Текст книги "Земля надежды"

– Сакаханна?

– Муссис.

Женщина быстро проговорила что-то, и Сакаханна ответила ей. Она сказала нечто, на что старуха фыркнула от смеха и бросила на Джона быстрый веселый взгляд, будто он был предметом насмешки. Потом старуха протянула руку, чтобы посмотреть на ожог на его ладони.

Сакаханна жестом велела ему показать руку и сказала:

– Она мудрая женщина, она вылечит рану.

Нерешительно Джон разжал пальцы и показал шрам. Он выглядел хуже, чем раньше. Там, где лопнул пузырь, на свежее мясо попала грязь, рана гноилась и плохо пахла. Джон смотрел на руку со страхом. Если бы такая рана была у него в Лондоне, подумал он, цирюльник-хирург просто отрезал бы руку, чтобы помешать инфекции дойти от руки до сердца. Инфекции он боялся немногим меньше, чем дикарей и лечения, которое они могли прописать.

Женщина сказала что-то Сакаханне, в ответ Сакаханна хихикнула – совсем как та девочка, которую знал Джон. Она повернулась к Джону:

– Она говорит, тебя нужно очистить, но я сказала, что ты уже это сделал.

Женщина смеялась, Сакаханна улыбалась, но Джон, которому было больно и страшно, смог только мрачно кивнуть.

– Но она говорит, прежде чем лечить рану, нужно выгнать болезнь с потом.

– Пропотеть?

– В… – Сакаханна не знала английского слова. – В маленьком домике. В маленьком домике.

Женщина кивнула.

– Мы пойдем туда сейчас, – сказала Сакаханна. – Тогда до захода солнца мы сможем найти траву для раны.

Женщина и Сакаханна повели его на край деревни. На самом краю поселения стояла круглая хижина, еще меньше той, в которой он был, из отверстия на крыше вился густой дым.

– Там очень жарко, – объяснила Сакаханна.

Джон кивнул. Все это выглядело просто пугающе.

Сакаханна осторожно положила руку на его грязную рубаху.

– Нужно снять одежду, – сказала она. – Всю, и пойти туда голым.

Инстинктивно руки Джона ухватились за ремень на штанах, и он тихонько взвизгнул от боли, когда грубая ткань коснулась открытой раны на ладони.

– Вот! – сказала Сакаханна, будто ее требование получило подтверждение. – Снимай одежду и иди в маленький домик.

Нехотя он стащил с себя рубаху. Старуха с интересом посмотрела на его бледную кожу, как будто он был окороком, приготовленным для копчения. Джон бросил на маленький домик быстрый испуганный взгляд.

– Сакаханна, меня убьют? – спросил он. – В таком случае я бы предпочел умереть в штанах.

Она не засмеялась над его страхами. Она покачала головой.

– Я не привела бы тебя к смерти, – просто сказала она. – Я ведь целый месяц охраняла тебя в лесах. И потом, я же сказала тебе, что люблю тебя. Ничего не изменилось.

В душе его промелькнуло то же чувство шального желания, окатившее его при встрече. Джон доверился ей полностью. Он развязал тесемки на штанах и спустил штаны на землю. Высвободил ноги из сапог и сбросил вонючие носки. Он стоял обнаженным перед двумя женщинами и почувствовал, как его гениталии съежились под любопытным веселым взглядом старухи и очевидным отсутствием интереса со стороны Сакаханны.

– Войди туда. – Она жестом показала на ступеньки, ведущие в темноту, наполненную дымом. – Там есть лежанка. Ложись. Тебе будет жарко, будешь потеть, как в лихорадке. Когда Муссис позовет тебя, можешь выходить. Но не раньше.

Джон сделал шаг к домику, но замешкался. Знакомая твердая маленькая ладошка Сакаханны подтолкнула его в поясницу.

– Иди, – настойчиво сказала она. – Ты все думаешь, Джон. Просто делай.

Он улыбнулся тому, насколько верными были ее слова, спустился по ступенькам в кратком приливе храбрости и рухнул головой вперед в темноту.

Хижина был заполнена едким травяным дымом, и жарко там было чрезвычайно. Он теперь понял, что хижина была вырыта в земле как подвал для того, чтобы сама земля служила печью и хорошо держала тепло. В самом центре хижины был небольшой очаг, в котором горкой лежали алые угли, а рядом стоял кувшин с сухими листьями. В помещении была невысокая скамья, сложенная из камней, и она была такой горячей на ощупь, что Джон смог сесть на нее с большой опаской, после того как кожа привыкла к теплу.

– Возьми травы из горшка и брось в огонь! – крикнула Сакаханна снаружи.

С неохотой Джон послушался и высыпал сухие листья в огонь. Хижина немедленно наполнилась волной черного дыма, который высосал из его легких весь воздух и оставил его задыхающимся, с шумом, судорожно хватающим воздух, пытающимся восстановить дыхание.

Дым повалил его, как беспомощное дерево; он растянулся на камнях и почувствовал, как от едких испарений из глаз катятся слезы. Нос болел от жары, казалось, что даже уши внутри болят от ужасной жары, нехватки воздуха и сильного запаха.

Он ощутил, что уплывает в состояние невероятных видений. Он видел Фрэнсис с лопаткой и лейкой в саду Ламбета… он видел герцога Бекингемского, хохочущего и откидывающего темнокудрявую голову… он видел Джонни, когда тот только что родился, такой красненький, мокренький и пронзительно вопящий… он видел Джейн, улыбающуюся ему сквозь пламя свечей в их первую брачную ночь. Он видел отца, умирающего в постели, устланной цветами, он видел розы сорта «розамунда», которые он послал по реке в часовню отца Джейн для заупокойной службы.

Откуда-то издалека до него донесся голос, говоривший на незнакомом языке, и он открыл глаза. Дым немного рассеялся, и жара уже не казалась такой невыносимой. Кожа у него была розовой, как у младенца. Он был весь мокрый от пота, кожа стала гладкой, точно у ящерицы, греющейся на солнце.

– Она говорит, можешь выходить! – услышал он английскую речь.

Но не сама команда, а звук голоса Сакаханны вырвал его из оцепенения, провел его вверх по ступенькам и вывел на солнечный свет.

– Ага, – удовлетворенно сказала старая женщина при его появлении.

Она кивнула Сакаханне и набросила ему на плечи накидку из оленьей шкуры, чтобы уберечь его от вечерней прохлады.

Джон оглянулся, ища свою одежду. Все исчезло, за исключением сапог. Сакаханна стояла посредине небольшой группки женщин, и все они смотрели на его наготу с жизнерадостным любопытством.

Сакаханна выступила вперед и протянула ему сверток с одеждой. Когда Джон взял его, он увидел, что там была набедренная повязка – кусок ткани, который нужно было пропустить между ног и закрепить на поясе спереди и сзади, килт и рубаха из оленьей кожи. Он отшатнулся:

– Где моя одежда?

Сакаханна решительно покачала головой.

– Она воняла, – сказала она. – И в ней были вши и блохи. Мы чистые люди Ты не можешь носить свою одежду в наших домах.

Он почувствовал стыд и невозможность спорить.

– Надень это, – сказала она. – Мы тебя ждем.

Он завязал пояс набедренной повязки вокруг талии и почувствовал себя гораздо лучше, когда скрыл наготу от взглядов стольких блестящих черных глаз.

– А зачем все они здесь?

– Искать траву для твоей руки, – объяснила она.

Джон посмотрел на свою ладонь. Рана была чище после того, как он пропотел, но в самой середине все равно еще оставалась складка гноящейся плоти.

Он натянул рубаху и расправил килт. Он подумал, что, наверное, выглядит совершенно абсурдно со своими большими белыми ногами под этой красиво изукрашенной юбкой, да еще и в тяжелых сапогах. Но никто из женщин не засмеялся. Они отправились в путь, впереди ровным быстрым ходом бежала старуха, за ней гуськом остальные женщины, замыкала процессию Сакаханна. Оглянувшись на Джона, она скомандовала ему следовать за ними.

Он помнил этот беспощадный ровный темп, которым она передвигалась по лесу, когда они были там вместе. Теперь все женщины шли с той же скоростью, слишком быстрой для него, чтобы просто идти, и слишком медленной для того, чтобы бежать. Он то шел, то бежал за ними короткими рывками, оставляющими его задыхающимся, а Сакаханна ни разу не обернулась посмотреть, поспевает ли он за ними. Она просто ровно шла вперед, как будто под ее легкие мокасины ей не попадались ни камешки, ни колючки.

Старуха, бежавшая впереди, успевала смотреть по сторонам в поисках нужных растений. Джон признал в ней умелую и опытную травницу, когда она остановилась и указала вглубь леса. Она высмотрела нужное растение на бегу в сумерках. Джон уставился на растение. Оно было похоже на печеночник, но он никогда раньше не видел такой формы.

– Жди здесь, – приказала Сакаханна и последовала за остальными женщинами.

Они приблизились к растению, уселись в кружок вокруг него и погрузились в молчание, как будто молились. Джон почувствовал странное покалывание в затылке, как будто совершался какой-то могущественный и таинственный процесс. Женщины протянули руки над растением, словно проверяли тепло над кухонным горшком, потом они начали делать сложные пассы над и вокруг растения. Сначала они тихонько напевали мелодию, потом в монотонно повторявшейся песне появились и слова.

Темнота под деревьями сгущалась. Джон понял, что солнце село, в верхних ветвях деревьев слышался непрерывный шорох и щебет, воркование птиц, устраивающихся на ночь. Внизу на лесной поляне женщины продолжали петь, пока наконец старуха не наклонилась и не отщипнула побег от растения. Остальные проделали то же самое.

Джон беспокойно переступал с одной стертой ноги на другую. Женщины поднялись на ноги и направились к нему, жуя траву. Джон ждал, что ему тоже предложат пожевать, но они начали водить вокруг него хоровод.

Первой остановилась Сакаханна и жестом показала, что ему следует вытянуть руку. Джон разжал пальцы, и Сакаханна наклонилась ртом к его ладони и аккуратно выплюнула разжеванную траву ему на рану. Джон вскрикнул, трава попала точно в середину гниющей плоти, но он не мог отдернуть руку, потому что Сакаханна крепко держала ее.

Остальные женщины столпились вокруг, и каждая плюнула так же сильно и точно, как лондонский уличный мальчишка. Травяной сок не оставался на ране, а глубоко проникал внутрь. Джон только повизгивал при каждом ударе, чувствуя, как терпкий вяжущий сок проникает в разлагающуюся плоть. Старуха подошла последней, и Джон приготовился. Он был прав, ожидая, что ее плевок ударит, как мушкетная пуля, точно в самую середину поврежденной ладони. После того как он вскрикнул, старуха достала кожаный лоскут из кармана своего фартука, положила лист поверх раны и туго забинтовала руку.

От боли у Джона кружилась голова, и Сакаханна поднырнула ему под руку, поддерживая его на обратном пути в деревню.

Уже почти стемнело. Женщины разошлись по своим хижинам, к очагам. Мужчины сидели в ожидании ужина. Сакаханна приветственно помахала рукой одному из индейцев, мрачно наблюдавшему за тем, как Джон, опираясь на Сакаханну, прошел к хижине.

Обнявшись, как любовники, они переступили через порог. Сакаханна помогла Джону прилечь на деревянную лежанку.

– Спи, – ласково сказала она. – Завтра тебе будет лучше.

– Я хочу тебя. – Разум Джона был затуманен болью, дымом и желанием. – Я хочу, чтобы ты легла со мной.

Она рассмеялась низким, приятно удивленным смехом.

– Я замужем, – напомнила она. – А ты болен. Сейчас спи. Я приду утром.

Весна 1643 года, Англия

Холодным весенним днем Александр Норман сел в лодку, направлявшуюся вверх по реке, покинул ее севернее Ламбета и пошел пешком через поля к Ковчегу.

Фрэнсис, праздно поглядывавшая из окна своей спальни, увидела высокую фигуру, подходящую к дому, и нырнула назад в комнату причесаться, одернуть платье и содрать с себя фартук. Она скатилась по лестнице как раз вовремя для того, чтобы открыть ему переднюю дверь и послать горничную бегом во двор найти Эстер и сказать ей, что к ним с визитом явился господин Норман.

Он улыбнулся ей очень доброй улыбкой.

– Ты прелестно выглядишь, – сказал он просто. – Каждый раз, когда я тебя вижу, ты все хорошеешь и хорошеешь. Сколько тебе сейчас? Пятнадцать?

Фрэнсис опустила глаза самым наискромнейшим образом, в душе страшно жалея, что не умеет краснеть. На какое-то мгновение она почти решила заявить, что ей уже пятнадцать, но быстро сообразила, что день рождения означает подарок.

– Пятнадцать мне будет через пять месяцев, – сказала она. – Седьмого октября.

Не поднимая глаз, скромно устремленных на носки туфель, она все-таки заметила движение его руки к клапану глубокого кармана куртки.

– Я тут кое-что тебе принес, – сказал он. – Так, маленькие гостинцы.

Гостинцы оказались вовсе не маленькими. Это были три больших мотка шелковой ленты глубокого алого цвета, продернутой золотой нитью. Там было достаточно и для того, чтобы украсить платье, и для того, чтобы вплести в светло-каштановые волосы Фрэнсис. Несмотря на лишения военных лет, в моде все равно оставались платья с искусно разрезанными и изукрашенными рукавами. Поэтому Фрэнсис и в самом деле очень нужна была лента, ну а кроме того, она просто обожала ленты.

– Тебе ведь нравятся красивые вещи? – Александр Норман не отрывал взгляда от ее сосредоточенного личика.

Его вознаградил взгляд совершенно честный, лишенный всякого кокетства.

– Конечно! Это из-за дедушки! Вокруг меня всю жизнь были красивые вещи.

– Кузен Норман, – любезно сказала Эстер, входя в зал через кухонную дверь. – Я так рада видеть вас, да еще в такой холодный день. Вы прибыли по реке?

– Да, – ответил он.

Он позволил Эстер помочь ему снять теплое пальто и отдал его Фрэнсис, чтобы та отнесла пальто на кухню и как следует прогрела его, а заодно распорядилась бы подать горячий эль.

– В наши дни нельзя доверять дорогам.

Эстер покачала головой.

– Теперь, когда дворец архиепископа стоит пустым, у нас в Ламбете довольно спокойно, – сказала она. – Все подмастерья уже замучились от маршировок, организации обороны и рытья укреплений. И сил у них не осталось на то, чтобы шляться по улицам и не давать спокойно жить людям постарше и побогаче.

Она пригласила всех пройти в семейную гостиную. Там, перед небольшим огнем, усердно надписывая этикетки на растения, сидел Джонни.

– Дядя Норман! – воскликнул он и вскочил со своего места.

Александр Норман энергично обнял его, и снова рука его нырнула в карман.

– Я подарил твоей сестре с полмили шелковой ленты, а ты не хочешь такую же, украсить свой костюмчик по отворотам?

– Нет, сэр, то есть, если у вас есть что-то другое… то есть я всегда скажу спасибо за любой ваш подарок…

Александр рассмеялся:

– Есть у меня для тебя классная маленькая игрушка, ее сделал один оружейник из Тауэра. Но пообещай мне, что головы рубить ты будешь только увядшим розам.

Из кармана он извлек маленький нож, хитро изогнутый, как бритва цирюльника, так что острое лезвие было спрятано и не опасно.

– Вы позволите, госпожа Традескант? – спросил он. – Если он пообещает беречь пальцы?

Эстер улыбнулась.

– Хотела бы я осмелиться сказать нет, – сказала она. – Можешь взять, Джонни, но кузен Норман должен показать тебе, как с ним обращаться, и убедиться, что ты с ним в безопасности, прежде чем уедет от нас сегодня.

– И я могу вырезать этим ножиком?

Александр кивнул:

– Начнем работать, как только я выпью свой эль и расскажу твоей маме городские новости.

– И деревянные свистки? И игрушки?

– Начнем с чего-нибудь попроще. Пойди на кухню и попроси кусок мыла. Попробуем сначала на нем, а потом уже перейдем к дереву.

Мальчик кивнул, аккуратно заткнул пробкой бутылочку с чернилами, убрал лоток с этикетками и вышел из комнаты.

Вошла Фрэнсис и поставила перед дядей кружку с элем, потом взяла шитье и села в кресло у окна. Взглянув через комнату, Эстер подумала, что ее падчерица, склонив каштановую головку над шитьем, могла бы послужить моделью для портрета под названием «Красавица за рукоделием». Живой взгляд блестящих глаз, брошенный искоса, предупредил ее, что девочка великолепно сознает, какую чарующую картину являет собой.

– Какие новости? – спросила Эстер.

Александр Норман покачал головой:

– Страшные дела творятся. Принц Руперт потерял всякую власть над своими людьми.

Эстер кивнула:

– А я слышала, что король удерживает весь запад страны.

Александр Норман кивнул:

– Он потерял флот, но контролирует бóльшую часть портов. И они все обращены к Франции, то есть он всегда может предоставить возможность для высадки французской армии, если королева сдержит свои обещания.

Эстер кивнула:

– А на Лондон никто не собирается наступать?

Александр Норман повел плечами:

– Я о таком не слышал, но только за этот последний месяц по всей стране были разные стычки.

– Близко от нас?

Александр Норман наклонился вперед и накрыл своей рукой плотно сжатые кулачки Эстер.

– Успокойтесь, кузина, – сказал он мягко. – Далеко от вас. Вы же знаете, я предупрежу вас, как только услышу о какой-нибудь опасности для вашего маленького Ковчега. И вы, и ваш драгоценный груз выживут в безопасности в этот шторм.

Он посмотрел в сторону кресла у окна.

– Фрэнсис, не принесешь мне еще стаканчик эля? – попросил он.

Она сразу поднялась и пошла к двери.

– И оставь нас с твоей мачехой одних ненадолго. Мне нужен ее совет по очень личному делу.

Фрэнсис глянула на Эстер, проверить, не возражает ли та, и, когда Эстер еле заметно кивнула, Фрэнсис слегка подняла брови, сдержанно выражая явно нахальную догадку, и покинула комнату, закрыв за собой дверь.

– Она бывает дерзкой, – сказала Эстер, после того как закрылась дверь. – Но это просто легкомыслие.

– Я знаю, – согласился Александр Норман. – И мне бы не хотелось, чтобы эту легкость духа подавили. Она очень похожа на свою мать. Та тоже была легкомысленной девушкой с веселым нравом. Но свой нрав она держала в узде под контролем сильного религиозного чувства и строгого воспитания. А Фрэнсис с рождения баловали, начиная с дедушки Джона и заканчивая всеми остальными. Слишком поздно пытаться ее переделать. Мне гораздо больше нравится видеть, как она задирает нос.

Эстер улыбнулась.

– Я тоже так думаю, – сказала она. – Хотя именно мне приходится стараться держать ее в рамках.

– Вас беспокоит ее безопасность?

– Да. Разумеется, я беспокоюсь обо всех и о здешних ценностях. Но в основном о Фрэнсис. Она сейчас в том возрасте, когда ей следовало бы вести жизнь более интересную – выходить в свет, заводить друзей. Но она сидит здесь взаперти со мной и братом. В этом году везде снова чума, поэтому я не могу разрешить ей побыть с бабушкой и дедушкой в Сити, да они совсем не светские люди, ни с кем не общаются.

– Она может появиться при дворе в Оксфорде…

На лице Эстер отразилась целая гамма чувств.

– Да скорее я брошу ее в клетку со львами в Тауэре, чем пошлю в эту свору. Все, что было плохо при дворе, когда они все хорошо жили и им хорошо служили, теперь в десять раз хуже, когда они все собрались толпой в Оксфорде и девять ночей из десяти пьют, празднуя победы.

– Я думаю точно так же, – сказал Александр. – Я только подумал, может, вы согласитесь рассматривать меня как… Я подумал, может, вы позволите мне предложить ей – и, конечно же, вам тоже – безопасный рай. Я подумал, может, вы уедете отсюда, закроете Ковчег до конца войны, и переедете ко мне, и будете жить у меня, в лондонском Тауэре – самом безопасном месте во всем королевстве.

Она ничего не ответила.

– Я имею в виду замужество, Эстер, – добавил он очень тихо.

Она на мгновение побледнела и немного отодвинула назад свое кресло.

– Вы не ожидали от меня этого? Несмотря на все мои такие частые визиты?

Она безмолвно покачала головой.

– Я думала, вы просто добры к семье господина Традесканта, – мягко сказала она. – Как друг семьи, как родственник.

– Это было нечто большее.

Она тряхнула головой.

– Я замужняя женщина, – сказала она. – Я не считаю себя брошенной или вдовой. Пока я не услышу от самого Джона, что он никогда больше не вернется домой, я буду считать себя его женой.

На секунду она посмотрела на него, как будто умоляла, чтобы он возразил ей.

– Вы можете думать, что он покинул нас навсегда, но я уверена, он вернется. Здесь его дети, здесь редкости, здесь сад. Он никогда не бросит наследство Традескантов.

Александр ничего не отвечал, лицо его было очень серьезным.

– Он ведь никогда нас не бросит, – повторила она с гораздо меньшей уверенностью в голосе. – Ну, скажите!

Прежде чем он мог ответить, она поднялась с кресла и быстро подошла к окну своей легкой решительной походкой.

– И если вы думаете, что он там умрет и никогда не вернется, я должна сказать вам, что я все равно считаю своим долгом остаться здесь и охранять дом и сад, которые унаследует Джонни, когда станет взрослым. Я обещала отцу Джона беречь этот дом и детей. Ничто не может освободить меня от этого обещания.

– Вы меня не поняли, – выпалил он. – Я так сожалею. Я сделал предложение не вам.

Она обернулась, услышав его слова. Свет окна был за ее спиной, поэтому он не мог ясно видеть ее лицо.

– Что?

– Я думал о Фрэнсис.

– Вы делаете предложение Фрэнсис?

Недоверие, прозвучавшее в ее голосе, заставило его вздрогнуть словно от боли. Он кивнул, не говоря ни слова.

– Но вам пятьдесят пять!

– Пятьдесят три.

– А она ребенок.

– Она молодая женщина, и она готова к замужеству, а времена сейчас опасные и трудные.

Эстер помолчала, потом отвернулась. Он увидел, как она слегка сгорбилась, как будто защищаясь от оскорбления.

– Я прошу прощения. Вы наверняка думаете, что я полный идиот.

В три быстрых шага он пересек комнату и повернул ее к себе, держа на расстоянии вытянутой руки, чтобы видеть ее лицо.

– Я думаю о вас и всегда думал о вас как об одной из самых отважных женщин, которых когда-либо встречал. Женщин, достойных любви. Но я знаю, Джон вернется к вам, и я знаю, вы любите его со дня вашей свадьбы. Я думаю о вас сейчас так, как буду думать всегда, – как о самом дорогом друге.

Эстер в ужасном смущении смотрела в сторону.

– Благодарю вас, – прошептала она. – Пожалуйста, дайте мне уйти.

– Моя собственная робость и тупость в том, что я сказал, привели вас к тому, что вы меня неправильно поняли, – решительно заявил он. – Пожалуйста, не сердитесь на меня и не сердитесь на себя.

Она вывернулась из его рук.

– Я чувствую себя такой дурой! – воскликнула она. – Отказывая предложению, которое было сделано не мне. Но вы и сами тоже дурак!

Она вдруг вновь обрела силу духа:

– Рассчитываете, что можете жениться на девочке, которая только что выросла из короткого платьица.

Он направился к двери.

– Если позволите, я прогуляюсь по саду, – сказал он. – И мы вернемся к нашему разговору позже.

Он вышел, не добавив к сказанному ни слова. Эстер увидела в окно, что он прошел вдоль террасы на южную сторону дома и спустился в сад.

Сад стоял во всем великолепии середины мая. В отгороженной стенами части сада, где росли фруктовые деревья, за массой розовых и белых соцветий, такой же плотной, как взбитые сливки с розовым сахаром на пудинге, не было видно неба.

Длинные дорожки в цветнике омывались волнами нарциссов и тюльпанов красного, золотого и белого цвета. Каштановая аллея была прекрасна, толстые свечи расцветали белыми соцветиями, изящно тронутыми розовым. На стенах по правую руку выращенные на шпалерах смоковницы, персики и вишни уже сгибались под цветением, роняя лепестки на цветочные клумбы, как снег, идущий не по сезону.

За спиной Эстер открылась дверь в гостиную, вошла Фрэнсис с кружкой эля для Александра:

– Он ушел?

– Ты сама прекрасно видишь! – огрызнулась Эстер.

Фрэнсис поставила кружку, не пролив ни капли, и повернулась, чтобы внимательно осмотреть сердитое лицо мачехи.

– Что он такого сделал, что так огорчил тебя? – спокойно спросила она.

– Он сказал нечто смехотворное, я вообразила нечто смехотворное и теперь чувствую себя… я чувствую себя…

– Смешной? – Фрэнсис была вознаграждена яростным взглядом, полным раздражения.

Эстер отвернулась от девочки и продолжила смотреть в окно. В толстом стекле она одновременно могла видеть и Александра, прогуливающегося по саду, и отражение своего лица. Она выглядела мрачной. Она выглядела женщиной, из последних сил борющейся с бесконечными заботами, но все-таки храбро воюющей с ними.

– Что такого он сказал, что показалось тебе смехотворным? – ласково спросила Фрэнсис.

Она подошла к мачехе, встала рядом, обвила рукой талию старшей женщины. Эстер видела чистое прелестное личико рядом со своим изможденным лицом. И ощутила острый укус зависти, что ее собственная красота уже в прошлом, но в то же самое время в душе ее сияла радость, что она вырастила из нелюбимой испуганной маленькой девочки это редкостно прекрасное существо.

– Он сказал, что ты взрослая молодая женщина, – сказала Эстер.

Она чувствовала Фрэнсис, стоявшую рядом. Девочка уже не была девочкой, грудь у нее налилась, изгиб талии подходил для того, чтобы на него легла мужская рука, она потеряла жеребячью подростковую длинноногость. Она стала – и это видел Александр, но не видела мачеха – молодой женщиной.

– Ну да, – сказала Фрэнсис, как человек, подтверждающий очевидную истину.

– Он сказал, тебе нужно выйти замуж, – сказала Эстер.

– Ну разумеется. Думаю, когда-нибудь это случится.

– Он сказал, не когда-нибудь, а чем скорее, тем лучше, – сказала Эстер. – Потому что времена сейчас опасные. Он считает, что тебе нужен муж, который будет заботиться о тебе.

Эстер ожидала, что Фрэнсис отодвинется и расхохочется своим беззаботным смехом. Но девушка положила голову на плечо мачехе и задумалась.

– Знаешь, я думаю, я была бы не против, – спокойно сказала она.

Эстер отодвинулась, чтобы посмотреть на Фрэнсис:

– Мне ты все еще кажешься маленькой девочкой.

– Но я взрослая, – заметила Фрэнсис. – И когда я прохожу по Ламбету, мужчины кричат мне вслед и называют всякими словами. Если бы папа был дома, тогда все было бы по-другому, но его нет, и он пока не думает возвращаться, ведь так?

Эстер покачала головой:

– У меня нет от него известий.

– Значит, если он пока не возвращается домой, а война продолжается и все вокруг остается таким неспокойным…

– То что тогда? – спросила Эстер.

– Если жить нам не станет легче, я бы хотела выйти замуж, чтобы муж заботился обо мне, и о тебе, и о Джонни. Думаю, нам нужен мужчина в доме. Думаю, нам нужен мужчина, чтобы заботиться о нас.

Наступило долгое молчание. Эстер смотрела на красивое лицо своей падчерицы и думала, что первое из ее обещаний деду девочки, Джону Традесканту, было почти выполнено. Она вырастила из его внучки красивую девушку, и через год или два ей останется заботиться только о Джонни и о сокровищах Ковчега.

Александр Норман гулял в саду почти час, прежде чем вернуться в дом к обеду. Он нашел Эстер в гостиной. Она накрывала на стол, а Фрэнсис помогала ей. Джонни показывал посетителю выставку.

– Похоже, я тут кое-что для вас продал, – сказал Норман запросто, входя в дверь.

Эстер подняла глаза на него, когда он вошел, и с облегчением увидела на его лице прежнюю знакомую ободряющую улыбку.

– Молодой человек из Кента интересовался фруктовыми деревьями. Я горячо расхвалил ему сливы Джона и передал с рук на руки вашему садовнику. Когда я уходил, он выписывал заказ на два десятка деревьев и обещал заплатить золотом.

Фрэнсис засмеялась и захлопала в ладоши:

– Чудесно, дядюшка Норман! Теперь нам осталось только научить тебя полоть, и ты сможешь приходить и работать у нас каждый день.

– Двадцать деревьев – очень хорошая сделка, – согласилась Эстер. – Особенно сейчас, когда никто не думает о садоводстве. Вы сказали, что ему придется самому вывозить деревья?

– Сказал. Я знаю, сейчас вы не занимаетесь доставкой.

– Даже если бы я могла кого-нибудь отпустить, все равно отказалась бы. Я не могу рисковать потерять лошадь и повозку.

Эстер повернулась к Фрэнсис:

– Приведи Джонни и скажи кухарке, что можно подавать обед.

Фрэнсис кивнула и вышла из комнаты.

Александр протянул руку:

– Я прощен за свою глупость?

Эстер пожала его руку:

– А вы должны простить меня. Это непростительно глупая ошибка для женщины. Если бы у меня было побольше опыта в таких делах, я бы знала, как обычно мужчина делает предложение женщине.

Он улыбнулся ей и на мгновение задержал ее руку в своей:

– А что вы решили о будущем Фрэнсис?

Эстер покачала головой и убрала свою руку.

– Она еще слишком молода, – упрямо сказала она. – Спросите снова через год или два. Я должна предупредить вас, что мне бы больше хотелось видеть ее с молодым мужем в собственном маленьком домике, начинающую независимую жизнь.

Он кивнул:

– Я понимаю. Но молодые люди нынче не самый надежный выбор. Независимо от того, роялист он или за парламент, его могут призвать под господские знамена, и в нашем королевстве не осталось больше маленьких домиков, где молодые люди могут быть уверены, что их оставят в покое.

– Когда кончится война…

– Когда кончится война, мы будем знать, где ей искать мужа – при дворе или в парламенте. Но что, если все это будет тянуться годами? Говорю вам, кузина, что в Тауэре есть склады, обещанные армии парламента, и точно такие же для роялистов. И вооружения с боеприпасами там хватит на войну еще лет на двадцать. Непохоже, что парламент согласится сдаться. Для них это все равно что подписать себе смертный приговор за измену. А король не тот человек, чтобы согласиться на договоренности с ними.

Эстер кивнула. По лицу ее было видно, что ее снедает беспокойство.

– Если ей будет угрожать опасность, я пришлю ее к вам, – пообещала она. – Я знаю, вы о ней позаботитесь.

Александр поклонился легким официальным поклоном.

– Я жизнь за нее отдам, – просто сказал он. – Я люблю ее так сильно, что ее интересы для меня важнее моих собственных. Если наступит мир или если она влюбится в ровесника, который сможет обеспечить ее безопасность, я не буду стоять у нее на пути и никогда не напомню вам об этом разговоре.

Спустя несколько дней после визита Александра Нормана Эстер, выглянув из окна, заметила какого-то незнакомца, проскользнувшего из-за угла дома к кухонной двери. Она отошла от очага, сняла грубый фартук из мешковины и пошла узнать, что ему надо.

Он стоял на крылечке в заднем дворе.

– Госпожа Джон Традескант? – спросил он.

По спине у нее пробежали мурашки.

– Да, – ровно ответила она. – А кто ее спрашивает?

Он проскользнул внутрь, так что оказался уже на кухне.

– Закройте дверь, – прошептал он.

Эстер не шевельнула пальцем, чтобы подчиниться ему.

– У меня работает здоровенный слуга, и он здесь неподалеку, услышит меня, если понадобится, – сказала она. – И половина соседей сбегутся, если я позову. Поэтому говорите, что у вас за дело ко мне! И побыстрее.

– Дело не мое. Короля.

Эстер ощутила ужас, как удар в живот. Медленно она закрыла дверь.

– Входите. – Она провела пришельца в зал с редкостями.

– Нас могут подслушать? – спросил он, оглядываясь по сторонам, но не замечая развешенных флагов, подвешенных к потолку скелетов птиц, голову кита и полированные шкафы, набитые редкостями.

– Только если я начну визжать, – сказала Эстер с мрачным юмором. – Хорошо, так в чем же дело?