Текст книги "Команда «Наутилуса»"

Увеселения, однако, не ограничились этим. После обеда туземцы устроили в честь европейцев примерное сражение. Обе враждующие стороны вышли одна против другой в страшных масках и с грозными криками. Бумеранги, копья и ножи замелькали в воздухе, не нанося, впрочем, никому серьезного вреда. Борьба закончилась рукопашной схваткой на ножах. Туземцы, изображавшие убитых, падали на землю, точно мертвые, другие обращались в бегство. Отряды наступали один на другой с очень искусно разыгранным ожесточением. Дикие воинственные крики, стоны раненых и умирающих наполняли воздух. В довершение всего из деревни явилась целая толпа «гинс», чтобы с закрытыми лицами оплакивать убитых мужей, братьев и сыновей. В этой игре туземцы выказали большие таланты, многие из разыгранных сцен поражали своей жизненностью.

К концу представления уже совсем стемнело. Плясуны, восставшие из мертвых убитые, побежденные и победители отправились обратно в деревню, между тем как путешественники еще долго разговаривали с предводителем, сидя около костра, на котором жарилось мясо кенгуру. Наконец все разошлись по убогим хижинам, и тихая ночь одела своим покровом и европейцев, и жалких, но довольных своей судьбой туземцев.

На следующие утро путешественники отправились дальше внутрь материка через большие, однообразные и мрачные леса, раскинувшиеся у подошвы гор. Животных было мало. Мало встречалось бабочек и других насекомых, еще меньше птиц, а из четвероногих только мелкие сумчатки и временами «птицезвери» – ехидны. Эти последние неподвижно, словно мертвые, лежали в траве, высунув липкий язык и дожидаясь, когда к нему прилипнет несколько муравьев. Ехидны – зверьки очень странного вида, с носом, напоминающим длинный клюв, – встречались довольно часто. При приближении к ним они быстро свертывались в шар, а взятые в руки вырывались, причем пребольно кололись иглами, покрывавшими их тело.

Путешествие по Центральной Австралии продолжалось уже две недели, не доставляя большого научного материала, но сильно изнуряя и людей, и лошадей. Тем и другим приходилось постоянно испытывать недостаток то в воде, то в корме.

Поэтому, когда путешественники, взобравшись на крутую гору, увидели перед собой обширную пустыню, лишенную всяких признаков растительности, доктор предложил товарищам вернуться назад.

То же самое советовали сделать проводники, боявшиеся лишиться лошадей вследствие недостатка в корме. Обратно тронулись, впрочем, не к Сиднею, где стоял «Наутилус», а гораздо южнее – к поселениям одного наиболее дикого из австралийских племен.

По мере приближения к морю растительность становилась все богаче. Животных также стало встречаться все больше и больше. На деревьях часто стали попадаться красивые попугаи и еще нигде невиданные путешественниками черные какаду. Далее начали встречаться коралловые и пламенные деревья, каучуковые деревья, тюльпановые кусты, различные папоротники и всевозможные вьющиеся растения. Проводники сочли нужным предупредить путешественников, чтобы они были осторожнее, когда собирают растения, потому что в этих местах водятся черные змеи, укус которых смертелен. Гольм спросил при этом, часто ли подобные змеи встречаются в этой местности.

– В некоторых местах они до того расплодились, – отвечал проводник, – что просто не дают прохода. И никак нельзя от них избавиться. Везде – в густом лесу, в кустарниках, в открытом поле, в каменоломнях, по берегам рек и прудов, – везде человеку грозит опасность встретиться с этим страшным врагом – черной змеей. Она забирается в хижину или палатку охотника, заползает под его одеяло, располагается под столами и стульями, забирается в ящики и чемоданы. Можно только удивляться, что случаи смерти от укуса этой змеи бывают здесь еще сравнительно редко. В конце марта змеи уходят в свои норы, где засыпают на зиму. В сентябре они снова появляются и тогда бывают особенно злы. Черная змея движется быстрее других змей и нередко взлезает на дерево или забирается в воду.

– Нападает ли она на людей? – спросил доктор словоохотливого проводника.

– Обыкновенно она уползает, завидев человека, но если бегство невозможно, то храбро бросается на него прыжками, отчего колонисты и прозвали ее «прыгучкой». Дикари очень боятся этой змеи, хотя они и реже белых попадаются ей на зубы, так как у них и зрение развито лучше, и есть большой навык вовремя замечать опасность. Привычка сделала дикарей очень осторожными, и они никогда не переходят ложбину и не спускаются в овраг, прежде чем не исследуют их самым тщательным образом. Убитых ими самими змей дикари едят. Но они никогда не решатся съесть змею, которая в предсмертной борьбе сама нанесла себе рану.

Ганс спросил, охотятся змеи только за мелкими животными или же нападают также и на крупных.

– К несчастью, они кусают даже быков и овец, съесть которых, конечно, не в состоянии. Летом можно встретить на пастбищах много укушенных змеей домашних животных. Спасибо еще, овцы уничтожают немало этих гадов, растаптывая их ногами.

– Надо бы и нам быть поосторожнее, – заметил Больтен, когда Франц и Руа-Роа, спешившись, побежали за бабочкой.

Вдруг Руа-Роа громко вскрикнул. Все оглянулись и увидели, что в нескольких шагах от него поднялась из травы большая черная змея. Ее светло-красная грудь блестела на солнце, глаза сверкали. Она широко раскрыла пасть и, откинувшись назад, готова была броситься на юношу.

– Не сдобровать ему! – в испуге воскликнул проводник.

Но, прежде чем змея успела пошевельнуться, Франц схватил ружье, заряженное дробью, и выстрелил. Раненая змея, извиваясь, отпрянула в сторону. Руа-Роа был спасен. Еще мгновение – и змея впилась бы в него своими ядовитыми зубами.

Змея извивалась по земле. Нанесенные ей раны были, по-видимому, не смертельны. Несколько ударов палкой докончили ее.

Проводник похвалил Франца за находчивость.

– Ты вторично спас меня от смерти, – прошептал Руа-Роа. – Как мне благодарить тебя?

– А разве ты не сделал бы то же самое на моем месте, – отвечал тот, – и разве мы не братья? – прибавил он шепотом.

– А скажи-ка, что бы нам нужно было сделать при укусе этой змеей? – спросил проводника Больтен.

– Прежде всего вырезать ранку и затем выжечь ее порохом, – отвечал проводник. – Впрочем, и тогда действие яда сказалось бы в страшной сонливости, с которой трудно бороться. Нам пришлось бы силой удерживать укушенного человека на ногах, потому что засни он – пробудить его к жизни было бы почти невозможно. Движение – единственное средство противодействовать вредным последствиям укуса, после того как яд удален из раны. Если не принять этих предосторожностей, то смерть от укуса последует в самом непродолжительном времени.

– Неужели нет средств избавиться от этих ужасных пресмыкающихся? – воскликнул Ганс.

– В европейских колониях они встречаются значительно реже, – отвечал проводник. – Там ежегодно для удобрения сжигается сухая трава на пастбищах, причем сгорает множество змей и разных вредных насекомых. Может быть, с увеличением населения и при более правильной обработке земли число змей станет уменьшаться и в областях, занятых дикарями. Когда сжигают траву, то в огне погибает множество змей и других пород.

Только что случившееся нападение змеи на Руа-Роа и рассказы проводника сильно разочаровали путешественников в полнейшей безопасности прогулок по лесам Австралии. Сходя с лошади, все с тревогой посматривали на землю и избегали кустарников, чтобы не натолкнуться там на страшного врага. Вдруг из-за деревьев раздался громкий хохот, как будто где-то неподалеку собралась веселая компания.

Все невольно остановились и стали прислушиваться.

– Это еще что такое? – воскликнул Больтен. – Дикари что ли спрятались поблизости и потешаются над нами?

– Нет, – рассмеялся в свою очередь проводник, – это кричит птица пересмешник, которую здесь называют «Ванька-хохотун». Вон их сколько сидит на дереве.

Взглянув по указанному направлению, путешественники увидели на дереве несколько больших серых птиц с хохлатой головой.

– Вот он, наш хохотун, – продолжал проводник. – Это название ему дали, конечно, не ученые, а колонисты. У нас есть и другие необыкновенные птицы, например «звонари», пение которых напоминает звон колокольчика, затем – кучера, издающие такие звуки, словно кто-то хлопает бичом, есть и точильщики, голос которых в совершенстве походит на шуршанье ножа по точильному камню. Но Ванька-хохотун самая замечательная и полезная птица из них. Свою утреннюю песню он начинает клохтаньем, затем принимается то пищать по-детски, то кричать по-ослиному, то бормочет короткие слова, а то заливается – хохочет. Колонистам хохотун приносит большую пользу истреблением мелких грызунов, и они, так же как и туземцы, позволяют ему вить гнезда вблизи своих жилищ. Утром он будит колонистов своим громким “смехом”, поэтому они называют его еще и «будильник». Туземцы считают Ваньку или «яку», как они его называют, священным животным. Он заклевывает змей и тем приносит много пользы. Убив змею, хохотун начинает “болтать” и “хохотать” еще больше – словно радуется.

Попадались путешественникам и интересные растения. Так, они видели «косматое дерево», кора которого клочьями висела на стволе, придавая ему вид груды лохмотьев. Среди кустарников встретилось растение «бутылочная щетка», жесткие ветви и свернувшиеся листья которого действительно придавали ему вид щетки для чистки стекла. Рядом с этим растением росли красивые деревца дикой вишни, у которой косточка помещается не внутри плода, а сбоку.

Эвкалипты имели здесь много представителей. Это быстро растущее дерево из семейства миртовых начали за последнее время разводить и в Южной Европе. Душистые листья его, богатые смолистыми веществами, давно уже нашли применение в медицине. А недавно убедились и в том, что это дерево быстро осушает почву, а потому его полезно сажать в сырых, богатых лихорадками местностях. Особенно много развели эвкалиптовых деревьев в Австралии, и благодаря им оздоровился ряд очень лихорадочных местностей.

Кроме этих растений встречались еще казуарины, деревья странной формы, с тонкими, лишенными листьев ветвями. Из ствола этих деревьев дикари австралийских островов делают себе палки, почему и само дерево получило название «палочного».

В низменностях росло много новозеландского льна. Это растение с красивыми цветами, достигающее высоты полутора с небольшим метров, имеет большое сходство с нашей лилией, только ствол его несколько толще. Из его твердых листьев получаются крепкие волокна, которые с незапамятных времен служат туземцам для приготовления одежды, сетей и веревок. Европейцы также начали выделывать из этого растения канаты, гораздо более прочные, чем пеньковые, и различные ткани. Новозеландский лен широко разводят не только здесь, его начали разводить и кое-где на юге Европы.

Увлекшись новыми растениями, путешественники и не заметили видневшихся в траве земляных построек, похожих на лисью нору, если бы взятый ими в качестве главного проводника и переводчика англичанин Томпсон, давно уже поселившейся в Австралии, не указал им на эти постройки.

– Это норы вомбата, – сказал он. – Днем он спит, не обращая никакого внимания на солнце, радующее других животных, а с наступлением темноты выходит из своего жилища пощипать жестких листьев ситника, а не то довольствуется и вырытыми из земли кореньями.

– Жаль, что теперь светло, – сказал Франц. – Мне хотелось бы поохотиться за этой редкой дичью.

– Кстати, вы доставили бы нам отличное жаркое, – добавил проводник. – Но этому горю легко помочь: если вомбат не выйдет из норы, мы заставим его вылезти. Так как у его жилища всегда есть два выхода, то у одного мы зажжем хворост, а у другого вы подстережете животное, когда дым выкурит его из норы.

После внимательного исследования почвы оба выхода были найдены. Гольм, Франц и Ганс караулили у одного выхода, Больтен и Руа-Роа – у другого, а проводник собирал хворост и сухую траву.

– Погоди, соня, мы тебя живо выкурим из твоего логовища, – произнес он, вталкивая в отверстие норы пучок зажженной травы. – Ну, охотники, будьте готовы.

– Я слышу, внутри кто-то сопит, – прошептал Ганс.

Все с напряженным движением следили за входом в нору. Скоро оттуда показалась заспанная толстая мордочка, потом толстая неуклюжая голова с короткими ушами и наконец медленно вылезло все животное. Меткий выстрел уложил его тут же при выходе.

– Вот так зверь! – воскликнул проводник. – Отличное у нас будет жаркое! – С этими словами он искусно снял шкуру с убитого вомбата, связал ему ноги и как мешок привязал к седлу.

– Теперь вперед! Нечего терять времени, нужно засветло добраться до деревни.

По мере приближения к морскому берегу местность принимала все более и более тропический характер, а в воздухе становилось все жарче и жарче. На пути маленького каравана встречались то базальтовые скалы, то речки и озера, по которым плавали красивые черные лебеди, то, наконец, действующие вулканы. Но все это мало привлекало внимание утомленных натуралистов. Они вздохнули свободнее только тогда, когда появление зимородков стало указывать на близость моря. Это продолжительное странствование по однообразным бесплодным равнинам на довольно плохих лошадях, без запасов мясной пищи и при чрезвычайно резких переходах от тепла днем к холоду ночью, было крайне утомительно, да к тому же и не представляло большого научного интереса. Поэтому все единогласно признали Австралию не особенно привлекательной частью света.

По берегам впадавших в море речек натуралисты встретили своих старых знакомых – черепах. На морских скалах гнездились крупные зимородки, а на лесной опушке было множество попугаев. Наконец сверкнули голубые волны моря, показались крыши хижин и темные фигуры австралийцев. Дикари эти давно были знакомы с белыми людьми, а потому появление путешественников не вызвало у них ни удивления, ни страха. Они только сдержанно и недоверчиво отнеслись к гостям, как бы не ожидая от них ничего хорошего.

За известную плату старшина деревни позволил путешественникам расположиться в пустой хижине, сплетенной из бамбука и пальмовых листьев.

После отдыха, оставив лошадей под охраной проводников, Гольм пошел с молодежью осматривать поселение и знакомиться с туземцами, которые, однако, всячески уклонялись от сближения с чужеземцами.

Мужчины этого племени не носили никакой одежды, а женщины – только нечто вроде короткой юбки из травы и множество украшений из раковин и черепашьих щитков. Здесь, как и в других частях материка, туземцы сохраняли типические особенности своей расы: толстые губы и тощие сухие конечности. Обычай размалевывать тело и натирать его жиром сохранялся ими в полной силе.

Деревня была разделена на две части. В первой, ближайшей к морю, население отличалось более крепким и красивым телосложением и занималось исключительно рыболовством на лодках собственного изделия. В другой же половине деревни жители представляли какое-то жалкое подобие людей и внушали сострадание своим болезненным видом. Худые, как скелеты, со вздутым отвислым животом и серо-желтым цветом кожи, эти несчастные укрывались в полуразвалившихся хижинах или в кустарниках, не знали никакой работы и – трудно поверить – питались одной землей, которая для них составляла такую же болезненную потребность, как водка для пьяницы.

Дикие племена, подверженные страсти есть землю, встречаются, хотя и очень редко, кроме Австралии еще и в некоторых областях Южной Америки. Подобные «землееды», если их можно так назвать, считаются «нечистыми» даже у своих соплеменников и всегда изгоняются из общины. Вследствие своего противоестественного питания они обречены на смерть и быстро вымирают. Обычно они так слабеют, что едва могут держаться на ногах. Но от своей пагубной страсти эти несчастные не в состоянии отвыкнуть, они умирают, если их лишить возможности питаться желтой жирной землей, всякая же другая пища внушает им непреодолимое отвращение.

Гольм взял в руки горсть этой съедобной земли, чтобы впоследствии подвергнуть ее тщательному исследованию.

– Под микроскопом вы увидите, – сказал он молодежи, – что в этой земле много диатомей, с некоторыми видами которых вы уже имели случай познакомиться. Во многих местах земного шара находятся большие залежи из выветрившихся скелетиков этих водорослей, представляющие белую порошкообразную массу, которая имеет название «горной муки». В Лапландии и Северной Швеции, где лето очень коротко и хлебные растения почти не возделываются, жители смешивают эту «горную муку» с обыкновенной для того, чтобы получить побольше этого драгоценного вещества – хлеба. Хотя эта «мука» и содержит в себе очень мало питательных веществ, тем не менее истребляют ее в огромных количествах. Что же касается постоянного питания такой землей, то в Северной Азии и Южной Америке есть целые народы, употребляющие ее в пищу, подобно здешним дикарям и даже считающие жирную глину самым лакомым блюдом.

Туземцы-землееды, казавшиеся какими-то ходячими трупами, пугливо прятались от путешественников и производили в высшей степени тяжелое впечатление. Несмотря на неестественно увеличенный объем живота, они были худы, как скелеты.

Прочие обитатели деревни питались рыбой, устрицами и черепашьими яйцами. Перед каждой хижиной была вырыта небольшая яма, в нее складывались дрова, а поверх них – плоские камни, на которых, когда они раскалятся, туземцы пекли себе рыбу и яйца. Кроме того, на тех же камнях приготовлялся род хлеба из кокосовых орехов, плодов хлебного дерева и таро. Рыбу дикари не ловили, но убивали длинными копьями с берега или лодки, а моллюсков доставали, ныряя со дна моря.

Вечером, когда путешественники тщательно охраняли лошадей и багаж, им не раз пришлось прогонять туземцев, подкрадывавшихся к месту, где было сложено оружие, или высматривавших, не отбилась ли какая-нибудь лошадь от остальных. Принять какие-либо более строгие меры против этих людей путешественники не считали удобным, так как не знали – далеко ли до ближайшего поселения белых, а здесь, в деревне, они были всецело во власти туземцев. Чтобы узнать хоть что-нибудь о ближайшем поселке, переводчик Томпсон воспользовался появлением туземца, как ему казалось, подбиравшегося к вещам путешественников, и окликнул его спокойным тоном.

– Эй, приятель, поди-ка сюда! – сказал Томпсон на туземном наречии, – как твое имя, старина?

Туземец остановился в испуге.

– Меня зовут Хау-Хи, – сказал он нерешительно, – что тебе надо от черного человека?

Томпсон показал ему место около себя.

– Присядь, Хау-Хи, – сказал он, – я хочу поговорить с тобой. Не знаешь ли ты, как далеко отсюда до ближайшего поселения белых людей, или их нет поблизости?

Хау-Хи махнул рукой через плечо.

– Есть, там, – произнес он, – если эму тронется отсюда в путь с восходом солнца, то к вечеру прибежит к селению белых.

– Хорошие вести, а не возьмешься ли ты показать нам дорогу?

Хау-Хи ответил не сразу. Его взгляд перебегал от пасшихся лошадей к сложенному возле проводников оружию и обратно.

– Двадцать или тридцать человек из нашей деревни вместе согласятся на это, – сказал он после некоторого раздумья, – меньше нельзя. Один легко может заблудиться.

Переводчик пожал плечами.

– Мне нужно только одного человека, – ответил он. – Жаль, что ты не можешь пойти с нами, очень жаль.

Дикарь с досадой повернулся на месте. Ему хотелось бы заманить белых в глухое место, перебить их там и завладеть их вещами. Но для этого нужны были товарищи – ведь белые будут отчаянно сопротивляться.

– Один человек не возьмется провожать, – решительно произнес он. – Один чернокожий не решится идти так далеко.

Томпсон кивнул головой.

– В таком случае нам придется ехать без проводника, – отвечал он. – Я очень жалею, что ты не хочешь идти с нами. Теперь ступай, усни, Хау-Хи.

Но Хау-Хи не тронулся с места.

– Если вы поедете без проводника, то попадетесь в руки разбойничьего племени арапунга, – сказал он, – они живут поблизости и убьют вас.

– Вот как! А я и не знал этого. Но ведь и двадцать человек твоих товарищей не спасут нас от разбойников. Нет, уж видно придется нам продолжать путешествие без проводников.

С этими словами Томпсон отвернулся от чернокожего и сделал вид, что хочет спать.

– Хау-Хи покажет тебе, что он хитрее белых разбойников, – прошептал, удаляясь, дикарь, – ни ты, ни твои товарищи никогда больше не увидят своих земляков.

С рассветом дикарь снова явился к переводчику.

– Если белые люди поедут нескоро, так что пеший не устанет идти рядом с ними, то я согласен довести их до поселения белых по другой дороге, минуя область Арапунга. Сколько мне заплатят за это?

Томпсон предложил дикарю хорошую плату, и они ударили по рукам с тем условием, чтобы сейчас же отправиться в путь.

– Я не особенно верю в этот договор, – сказал переводчик натуралистам, – Хау-Хи, несомненно, схитрил и что-то задумал. Как вы думаете, ехать нам наудачу без проводника или взять этого чернокожего, рискуя при этом, что все население деревни будет следовать за нами по пятам?

Гольм и Больтен посоветовались между собой.

– Лучше заплатим деньги и поедем без проводника, – решил было Больтен.

– Хорошо! – согласился Гольм.

– Но ведь мы рискуем заблудиться, – возразил проводник, – местность здесь песчаная и бесплодная. Мы не найдем ни кенгуру, ни корней, которые могли бы в случае нужды спасти нас от голодной смерти. Что же будет с нами, если мы не доберемся до колонии в продолжение нескольких дней?

– Почему вы подозреваете этих людей в каких-то коварных замыслах, Томпсон? – спросил Гольм.

– Потому что все австралийцы терпеть не могут белых.

– В таком случае нам остается только одно средство, – решил доктор, – колония расположена, конечно, у самого моря, как и все поселения в диких местах. Идя вдоль берега, мы доберемся до нее непременно и не можем сбиться с дороги, а это самое главное. Запас яиц и хлеба из таро мы возьмем с собой, его нам хватит на сутки. Ночь проведем, не слезая с лошадей, на случай внезапного нападения, а на следующее утро мы будем уже в колонии.

– Вы отлично рассуждаете, – рассмеялся переводчик, – а все-таки без проводника нам не обойтись. Берег до того изрезан бухтами и загроможден скалами и утесами, не говоря уже о растущем по берегу лесе, что мы должны будем постоянно сворачивать в сторону. Легко в таком случае проехать мимо колонии и не заметить ее. Будь у нас достаточно съестных припасов – лишние два-три дня пути ничего не значили бы, но при настоящем положении я подаю голос за проводника.

– И я тоже! – воскликнул Франц. – Мистер Томпсон и его товарищи взялись провести нас через горы до противоположного берега. Они выполнили это и не могут теперь служить нам проводниками в незнакомой им местности. Чернокожий поневоле станет указывать дорогу, когда очутится в лесу вместе с нами.

Все принуждены были согласиться с этим мнением, так как другого выбора не было. Томпсон накупил у дикарей такое количество черепашьих яиц и таро, какое только нашлось, хотя для пятнадцати человек этого запаса едва хватало на день. Путешественники наполнили фляги водой и, не простясь с хозяевами, которые попрятались по хижинам, тронулись в путь под предводительством Хау-Хи. Когда они выезжали из деревни, в дверях своей хижины показался старшина, и проводник на ходу обменялся с ним каким-то восклицанием. Это не ускользнуло от внимания переводчика.

– Наверное, эти разбойники сговорились напасть на нас! – воскликнул Томпсон, испытавший немало неприятностей от туземцев и потому относившийся к ним враждебно. – Пусть только сунутся – мы их угостим на славу и живыми им в руки не дадимся.

Мысль о возможности стычки с дикарями неприятно подействовала на путешественников, и они ехали в не очень-то хорошем настроении. Солнце жгло нестерпимо, даже близость моря не освежала раскаленного воздуха.

Впереди показалась обширная равнина, покрытая песком, из которого торчали засыпанные наполовину лодки, перевернутые дном кверху. По словам Хау-Хи, это было кладбище австралийских дикарей. Над могилой каждого умершего мужчины ставили лодку – единственную движимую собственность умершего, а над могилами женщин – плетеные корзины, в которые они при жизни собирали черепашьи яйца и плоды хлебного дерева.

Молодые люди сошли с лошадей и отправились бродить по кладбищу, к ним присоединился и Больтен с проводником Хау-Хи. Осмотрев кладбище, отправились дальше.

Дорогой Хау-Хи разговорился и объявил, что его крестили, что его настоящее имя Джон-Эдвард и что Хау-Хи он стал называться уже после, когда вырос.

– Разве у вас после не было ни одного миссионера? – спросил Франц.

– Были, но мы их убивали, – равнодушно ответил крещеный язычник.

– Черные люди не могут жить вместе с белыми.

– Твоя правда, – согласился Томпсон, – как это ни странно, но австралийские туземцы не уживаются с европейцами и не смешиваются с ними. Подобно индейцам Северной Америки, они уступают белой расе свою территорию, а сами уходят все дальше и дальше и постепенно вымирают. В недалеком будущем племя это совершенно исчезнет с лица Земли.

Через некоторое временя Хау-Хи потребовал, чтобы путешественники ехали медленнее.

– Я устал, – заявил он, – и не могу поспевать за вашими большими лошадьми.

Переводчик остановил свою лошадь.

– Поди сюда, – сказал он, – садись позади меня, моя кляча выдержит двоих всадников.

Но Хау-Хи ни за что не хотел воспользоваться этим предложением. Путешественникам невольно пришлось ехать шагом за проводником, и хотя они нигде не останавливались, так как варить или жарить им было нечего, все же вперед они подвинулись очень мало. Только с наступлением темноты решено было сделать привал, чтобы дать отдохнуть лошадям и Хау-Хи. Европейцам же было не до сна.

Держа лошадей в поводу, пока те паслись на траве, путешественники поужинали остатками твердого, как камень, таро, затем проводники цепью окружили лагерь и держались наготове на случай внезапного нападения.

– Спи! – обратился Томпсон к дикарю, – чего ты озираешься по сторонам?

Хау-Хи послушно растянулся на траве.

– Мне послышался шум, – пробормотал, он, – там вдали кто-то шевелится.

И он указал рукой на группу деревьев, росшую на порядочном расстоянии от места стоянки.

– Оттуда слышны голоса, – сказал он.

Проводники переглянулись.

– За нами, вероятно, следит целое племя, – прошептал Томпсон, – если раньше я только подозревал это, то теперь убедился окончательно. Стоит нам только попробовать пойти обыскать этот лесок, и дикари перебьют нас поодиночке.

– Знаешь что, – проговорил другой проводник, – через час взойдет месяц, и ехать будет светло. Давай свяжем пока что Хау-Хи, заткнем ему рот, чтобы он не мог подать сигнала своим сообщникам. Затем – привяжем его к лошади и уедем. Дикари здесь, в этом не может быть никакого сомнения.

– Отличная мысль! – подтвердили все, – Хау-Хи только притворяется спящим, а сам все время наблюдает за нами.

– Ладно! – произнес переводчик, – будьте готовы сесть на лошадей по первому моему знаку и покройте лошадей одеялами. Я знаю что делать.

Проводники сделали вид, что располагаются отдыхать; одни растянулись на земле под деревьями, не выпуская поводьев из рук, другие начали укрывать лошадей и оправлять на них седла. Все следили за хитрым Томпсоном, желая узнать, что именно он замышляет. Все были уверены, что он при своей ловкости сумеет обмануть бдительность дикаря.

Тот, в свою очередь, с нетерпением дожидался, когда же наконец угомонятся белые люди и можно будет подать сигнал к нападению на них.

Томпсон, с большим шерстяным одеялом, медленно прошел мимо лежащего Хау-Хи, направляясь к своей лошади.

– Погоди, я тебя закутаю, старая кляча, чтобы ты не простудилась – произнес он беззаботным тоном и вдруг, повернувшись, одним прыжком очутился возле Хау-Хи. Накинуть ему на голову одеяло и зажать рукой рот – было для сильного и ловкого Томпсона делом одной секунды.

– Садитесь на лошадей, – крикнул он вслед за тем. – Нам нужно поскорее убраться отсюда, а дикаря возьмем с собой.

С помощью двух товарищей Томпсон крепко связал дикаря, который всеми силами старался освободиться из крепких рук англичанина.

– Ну, ну, дружище, не горячись так, – насмешливо говорил тот, затыкая Хау-Хи рот платком. – В жарком климате всякое возбуждение нездорово. А чтобы ты не кусался, как собака, я тебе заткну рот платком. Ну, вот так – хорошо, теперь лежать тебе, тепло и покойно. Не так ли?

Дикарь, закутанный в толстое одеяло, связанный по рукам и ногам и с платком во рту, лежал на земле. Сверкавшие от гнева глаза ясно показывали, как сильно он был разъярен в эту минуту.

– Однако, Томпсон, нападение дикарей существовало, как кажется, только в нашем воображении, – заметил Гольм. – Кругом тихо, как в могиле.

– Я сейчас докажу вам справедливость моих подозрений, – ответил переводчик. – Все ли вы готовы скакать во весь опор по первому моему знаку?

– Все, – но чего вы опасаетесь?

Вместо ответа Томпсон легко обхватил своего пленника одной рукой и вскочил на лошадь. Затем, обернувшись по направлению к лесу, он испустил дикий боевой крик австралийских дикарей. Спрятавшиеся чернокожие должны были подумать, что их товарищ Хау-Хи дает этим криком сигнал к нападению.

Хитрость удалась вполне.

На открытой поляне, ярко освещенной теперь полным месяцем, в сомкнутых стройных рядах стояли пятнадцать всадников. Глаза всех были обращены к лесочку.

Дикие вопли раздались оттуда в ответ на боевой крик. Черные голые фигуры выскочили из-за деревьев и бросились к тому месту, где за минуту до этого находились путешественники. Толпа дикарей издавала дикие крики и потрясала в воздухе копьями и бумерангами.

– Вперед! – закричал Томпсон.

Пятнадцать всадников стрелой понеслись по равнине. Изумленные топотом копыт, туземцы замерли на месте, с поднятыми вверх руками. Они не могли понять, каким образом белые скрылись у них из глаз так внезапно.

Но изумление дикарей длилось всего несколько секунд. С дикими воплями бросились они в погоню за европейцами, на бегу бросая им вслед свои бумеранги. Но оружие падало далеко позади беглецов, не нанося им никакого вреда. Все слабее долетал до них крик дикарей, все больше скрывалась черная толпа из глаз, наконец крики замерли в отдалении. Тогда переводчик осадил свою лошадь, остальные последовали его примеру.

– Ну, доктор Гольм, – проговорил он, – вы и теперь думаете, что опасность существовала только в моем воображении?

– Вы спасли нам жизнь, Томпсон, – протянул руку англичанину Гольм, – ведь чернокожие нас всех бы перебили.