Текст книги "Команда «Наутилуса»"

– Я беру все на себя, капитан, – отвечал Больтен. – Как самый старший из вас я беру на себя всю ответственность, что бы ни случилось с нами. Кроме того, я думаю, что опасность не так велика, как представляете себе ее вы и Гольм.

– После этого мне остается только повиноваться вам, – решил капитан. – Но на этот раз мы должны взять с собой как можно больше людей.

– Ребята! – крикнул он по возвращении на пароход, – вот наши пассажиры идут освобождать из рук диких людоедов наших земляков, экипаж с погибшего судна. Кто хочет принять участие в этой опасной попытке? Я никого не принуждаю, каждый идет по собственному желанию.

Общее «ура» было ответом на эту речь, или только двух матросов уговорили остаться на пароходе со штурманом и машинистом. Таким образом составился отряд из двадцати пяти человек, вооруженных с головы до ног. Он был разделен на три части, под предводительством капитана, Больтена и Гольма, и перевезен на берег.

Прежде всего каждый старался угадать, в какую сторону направились потерпевшие крушение. Это была нелегкая задача и вряд ли даже разрешимая для европейцев. По счастью, с ними был Руа-Роа, который, благодаря навыку и какому-то особому инстинкту, свойственному дикарям, мог различать едва уловимые следы присутствия человека или животного.

Некоторое время он ползал в густой траве, покрывавшей берег, осматривал и только что не обнюхивал каждую ветку кустарников и наконец с уверенностью сказал:

– Вот здесь прошли белые, и я вижу отпечатки гвоздей их сапог на листьях ямса и таро. С того вон дерева они срывали плоды, а здесь разбили кокосовый орех. Там, на шипах виднеется кровь, верно, кто-нибудь неосторожно схватился за них руками.

Молодой малагаш в эту минуту снова вполне походил на дикаря. Он шел впереди отряда и по ничтожным признакам, недоступным глазу европейцев, находил следы проходивших здесь матросов «Согласия», все дальше и дальше увлекая за собой маленький отряд в дремучий лес. Красивые птицы, попугаи всевозможных цветов качались там и сям на ветвях деревьев. Хлебные деревья, бананы, апельсиновые и лимонные деревья – все это так разрослось, что образовало едва проходимую чащу.

– Они, наверное, искали здесь воду, – произнес Руа-Роа. – Сегодня утром, проходя по этому месту, они жевали листья якботы, чтобы утолить жажду, и срывали апельсины.

При этом малагаш показал путешественникам несколько кусочков апельсинной корки и зерна, валявшиеся в траве. Вдруг он нагнулся, чтобы сорвать какое-то маленькое растение.

– Здесь где-то поблизости есть вода, – сказал он, – этот цветочек растет только во влажных местах.

– Твоя правда, – заметил доктор, взглянув на растение, – это незабудка, она растет всегда около воды. Иди теперь осторожнее. Может быть, где-нибудь поблизости находится и деревня дикарей.

Но Руа-Роа и без этого напоминания подвигался вперед без всякого шума. Он давно уже сбросил с себя куртку и шляпу, за ними последовали и сапоги. Молодой дикарь, как стройная лань, пробирался через низкорослый кустарник, следя за тем, где гуще росли незабудки, пока не добрался до берега маленького ручейка. Здесь следы человеческих ног явственно виднелись на сыром песке. Матросы пили тут воду, ставши на колени, и купались. Затем следы направлялись дальше вверх по течению ручья, за которым, по мнению Руа-Роа, должно было находиться селение дикарей. Сделав знак товарищам, чтобы никто не трогался с места, малагаш, как змея, пополз между кустами и скоро скрылся из виду. Через некоторое время он вернулся, бледный от волнения, и сказал:

– Деревня фиджийцев близко. Я видел там связанных белых – всего шестнадцать человек. Идите за мной, но как можно осторожнее.

Держа ружья наготове, с бьющимся от понятного волнения сердцем, все последовали за молодым дикарем. Вот из-за деревьев показалась довольно большая площадка, окруженная красивыми свайными постройками. Вместо дверей у входа в каждую хижину висела пестрая, искусно сотканная циновка. Над всеми этими жилищами возвышался устроенный посредине селения храм, где жили также старшины племени и жрецы. Перед этим зданием, на небольшом возвышении, помещался алтарь, на котором жрецы приносили своим богам жертвы. Вокруг храма было развешано оружие туземцев, а на крыше сложена пирамида из человеческих черепов.

На площадке расположились, по-видимому, все обитатели деревни, одетые, или скорее обернутые, в белые куски самодельной ткани, причем сзади тащился по земле более или менее длинный кусок ее, доходивший у самых важных лиц до полуметра. Цвет кожи у туземцев был коричневый, волосы длинные, кудрявые, бороды необыкновенно густые. Большинство отличалось высоким ростом и крепким телосложением, некоторые даже имели вид настоящих великанов.

Все дикари лежали полукругом около громадного костра. По одну сторону их, вокруг большой чаши, очень искусно выдолбленной из дерева, сидели несколько молодых девушек и занимались приготовлением напитка для своих сограждан. Способ этого приготовления был самым варварским – взяв в рот пучок корней перечного растения, они пережевывали их до степени полного размягчения, а затем выплевывали их в стоявшую перед ними чашу с водой. Полученная таким способом жидкость кипятится на легком огне и, отстоявшись, дает одурманивающий напиток «кава», очень любимый дикарями.

За молодыми фиджиянками близ опушки леса, следовательно, неподалеку от спрятавшихся в кустах путешественников, лежали пленные матросы «Согласия», связанные по рукам и ногам. Приблизиться к ним не представляло большого труда, но заговорить с ними или подать им какой-нибудь знак незаметно для расположившихся тут же дикарей оказывалось почти невозможным.

Путешественники начали совещаться, как поступить в этом случае.

– Несомненно, дикари оставят пленников в покое, пока не будет готов напиток, – прошептал доктор.

– Мы можем, следовательно, выжидать удобной минуты, – прибавил капитан.

– Но кто проберется к пленникам? – спросил Руа-Роа. – Мне этого нельзя сделать – они примут меня за фиджийца и не поверят мне.

– Я пойду! Я беру эту обязанность на себя! – заявил Франц. – Тот пленник, что лежит на краю, всех ближе к нам, по-видимому, офицер, а может быть, и сам капитан. Я незаметно постараюсь передать ему ножик.

Малагаш кивнул головой в знак одобрения.

– Хорошо, брат мой! А я пойду с другого конца деревни и выстрелю оттуда, чтобы привлечь внимание дикарей в мою сторону. Вы же в это время успеете освободить пленников.

– Но как же, Руа-Роа, ты сам избегнешь их преследования? – с тревогой шепнул Франц, взяв его за руку.

– Я? Говасы – смелые воины и не боятся врагов! – гордо ответил тот, кладя свою винтовку на плечо. – Когда раздастся три раза крик попугая, то стреляйте. А ты слушай внимательно, брат мой, – я хорошо сделаю свое дело, – прибавил Руа-Роа, обращаясь к Францу, и с этими словами исчез в кустах.

– Кровь дикаря заговорила в нем, – произнес Гольм, – сняв с себя европейскую одежду, он вместе с ней как будто сбросил и всю цивилизацию, привитую ему за последнее время. Я думаю, он переживает теперь лучшие минуты своей жизни.

Все рассмеялись и стали занимать удобные места. Франц осторожно пополз к пленникам. Некоторое время он сидел притаившись пока наконец крайний из них не повернул голову в его сторону. Взгляды обоих встретились. Величайшее изумление выразилось на лице моряка, Франц приложил палец к губам, и пленник понял, что один невольный звук, одно легкое движение могли испортить все дело. Он не шевельнул ни одним членом и продолжал украдкой наблюдать за действиями юноши, в котором тотчас же угадал своего спасителя.

Дикари, ничего не подозревавшие, спокойно курили, лежа вокруг огня. Да и как могло им прийти в голову, что в их лесах, где так редко ступала нога белого человека, эти белые собрались целой толпой и ожидали только сигнала нападения, чтобы броситься на них и отнять добычу.

Беспечность туземцев и полная их уверенность в безопасности служили для европейцев ручательством за успех их предприятия.

Вынув из кармана ножик, Франц нагнулся и придвинул его палочкой к связанным рукам пленника. Затем, когда тот немного повернулся, юноша ловко перерезал туго натянутые веревки, а нож оставил на прежнем месте.

После этого, убедившись, что товарищи занимают свои места, Франц с замирающим от волнения сердцем стал дожидаться условленного сигнала. Между тем из толпы дикарей поднялся жрец в белом тюрбане на голове и разукрашенной всевозможными побрякушками одежде. Он приблизился к пленникам и, схватив одного матроса за волосы, потащил его к костру. Франц чувствовал, как кровь бросилась ему в голову, но сдержал свое негодование, боясь повредить землякам несвоевременным вмешательством, так как условленного сигнала еще не было.

Он начал уже бояться, что не сумеет отличить крик Руа-Роа от криков настоящих попугаев, стаями носившихся в воздухе.

Жрецы сорвали одежду с матроса и готовились заколоть его. Людоеды есть на островах Фиджи даже и в настоящее время, и жертвами этого людоедства становятся не только потерпевшие крушение и пленники, но даже и члены собственного племени фиджийцев. Когда пленных захвачено много, то каждый предводитель берет себе по целому человеку, зажаренному в сидячем положении. Но прежде всего приносится в жертву богам один из пленников, которому при этом отрубают руки и ноги и дают проглотить кусочек собственного мяса. Для такого жертвоприношения и был, по-видимому, предназначен молодой матрос. Жрецы принесли большие каменные ножи и глиняный таз. Несчастный матрос при виде этих приготовлений начал вырываться из рук мучителей, осыпал их бранью и кричал душераздирающим голосом.

Франц, бледный как смерть, весь превратившийся в слух, машинально прицелился. Нож уже был занесен жрецом над правой рукой матроса, который отчаянно вскрикнул от ужаса. Казалось, никто не мог предотвратить злодейство. В эту-то минуту раздался сигнал малагаша. Франц сейчас же узнал крик попугая – раз, два, три! – затем раздался выстрел, и жрец со страшным воплем повалился на землю.

Потом наступила мертвая тишина… Все, точно окаменев от страха, смотрели на раненого жреца, не понимая, кто мог сделать этот выстрел. Однако смущение дикарей продолжалось недолго. Вожди вскочили и, увлекая за собой воинов, с дикими криками ярости побежали к тому месту, откуда так метко выстрелил Руа-Роа. Девушки с плачем и воем последовали за ними. Смятение еще более усилилось после того, как из кустов было сделано несколько выстрелов дробью. Стрелявшие целились в ноги дикарям, чтобы попугать их, но не убивать.

Воспользовавшись суматохой, освобожденный капитан «Согласия», которому Франц уже перерезал веревки на руках, освободил с его помощью остальных матросов. Все они бросились на подмогу своим спасителям, захватив предварительно своего товарища, предназначенного в жертву богам. Таким образом отряд путешественников увеличился еще на шестнадцать человек. Послав дикарям вдогонку пару залпов, европейцы сами поспешно оставили место, где была устроена засада, и пошли назад. Вскоре они услышали насмешливый крик попугая, все ближе и ближе, и наконец из кустов показался Руа-Роа, весь исцарапанный и в разорванной рубашке. Он размахивал над головой целым пуком копий, которые сорвал со стен храма.

– Я поджег их храм, – воскликнул малагаш, едва переводя дух от усталости, – и оставил там ружье, чтобы отвлечь внимание дикарей от вас. Идемте скорее сюда, в чащу леса. Через пять минут мы достигнем берега, а людоеды будут нас искать на противоположной стороне.

Он бросился вперед, остальные последовали за ним. Несколько человек фиджийцев решились было преследовать беглецов, но выстрелы заставили их вернуться в деревню. Все же нужно было ожидать, что, оправившись от первого испуга, все племя бросится преследовать белых. Поэтому путешественники торопились к берегу.

– Мы уже недалеко от него, – заметил малагаш, – дорогой я влезал на дерево и оттуда видел шумящие волны. Если нам удастся достигнуть рифа, то мы будем там в совершенной безопасности.

Все поспешно следовали за дикарем и, действительно, через несколько минут достигли берега. В обширной бухте, далеко вдававшейся в глубь острова, качались на воде привязанные к деревьям челноки фиджийцев.

– Ура! – воскликнул Франц. – Ур-р-ра! Какая богатая добыча! Экспедиция оказалась еще удачнее, чем можно было думать. Мы заберем с собой лодки дикарей, это послужит им чувствительным наказанием.

Все согласились, видя в этом лучший способ избежать преследования. Отвязав веревки, участники экспедиции разместились в челноках, пустые взяли на буксир, и оригинальная флотилия выплыла в море. Едва только белые отъехали на сотню шагов от берега, как из леса выбежала толпа дикарей. При виде удалявшегося неприятеля, туземцы в гневе заметались по берегу, издавая дикие, неистовые крики. Некоторые даже попрыгали в воду и пытались вплавь догнать европейцев.

Старик – помощник штурмана – с трудом управлял при помощи весла своим двойным челноком. Это выводило моряка из терпения и вот, когда один из дикарей приблизился на выстрел, старик схватил ружье и сердито закричал:

– Погоди, негодяй эдакий, я тебя проучу, чтобы ты вперед не строил таких проклятых челноков! – С этими словами он прицелился и сшиб выстрелом тюрбан с головы плывшего дикаря. Тот в испуге скрылся под водой и вынырнул только у самого берега.

Понемногу дикари-пловцы, убедившись в бесполезности преследования, начали поворачивать назад, к берегу. Европейцы громкими криками приветствовали отступление неприятеля.

Взобравшись на пароход, Больтен приказал спустить шлюпку и поручил нескольким матросам отвести челноки на такое расстояние от берега, чтобы их можно было поймать. Капитан и штурман не особенно были довольны таким распоряжением, но Больтен настоял на своем. Он говорил, что фиджийцы и так достаточно поплатились за похищение белых и долго будут помнить столкновение с ними.

Только теперь, когда миновала всякая опасность, путешественники стали припоминать все события этого дня и рассказывали дяде Витту, как им удалось спасти от неминуемой смерти экипаж «Согласия». Руа-Роа был объявлен героем экспедиции, хотя Гольм и советовал ему, прежде чем принимать поздравления, привести в порядок свой костюм, состоявший из одних холщовых лохмотьев.

Малагаш рассказал, что фиджийские женщины приняли его не иначе, как за злого духа. При его появлении в деревне они все попадали на землю, лицом вниз, и так и лежали, не шевелясь.

Несколько успокоившись, Руа-Роа побежал переодеваться. Капитан «Согласия», только теперь мало-мальски пришедший в себя, начал рассказывать о том, как он и матросами попали в плен к дикарям.

Оказалось, что «Согласие» шло из Бремена в Левуку, главный город на этом острове, и нисколько не пострадало от бывшего накануне землетрясения. Экипаж даже не заметил, но когда разразилась гроза, то одна из молний ударила в грот-мачту и зажгла судно. Огонь мгновенно охватил весь парусник, и экипажу пришлось спасаться в шлюпке. Спасались так поспешно, что не захватили с собой ни запаса провианта, ни оружия. Пристав к берегу, все шестнадцать человек команды, после ночи, проведенной без пищи, пошли отыскивать себе еду. Возле ручейка они были захвачены в плен толпой дикарей, которые не только не дали им никакой пищи, но, ограбили их. Обручальные кольца, ножи, кошельки, записные книжки, часы, даже бумаги сгоревшего судна – все осталось в руках фиджийцев.

Узнав все эти подробности, капитан «Наутилуса» счел необходимым остановиться в Левуке, чтобы высадить там экипаж «Согласия» и сделать подробное донесение обо всем случившемся германскому консулу. Пассажиры-натуралисты остались очень довольны таким планом, так как во время первого посещения острова им не удалось заняться естественно-историческими исследованиями.

Через несколько дней пароход бросил якорь в гавани Левука. Этот красивый чистенький городок с европейскими постройками, с европейским складом жизни, представлял поразительный контраст с дикой частью острова, где жили людоеды и где, не подоспей помощь путешественников вовремя, шестнадцать человек европейцев пали бы под ножами дикарей.

Глава четырнадцатая

Острова мореплавателей. – Тутуйла. – Полинезийский пир. – Вождь Ле-ле и его жена. – Саваи. – Ополу. – Европейский городок. – Как самоанцы ловят акул. – Национальный танец. – Дикари. – Игра «лупе». – Самоанское правосудие. – Кратер вулкана Тафна. – Подземный ход. – Руа-Роа остается с дикарями.

После нескольких дней пребывания в Левуке «Наутилус» пошел к островам Самоа, или Мореплавателей, и пристал сначала к маленькому островку Тутуйла.

Обитатели этого благодатного уголка, красивые светлокожие полинезийцы, отличались мирным характером и жили в хорошо устроенных деревнях, занимаясь земледелием и скотоводством. Их домашние животные – овцы, козы, свиньи, даже собаки, – все это было сравнительно недавно привезено на острова из Европы.

В густых пальмовых рощах стояли круглые хижины туземцев, красиво и прочно сделанные из бамбука. Рядом с хижинами помещались хозяйственные постройки и тщательно возделанные огороды. Все безлесные пространства были засеяны и засажены ямсом, таро, сладким картофелем и другими овощами. Кучи золы в лесу говорили о том, что жители занимались еще и добыванием пальмового масла. Кроме того, эти добродушные полинезийцы оказывались большими любителями всякой домашней птицы. Целые стаи кур, павлинов и голубей виднелись во всех дворах, а клетки с прирученными попугаями висели у дверей почти каждой хижины.

Старый вождь Ле-Ле очень милостиво встретил путешественников, отвел им отдельную хижину и устроил в честь них пиршество. Жена вождя, Ли-Го – красивая молодая женщина – тоже очень ласково приняла белых под густыми деревьями вблизи своего хижины-дворца и пригласила их разместиться на ковре, разостланном у ее ног. Пятеро гостей кое-как уселись на полу небольшой хижины. После этого им был предложен обед.

Прежде всего подали на стол большую корзину с поджаренными ломтиками растения теф, которое служит одновременно и хлебом, и салфеткой для вытирания рук. Впрочем, у туземцев существовало и некоторое подобие вилок – заостренные с одного конца палочки. Но вождь и его жена, по-видимому, еще мало освоились с этим нововведением и предпочитали брать кушанье прямо руками.

Вокруг стола стояло несколько слуг. Затем была принесена еще корзина, поменьше первой, наполненная мелко изрезанным мясом, обильно посыпанным красным перцем. Жена вождя и ее «дамы» взяли по куску горячего мяса и, завернув каждый в горячий ломтик тефа, всунули их в виде особой милости в рот каждому из гостей. У гостей слезы текли из глаз – не от умиления, а от жгучего перца. После этого появилось главное блюдо – целая четверть только что заколотого молодого быка. От этого жаркого каждый мог отрезать ножом или саблей кусок любых размеров, смотря по аппетиту. Вместе с жарким подали напиток светло-желтого цвета, называвшийся у туземцев «тэч» и вкусом напоминавший яблочный сидр. Напиток этот приготовляют, заставляя бродить мед в воде, к этому «раствору» прибавляется потом кора какого-то растения.

Своего рода десерт составили целые бычьи ребра, полежавшие несколько мгновений на раскаленных угольях и только слегка побуревшие на поверхности. Это кушанье показалось белым вкуснее европейских бифштексов. После обеда подали воду для мытья рук.

Обильные остатки обеда тут же проглатывались слугами. Они ели с необыкновенной жадностью и выпили огромное количество тэча. В заключение всего подали кофе. Уже поздно вечером путешественники вернулись в отведенную для них хижину, куда гостеприимная хозяйка прислала огромный рог, наполненный тэчем. Она, вероятно, боялась, как бы белые не умерли от жажды.

Обыкновенно полинезийцы носили только широкие пояса из травы, но для торжественных случаев у них имелся более сложный костюм, в виде длинного куска довольно тонкой ткани из растительных волокон, одинаковый как для мужчин, так и для женщин. Ни рукавов, ни швов в этом костюме не было. Чтобы надеть его, достаточно было продеть голову в оставленное посередине куска отверстие.

Ранним утром все обитатели деревни высыпали на улицу в этой праздничной одежде. Впереди шел барабанщик с большим выдолбленным куском дерева, по которому он колотил двумя палками.

Путешественники, привлеченные этим шумом, последовали за толпой на небольшое возвышение, недалеко от деревни. Там уже находился Ле-Ле со своим придворным шутом. Здесь молодежь деревни собралась играть в мяч. Головы всех участников праздника были убраны красными и белыми цветами. Мужчины украсили себе грудь и плечи пальмовыми листьями, а женщины и девушки кутались в свои одеяла и казались поэтому очень неповоротливыми. Всех наряднее был придворный шут, с ног до головы увешанный перьями, камешками, раковинами, цветами и раскрашенный во все цвета радуги. Лицо его покрывала громадная желто-красная маска, а с головы спускались длинные волосы из новозеландского льна. Он беспрестанно трубил в деревянный витой инструмент, кривлялся и делал отчаянные прыжки.

Это шут, танцор и музыкант не занимал вместе с тем должности чародея или жреца, как это часто бывает у дикарей. Вся его обязанность состояла в том, чтобы развлекать старика-вождя. За это он пользовался рядом преимуществ, мог делать все, что ему придет в голову: пугать детей, дразнить и дергать за уши своего повелителя, беспрепятственно посещать то место, где стояла хижина вождя. Для других жителей эта площадка, оттененная густым навесом старого хлебного дерева, считалась табу, запретной, и никто не смел ступить на нее. Обычай объявлять священным или неприкосновенным какой угодно предмет или даже целую местность существует почти на всех островах Тихого океана и даже в Новой Зеландии. Жилища жрецов, вождей или королей, капища и часто целые участки земли могут быть объявлены табу, после чего уже ни один простой смертный не смеет прикасаться к ним под страхом изгнания из общины и лишения всех прав. Понятно, к каким вопиющим злоупотреблениям ведет этот обычай. Пользуясь им, жрецы, вожди и короли могут налагать табу на всякий предмет, которым захотят завладеть, будет ли то хижина, животное, хлебное дерево или даже целый лес.

Жилище старого вождя, приютившееся под сенью развесистых деревьев, было огорожено со всех сторон воткнутыми в землю пальмовыми кольями, что составляло границу того «священного» места, за пределы которого никто не смел переступать. Ле-Ле и его супруга сидели у входа в свою хижину на ковре, украшенном белыми и розовыми перьями. Заметив приближение путешественников и желая поговорить с ними, Ле-Ле отменил табу со своего жилища и пригласил европейцев сесть рядом с собой. За время пребывания белых в его владениях он почувствовал к ним большое уважение и стал теперь просить их дать ему какого-нибудь волшебного снадобья для избавления от мучительного ревматизма. В награду предлагалось взять все, что понравится.

В то время как собравшаяся около королевской площадки молодежь играла в мяч, плясала национальный танец «меки» и даже приступила к церемонии татуирования одного из юношей, вождь вынес из своей хижины разнообразные вещи. Многие из них привели в восторг Гольма и его спутников.

– У нас на пароходе, в аптечке, есть несколько банок мази с хлороформом, – заметил Гольм, – я их на всякий случай захватил с собой из Гамбурга. Нам они вряд ли понадобятся, а старику могут очень и очень помочь. Завтра я пошлю записку капитану в Понгопанго, чтобы он прислал мне эти медикаменты.

Один из туземцев, несколько знакомый с английским языком, перевел эти слова доктора вождю. Тот и слышать не хотел о промедлении.

– Один из моих слуг может сейчас же отправиться за этими вещами, – настойчиво твердил старик.

Тогда Гольм вырвал из записной книжки лист бумаги, написал капитану записку и вручил ее гонцу. Вождь пригрозил гонцу за потерю записки или за промедление ни больше ни меньше как смертной казнью. После этого он, вероятно, с целью задобрить путешественников, немедленно отдал им все вещи, обратившие на себя их внимание. Тут были действительно редкости – белая одежда «тапа» из перьев и древесных волокон, в которой вождь, будучи молодым, исполнял танец «меки». Она имела вид широкого плаща, ниспадавшего почти до земли. Были здесь деревянная резная палица и каменный топор, которыми языческие предки Ле-Ле убивали людей, приносимых в жертву богам. Был древний, переходивший от отца к сыну инструмент для татуирования, сделанный из человеческих костей. Он, может быть, прослужил не одну сотню лет, производя на теле вождей знаки их достоинства. Расставаясь с этим фамильным сокровищем, Ле-Ле сказал:

– Теперь я в нем не имею более нужды, так как вожди более не татуируются.

Наконец к этим подаркам Ле-Ле прибавил еще гребень из человеческих костей, как память о давно прошедших ужасах, которые больше не повторятся. Жена вождя, со своей стороны, предложила гостям свою повязку из розовых кораллов, «пале», которую она носила на голове еще до замужества, а также «фау», род пояса из листьев местной шелковицы, надеваемого только в особо торжественных случаях, и ожерелье из человеческих волос с перламутровыми бляхами.

У Ле-Ле не было детей, поэтому жена его без сожаления расставалась со своими семейными драгоценностями, особенно когда увидела, что они переходят в руки людей, умеющих ценить эти сокровища.

Счастливо, по-видимому, жилось на этих островах, где люди работали только для добывания себе пищи, где природа с избытком наделяла малочисленное население всеми благами и где не водились даже хищные звери. Наши путешественники невольно поддались этому обаянию какого-то первобытного существования и провели на острове более двух недель. Они исследовали остров по всем направлениям и сильно пополнили свои коллекции вещами, выменянными на железные инструменты у туземцев. Так они приобрели от них деревянную посуду, украшения из жемчуга, маски и деревянные подушки, на которые во время сна туземные франты клали головы, чтобы не испортить прически, оружие, красильные вещества.

Из Понгопанго посланный вернулся не только с медикаментами, затребованными для Ле-Ле, но и в сопровождении двух плотников-матросов, которых, по просьбе Франца, прислал капитан. Они принесли с собой инструменты и пару больших стекол.

Вскоре хижина вождя стала неузнаваемой – ее обили тесом, сделали двери, в окна вставили стекла. Туземцы целыми днями толпились около хижины, глазея на работу матросов. Больше всего дикарям нравились стекла в окнах, да и сам Ле-Ле то и дело подходил и ощупывал их – ему было непонятно, как это может быть такой прозрачный предмет, через который все видно.

Теплые шерстяные одеяла, лекарства, а равно и ремонт хижины – все это хорошо повлияло на болезнь вождя. Ревматические боли у него ослабли, и он почувствовал еще большее уважение к своим гостям. Когда белые собрались в путь, старик был неутешен. Он приказал провожать их до самого парохода, нести за ними лучшие плоды, редких птиц, растения и вообще весь багаж.

«Наутилус» снялся с якоря и пошел теперь к самому большому, гористому и малодоступному острову – Саваи. Хотя остров Тутуйла тоже по всем направлениям пересекается горными кряжами, но среди этих гор имеется множество цветущих долин и пальмовых рощ. На острове же Саваи растительность очень скудна, вследствие недостатка воды, а потому и вид этот остров имеет угрюмый, безжизненный.

Саваи со всех сторон окружен коралловыми рифами и не имеет сколько-нибудь удобной бухты или гавани. Путешественники на шлюпке добрались до крутого берега, где глазам их представились только голые скалы. Вверху виднелись обнаженные вершины гигантских гор, а под ногами расстилалась каменистая почва, растрескавшаяся от частых землетрясений и местами покрытая слоями застывшей лавы. Растительности не было и признаков, только вдали, на горизонте, чернелась пальмовая роща.

– Нам здесь незачем останавливаться долго, – заметил Гольм, – не только острова Самоа, но вообще все острова Тихого океана имеют очень сходную фауну и флору, которые, если и становятся богаче по мере приближения к экватору, ничего особо нового для нас все же не представляют. Поэтому я предлагаю отправиться лучше на остров Ополу, где мы исследуем горы, старые кратеры и вообще пробудем подольше, тем более что берега там – заселенные, а здесь мы не найдем ни проводников, ни съестных припасов.

Предложение было единогласно принято, и все общество в тот же день покинуло дикую гористую местность, осмотрев несколько пещер, но нигде не найдя никаких живых существ, кроме морских птиц.

…На следующий день показался Ополу – один из красивейших островов, виденных когда-либо нашими путешественниками за время их долгого странствования. Первое, что им бросилось в глаза, это был водопад. С громадной высоты он падал в море широкой струей, прыгая по камням с одного уступа на другой, то разделяясь на множество ручьев, то снова соединяясь в один огромный поток. Шум и грохот его были слышны на далекое расстояние, а пена и водяная пыль, окутывавшие водопад, сверкая и переливаясь на солнце всеми цветами радуги, придавали ему еще более красивый вид. Берег был не менее живописен и образовывал великолепную рамку для прекрасной картины водопада.

Из-за зеленых холмов поднимался целый ряд верхушек угасших вулканов, склоны которых и кратеры, когда-то извергавшие лаву и раскаленные камни, были покрыты теперь роскошными пальмами. Под самыми облаками виднелся главный кратер Тафна, точно сторожевой великан, поднявшийся над окружавшими его меньшими братьями.

Путешественники не могли отвести глаз от этих красот природы. У подножья гор шумел густой зеленый лес, а на его фоне обрисовывался опрятный городок с каменной набережной, гаванью и высокими постройками, прятавшимися в тени садов. На рейде пестрели всевозможные флаги, а выше всех на большом белом здании развевался с высокой мачты родной гамбургский флаг, сверкая на солнце красным и белым цветами. Вскоре стали видны и люди, толпившиеся на набережной. Капитан тремя выстрелами приветствовал немецкую колонию, на что с парохода, стоявшего в гавани, раздались ответные выстрелы.

Городок имел совсем европейский характер. Повсюду были видны хорошие магазины, красивые опрятные домики, улицы были широки и содержались в порядке. Толпился народ, разъезжали телеги, экипажи. Длинный ряд складов и амбаров тянулся вдоль набережной. Около них работало много полинезийцев, одетых в легкую светлую одежду и широкополые шляпы. Здесь выгружали и нагружали телеги, катили в амбары бочки, таскали мешки – работа кипела.