите! – послышался снизу его голос.

Все бросились к неожиданно образовавшейся трещине.

– Не ушиблись ли вы, Больтен? – спросил Гольм.

– Нет, – отвечал глухой голос, – но почва подо мной рыхлая, и я с каждой минутой погружаюсь все глубже и глубже. Скорее выручайте.

Путешественники сорвали ремни с ружей и, связав их вместе, спустили в трещину. Но ремни оказались слишком короткими и не достигали до Больтена. Тогда Франц быстро сбросил с себя куртку, снял холщевую рубашку и поспешно принялся разрезать ее на длинные полосы.

– Хватит ли их только? – прошептал он.

Руа-Роа сразу угадал намерение своего кровного брата и быстро последовал его примеру.

Полоски из холста были быстро свиты в веревку и спущены в трещину.

– Поймали веревку? – спросил Больтена Гольм.

– Держу в руках.

– Теперь потащим! – скомандовал Гольм.

Все ухватились за веревку и дружными усилиями выволокли Больтена из трещины.

Доктор Гольм предложил поскорее покинуть предательское место и вернуться в лес, где уже сами размеры огромных деревьев показывали отсутствие трещин в земле. Все согласились с этим предложением, и вскоре приключение Больтена было позабыто.

Подойдя к поляне, окруженной высокими деревьями, Гольм остановился и сделал знак, чтобы все молчали.

– Верно, дикий зверь? – шепотом спросил Ганс.

– Нет, – шепотом же отвечал доктор, – подите сюда и смотрите.

Все осторожно подошли к Гольму и сквозь ветви деревьев увидели замечательную картину.

Под высоким развесистым деревом была построена маленькая беседочка, искусно сплетенная из гибких веток. Беседочка имела по выходу с каждой стороны и очень походила на игрушечный шалашик. Перед ней лежали на земле пестрые камешки и раковинки, кости, кусочки цветного дерева. А стены шалашика были изукрашены красными, синими и желтыми перьями попугаев.

– Верно, ребятишки туземцев забавлялись и построили себе шалашик? – проговорил наконец Больтен.

– Нет! Папуасы еще не додумались до такой премудрости, как устройство жилища, – ответил Гольм. – Перед нами постройка птицы «шалашника». Птица строит себе эту беседку исключительно для свиданий с самкой. Подождем немного – шалашник прилетит, и вы увидите его.

И в самом деле, немного погодя показалась птица с веточкой в клюве и опустилась на землю. Ее перья, блестящие как атлас, были темно-синего цвета, а светло-голубые глаза окаймлены красным кружком. Птица вплела принесенную веточку в крышу шалашика, громко крикнула и улетела.

– Гнезда для высиживания шалашники вьют в другом месте, и они ничем не отличаются от птичьих гнезд, – проговорил Гольм. – А эта беседка служит ей чем-то вроде гостиной, которую она украшает, собирая всевозможные красивые, блестящие или ярко окрашенные предметы. За иной раковинкой шалашник летает за несколько километров. Надо бы нам подстрелить хоть пару этих птиц.

В эту минуту перед шалашиком появилась пара птиц. Не успели наши натуралисты рассмотреть их, как прилетела третья. Несмотря на сопротивление хозяев шалашика прилетевший самец подхватил одну из блестящих раковин и полетел с ней.

– Вот и отлично, – обрадовался доктор. – Этого вора нужно наказать.

Меткий выстрел положил на месте похитителя раковины.

Франц принялся срисовывать постройку шалашников, а когда рисунок был закончен, общество отправилось в обратный путь.

На следующий день путешественники решили посетить территорию эхосов, для чего пароход обогнул остров, и натуралисты поехали вверх по реке, впадавшей в море. Так как предполагалось произвести и исследование речного дна, то натуралисты взяли с собой матроса-водолаза и водолазный костюм. Опущенный в воду лот показал, что глубина реки была около шести метров, а дно каменистое – условия для водолаза вполне благоприятные.

– Я спущусь два раза, – заявил матрос. – Сначала в том месте, где вода реки еще смешана с морской, а затем дальше, вверх по реке. Вблизи моря, у коралловых рифов, обыкновенно попадаются самые красивые раковины. Гольм посмотрел на море.

– А если оттуда явится акула? – спросил он.

– Ну, в устья рек они почти не заходят, – отвечал матрос. – К тому же вы ее заметите еще издали и успеете меня вытащить.

Водолаз надел свой костюм и спустился в воду. Волны заходили кругами, воздушный насос был приведен в действие, но матрос уже через четверть часа подал сигнал, чтобы его подняли. Оказалось, что он успел собрать за это время массу различных вещей: тут были и стекловидные губки, имеющие вид тончайших стеклянных нитей, и губки, похожие на корзины, и кораллы, и раковины.

– Их там много, – рассказывал водолаз, – если хотите, я вам целый мешок принесу. А сколько там всяких раков, улиток и червей – прямо-таки кишмя кишат! Только водоросли такие же, как были в Целебесском море.

Водолаз снова спустился в воду, а молодежь принялась разбирать полученную добычу. Особенно красивы были стеклянные губки, точно букет цветов из стеклянных нитей. Гольм начал было рассказывать об этих губках, как вдруг снизу раздался сигнал к поднятию, но так тревожно и настоятельно, что все подумали, не случилось ли чего особенного с водолазом?

– Неужели его схватила акула? – воскликнул Гольм, – а мы ничего и не заметили.

Все стали тянуть канат, но он оказался теперь крайне неподатливым, точно к нему была привешена какая-то огромная тяжесть. А сигнал повторялся все чаще и чаще.

Холодный пот выступил на лбу доктора.

«Наверное, акула бросилась на матроса и всей своей тяжестью тянет канат вниз», – подумал он.

– Тяните дружнее! – распоряжался между тем Больтен, на этот раз и сам хватаясь за канат. – Дружнее! Выручайте товарища.

Девятнадцать человеческих рук напрягли все свои силы, до крови царапаясь о канат. Тяжелый груз начал медленно подниматься. Наступила томительная тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием работавших.

Вот наконец показалась голова матроса. Прибор находился, по-видимому в исправности, но сквозь стекло уже видно было, как бледно и испуганно лицо водолаза. Еще одно последнее усилие – и какая-то бесформенная масса, окружавшая туловище матроса, показалась на поверхности воды.

Когда эту массу опустили в катер, то оказалось, что водолаза сжимал своими громадными щупальцами огромный спрут. Щупальцы эти, более метра в длину и в хорошую руку толщиной, лучами расходились от головы чудовища и были покрыты массой мелких сосочков. Вероятно, чудовище нечаянно обхватило водолаза и так сжало его в своих объятиях, что тот чуть не задохнулся.

Спрут и теперь не выпускал свою жертву. Сосочки его щупальцев словно впились в резиновый костюм водолаза. В одну минуту, не дожидаясь приказания, матросы, сняли с водолаза костюм, для чего отрезали щупальцы спрута. Матроса уложили на дне катера, влили ему в рот хорошую порцию коньяка и принялись оттирать его. Он скоро пришел в себя и быстро оправился. Только тогда обратили внимание на убитого спрута. Франц сложил вместе обрезанные щупальцы, а Гольм смерил животное, которое оказалось весьма почтенных размеров. Общая длина была более четырех метров. Матросы уверяли, что им приходилось встречать спрутов и вдвое больших размеров.

По словам водолаза, спрут незаметно приблизился к нему сзади и обхватил его своими страшными щупальцами.

– Я старался освободиться от объятий этой гадины, да мне это не удалось, – сказал он. – Тогда я стал подавать сигнал к подъему. Что было дальше – не помню, я как будто умирал, постепенно теряя сознание. Не будь на мне резиновой одежды – чудовище задушило бы меня.

– Я спущусь еще раз, – предложил немного погодя матрос. – Теперь у меня ничего не болит.

– Подождем немного, – отвечал Гольм, вглядываясь в плоские и однообразные берега, покрытые какой-то сероватой травой и деревьями с жесткой, тусклой листвой.

– Невеселая здесь местность, однако, – произнес он.

– Как и повсюду в Австралии, насколько мы ее видели, – сказал Ганс. – Хоть бы дикарей поскорее увидеть.

– Должно быть, они попрятались куда-нибудь.

– Эй, эхосы! Выходите на берег, дайте посмотреть на вас, – закричал Франц.

Но никто не отозвался на этот призыв, только стая попугаев, испуганных криком, взлетела с деревьев, да лай диких собак послышался издали. Наконец в одном месте, близ берега, путешественники увидели вдали несколько голых людей, которые поспешно скрылись в лесу, как только заметили европейцев.

Водолаз, снова спустившийся в воду, добыл оттуда только мешок раков. Лес и река были, по-видимому, одинаково бедны обитателями, поэтому натуралисты решили не ехать дальше, а вернуться на пароход.

«Наутилус» развел пары и через несколько недель пути, обогнув западную половину материка Австралии, бросил якорь в гавани Сиднея, главного города Южного Валлиса, который несколько десятков лет тому назад был еще жалкой деревушкой и служил Англии местом для ссылки преступников.

Прибыв в город, натуралисты сейчас же отправились внутрь страны, сначала по железной дороге, потом в повозках и наконец верхом.

Какой непривлекательный вид имела эта малоисследованная страна по сравнению с роскошными лесами Цейлона и западных островов! Песок и мелкий кустарник сменяли друг друга в продолжение многих дней. Только после длинного и утомительного перехода натуралисты добрались до плодородной равнины, покрытой травой, на которой паслись тысячи овец. У самой границы, где начиналась эта равнина, была раскинута и деревня пастушьего племени, занимавшегося разведением овец.

Деревня состояла из низеньких полуразвалившихся хижин, которые углублялись в землю на четверть метра. Самым странным всего в этих хижинах было отсутствие передней стены, что придавало им вид каких-то шалашей вроде тех, что устраиваются у нас на огородах и бахчах. Ни окон, ни дверей, ни даже циновки, закрывающей вход, в таких жилищах не полагалось. С открытой стороны были разведены костры и вокруг них лежали черные приземистые существа с длинными и тонкими руками, похожие скорее на обезьян, чем на людей.

Начальник деревни по имени Витако был сильный и рослый человек с мрачным взглядом. Большая кость, продетая сквозь ноздри, и причудливые, намалеванные по всему телу синей краской рисунки придавали ему очень некрасивый вид. Все туземцы – как мужчины, так и женщины – носили длинные широкие плащи и шапки из шкур вомбата. Занимались они скотоводством и кочевали со своими стадами, переходя от одного пастбища к другому.

Предводитель Витако, который точно так же, как и некоторые из его подчиненных, умел кое-как говорить по-английски, отвел путешественникам пустую хижину и пригласил их принять участие в охоте на кенгуру, которая предполагалась на завтра. Женщины, по туземному «гинсы», принесли чужеземцам несколько твердых, как камень, хлебов из маисовой муки, сушеного мяса и какой-то зелени – не то бобов, не то гороха. После этого никто не обращал на белых никакого внимания.

Мужчины и женщины оставались около костров, первые в полной праздности, а вторые – за работой. Они были заняты расчесыванием грязной шерсти, служившей для приготовления грубой ткани и для продажи. Бедные дикарки, вероятно, и не подозревали, что возбудившие их удивление легкие красивые одеяла, которыми путешественники завесили вход в свое жилище, были сделаны из того же самого материала.

Гольму не спалось и он разговаривал с молодежью.

– Внутренность Австралии исследована значительно слабее, чем внутренность экваториальной Африки, – говорил он. – Да Австралия и не привлекает настолько переселенцев, как Африка. Здесь, на границе с цивилизованным миром, еще есть хоть какая-нибудь жизнь и деятельность, туземцы занимаются скотоводством и торгуют шерстью. Там же, дальше, в пустынной местности, составляющей середину материка, если и есть жители, то они скитаются, как дикие звери, добывая себе пропитание охотой и грабежом. Они не имеют ни жилищ, ни сносной одежды и укрываются в пещерах или норах. Нам, быть может, не удастся увидеть этих несчастных людей.

– Мы ведь недолго пробудем здесь? – спросил Франц.

– Послезавтра я думаю двинуться дальше. На охоте на кенгуру нам интересно побывать.

Еще с полчаса продолжался разговор, и наконец все крепко заснули. Какой-то дикий и пронзительный вой разбудил белых поутру. Оказалось, что Витако, одетый в охотничий костюм, состоявший из одной только повязки вокруг бедер, собирал своих подчиненных и трубил в большой рог, сделанный из раковины. На этот призыв из всех хижин выскакивали человеческие фигуры, одетые и раскрашенные, как и сам предводитель. Оружие их составляли копья, ножи, каменные молотки и знаменитый бумеранг – изогнутый кусок дерева в метр длиной. Особенностью бумеранга является то, что, описав при полете кривую и не попав в цель, он снова летит назад к тому, кто его бросил. Австралийские дикари, изобретатели этого оригинального оружия, владеют бумерангом мастерски.

Около двухсот дикарей оцепили, по приказанию вождя, небольшой лесок. Путешественники, с ружьями наготове, заняли удобную позицию в высокой траве, недалеко от размалеванного вождя. Сюда должны были выгнать кенгуру – странных, скачущих животных.

Издалека раздался протяжный звук рога, за ним – второй, третий. Выскочили из леса напуганные шумом мелкие сумчатые зверьки и несколько динго. Звук рога слышался все ближе и ближе. Показались наконец и кенгуру, сначала в одиночку, а потом и десятками. Животные эти были около полутора метров высоты, с длинными задними ногами и большим плотным хвостом, служащим для них точкой опоры, когда они сидят. Темно-коричневая с проседью шерсть покрывала спину и переходила на брюхе в более светлый тон. Передние ноги были очень коротки, так что кенгуру не мог ступать на них при ходьбе, а делал большие скачки, отталкиваясь от земли задними ногами.

Кенгуру, напоминающие по своему внешнему виду и гигантскую сидящую белку, и мышь, очень заинтересовали натуралистов. Они даже стрелять не стали, увлекшись наблюдениями за оригинальными животными. Несколько десятков кенгуру пало под ударами туземцев. После охоты и завтрака, в котором мясо только что убитых животных играло главную роль, Витако повел своих гостей смотреть на поле, опустошенное “сумчатками”.

– Посмотрите, что они делают с нашими полями, – говорил он. – Поэтому, когда их расплодится чересчур много, мы устраиваем на них облаву и убиваем по нескольку десятков штук. Оставшиеся в живых убегают, и тогда мы на некоторое время спокойны за наши поля. Из шкур кенгуру мы делаем плащи и одеяла, а мясо съедаем или при случае отвозим в город. Горожане платят хорошие деньги.

– А за другими животными вы не охотитесь? – спросил Гольм.

– Нет, – отвечал Витако, – мы вообще охотимся редко. Наше главное занятие – скотоводство.

– Но чем же вы развлекаетесь, хоть иногда? Ведь невозможно же только пасти стадо и стричь овец.

Вместо ответа вождь снова затрубил в свой рог. На этот призыв из деревни потянулась длинная вереница молодых мужчин и девушек, размалеванных ужаснейшим образом. Одежда их ограничивалась повязкой вокруг бедер, или нуд-ель-буль, как они ее называют. На лицах были маски из плетенок или глины, изображавшие различных зверей и чудовищ, а на головах – масса шерсти и травы, что делало их втрое больше обыкновенного. Длинные, тощие руки и ноги туземцев, яркие краски, которыми они были размалеваны, и отвратительные маски – все это вместе было очень непривлекательно, но поражало европейцев своей оригинальностью. Это был своего рода туземный балет.

Танцовщики и танцовщицы остановились на некотором отдалении, пока зрители-туземцы не раздобыли огня посредством трения двух сухих полен одно о другое и не разложили огромный костер. Тогда они образовали вокруг огня большой круг и начали плясать, прихлопывая в ладоши в такт какой-то дикой песне, которую они затянули. Все быстрее и быстрее, все неистовее и неистовее делалась эта пляска под раздражающие звуки, которые извлекал вождь из своей раковины-рога. Сам он не принимал участия в танцах, но временами, увлекшись, невольно подражал движениям своего балета. Вся эта картина, освещаемая пламенем костра, была так фантастична, что Гольм невольно пожалел о невозможности перенести ее на полотно или бумагу.