Текст книги "Команда «Наутилуса»"

Приезжие заняли комнаты в большом здании, в котором помещалось управление торговыми поселениями – факториями. Они отлично выспались в комнатах, снабженных всеми принадлежностями европейской обстановки, потом позавтракали кофе со свежим хлебом, который показался им особенно вкусным после не всегда удачно выпеченного хлеба на пароходе.

После обеда приезжие отправились бродить по улицам. Так как день был воскресный, то работ нигде не производилось, но тем удобнее было наблюдать домашнюю жизнь туземцев, их занятия и развлечения. Сейчас же за европейской колонией находилась деревня туземцев – множество круглых хижин с заостренными крышами стояли одна возле другой правильными рядами. Путешественники застали в ней большое оживление. Мужчины и женщины, молодые и старые, дети и подростки, с горшками, корзинами, палками и ножами в руках поспешно шли к берегу моря. Тут же несколько человек тащили длинные челноки, которые при длине в тридцать шесть метров имели всего около трех четвертей метра в ширину. У многих челноки эти были по бортам разукрашены зубами акулы и расписаны яркими красками. На всех лицах было такое оживление, как будто впереди предстояло нечто очень интересное.

– Куда это они собираются? – спросил Франц.

– Вероятно, близ берегов показались акулы, – отвечал сопровождавший приезжих конторщик одной из факторий, – и полинезийцы собираются устроить на них охоту.

– Разве женщины и дети принимают в ней участие?

– Тут всем найдется работа! Если хотите, мы можем посмотреть на эту охоту.

Путешественники последовали за шумной толпой полинезийцев и вскоре достигли берега. Солнце ярко освещало неподвижную поверхность моря, так что можно было отчетливо видеть самое его дно.

Достигнув берега, самоанцы спустили на воду свои большие легкие челноки и выехали на середину бухты к большой скале, высоко торчавшей над водой. Здесь они привязали к толстой веревке кусок мяса, опустили его в воду и с напряженным вниманием стали смотреть в воду. Женщины и дети неподвижно оставались на берегу, как будто в ожидании чего-то.

Вдруг раздался крик «акула!», и ловцы еще больше наклонились к воде, постоянно дергая веревку в разные стороны. Но акула была или сыта, или дремала. Она неподвижно оставалась на месте, хотя кусок мяса вертелся и прыгал у нее перед самым носом, а иногда даже задевал ее.

Тогда один из рыбаков захлопал в ладоши, и по этому сигналу все женщины и дети, стоявшие на берегу, сразу бросились в воду и подняли оглушительный шум. Они кричали, свистели, хлопали в ладоши и бросали в воду камни, чтобы привести ее в движение. Женщины отплыли довольно далеко от берега. Гребя одной рукой, другую они сжимали в кулак и произносили при этом, судя по тону, какие-то ругательства в адрес акулы. Вся толпа производила такой шум, что он мог разбудить и мертвого.

Путешественники невольно смеялись при виде такой сцены.

– Да это формальный вызов, – проговорил доктор. – Посмотрим, примет ли его акула.

Оказалось, что нет. Все усилия вывести животное из сонливого состояния ни к чему не привели. Убедившись в этом, охотники переменили тактику. После того как женщины и дети снова вернулись на берег, один из мужчин, ловкий и сильный человек, старшина племени, сбросил с себя куртку и вниз головой нырнул в воду.

– Неужели он хочет схватить акулу руками? – удивился Ганс.

– Нет, он станет щекотать ей морду. Посмотрите, с той лодки бросился и второй рыбак, – отвечал конторщик.

– У него в руках веревка с петлей. Для чего это?

– Он наденет ее на хвост акуле.

– Да разве это возможно?

Оба рыбака скрылись под водой, на поверхности которой показались большие круги. Путешественники с нетерпением ожидали – что будет дальше.

Скоро из воды показался старшина и поплыл к челноку, от которого оказался теперь довольно далеко. Море зашумело, заходили большие волны – вынырнул и второй рыбак. В руках у него был конец веревки – он тащил за собой что-то тяжелое…

– Акула! Акула!.. – Все остальные челноки подплыли теперь к месту, где под водой было заметно сильное волнение. Десятки голых рук ухватились за веревку. Акула отчаянно билась. Женщины и дети опять закричали и запрыгали, захлопали в ладоши. Челноки медленно приближались к берегу. Некоторые смельчаки выскочили даже прямо в воду, не особенно тут глубокую. С помощью всех находящихся на берегу акулу наконец удалось вытащить из воды.

Громадная рыба с ужасными зубами и широко раскрытой пастью продолжала биться еще и на берегу. Но тут уже с ней скоро покончили, набросившись на нее с такой жадностью, что от чудовища через несколько минут остались только хвост и голова. Все тащили по домам большие куски мяса, между тем как самая лучшая часть, так называемый «бифштекс», была зажарена тут же на месте с приправой из плодов дерева уру.

Гостеприимные самоанцы предложили путешественникам принять участие в пиршестве. В первый раз отведали натуралисты испеченного между двумя камнями мяса акулы, а также и поджаренных плодов уру, вкусом напоминавших белый хлеб.

Во время этой закуски на берегу моря у всех туземцев оказались ножи, вилки, ложки и жестяные тарелки. Самоанцы, очевидно, уже вышли из первобытного состояния, это были теперь дети природы в лучшем смысле слова – смышленые, общительные. Конторщик с особой похвалой отзывался о старшине, показавшем такую смелость в охоте на акулу.

– Это один из лучших рабочих колонии, – говорил он. – Он выучился нашему языку, только до сих пор еще слова коверкает, да букву «р» произнести никак не может – такого звука нет в языке самоанцев.

– Джон! – обратился к туземцу конторщик. – Скажи «Пруссия».

– Полузия! – произнес тот.

Дети самоанцев, обступившие приезжих, пробирались теперь вперед, чтобы и на них обратили внимание. Самые общительные и смелые из них начали даже хвастаться своими познаниями и объявили, что они умеют читать и писать по-немецки.

– Я знаю, как зовут твою страну, – сказала маленькая девочка лет семи, – ее зовут Симинани.

Все засмеялись.

– Симинани? – повторил Франц с удивлением.

– Это она так произносит «Германия», – объяснил конторщик.

– Поди-ка сюда, покажи как ты читаешь, – прибавил он и, вынув из кармана газету, показал девочке, где читать.

Та с самым серьезным видом, водя пальцем по строчкам, прочла уже напечатанное в «Самоанском вестнике» известие о прибытии «Наутилуса». После этой девочки вся толпа детей выразила желание показать свои познания, но путешественники уклонились от проведения такого “экзамена”, а посоветовали ребятишкам лучше побегать на солнце, так как рубашенки их еще были мокры от недавнего купания в море.

…Вечером, когда взошел месяц, под окнами фактории собралась целая толпа туземцев. Самоанцы устроили в честь приезжих национальные игры и пляски. Пляска сопровождалась звуками австралийского барабана – выдолбленного обрубка дерева, метра два длиной. Пляшущие вертелись сначала медленно, потом все быстрее и быстрее и наконец все закружились в бешеном хороводе.

После этой пляски началась военная игра, причем путешественники впервые увидели совершенно незнакомое им оружие полинезийцев. Это были грубо сделанные рукавицы из волокон кокосового ореха, снабженные снаружи двумя рядами острых зубов акулы.

– Неужели это ужасное оружие здесь часто пускается в дело? – спросил Франц.

– На наших островах почти никогда, – отвечал конторщик, – хотя в горах, неподалеку отсюда, и живет несколько сот дикарей-язычников, но они не враждуют с нашими поселенцами.

– Эти дикари приходят к нам иногда и выменивают у разную утварь, – прибавил конторщик, – однако за свои обычаи они крепко держатся и до сих пор еще поклоняются идолам.

– В таком случае мы их непременно посетим! – воскликнул Гольм.

И вот недели через две мирного пребывания в Аппии, среди соотечественников, наши натуралисты отправились в путь.

На далекое пространство за колонией простирались огороженные дворы факторий, где туземцы разрезывали ядра кокосовых орехов, сушили их и отправляли на берег, а оттуда в Германию. Там же из этого сырого материала изготовляют пальмовое и смазочные масла, а выжимки употребляют как отличный корм для домашних животных.

Несметное количество орехов было сложено на больших дворах. Рабочие-туземцы раскладывали их и большими ножами резали ядра на тонкие пластинки. Толпы женщин подбирали волокна, покрывающие скорлупу кокосового ореха, и связывали их в пучки.

Миновав эти маленькие мастерские, расположенные прямо под открытым небом, путешественники увидели множество плантаций, устроенных таким образом, что рядом с кокосовой пальмой непременно был посажен куст хлопчатника. По объяснению переводчика, это делалось потому, что через шесть лет пальма только-только начинает приносить плоды, а хлопчатник умирает и, следовательно, не может помешать своей соседке. При таком способе плантация занимает меньше места и все время дает доход. Дальше потянулись большие пространства, засаженные ванилью, кофе, чайным кустом. Наконец начался и настоящий тропический первобытный лес.

Стройные стволы бананов с гигантским пучком зеленых и желтых плодов, снаружи похожих на обыкновенные бобы, вкусом же напоминающие дыню. Цветы покрывали каждое дерево, гирляндами висели в воздухе между ветвями. В древесной листве ворковали большие красивые белые голуби с фиолетовой головкой и красной грудью; щебетали маленькие певчие птички, а местами слышались и резкие крики попугаев.

Но главную красоту острова Саваи, бесспорно, составляли водопады. То с шумом и ревом, то тихо журча, стекали горные потоки со скал на вулканическую почву, превращаясь у подножия гор в бесчисленные реки и ручейки. В этой именно части острова, среди живописно разбросанных скал, жило немногочисленное племя туземцев, мирных и гостеприимных, но нисколько не тронутых европейской цивилизацией. Первое поселение их, куда пришли натуралисты, оказалось довольно жалким и бедным по сравнению с богатством окружающей природы. Вокруг открытых со всех сторон хижин стояли вековые хлебные деревья. Три таких дерева могут прокормить человека в течение целого года. Кокосовые пальмы и здесь росли в изобилии, кора местной шелковицы давала туземцам материал для приготовления «тапу», длинной одежды островитян южных морей. Гигантские листья пальм доставляли хороший материал для крыш, а бамбук – жерди, циновки и всевозможные принадлежности несложного хозяйства. Словом, природа в изобилии рассыпала свои дары перед этими дикарями, но они еще не умели ими пользоваться. Путешественники застали большинство обитателей деревни лежащими в тени деревьев и забавлявшимися игрой «лупе», между тем как трудолюбивые обитательницы ее приготовляли кушанья на раскаленных камнях или плели циновки из бамбука и волокон кокосового ореха. Одежду им заменяли передники из травы. На пригорке виднелось языческое капище с двумя бамбуковыми палками, воткнутыми крест-накрест перед входом. Это означало, что это место – табу, священно, кто решится вступить на него, тот заплатит за свою дерзость жизнью.

Путешественники решили остановиться в этой деревне, так как до следующей невозможно было добраться раньше, чем завтра утром.

Прежде всего, заинтересовавшись игрой, они подошли к играющим. Это были старшины или вообще представители туземной «аристократии». Игра состояла в том, что один из играющих показывал своему партнеру несколько пальцев, и тот должен был немедленно вытянуть их столько же. Если он ошибался, та платил штраф – перьями, орехами, раковинами. Не угадавший число пальцев десять раз считается проигравшим, и партия оканчивается.

– Что это такое? – воскликнул вдруг Руа-Роа. – Взгляните, что там делается!

Игроки и работавшие женщины тоже оглянулись в ту сторону, куда показывал малагаш. Присмотревшись, путешественники увидели нечто ужасное. Шестеро дикарей несли седьмого самым бесчеловечным образом – его руки и ноги были крепко связаны толстыми веревками, а между ними продета довольно толстая жердь, покрытая шипами, которую носильщики держали на плечах. Голова несчастного, висевшего на этой жерди, безжизненно свесилась вниз, изо рта выступила пена, глаза были широко открыты, из рук и ног капала кровь.

Туземцы сбежались теперь со всех сторон и провожали процессию бранью и насмешками, обращенными, по-видимому, к молодому человеку, подвешенному на жерди. Впереди процессии шел жрец с палкой в руке и в длиннейшем парике. Толпа все увеличивалась. Женщины и дети, потрясая кулаками, испускали громкие крики.

Больтен не мог остаться равнодушным зрителем такой отвратительной сцены и бросился к жрецу.

– Что вы делаете? – закричал он вне себя от гнева. – Сейчас же опустите несчастного на землю!

Гольм с проводниками через переводчика настаивал на исполнении этого требования, а Франц с Гансом и Руа-Роа, не тратя лишних слов, протеснились через толпу, быстро перерезали веревки и опустили бесчувственного дикаря на землю.

– В чем провинился этот человек? – спросил спокойно Гольм.

– Он – вор, и мы наказываем его по нашим законам, – перевел переводчик ответ жреца. – Если ты украдешь что-нибудь у нас, то и тебя ожидает такая же участь!

Это было сказано вызывающим тоном и сопровождалось ропотом всего собравшегося народа, подстрекаемого жрецом к сопротивлению против вмешательства белых. Дело начинало принимать серьезный оборот.

Но тут подоспел на выручку один из проводников, тот самый, Джон, который выказал такую смелость при ловле акулы.

– Знаете ли вы, кто перед вами? – спросил он.

Весть о прибытии научной экспедиции успела уже распространиться по всему острову. Узнав, кто эти путешественники, толпа дикарей, хотя и бросала гневные взгляды на них, но не решалась сопротивляться требованиям таких важных лиц. Доктор привел в чувство освобожденного общими усилиями человека. Джон-проводник взял его за руку.

– Аллоло! Неужели ты в самом деле украл что-нибудь? – спросил он.

– Суди сам, Джон, украл я или нет, – отвечал тот, заливаясь слезами. – Ты знаешь, моя хижина принадлежит старшине Белу, также ямс и таро, возделанные моей женой, и старые деревья с плодами уру. Мое семейство и я – невольники, поэтому нам не позволяют ничего иметь своего. Но хозяин мой пьет огненную воду белых и уже продал свою землю. Он беден, и я должен кормить его. Он запретил мне трогать то, что насажено моими же руками, но мои жена и дети просили есть… Когда не стало больше дынь в лесу, я нарыл для них ямса в поле. За это именно меня и обвинили в воровстве и наказали так жестоко.

– С тобой поступили согласно древним законам самоанцев, – ядовито заметил жрец.

Джон слово в слово перевел слова Аллоло и затем сказал ему:

– И ты все-таки останешься, здесь, будешь сеять ямс и таро для того, чтобы ими пользовался старый пьяница, а твоя жена и дети голодали?

Дикарь вскочил и злобно сжал кулаки.

– Да разве мне можно уйти отсюда?

– Конечно, можно! – вмешался Больтен. – Человек не может быть собственностью другого человека. Брось твоего старшину и пойдем с нами. Ты будешь свободным и никогда не станешь голодать, как голодаешь здесь.

Жрец подошел к Аллоло и начал шепотом отговаривать его от намерения уйти из деревни.

– Опомнись, несчастный! – говорил он. – Неужели ты хочешь служить белым, этим колдунам? Опомнись! Они отнимут у тебя детей.

– И отдадут их в школу! – перебил его Джон. – Мои ребята исписали уже целый ворох бумаги и с каждым днем становятся все умнее. Они на карте умеют показать, где находится Ополу, а читают не хуже самого учителя.

Глаза Аллоло сверкнули восторгом.

– Твои мальчики – такие ученые? И это верно? – спросил он.

– Так же верно, как то, что я стою перед тобой.

– И вы возьмете всех нас с собой в город? Я стану работать, я честный человек, только избавьте меня от Белы.

Жрец, видя, что дело его проиграно, удалился со своими сообщниками, а из толпы никто не решился поддержать своего вождя. Путешественники старались ободрить испуганного Аллоло и уверяли его, что он теперь в безопасности. Франц был так возмущен этой сценой, что тут же начал говорить Гольму о необходимости запрещения подобных наказаний и рабства.

– Неужели европейские страны не смогут добиться этого? – говорил он. – Разве уж это так невозможно?

Во время этого разговора Джон и Аллоло также перекинулись между собой несколькими словами. Потом Джон посоветовал путешественникам разбить палатки вблизи хижины спасенного ими туземца, чтобы в случае нужды защитить его от озлобленных земляков. Идти туда пришлось больше часа. Жалкая хижина Аллоло стояла отдельно от других в лесной глуши. Жена и дети с радостными криками выбежали навстречу израненному отцу семейства. Они уже не надеялись видеть его живым. Под охраной белых бедные дикари могли вволю собрать ямса и таро с собственного поля, после чего был приготовлен скромный ужин. Путешественники роздали семье Аллоло все, без чего могли обойтись сами: деньги, ножи, платки и блестящие безделушки, захваченные с собой из Аппии. Больше всех хлопотал Руа-Роа, который, кажется, готов был вырвать из груди свое сердце и отдать его дикарям.

– Франц, мой друг, мой брат! – шепнул он юноше, оставшись с ним наедине. – Ты теперь еще дороже для меня. Ведь точно в таком же положении, как Аллоло, находился и я на Мадагаскаре, когда ты спас меня.

Франц молча пожал ему руку.

Ночь прошла спокойно, никто не решился потревожить путешественников, кроме вампира, поплатившегося жизнью за дерзость. На другой день коллекции натуралистов обогатились новыми сокровищами. Аллоло, собиравшийся начать теперь совсем иную жизнь, предложил им много интересного. Тут были и твердый, непроницаемый для стрел панцырь из кокосовых волокон, и боевые перчатки с зубами акулы, и домашний идол – толстый, неуклюжий болванчик, сделанный из дерева и выкрашенный коричневой краской, было и несколько очень красивых плетеных корзин. Все это приняли с величайшей благодарностью.

Затем Аллоло забрал все свое семейство и с рекомендательным письмом от Больтена отправился в колонию европейцев, чтобы начать там новую жизнь. А натуралисты пошли в горы, оставив лошадей в долине под охраной проводников. Ближайшей целью их экскурсии было осмотреть кратер Лануто, поднимавшийся на семьсот метров над уровнем моря.

Правильные террасообразные уступы очень облегчали подъем на эту гору. По склонам ее всюду росли деревья и кустарники, шумели ручейки и водопады. На одной из вершин находилось окруженное скалами круглое горное озеро, вид которого надолго сохранился в памяти путешественников. Они посетили также кратер Тафну, а затем Джон привел их к подземному ходу, тянувшемуся на несколько миль внутри горного хребта и выходившему на самый берег моря.

Величественная картина представилась глазам натуралистов, когда они вышли из этого темного, увешанного сталактитами и усеянного сталагмитами подземного туннеля. Прямо перед ними шумели волны моря, разбиваясь о коралловые рифы, слева виднелась гавань со стоявшими в ней судами, справа грохотал водопад, и, наконец, почти над головой, вдоль отлогого ската горы, раскинулась европейская колония.

Натуралисты собрали множество образчиков горных пород, наловили больших лягушек и пауков, которые во множестве здесь водились, и затем, все тем же туннелем, возвратились к лесной поляне, где их ожидали лошади и багаж. В тот же день, еще засветло, они воротились в Аппию.

Празднества и удовольствия сменялись для Франса и Ганса работой под руководством Гольма, так что несколько недель пролетели незаметно. В благодарность за любезный прием путешественниками был устроен на прощанье праздник на палубе «Наутилуса».

После этого начались приготовления к отъезду. Перед самым отъездом Руа-Роа решился наконец пойти в управление колонии и заявить там о перемене имени и подданства. Он назвался Рудольфом. При этом случае Больтен передал бывшему Руа-Роа небольшую сумму денег для покупки европейского платья, так как «Рудольф» не мог, понятно, ходить в одежде мадагаскарского дикаря.

Так как «Наутилус» направлялся теперь в Европу, то возник вопрос и о том, как быть с Рудольфом-малагашем. Ехать ли ему в Европу или остаться пока что здесь, в колонии. Решать предоставили самому малагашу.

Он долго думал и решил в Европу пока не ездить.

– Я все-таки еще почти дикарь, – говорил он печально, – и мне лучше остаться здесь, где кроме меня много и других дикарей.

Доктор и остальные вынуждены были согласиться с этими доводами, но, когда настал день отъезда, разлука с молодым малагашем оказалась очень тяжелой. Франц никак не мог привыкнуть к мысли, что он долго-долго не увидит милого малагаша, «названного, кровного брата». Много раз обнимались молодые друзья и повторяли друг другу обет, данный ими в тот вечер – клятву, сделавшую их кровными братьями.

И когда наконец завертелся винт парохода, оба долго еще со слезами на глазах повторяли, один стоя на палубе, другой – на берегу:

– До свиданья! До свиданья!