Текст книги "Картье. Неизвестная история семьи, создавшей империю роскоши"

Часть III
Никогда не копировать, только создавать
(1920–1939)

Если бы наша эпоха не стала свидетелем беспрецедентной череды потрясающих событий, такие драгоценные камни нельзя было бы купить ни за какие деньги.

– Жак Картье – о бриллиантовом колье 1931 года, заказанном махараджей Наванагара

5
Камни – Париж: начало 1920-х

Воссоединение семьи

Летом 1922 года семья Картье собралась для воссоединения в маленькой французской рыбацкой деревушке Сен-Жан-де-Люз. Три поколения, приехавшие издалека, разместились в доме для отдыха Жака и Нелли в Кампосене. Расположенный в верхней части деревни, он предлагал захватывающий вид на море и столь необходимый бриз в жаркие месяцы. Кроме того, это было удобно для маленьких детей, дом был всего в пятнадцати минутах ходьбы от пляжа. Мимо булочной, где пахнет свежим багетом, мимо местных жителей, которые завтракают в кафе и едят круассаны на маленьких столиках в тени деревенской площади, мимо площадок для баскской игры в пелоту с непрерывным ударом мяча, рикошетом отскакивающего от оранжевой стены. Обратный путь по крутому склону холма, песчаному и соленому под палящим полуденным солнцем, был более трудным, но он того стоил ради вкусных обедов, ожидавших на большой террасе. Белые скатерти, свежевыловленная рыба, домашние бобы, большие красные помидоры и миски сладкой клубники на десерт. А у дедушки Альфреда всегда был в кармане засахаренный миндаль, если ты хорошо себя вел.

Для взрослых отдых на юго-западе был таким же райским. В течение жизни три из четырех отпрысков Картье, Луи, Жак и Сюзанн, будут иметь дома в баскском регионе. Но эта поездка была не просто отдыхом. В дни, предшествовавшие воздушным путешествиям, проблема ведения международного бизнеса заключалась в том, что Луи, Пьеру, Жаку и Альфреду было совершенно невозможно находиться в одном месте в одно время. Им нужно было обсудить стратегию своего бизнеса и наметить планы на будущее.

После сиесты, пока дамы пили чай под зонтиками в саду, мужчины позировали для общего фото. Они были счастливы быть вместе, им было легко в обществе друг друга, и они были благодарны за то, что темные годы остались позади. С тех пор как братья присоединились к отцу в семейной фирме, они стали свидетелями огромных перемен в мире. Четыре года войны нарушили баланс общества, а вместе с ним и ключевых клиентов Cartier. Франция, еще недавно считавшаяся чуть ли не центром мира, хотя и одержала победу над Германией, теперь была отягощена государственным долгом, инфляцией и высоким уровнем безработицы. Россия, где раньше жили лучшие клиенты Cartier, теперь стала коммунистической. Другие царствующие семьи, наряду с Романовыми, лишились своих тронов, включая Габсбургов в Австро-Венгрии и Гогенцоллернов в Германии. Османская империя была разрушена, что привело к концу исторической власти султанов. А европейские короли и королевы, которые все еще оставались, оказались, как метко выразился король Испании Альфонсо XIII, «новыми бедными». Вместо них американские нувориши по ту сторону Атлантики с каждым днем становились все более влиятельными.

Альфред и его сыновья давно знали, как важно для Cartier расширяться географически, и их решение открыть американское отделение задолго до парижских конкурентов было прозорливым. После войны, когда стало очевидно, что европейская фирма роскоши должна следовать за деньгами через Атлантику, были и другие, кто пытался открыть магазин в Нью-Йорке, но к тому времени Cartier уже имел впечатляющую фору. И, конечно же, связи Cartier с Америкой и американской элитой к этому времени еще более укрепились благодаря двум очень выгодным и счастливым бракам.

Нелли и Эльма болтали за чаем и наблюдали за своими мужчинами, которые находились в свете прожекторов. Фотография Луи, Пьера, Жака и Альфреда, сделанная в тот день, вошла в бесчисленное число книг о Cartier на десятилетия вперед. И все же женщины, которые годами тихо поддерживали мужчин Картье, оставались в тени. Алиса, покойная жена Альфреда, предоставила средства для расширения фирмы в девятнадцатом веке. Андре-Каролина позволила Луи присоседиться к гигантскому успеху Ворта, чтобы примкнуть к высшей лиге в Париже и Лондоне. А теперь Нелли и Эльма спокойно играли свою роль. Если они действительно хотят преуспеть, в чем всегда был уверен Альфред, Картье должны быть прагматичными. Удачный брак был почти частью бизнес-плана.

Когда фотосессия закончилась, Альфред попросил фотографа сделать снимок с его единственным внуком. Служанку послали в огород, чтобы оторвать трехлетнего Жан-Жака от игры в прятки с сестрами. Его привели к деду, который улыбнулся юному кудрявому светловолосому наследнику. Жак вошел в кадр и осторожно повернул сына в сторону камеры. Но вокруг было слишком много всего, и Жан-Жак отвлекся на мать и тетю. Альфред указал на камеру, показывая, куда должен смотреть его внук. Под большим черным куском ткани разгоряченный фотограф запечатлел этот момент. Три поколения семьи были увековечены.

В тот жаркий день 1922 года возникло ощущение, что вся семья собралась вместе, чтобы заглянуть вперед. Ощущение, что пришло время старшему поколению освободить место для младших на фотографии. Мужчины недавно обновили структуру компании, чтобы она могла выжить после них. Первоначально лондонский и нью-йоркский филиалы были задуманы как небольшие аванпосты, и поэтому подчинялись головному бизнесу Cartier Frères, базирующемуся во Франции. С тех пор они были официально зарегистрированы как отдельные компании: Cartier Ltd. и Cartier Inc.; а Cartier Frères в 1921 году заменена на Cartier S.A. (фактически Cartier Paris).

Тот факт, что каждый брат имел финансовую долю в других филиалах, был мощным стимулом. Каждый из них помогал другим продать важный драгоценный камень или часы, потому что все они выигрывали от комиссионных. Братья также делили имя и репутацию поровну, так что блестящий репортаж в прессе, скажем, о выставке Cartier в Нью-Йорке или благотворительном мероприятии Cartier в Лондоне тоже положительно отразился бы на парижской фирме. Как говорил Альфред, их сила – в их связи. Чтобы осуществить свою мечту и стать ведущей ювелирной фирмой в мире, они должны были работать вместе.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Соглашение, которое семья заключила после Первой мировой войны, чтобы официально разделить филиалы на отдельные компании, но сохранить для каждого брата финансовую долю в других филиалах, было исключительно важным для их успеха. Это означало, что каждый брат мог быть королем в своем собственном королевстве, но они также были объединены. И не только потому, что они любили друг друга, но и потому, что в случае успеха компаний других братьев им полагалось материальное вознаграждение.

Когда братья разъезжались, как это часто бывало, они поддерживали связь письмами и телеграммами. Телеграммы были испещрены шифрами, начиная с имен братьев: Луи – Лутье, Пьер – Капикар, Жак – Жактье, заканчивая названиями филиалов: Париж – Камни, Нью-Йорк – Мой Картье, Лондон – Драгоценный. В 20-е – 30-е годы телеграммы были намного дешевле, чем междугородние телефонные звонки, и намного быстрее, чем почтовая служба, но им не хватало секретности. Братья должны были делиться информацией о клиентах, драгоценностях и ценах между собой и несколькими старшими сотрудниками, не допуская утечки информации. К примеру, если конкуренты поймут, что Cartier планирует новый сезон украшений с сапфирами, тут же начнут скупать сапфиры, завышая цену и не давая Дому собрать коллекцию. Коды также были способом защиты частной жизни клиентов. Компания вполне могла быть посвящена в очень личную информацию, например когда важный джентльмен собирался сделать предложение руки и сердца, или завел новую любовницу, или был вынужден продать фамильные ценности из-за финансовых трудностей. Для бизнеса, который гордился своей осмотрительностью и тактичностью, было крайне важно, чтобы это было абсолютно скрыто от внешнего мира.

Фирма Cartier росла быстрее, чем Альфред мог себе представить, но он продолжал настаивать на том, что не должно быть никаких дополнительных филиалов, если ими не управляет член семьи. Они просто не могут доверять чужакам настолько. Хотя он и его сыновья пересмотрели юридическую структуру, чтобы фирма могла жить и после третьего поколения, ни у кого из них не было сомнений, что она должна остаться в семье после их смерти. До сих пор только Жак подарил Альфреду внука, но были и другие способы сохранить фамильный бизнес. Анна-Мария недавно вышла замуж, и Луи возлагал большие надежды на своего нового зятя.

Рене Ревийон

Анна-Мария впервые встретилась с Рене Ревийоном на обеде, устроенном ее дядей Пьером и тетей Эльмой в их доме в Нейи-сюр-Сен на окраине Парижа. Это было летом 1920 года, ей было девятнадцать лет, и она была взволнована открывающимися перспективами. Сидя рядом с красивым и уверенным в себе Рене, она оживленно болтала, излучая почти детский энтузиазм к жизни. Рене, который был старше ее на двенадцать лет, был сражен наповал. «Ее необыкновенная живость духа, ее простота и тонкость чувств таковы, как вы мне описали», – писал он с восторгом Пьеру после обеда.

На самом деле званый обед был подстроен. В течение нескольких лет Рене работал в Нью-Йорке в американском филиале семейной фирмы Revillon Frères. Точно так же, как Ворт был известен во всем мире своими платьями, так и Revillon почитался за свои меха – в то время торговля мехами означала большой, глобальный бизнес. Основанная в 1723 году, она была одной из немногих семейных фирм, которыми Картье искренне восхищались. Молодой Рене, вице-президент Revillon Frères, был тем, на кого, по мнению Пьера, определенно стоило потратить время. Приглашая его в гости на обед, Картье приняли Рене в свою семью, и вскоре Пьер стал чем-то вроде наставника для молодого человека. Как в бизнесе роскоши, так и по части общих клиентов они будут информировать друг друга о соответствующих событиях в своем секторе. Тем временем Эльма взяла на себя роль радушной тетушки, а Марион – младшей сестренки, чья «милая натура и восхитительные прелестные манеры покорили меня навсегда». Нью-Йоркские Картье фактически заменяли ему опекунов вне дома. «Благодарю вас за то, что вы помогли мне, – писал он в одном из писем к Эльме в июле 1920 года, – вы были больше, чем доверенным лицом».

Картье и Ревийоны действовали в одних и тех же кругах, но не было сомнений, кто одержал верх: Ревийон намного опередил Картье. Фирма существовала дольше, была более известна и имела более широкий международный охват. Отчасти это было результатом генетики. В то время как Картье пришлось ждать третьего поколения, чтобы появились три брата, у основателя Revillon, Луи Виктора Ревийона, были брат и четверо сыновей, которые смогли начать распространять свою фамилию по миру с середины XIX века.

К 1871 году Revillon расширился за пределы Парижа, открыв бутик на Риджент-стрит в Лондоне, а к 1880 году и в Нью-Йорке. В 1889 году, когда Луи-Франсуа и Альфред сочли Cartier слишком маленькой фирмой, чтобы выставляться на Всемирной выставке в Париже, Revillon был удостоен ее знаменитого главного приза выставки. К 1900 году Revillon Frères была крупнейшей меховой торговой компанией в мире с капиталом в 30 миллионов франков (около $150 миллионов сегодня), офисами в Монреале и Москве и тремя тысячами сотрудников на своих парижских фабриках.

Но это было еще не все. Ревийоны также обладали аристократическим происхождением, вызывающим зависть: Рене Ревийон происходил от графа Ревийона д’Апреваля, который был министром при Людовике XV. Неудивительно, что Картье смотрели на Ревийонов так же, как и на Вортов, видя в них многообещающий материал для брака. А поскольку его собственная дочь была еще слишком молода для замужества, Пьер решил выдать замуж племянницу Анну-Марию, что было вполне уместно. Они с Жаком были очень близки с девочкой с самого ее детства, так как Луи не всегда относился к своей роли отца настолько серьезно, как мог бы. Во время войны, например, именно Эльма предложила присмотреть за Анной-Марией и увезти ее в безопасное место в Овернь, когда Луи был слишком занят «жизнью с другой женщиной» в Бордо. Точно так же Жак и Нелли, видя, как Анне-Марии нравится быть частью большой семьи, и беспокоясь, что ей может быть одиноко, регулярно приглашали ее погостить.

Анна-Мария Картье и Рене Ревийон в начале медового месяца в апреле 1921 года

Ужин Пьера со сватовством удался, и Анна-Мария влюбилась в Рене не меньше, чем он в нее. В конце лета молодой человек отправился на работу в Нью-Йорк, но в начале 1921 года вернулся в Париж, чтобы просить у Луи руки дочери. Луи с радостью согласился. Его дочь казалась влюбленной, а его внутренний прагматик радовался тому, что у него вдруг появился зять, обладающий самыми лучшими познаниями в международной роскоши. Дата свадьбы была назначена, приглашения с гордостью разосланы. В полдень тринадцатого апреля Анна-Мария Картье и Рене Ревийон произнесли свои обеты в Римско-католической церкви Сен-Пьер-де-Шайо в 16 округе. Газеты объявили, что это было главное событие парижского светского сезона. В обществе, куда входили ключевые фигуры из мира роскоши, это было похоже на свадьбу Луи с матерью Анны-Марии двадцать три года назад. Но это был куда более счастливый случай. Этот союз мог быть организован каким-нибудь закулисным дядюшкой, но пара, которая на этот раз шла по проходу церкви, любила друг друга.

После свадьбы Луи предложил своему новому зятю присоединиться к нему в семейном бизнесе Cartier. Рене поддался искушению. Несмотря на лояльность к своей семейной фирме, он опасался, что его карьерный рост там ограничен: Рене был старшим по возрасту, но его двоюродные братья, будучи более близкими родственниками основателя фирмы, скорее всего займут первые места в будущем. Существовал также вопрос о снижении маржи, вредящей зарплатам; Revillon вложил значительные средства в Россию до войны и теперь ощущал последствия. Отправляясь в апреле 1921 года в свадебное путешествие в Америку на пароходе «Франция», Рене пообещал Луи, что подумает над его предложением.

То, что Париж забрать не может

Для творческого духа Луи Париж 1920-х годов был наиболее подходящей средой. В отличие от довоенных времен, когда французская столица привлекала великих княгинь, наследниц состояний и европейских королевских особ, теперь она стала еще более сильным магнитом для ищущих развлечений экспатов и художников. Американские солдаты задержались в Париже и писали своим друзьям, что этот город – самое подходящее место, тем более что низкая стоимость франка по отношению к доллару делает жилье и еду доступными для иностранцев. Художники и интеллектуалы мигрировали в Город Света, обретая свободу существования и радость мысли, непохожие ни на что в мире. «Франция дает вам не так уж много, – сказала американская писательница Гертруда Стайн, жившая тогда на улице Флер. – Важно то, что она не забирает».

Район Монпарнас в Париже особенно привлекал писателей, художников и музыкантов les années folles (безумных лет). Коммуна Ла-Рюш компенсировала отсутствие водопровода, крысиные нашествия и сырые, холодные студии обещанием низкой арендной платы и возможностью общения с творческими личностями. В воздухе витала энергия, границы творчества раздвигались, люди чувствовали себя в нужном месте в нужное время. Хемингуэй встречался с Фицджеральдом поздно вечером в баре Le Dingo на улице Деламбр. За углом, в кафе Le Dôme, где за доллар можно было купить довольно хорошую тулузскую сардельку и картофельное пюре, завсегдатаями были У. Б. Йейтс и Эзра Паунд. Тот факт, что столь многие из самых свободомыслящих умов города не имели денег, был почти знаком чести; бедность была, как заметил Кокто, «роскошью на Монпарнасе». В кафе Rotonda, которое часто посещали Пикассо и Модильяни, владелец, Виктор Либион, отводил глаза, когда голодающие художники отламывали горбушки багета в хлебнице. Он также принимал картины в качестве залога за горячую еду (возвращая их, как только художник находил деньги), так что кафе становилось чем-то вроде постоянно меняющейся художественной галереи.

Для парижан, подобных Луи, присутствие всех этих великих умов на его родине служило доказательством того, что их городу суждено вернуться к мировому культурному лидерству, к цивилизационной миссии, которую Виктор Гюго провозгласил пятьдесят лет назад. Они делали это вместе, бунтуя против условностей и питаясь смелыми новыми идеями друг друга. По мере того как современные картины отклонялись от импрессионизма в сторону кубизма, творения Cartier мигрировали от романтического стиля «гирлянда» к более геометрическим формам ар-деко. Им помогли изменения в драгоценных камнях: новая прямоугольная «багетная» огранка бриллиантов, вошедшая в моду в 1920-х, открывала совершенно новые возможности, когда дело касалось дизайна более геометрических украшений. Мода менялась с феноменальной скоростью; ювелиры, «рабы портных», не должны были отставать. В конце концов, Луи задал сакраментальный вопрос: «Разве мы создаем дизайн для раздетой женщины?» До 1914 года многие клиенты Cartier жили, чтобы развлекать, развлекаться и выглядеть привлекательно. Во время войны, когда женщины ухаживали за ранеными солдатами в импровизированных госпиталях, были секретаршами генералов или работали на заводах, они находили себе цель вне своего маленького круга. Эльма и Нелли были всего лишь двумя из тысяч тех, кто сбросил свои дорогие платья и отказался от профессионально уложенных волос ради более простого внешнего вида и более практичной одежды. Для многих это было откровением, поскольку за пределами их прежнего существования открылся новый мир возможностей.

По мере того как менялись взгляды и ожидания, дизайнеры – от Коко Шанель до Жанны Ланвен – создавали новые модели одежды, которые лучше отражали современную женщину. Платья стали короче, талия исчезла, а волосы коротко подстрижены. Черпая вдохновение из мужской одежды, такой как матросские костюмы, Шанель создала мальчишескую одежду для женщин, и появилось платье с карманами. Исчезли многие эдвардианские ограничения двора, и, соответственно, ювелиры могли быть более смелыми в своих творениях. На смену тяжелым высоким диадемам, которые сидели поверх зачесанных волос (добавляя владелице роста и важности), пришли более сдержанные бандо, которые носили на лбу, – они хорошо смотрелись с более короткими волосами. Корсажные броши, которые крепились к плотным корсетам, уже не подходили к новым платьям из более легкой ткани, в то время как большие ожерелья и чокеры, которые украшали шею и декольте, уступили место сотуарам (длинным ожерельям), подчеркивавшим более вытянутый силуэт.

Наряду с Луи, Шарль Жако принял вызов нового времени в Cartier, выпуская потрясающие модели одну за другой. Луи набрасывал идеи драгоценностей в маленьких блокнотах, которые носил с собой. Он мог придумать несколько заколок для волос, портсигаров или ожерелий, в основу которых положены древняя китайская тарелка, резьба по камню или картина в Лувре. Он передавал свои незаконченные идеи Жако, который рисовал их в натуральную величину в красивых замысловатых деталях. Каждую среду, на совещании по дизайну в доме 13 на Рю де ла Пэ, Луи выбирал, какие проекты воплотить, а какие следует отложить в сторону. Те, что выходили за пределы комнаты дизайнеров, были помечены буквами «À Ex», т. е. «À Exécuter» – «К действию!» – и инициалами старшего дизайнера. Жако был любимцем Луи. И не без оснований.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Каждая вещь была уникальна. Так что дизайнер был страшно занят. Не то чтобы он нарисовал дизайн, а потом мы сделали тысячу предметов, основанных на этом рисунке. Нет, обычно по одному рисунку делалась одна вещь, будь то брошь, кольцо или портсигар.

Жако разделял эстетическое чувство своего босса. Его творения были произведениями искусства сами по себе, демонстрируя его внутреннее понимание симметрии, пропорций и цвета. Как и Луи, он не боялся нарушить условности и отойти от того, что было в моде в то время. Он знал, как сохранить ощущение вечности, и его творения – от изумрудного ожерелья до бриллиантовой заколки для волос – выдержат испытание проходящей модой. Они с Луи были мощной командой, обменивающейся искрометными идеями, и оба не желали идти на компромиссы – им нужно было только самое лучшее. Они понимали друг друга с полуслова, и, хотя их отношения были четко определены – это были отношения босса и служащего – уважение было взаимным. Луи мог быть деспотичным главой Дома, склонным к вспышкам гнева по пустякам, но между ним и Жако редко пролетало сердитое слово. Он просто слишком им восхищался.

Начало Возрождения

Луи организовал несколько выставок, чтобы представить авангардный взгляд Cartier на аксессуары. Для одной из них сразу после войны он консультировался с иллюстратором Жоржем Барбье по поводу дизайна приглашения. Он хотел, чтобы оно отражало современную женщину, молодую, свежую и беззаботную, мир, отделенный от старомодных царственных фигур, утопающих в бриллиантах. Позже арт-дилер Рене Гимпель вспоминал, как был очарован, получив его: «Я, конечно, пойду к Cartier… Они поручили Барбье завлечь меня, прислав одну из его очаровательных репродукций – шикарную парижанку в короткой синей юбке, украшенной крупными розовыми цветами… Выйдя от Cartier, она скромно демонстрирует свои восхитительные изделия: на руки, поверх длинных замшевых перчаток, надела два красных и черных браслета… Длинное ожерелье из зеленых бусин, завершенное зеленой камеей из твердого прямоугольного камня, спускается с ее шеи. Длинные серьги, тоже зеленые, обрамляют ее лицо. Так что эта парижанка отвезет меня к Cartier… это начало ренессанса в ювелирном искусстве. Cartier назначил день».

Королевские посетители дома 13 по Рю де ла Пэ часто привлекали толпы. В 1922 году король Испании Альфонсо XIII был застигнут врасплох на пороге магазина, а визит принца Уэльского (будущего герцога Виндзорского), запечатленный художником из хроники, вызвал не меньший ажиотаж

Но Луи обновлял для послевоенного мира не только драгоценности. Под его руководством Жанна Туссен создавала маленькие сумочки для дня и вечера. Луи не потерял своих чувств к Жанне, но продолжал пытаться держать их отношения в тайне. Альфред все еще верил, что романтическая связь между его старшим сыном и женщиной, ранее известной как дама полусвета, может серьезно повредить доброму имени Картье. И Луи, зная, как много принес в жертву его отец и как много он трудился, чтобы создать себе такую репутацию, не хотел его расстраивать. Он смирился с мыслью, что отношения с Жанной никогда ни к чему не приведут. И что это надо держать в секрете.

Из разговоров с Жан-Жаком Картье

Когда Туссен начинала работать в Cartier, Луи поместил ее в отдел сумок, потому что она хорошо разбиралась в тканях. На Рю де ла Пэ она была известна тем, что могла почти чудесным образом превратить один кусок старинной парчи или шелка в две сумки. Она могла разрезать его самым экономным способом, чтобы не потерять ни дюйма. Луи восхищался ею.

Жанна, как и Луи, вращалась в художественных кругах. Далеко не у всех были деньги, чтобы купить крупные украшения, но когда Жанна Ланвен приобрела ожерелье Cartier и несколько очков с мотивом лотоса, или Коко Шанель выбрала кольцо с сапфиром и изумрудом, это было важным свидетельством для Луи, что коллеги-новаторы одобрили его работу. Когда Рене Гимпель искал подарок для Марселя Пруста, чтобы поздравить его с присуждением ордена Почетного легиона в 1920 году, он тоже отправился в Cartier, где купил маленький крестик с бриллиантами и рубинами.

Пруст, упомянувший о стильных часах Cartier в своей монументальной работе À la recherche du temps perdu («В поисках утраченного времени»), начатой одиннадцать лет назад, в 1909 году, был очарован. Он написал своему другу – арт-дилеру пространное любезное объяснение, почему его благодарность запоздала: «Позавчера… фирма Cartier запросила мой новый адрес, поскольку должна была сделать доставку… Я послал за этим предметом сестру моей горничной… После полуторачасовых поисков Cartier заявил, что произошла ошибка и для меня ничего нет. Я запросил вновь, и утром мне принесли восхитительную вещь, которая волнует больше, чем могу описать… Где я спрячу твой восхитительный крест? Не смогу его показать, поскольку не хожу на официальные приемы. Буду смотреть на него тайком. Умоляю тебя найти в этих строках самое нежное выражение моих чувств. Марсель Пруст».

Луи не волновало, что его родная французская публика не имела средств для более значительных творений Cartier. Cartier был и о стиле, и о сути. Минималистский дизайн необходим, чтобы опередить конкурентов в Париже. В любом другом месте в мире клиентская база Дома могла позволить себе крупные, безупречные бриллианты и нити идеально подобранного исторического жемчуга. Во время войны, учитывая неопределенность, Луи был вынужден воздержаться от покупки драгоценных камней, но сейчас – рад снова окунуться в них. К счастью, недостатка в снабжении не было; катастрофический финансовый упадок последних нескольких лет потряс установленный порядок подобно землетрясению, выбросив на поверхность драгоценные семейные реликвии.

Тайные тоннели и спрятанные бриллианты

До войны Cartier зависела от российских клиентов, которые делали самые крупные заказы. К 1920-м годам Луи полагался на тех же самых покупателей, которые теперь снабжали его драгоценными камнями. «Искусство ювелира, – говорил он позднее, – это не только роскошь, но и необходимость, и драгоценный камень – символ конвертируемого богатства, так же как платиновое кольцо – символ брака». После революции из России в Европу были вывезены драгоценности на миллионы франков. Когда-то они были символами власти, престижа и любви, а теперь стали «конвертируемым богатством», с помощью которого их владельцы пытались восстановить свою жизнь вдали от дома. «Сегодня знак любви, который русский дворянин подарил своей невесте 20 лет назад, – объяснял Луи, – возможно, спас им жизнь, когда они бежали к чужим берегам». Беглые русские прятали свои драгоценности в роскошных прическах и зашивали их в одежду. Другие даже в отчаянии глотали их (желудок был «единственным тайником, который нельзя было открыть»), предоставляя камням выйти естественным путем, как только беглецы добирались до безопасного места.

Однако не всегда можно было взять с собой драгоценности, убегая в безопасное место. Особенно, если их было много. Великая княгиня Мария Павловна, бывшая покровительница Луи и королева петербургской светской жизни, была среди тех, кому пришлось оставить свои многочисленные сокровища. Желая, чтобы они не попали в руки большевиков, княгиня позже обратилась за помощью к своему старому другу Берти Стопфорду, дав ему точные указания, как найти их, не вызывая подозрений дворцовой стражи. Во время ограбления в стиле Джеймса Бонда Стопфорд пробрался по тайным туннелям к ее будуару, отпер сейф и убежал с двумя саквояжами «Гладстон», набитыми драгоценностями.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна также сумела удержать свои драгоценности подальше от большевиков. Заключенная в тюрьму во дворце Дюльбер в Крыму вместе со своей многочисленной семьей, она обнаружила, что гвардейцы, странным образом придерживаясь российского династического закона, людей, не принадлежавших к королевской крови, не преследовали. Это позволяло ее дочери, великой княгине Ольге, которая развелась с первым мужем, чтобы выйти замуж за его адъютанта, полковника Куликовского, приезжать и уезжать, когда заблагорассудится. Ольга предложила тайком вывезти драгоценности матери из дворцовой тюрьмы в маленьких жестянках из-под какао. Не имея возможности спрятать их в надежном месте, она отнесла их на пляж и засунула банки с бриллиантами и сапфирами, которые когда-то блестели при свечах придворных балов, в скалистые расщелины пляжа. В 1919 году, когда вдовствующая императрица окончательно уступила требованиям своей сестры, вдовствующей королевы Великобритании Александры, покинуть Россию, она нашла зарытые сокровища и бежала сначала в Англию. Точно так же, как полвека назад, когда императрица Евгения бежала от осады Парижа, подальше от дома и экстравагантной жизни, эти драгоценности стали ее пенсией.

В течение 1920-х годов Картье пользовались доверием со стороны Романовых, которое было бы невозможно, если бы они не посещали их семейные дома до революции. В результате они часто первыми узнавали о том, что изгнанные русские продают свои императорские драгоценности, и это было фантастическим преимуществом перед остальными коллегами. Но не все российские драгоценности, поступавшие на рынок, продавались их прежними владельцами. Помимо драгоценностей, вывезенных контрабандой из России, оставалось еще много других, захваченных большевиками. Огромное их количество появится на рынке в Лондоне и Париже. Однажды торговец драгоценными камнями Розенталь рассматривал нитку изумрудов и заметил прядь светлых волос в застежке. «Я не сомневался, – воскликнул он позже, – что чья-то жестокая рука сорвала ожерелье с шеи жертвы».

С таким наплывом значительных драгоценных камней на европейских ювелирных рынках можно было бы ожидать снижения цен. На самом деле все было наоборот. Как показал аукцион чрезвычайно важной коллекции украшений княгини Лобановой-Ростовской в 1920 году, после войны спрос на значительные драгоценности был огромным. И этот единственный аукцион был событием, которое задаст тон на следующее десятилетие.

Драгоценная княгиня

В 1920 году Луи был назван одним из трех ювелиров-экспертов в завещании княгини Веры Лобановой-Ростовской. Урожденная княжна Долгорукая, она вышла замуж в другой княжеский род и к сорока годам после смерти мужа стала обладательницей огромного состояния. Ее дворец в Москве, который она называла «маленьким Эрмитажем», был окружен большим парком и наполнен старинной мебелью, произведениями искусства и артефактами со всего мира. Вскоре после убийства ее близкого друга великого князя Сергея в 1905 году она покинула Россию, чтобы поселиться в Европе, курсируя между великолепным домом в Париже и виллами в Ментоне и Веве в Швейцарии. Любительница драгоценностей, она стала частым и желанным гостем дома 13 по Рю де ла Пэ и покупала их в таких количествах, что некоторые могли бы это счесть самозабвением. Своим критикам она отвечала: «Это мудрые инвестиции; я ничего не растрачиваю; напротив, я строю второе состояние из первого».