Текст книги "Команда «Наутилуса»"

Шум становился все слышнее. Сучья трещали, дикий рев и хрюканье раздавались вперемежку с человеческими голосами. Путешественники встали по двое с обеих сторон полянки, на которую охотники гнали кабанов.

– Наблюдай, Руа-Роа, что мы станем делать, – говорил Франц своему новому товарищу, – как только кабан появится, он сейчас же получит пулю в бок.

Но малагашу было совсем не до наблюдений. Он взобрался на сук громадного дерева, торчавший в нескольких метрах над землей, и, достав из-за пазухи какой-то амулет, прижал его к губам.

– Что это ты делаешь? – с любопытством спросил его Больтен.

– Я прошу великана Тен-Тен. Он держит в своей власти огонь.

– Покажи мне, пожалуйста, что у тебя в руках, – попросил Гольм.

Pva-Poa, видимо, неохотно расстался со своим амулетом. Это был какой-то сильно пахнущий корешок и бамбуковая палочка с куском сильно исписанного пергамента внутри нее.

Едва только Гольм успел возвратить амулет, как из-за кустов выскочил большой кабан. Разъяренное животное бросилось прямо на путешественников. Раздалось четыре выстрела, и кабан упал, обливаясь кровью.

Франц только что подбежал к кабану и хотел прирезать его ножом, как вдруг в кустах послышались болезненные крики и стоны. Они были так похожи на человеческие, что путешественники так и замерли на месте. Они не обращали внимания ни на убитого кабана, ни на нескольких чернокожих охотников, выскочивших на поляну. Одна только мысль и занимала их – неужели они нечаянно убили человека?

– Гольм, – прошептал Ганс, – ты слышал?

Гольм кивнул головой.

– Сначала нужно посмотреть, что это такое.

– Если бедный дикарь умер от нашего выстрела, то я больше в руки не возьму ружья, – заявил Ганс.

Руа-Роа, не слезая с сука, на котором он сидел, дотронулся рукой до плеча Франца.

– Это бабакут, – сказал он, – обезьяна-человек. Все переглянулись. Неужели это была правда?

– Разве ты никогда не видал бабакута? – продолжал дикарь. – Разве в твоей стране между твоими братьями нет лентяев, которые никогда не работают, а только умеют есть? И разве великий Занаар не превратил их за это в бабакутов, обезьян с лицом человека? Они могут плакать и стонать совершенно, как человек. Наверно, вы убили такого.

Франц раздвинул кусты и все увидели лежавшую в траве обезьяну. Ее лицо очень походило на человечье, сама она была небольшая, покрытая короткой серой шерстью. Такое животное путешественникам еще не встречалось.

– Удивительное счастье нам сегодня! – воскликнул доктор, осматривая умирающую обезьяну. – Эта порода встречается редко. Поди сюда, Руа-Роа, у тебя нет ружья, так понеси обезьяну. На пароходе мы ее положим в спирт.

Но Руа-Роа как будто и не слышал приказания. Большим ножиком, подаренным ему Гансом, он проворно сдирал шкуру с кабана, бросая робкие взгляды на убитую обезьяну. Юноша до того боялся бабакута, что предпочел ослушаться, лишь бы только не брать бабакута в руки.

– Оставьте его, – проговорил Больтен, – пускай он понесет мясо кабана. Прежде чем он отделается от своих верований во всевозможных великанов, пройдет еще немало времени, и нам не следует принуждать его ни к чему. Только каким же образом вы донесете до парохода вашу добычу?

– Хоть на руках, как грудное дитя, – воскликнул Гольм, – но Руа-Роа уже что-то придумал, смотрите.

Малагаш тем временем содрал шкуру с кабана и вырезал большую палку.

– Если ты хочешь, – робко сказал он, – то заверни бабакута в эту шкуру и повесь на палку. Двое из вас могут нести его на плечах, а Руа-Роа понесет мясо.

– Двое из нас, плут, – засмеялся Гольм, – самому-то тебе страшно нести его? А я слыхал, что твои земляки едят бабакута.

Малагаш с ужасом отвернулся.

– Это амбонги, – сказал он, – дикари. Они едят бабакута, змей и маки, а гавасы никогда.

– Маки? Хорошо, что ты напомнил мне о нем. Мне очень хочется добыть хотя бы одного.

Малагаш с помощью другой палки взвалил себе на плечи мясо кабана.

– Теперь ай-ай спит, – сказал он, – но твой невольник найдет дерево, где его жилище. Иди за мной. Бабакута ты можешь пока оставить здесь, его никто не украдет, не бойся.

Гольм стоял в нерешительности: оставить ли ему драгоценную добычу или нет? Но хищных животных на Мадагаскаре не водилось, дикари питали к бабакуту суеверный страх. Бабакуту ничто не угрожало. После небольшого раздумья доктор спрятал обезьяну в кустах, прикрыв ее сухими листьями, и все последовали за Руа-Роа. Через некоторое время он напал на след маки и скоро привел натуралистов к старому дуплистому дереву. Небольшое отверстие в дупле, кучи ореховых скорлупок под деревом и несколько коричневых волосков, приставших к коре, служили для проводника указанием, что ай-ай живет именно тут.

Доктор и Франц с ружьями наготове поместились против входа, а Руа-Роа зашел с противоположной стороны и принялся постукивать по коре дерева. Долгое время его старания выгнать маки из дупла были безуспешны, и доктор уже начал сомневаться, действительно ли в дупле есть кто-нибудь. Но Руа-Роа упорно стоял на своем.

– Ай-ай крепко спит, – повторял он, – надо его разбудить.

С этими словами он нагнулся к самому отверстию и, громко и пронзительно крикнув, опять спрятался за дерево.

Через несколько секунд из отверстия показалась серенькая мордочка животного, очень похожая на лисью, но в то же время и отчасти напоминавшая человечье лицо. Позевывая и потягиваясь, маки вылез из дупла и лениво перебрался на соседнюю ветку. Он был около трети метра в длину, с хвостом чуть ли не длиннее тела. Цвет шерсти сверху был рыжий, а подшерстка – желтоватый и только на боках и брюхе серый, ноги и хвост казались совершенно черными.

– Не стреляйте, – прошептал Франц, – с моего места очень удобно попасть.

Выстрел гулко прогремел в утреннем воздухе. Ай-ай с визгом полетел на землю. Руа-Роа стоял за деревом и шептал на своем родном языке молитву великому Тен-Тену.

– Теперь идем обратно, – произнес доктор, снимая шкуру с убитого маки, – уже около десяти часов, а недурно было бы попасть на пароход к обеду. Давно уже не пробовали мы горячего супа и кофе. Дружище Руа-Роа, до сих пор ты отлично исполнял свои обязанности проводника, постарайся и теперь привести нас к спрятанному бабакуту.

Малагаш молча взял шкуру маки и, нимало не колеблясь, пошел к тому месту, где был спрятан бабакут. По незаметным для непривычных глаз европейцев признакам он узнавал дорогу, и через несколько времени белые очутились именно на той полянке, которая была им нужна. Гольм поспешил к кусту, где был спрятан бабакут, и поспешно просунул в него руку. Словно ужаленный, он отдернул руку и вскрикнул.

– Руа-Роа, что это такое? Что-то укололо мне руку.

– Покажите, – подбежал к нему Больтен, – что, если вас укусила змея?

– Ну, тогда можно было бы думать, что их здесь, в кусту спряталась целая дюжина. У меня все пальцы в крови.

– Это танрек, – отвечал Руа-Роа, все еще не решавшийся приблизится к бабакуту, – он совсем не ядовит.

Франц тем временем раздвинул кусты, достал бабакута и, кроме того, нашел на густо переплетшихся ветвях несколько странных зверков. По длинным серым и черным иглам, покрывавшим их тело, и по мордочке сразу можно было признать в них родственников ежа. По просьбе Франца малагаш положил их в свою остроконечную шляпу, а затем вся компания, нагруженная добычей, двинулась в путь к берегу моря, где их ожидала лодка с «Наутилуса».

Руа-Роа расстался с островом без особого сожаления. Зато пароход показался ему чем-то очень странным и страшным. Хотя он и видел его, когда вплавь добрался до него, чтобы сообщить об опасности, угрожавшей белым, но тогда юноша так был поглощен своей задачей, что не обращал никакого внимания на окружающее.

Дядя Витт встретил путешественников таким замечанием:

– Ну и сокровищ же вы натащили, нечего сказать! Двух мертвых обезьян и пару живых ежей. Стоило из-за этого таскаться по лесу и чуть не попасть на зубы крокодилам. Нет, в следующий раз я сам поеду с вами на берег. Тогда уж все будет в порядке!

Молодежь решительно протестовала против такого намерения старого моряка. Дядя Витт на суше, по их мнению, никуда не годился, и ему гораздо приличнее было оставаться на пароходе.

После обеда Гольм, отыскав в трюме парохода пустой бочонок и поместив туда бабакута, стал заливать его спиртом. Но так как спирта потребовалось для этого слишком много, а его нужно было поберечь для будущей добычи, то натуралист долил бочонок ромом. Старый штурман пришел в негодование.

– Лучше было бы из этого рома приготовить грог, – ворчал Витт, – чем купать в нем старую мерзкую обезьяну, да к тому же еще и мертвую. Разве она может оценить все достоинства этого живительного напитка?

Только уверения Гольма, что анатомические исследования бабакута имеют очень большой научный интерес, несколько примирили старика с совершившимся фактом.

Глава шестая

Гипс и формовка из него. – Доктор снимает маску с Руа-Роа. – Риф и его обитатели. – Гигантская раковина. – Ночь на рифе. – Кораллы. – Клятва крови. – Остров Маврикия. – К Цейлону. – Препарирование моллюсков, морских звезд и ежей.

В то время как «Наутилус» на всех парах несся по Мозамбикскому проливу, направляясь к маленькому островку Маврикия, наши натуралисты деятельно занимались приведением в порядок коллекций и иными работами.

Францу давно уже хотелось снять портреты с земляков Руа-Роа, чтобы показать своим друзьям на родине изображения дикарей, чуть не бросивших его на съедение крокодилам. Но доктор уверил его, что это мало возможно, потому что мнительные дикари вряд ли согласились бы позировать перед художником или фотографическим аппаратом.

– Авось мы позднее встретим более сговорчивых дикарей, чем малагаши, – утешал Гольм Франца, – и тогда мы не только снимем с них фотографии, но даже сделаем гипсовые слепки с их лиц.

– Так вот зачем ты взял с собой столько гипса, – воскликнул Ганс. – Только зачем же тебе эти слепки?

– Что же, у нас нет особо спешной работы сейчас, – отвечал Гольм, – и я могу ознакомить вас с тем, как делаются такие слепки. А тогда вы сами поймете, зачем они нужны.

– Это пережженный гипс или серно-кислая известь, – пояснил Гольм, взяв и открыв коробку с белым порошком. – Из него путем нагревания удалена вода. Если к такому гипсу прибавить немного воды, то он соединится с ней и образует нечто вроде теста, очень быстро затвердевающего на воздухе. Это-то его свойство и делает гипс очень ценным материалом для снятия слепков. Франц, принеси несколько больших чашек.

Когда все было приготовлено, Гольм принялся за работу. Он взял серебряную германскую монету с отчетливым рисунком и с одной стороны натер ее прованским маслом для того, чтобы гипс не приставал к металлу. Затем он обернул монету полоской бумаги, тоже смазанной маслом. После этого он взял ложку гипса и смешал его с водой в негустое тесто. Тесто это Гольм вылил в приготовленную формочку, основанием которой служила монета. Минут через десять гипс затвердел. Тогда Гольм осторожно снял бумажку и отделил гипс от монеты. На нижней стороне гипсовой лепешки отчетливо отпечатался весь рисунок монеты. Вся разница была в том, что выпуклые места монеты были на слепке вдавлены, и наоборот.

Когда полученный слепок достаточно просох, доктор обернул его бумажной полоской, намазал ту сторону, на которой было изображение, маслом и вылил сюда свежего гипса. Через несколько минут гипс сняли, и тогда на новом слепке получилась уже точная копия рисунка монеты. Гольм пояснил при этом, что первый слепок называется «формой», а второй – «оттиском», и что для получения рельефного изображения необходимо раньше сделать форму.

– Теперь мы примемся за тебя, Руа-Роа, – обратился Гольм к малагашу, с большим интересом следившему за всем происходившим, – и прежде всего попросим тебя лечь на пол.

Малагаш беспрекословно повиновался. Белые люди до сих пор не сделали ему ничего плохого, и он их не боялся.

Доктор скатал из глины длинный валик и обложил им лицо малагаша вроде того, как платком повязывают щеки при зубной боли.

– Этот валик помешает гипсу расплываться, – пояснил он, – а глаза мы прикроем ему промасленной бумажкой.

– Но он задохнется, если ты все лицо зальешь ему гипсом! – воскликнул Ганс.

– А мы в каждую ноздрю ему вставим по соломинке, через них он может дышать, пока гипс не затвердеет. На все это понадобится не более трех минут.

Руа-Роа спокойно лежал все время, но когда Гольм начал вставлять ему в ноздри соломинки, малагаш вскочил и начал плакать. Он вообразил, что его хотят убить и ни на какие просьбы не соглашался лечь снова.

Только после слов Больтена, уговорившего его не бояться того, что с ним делают и обещавшего ему, что через несколько минут ему позволят встать, Руа-Роа согласился лечь снова.

– Закрой глаза и рот, – обратился к нему Гольм, размешивая гипсовую кашицу. – Ну, теперь дыши осторожно, через соломинки и не хнычь, а старайся улыбаться, чтобы лицо твое вышло покрасивее.

С этими словами доктор вылил гипс на лицо малагаша.

– Теперь лежи смирно. Ты сам будешь виноват, если маска не удастся и придется делать ее снова.

Минуты две спустя Гольм осторожно вынул соломинки, а потом снял и весь гипс с лица малагаша. Юноша с глубоким вздохом, словно гора с плеч у него свалилась, вскочил на ноги.

Удостоверившись, что маска удалась, Гольм сказал ему:

– Молодец, Руа-Роа, спасибо тебе, что лежал смирно. Изображение твое отлично удалось.

На другой день, когда форма достаточно высохла, с нее сделали оттиск. Сходство было полное и маска переходила из рук в руки.

– Мне не нравится только, что маска белая, – проговорил Франц. – Хорошо бы ее выкрасить, да красок жаль.

– Если тебе уж так хочется заняться живописью, то обратись к маляру. Ведь тебе нужна только желтая краска для лица, черная для волос и красная для губ. Такие краски у нашего маляра найдутся.

Все это нашлось на пароходе. Доктор смешал краски и Франц принялся за работу. Через полчаса маска была раскрашена и представляла такое поразительное сходство с оригиналом, что Руа-Роа ужаснулся, увидав свое изображение.

– Ай, ай! Другой малагаш! – кричал он, в испуге убегая из каюты. Матросам же, наоборот, маска так понравилась, что многие стали просить Гольма снять и с них такие же.

Через несколько дней пароход приблизился к маленькому островку Фуке, находившемуся перед островом Маврикия, и бросил якорь в защищенной бухте. Глазам путешественников представился прежде всего громадный коралловый риф, окружавший со всех сторон остров Маврикия и во время высокого прилива покрываемый волнами. К рифу примыкал маленький песчаный, лишенный растительности, островок, посредине которого возвышался маяк. Остров составлял как бы продолжение кораллового рифа, а между ними образовался род перешейка, по которому можно было ходить во время отлива. На неровной поверхности этого перешейка и на всем берегу острова отхлынувшее море оставляло множество своих обитателей, не успевших возвратиться в родную стихию.

Как только начался отлив, натуралисты вместе с Руа-Роа поспешили на ловлю морских животных. Перешеек был очень неровен, весь в камнях и рытвинах. Молодежь без труда преодолевала все эти препятствия, но Больтену приходилось туговато. Зато сколько всего интересного встречалось на каждом шагу! Морские ежи, морские звезды, улитки, медузы, голотурии, разнообразные черви наполняли все углубления и лужи. Анемоны особенно интересовали Гольма. Он осторожно вытаскивал их большой деревянной ложкой и клал в ведро с морской водой. Он также отколол несколько коралловых веток, в надежде, что при постоянной перемене воды ему удастся довезти их живыми до родины. Анемоны здесь были очень разнообразны, встречались и желтые, и синие, и пурпурные, и белые. Губки и целые груды водорослей, вырванных приливом, грудами лежали на скалах, а среди них копошились разнообразные раки и улитки.

Натуралисты так увлеклись разнообразием и богатством животного населения моря, что забыли о необходимости возвратиться к маяку до наступления прилива. Близ самого рифа плавала прожорливая акула, как будто поджидая: а не свалится ли кто из людей в воду. Солнце уже невысоко стояло над горизонтом, ветер начинал крепчать. Вода стала незаметно прибывать, как бы напоминая своим плеском, что натуралистам пора подумать и о пароходе. Но они ничего не замечали, а шли все дальше и дальше в поисках новых находок.

– Ах, смотрите, что за прелесть! – воскликнул Франц, увидавший в расщелине скалы громадную раковину.

Гольм подошел и почти с нежностью посмотрел на красивую розовую раковину.

– Это – редкая вещь, – объявил он. – Ее непременно нужно взять с собой. Помогите мне оторвать ее.

Гольм и Франц попробовали оторвать раковину.

– Нет, ничего не поделаешь, не вытащишь, – сказал наконец Гольм. – Пойдите кто-нибудь на маяк и пришлите сюда пару сторожей или наших матросов, а я останусь здесь. До начала прилива еще остается двадцать минут, – прибавил он, взглянув на часы.

– Я останусь, – предложил Франц.

Больтен и Руа-Роа, нагруженные добычей, пошли к маяку. Обсохшие камни стали скользкими, идти было трудно. Поэтому, вероятно, никто и не обратил внимания на то, что вода все прибывала. Сторожа маяка отказались идти на риф за раковиной.

– Завтра, если хотите, приду, – сказал один из них. – Сегодня же поздно. Через минуту вода покроет весь риф.

– Но доктор и Франц остались там! – воскликнул побледневший Ганс. – Их зальет водой.

Сторожа подошли к окну и увидели темневшие вдали фигуры, склонившиеся над чем-то. Гольм и Франц не обращали внимания на воду, а она быстро прибывала. Один из сторожей затрубил в сигнальный рог – крика на рифе не услыхали бы.

Услыхав глухой протяжный звук, Франц обернулся к морю.

– Карл! – воскликнул он, – прилив уже начался!

Гольм вскочил, как ужаленный.

– Прилив… Не может быть… – Он вынул из кармана часы – до прилива оставалось двадцать минут. Поднес часы к уху – они стояли.

А волны уже взбегали на самый гребень рифа. Еще несколько секунд – и место, где стояли натуралисты, будет покрыто водой.

– Мы погибли! – прошептал доктор.

Ганс на маяке был в отчаянии. Сторожа успокаивали его, говоря что на рифе можно переждать прилив, так как при тихом ветре волны покрывают гребень рифа не больше чем на четверть метра.

– А во время бури?

– Ну, тогда другое дело. Тогда волны бывают высотой во много метров.

Ганс побежал вниз к Больтену и Руа-Роа.

– Прилив начался! Гольм и Франц могут потонуть! – едва мог выговорить он.

Больтен опрометью бросился наверх, на маяк. Он предлагал любую плату сторожам за спасение Франца и Гольма. Сторожа отказались. Тогда он поехал на пароход и там умолял капитана поспешить на помощь погибающим. Но и тут его старания не имели успеха. Если сторожа не хотели из-за денег рисковать жизнью, то капитан берег пароход. Он объявил, что «Наутилус» разобьется как скорлупка о риф, и все-таки не сможет подойти к гребню так близко, как это нужно.

– По-моему, вы напрасно тревожитесь, – добавил моряк. – Серьезной опасности нет, за выступы рифа легко держаться, а таких здоровых молодцов волны не унесут.

– Но ведь им придется пробыть там целую ночь!

– И это не беда. Ночь лунная, погода отличная, и пятичасовая ванна не повредит им.

Дядя Витт тоже старался успокоить Больтена, хотя на самом деле он, так же как и капитан, понимал всю опасность положения молодых людей. Подымись легкий ветер – и оба погибнут.

Больтен вернулся на островок вместе с капитаном. Там они вошли на маяк, чтобы взглянуть на риф. Но – что это значит? – на рифе было уже трое. Больтен в ужасе бросился вниз. Неужели и Ганс…

Нет, Ганс сидел внизу. От него Больтен узнал, что Руа-Роа непременно хотел разделить участь своих друзей и ушел на риф. Вооружившись двумя баграми, он сквозь волны пробрался к Гольму и Францу, когда весь риф был уже до такой степени залит водой, что трудно было различить границу между твердой землей и морем.

Посредством багров можно было хорошо держаться за риф, а узелок с едой, принесенный Руа-Роа на шее, очень порадовал Гольма и Франца. Еда, правда, пропиталась соленой водой, но это не помешало Францу с аппетитом приняться за ветчину и сухари. Особенно же приятны были апельсины, так как молодые люди сильно страдали от жажды. Втроем им стало легче бороться с волнами. Временами из волн показывалась голова акулы, но она не могла добраться до гребня рифа, набегавшие волны уносили ее в море.

Солнце давно уже скрылось за горизонтом, месяц серебрил море, на безоблачном небе ярко горело созвездие Южного Креста. Ничто не предвещало бури, с маяка приветливо светился красный огонек, с парохода иногда доносился выстрел, а на острове горели костры, разложенные по приказанию капитана. Несмотря на все это ночь показалась натуралистам бесконечно длинной, и только Франц сохранил свою обычную веселость. Его желание – видеть вблизи прилив и лицом к лицу встретиться с волнами – исполнилось.

Громадные паукообразные раки всползали на плечи молодых людей, большие крабы цеплялись за их одежду. Медузы, прикасаясь к их рукам, причиняли им жгучую боль своими щупальцами… Но вот напор волн начал ослабевать, промокшие до костей натуралисты могли теперь тверже стоять на ногах. Зато именно теперь они почувствовали и сильное утомление, и холод.

С рассветом на риф пришло двое матросов, посланных капитаном тотчас же, как явилась малейшая возможность пробраться через перешеек. Общими усилиями они добыли тогда огромную розовую раковину и вчетвером понесли ее на остров. Вода все продолжала сбывать и вскоре все благополучно добрались до раскинутой на островке палатки.

– Стакан хорошего грога будет самой приятной встречей, – смеясь отвечал Гольм на все приветствия, – это куда полезнее всяких дружеских излияний.

Капитан одобрительно кивнул головой.

– Я так и думал, – сказал он, – все нужное у меня уже приготовлено. Но не лучше ли поскорее отправиться на пароход?

– Ни за что, – запротестовал Гольм, – нам еще нужно набрать кораллов.

Двухчасовой сон, сытный обед и хороший грог вполне восстановили силы молодых людей, которые чувствовали себя по-прежнему бодрыми и здоровыми. Тотчас же все уселись в лодку и поехали собирать кораллы, причем матросы баграми отламывали большие куски, а Гольм выбирал из них то, что ему было нужно. Лодка медленно плыла вдоль рифа, и вся причудливая красота, все разнообразие окраски коралловых ветвей можно было видеть благодаря прозрачности морской воды. Точно какой-то сказочный лес поднимался со дна моря, и деревья этого леса были и белые, и черные, и красные, и розовые.

Доктор воспользовался этим случаем, чтобы рассказать мальчикам, как образуются коралловые заросли.

– Долгое время, – говорил он, – кораллы, отдельные ветви их, считали за куски растений, мягких и гибких в воде, но твердеющих в воздухе. Такого мнения придерживались даже некоторые ученые, которые нашли в кораллах не только наружное сходство с деревом, но и сердцевину, деревянистые вещества и мягкую цветную кору. Впоследствии некоторые ученые стали доказывать, что кораллы – животные. Таким образом в течение многих лет кораллы причислялись то к животным, то к растениям, то даже к минералам, так как нашлись ученые, говорившие, что кораллы это просто отложения извести. Только не так уже давно убедились в том, что каждый «цветок» коралла, есть не что иное, как животное, а твердые ствол и ветви – известковые отложения этих маленьких животных, принадлежащих к полипам.

Гольм взял в руку одну из веток кораллов и, показывая ее своим слушателям, просил их обратить внимание на отдельных полипов.

– Вот эти-то полипчики и строят целые острова и рифы. Они живут большими колониями, растет эта колония в определенном направлении. Она требует известной температуры воды, а так как температура воды моря различна на различной глубине, то расти колония может только на определенной глубине. Поэтому, если та подводная скала, на которой развивается колония, поднимается или опускается…

– А как же она может подниматься? – перебил Ганс.

– Морское дно поднимается или опускается, а вместе с ним будет подниматься или опускаться и скала. А происходит все это потому, что земная кора остывает и сжимается при этом. Вот это-то сморщивание земной коры и вызывает, между прочим, изменения морского дна. Так вот, – продолжал Гольм, – если дно опускается, то колония будет расти вверх. Представьте себе теперь, что дно начало подниматься, колония тогда может оказаться, в конце концов, частью на поверхности моря. Получится риф. Он будет иметь или форму кольца, если колония росла на скале, вокруг нее, или форму длинной гряды, если колония росла не вокруг скалы, а на какой-нибудь подводной гряде или длинной возвышенности.

– Сами полипы – очень маленькие и просто устроенные животные. Тело их – нечто вроде мешка с щупальцами на одном конце. Щупальцы эти сидят вокруг рта. Другой конец тела полипа глухой, им-то он и прикрепляется к чему-нибудь или связывается со стволом колонии. Полипы коралловых рифов выделяют из своего тела известь, образующую оболочку. Когда полип умирает, известковая оболочка остается. Вот и получаются известковые рифы и острова-атоллы. Особенно много таких коралловых островов в Тихом океане, – закончил доктор.

– Ну а теперь пора и в обратный путь, – сказал Больтен, взглянув на часы. – Как бы нас опять не застиг здесь прилив.

Лодка быстро понеслась к островку, а оттуда скоро доставила на пароход всю компанию, которая едва умещалась в лодке, – так много было навалено в ней обломков кораллов.

– Ну, большое спасибо тебе, – сказал Франц, пожимая руку Руа-Роа, когда они остались вдвоем на палубе «Наутилуса», – без твоей помощи нам пришлось бы плохо на рифе. Кто знает – удалось ли бы нам выдержать напор волн, если бы не твои багры.

– Я люблю тебя, – отвечал малагаш, – потому и пришел. Чтобы нам быть с тобой настоящими братьями, давай поменяемся кровью, – тихонько произнес он.

– Как же это сделать? – изумился Франц.

– Я тебе скажу после, только никто, кроме тебя, не должен знать этого, – таинственно прошептал дикарь, увидав приближавшегося Больтена.

Вечером, когда пароход входил в гавань Сен-Луи на острове Маврикия, где надо было запастись водой, малагаш отвел Франца в уединенный уголок на корме. В руке у него были два маленьких кусочка корня имбиря и острый ножик. Поспешно сделав ножом небольшой надрез у себя на груди, прямо против сердца, он смочил брызнувшей из ранки кровью кусочек имбиря и подал его Францу.

– Съешь это, – сказал он, – а потом дай и мне отведать твоей крови.

Испуганный Франц хотел было отказаться от выполнения такого странного обряда, но в глазах Руа-Роа виднелась такая трогательная мольба, он, видимо, придавал такое большое значение этому обряду, что Францу стало совестно не выполнить просьбы своего преданного друга. Поэтому он не без отвращения, однако проглотил кусочек имбиря, пропитанный кровью, и в свою очередь, сделав царапину у себя на груди, смочил в своей крови другой кусочек имбиря. Проглотив его, малагаш поднял обе руки к небу.

– С этой минуты, твоя воля принадлежит мне, а моя – тебе, – торжественно произнес он, – ничья власть не может расторгнуть наш союз. Поклянись же, что никто не узнает, что здесь произошло между нами.

Франц поднял руку к звездному небу.

– Клянусь, – проговорил он, невольно поддаваясь увлечению, с каким Руа-Роа произнес эти слова.

Малагаш положил руку друга себе на голову, а свою – ему.

– Благодарю тебя, – сказал он тихо, – ты очень много сделал для меня. Руа-Роа докажет, что он достоин твоей любви.

Франц чувствовал какую-то неловкость после совершения этого странного обряда, таинственность которого сильно смущала мальчика. «Что, если Гольм узнает о нашем союзе? – думал он. – «Ведь мне прохода не будет от его насмешек. Да и Больтен рассердится». И все же Францу очень хотелось рассказать об этом Гольму. Но клятва была дана, приходилось хранить тайну.

Следующий день был посвящен осмотру острова Маврикия. Весь он был покрыт роскошной растительностью. Путешественники нашли здесь много нового для себя: различные мимозы, казуарины, американское кампешевое дерево, агаву. В садах возделывалась ваниль, на полях – сахарный тростник. Но хлебных растений не было видно. Все дикие животные были давно истреблены, от кабанов, когда-то водившихся в лесах, не осталось и следа. Точно так же исчезли и черепахи, и особая порода больших неуклюжих птиц, дронтов, или, как их здесь называли, «додо».

На другой день пароход несся уже к Цейлону.

– Там мы встретимся и с дикими людьми, и с хищными животными, – заметил Гольм. – В каком месте вы думаете пристать к острову? – обратился он к капитану.

– На севере, – сказал старый моряк, – если бы мы высадили вас у Тринкомале или Галле, то, чтобы пробраться внутрь острова, вам пришлось бы предпринимать очень длинное и утомительное путешествие. В северной же части острова вблизи самого берега есть дремучие леса, где живут дикие ведды. Там и животная и растительная жизнь еще находятся в первобытном состоянии, и вам будет где поохотиться.

Юношей очень радовала предстоящая охота. Они так много рассказывали Руа-Роа о различных зверях, столько показывали ему картинок с изображениями слонов, тигров и львов, что он не только заинтересовался их образом жизни, но и с нетерпением ждал высадки на берег. Руа-Роа уже начал сомневаться в истинности учения жреца Лани-Ламе, уверявшего, что Земля имеет вид плоского диска, что остров Мадагаскар, окруженный морем, находится в центре Земли, что остальная суша – это пустыня, заселенная белыми людьми, которые умеют только писать книги да строить корабли.

Франц показал своему любознательному товарищу глобус, рассказал, – каково строение Земли, как вращается Земля, указал на глобусе острова Мадагаскар, Маврикий, Цейлон. Руа-Роа внимательно слушал Франца и понемногу начал усваивать ту премудрость, которая хорошо известна белым еще в детском возрасте. Вместе с тем он продолжал заниматься и с Больтеном и под его влиянием начал понемногу отделываться от ряда предрассудков, привитых ему с раннего детства.

Во время переезда на Цейлон надо было рассортировать и тем или иным способом препарировать собранных животных. Морские ежи и звезды, анемоны и раки, помещенные в большие тазы с водой, менявшейся по нескольку раз в сутки, были еще живы. Но моллюски уже портились и начали сильно пахнуть.

– От моллюсков мы сохраним только раковины и «языки», – объявил Гольм.

– Почему именно языки? – поинтересовался Ганс.

– Потому что язык – это единственный твердый орган в теле моллюсков – отвечал Гольм. – Он состоит из того же вещества, что и роговая оболочка тела жука и других насекомых. Он усажен несколькими рядами зубов, которыми моллюск и перетирает вещества, служащие ему пищей. Поэтому язык этот называют еще и «теркой». Языки эти очень разнообразны по форме, особенно разнообразны их зубья. Они служат одним из важных признаков для классификации моллюсков.