Текст книги "Миссия в Ташкент"

Глава XXI
Планы отъезда

Вскоре после своего прибытия в Бухару, я послал в Ташкент сообщение с предложением моему пенджабскому слуге Хайдеру присоединиться ко мне. Я послал ему бухарский паспорт и детальные инструкции относительно поездки. И еще попросил его, если это будет возможно, привести мою собаку Зипа; но предупредил, что, поскольку Зип был объектом пристального внимания в ЧК, которая установила слежку за ним в течение первых трех месяцев после моего исчезновения, он должен был отправить его с другим человеком и подобрать его, только тогда, когда он покинет поезд. Они прибыли без происшествий. Они очень благоразумно не доехали до Кагана, а вышли на станции Кызыл Тепе, откуда потом добрались до Бухары, избежав, таким образом, назойливого внимания Каганских большевиков. Они привезли мне некоторые важные письма, но ими Хайдер обернул какие-то кастрюли и послал их с бухарским агентом, который взял у него его инструкции и паспорт. Этот человек привез их прямо к Куш Беги, который просидел над ними три или четыре дня, прежде чем переслать их мне! В поезде с Хайдером находился перс по имени Хасан. Это был шпион, который специально следил за мной в Ташкенте, и мы подумали, что, возможно, его и в Бухару послали с таким же поручением.

Во время нашего пребывания в Бухаре туда прибыло приблизительно двести пятьдесят румынских военнопленных. Австрийские военнопленные-румыны почти все категорически отказались присоединиться к большевикам. Я рассказывал до этого, что венгры, напротив, в больших количествах пошли служить в Красную армию. Эти румыны переживали ужасные времена. Они отправились в Коканд, где им помог Мадамин Бек – преемник Иргаша. Оттуда они все отправились в Бухару, боясь быть схваченными большевиками и быть принужденными служить в армии или где-то еще. На самом деле одна группа этих военнопленных была захвачена и отправлена в Шахризябс, где их заставили работать на оружейной фабрике. Скитания этих людей продолжались три месяца, и они надеялись найти в Бухаре мир и свободу. Среди них было два сержанта. Один из них рассказал мне, что дома у него была семья, от которой он не имел вестей уже шесть лет. Фактически он был в Туркестане уже пять лет. Многие из этих бедных румын были больны, все они были бедны, и голод заставлял многих из них побираться на улицах. Я срочно попросил через Хайдер Ходжу бухарские власти помочь им. Я предполагал, что власти могли бы дать им работу и заплатить им немного, чтобы они могли бы купить себе еды, но ничего сделано не было. Некоторые из этих людей в отчаянии отправились к большевикам в Каган. Я предупредил бухарцев, что, если всех этих людей заставят присоединиться к большевикам после всего того, через что они прошли, то в случае возникновения каких-либо проблем, они все будут заклятыми врагами Бухары. В конце концов большинство из них было нанято на работу жителями Бухары. Около дюжины из них были совсем больны и не могли работать. Я нанял врача, чтобы он осмотрел их, и дал им достаточно денег, чтобы они могли сносно продержаться в течение шести месяцев. Один из них сказал мне, что был настройщиком фортепияно по профессии. Было ли в Бухаре фортепияно, которое он мог бы настроить? Я узнал, что годом раньше одно фортепияно было у эмира, но оно ему надоело, и он его выкинул! После мирного договора эти австрийцы стали румынскими подданными. Я составил список этих людей и позже передал его королю Румынии Каролю.

Среди этих румынских военнопленных был старый серб. Он сказал мне, что ему было шестьдесят семь лет, и он был мобилизован в австрийскую армию, несмотря на свой возраст, поскольку австрийцы хотели удалить по возможности побольше австрийских сербов из страха перед восстанием. Ему пришлось бросить преуспевающую ферму, на которой у него было десять лошадей, и он не получал новостей из дома уже много лет.

Бухарская армия меня не впечатлила, хотя и была щедро украшена медалями и орденами. У генералов были специальные люди, ехавшие перед ними, держа белые палки. Они много пели, когда шли маршем. Одна песня называлась «Эмир наш отец». У другой, которую они любили петь в Кагане, были слова «Наш генерал – храбрец и не боится большевиков», что очень веселило солдат Красной армии в Кагане, которые наблюдали за ними через границу.

Однажды утром мне сказали, что со мной пришел повидаться какой-то сарт. Я пригласил его к себе в комнату и спросил, говорит ли он по-русски. Нет, ответил он, только по-таджикски (язык родственный персидскому), и он начал меня расспрашивать. У нас не очень хорошо получался разговор на этом языке, и я сказал, что не смогу ответить ни на один из его вопросов, если он не скажет мне, кто он. Тогда он на превосходном русском языке сказал мне, что он пришел от имени бухарского правительства. Оказалось, что он был личным секретарем и переводчиком у Куш Беги. Я подумал, что очень глупо со стороны бухарских властей вести себя таким образом. Мирбадалев был их доверенным человеком и знал обо мне все. Переводчик хотел знать, правда ли, что я купил шесть лошадей, что означало, что я собираюсь забрать с собой двух «гостей эмира», то есть двух индийских сержантов; не нуждаюсь ли я в деньгах? и т. д. и т. д. Я сказал, что все мои приготовления проходят хорошо, в рабочем порядке, но я ждал ответа на письмо, посланное в Мешхед и еще на одно, посланное эмиру.

Позже я узнал причину этого визита. Казначей хотел поговорить с эмиром обо мне, но, не зная, как начать этот разговор (будь они прокляты эти недосягаемые диктаторы!), сказал ему, что два «его гостя», Авал Нур и Калби Мохаммад, уезжают, и что я приказал им купить шесть лошадей. Затем он передал эмиру мое письмо, которое тот прочитал и положил в карман. Эмир приказал Куш Беги узнать, когда я уезжаю. Отсюда таинственный визит ко мне его переводчика.

Однажды Мандич и я пошли прогуляться вдоль городской стены и сделали несколько фотографий. Фотографировать в Бухаре было запрещено. Подъехали три солдата и спросили, что мы делаем? Я сумел спрятать фотокамеру в отверстии в стене и сказал, что мы гуляем. Они забрали нас с собой для разбирательства, но по пути мы встретили Искандера Мирбадалева, которого они знали и который поручился за нас. Было бы печально, если бы в результате этого происшествия возник бы какой-нибудь ненужный инцидент. Мы на следующий день вернулись и забрали свою фотокамеру. Во время этого происшествия я спугнул фазана из его гнезда в камышовых зарослях, находящихся в пределах городской стены. Любопытно, что в городе Бухаре нет воробьев, хотя их полно в окружающих пригородах.

Я послал два, несомненно, безопасных сообщения в метеорологический отдел в Ташкенте, сообщая, что, согласно их запросу, я выяснил – ртуть доступна в Бухаре, и сообщал цены. Они были переданы Петрову, который затем передал их мисс Хьюстон, которая знала, как поступить с ними.

В результате Хайдер привез письма от мисс Хьюстон и других моих друзей из Ташкента. В них сообщались интересные новости. После пяти месяцев пребывания в тюрьме французский офицер Капдевиль был освобожден, но был очень болен. Его освобождения добился персидский консул из Ашхабада, у которого была жена француженка. В Ташкент прибыл китайский консул. Были освобождены три индийских военнопленных из 28-го Кавалерийского полка. В Ташкент с Баркатуллой приехало еще больше индийских революционеров. Хайдер даже был в кино вместе с этими людьми. Они предложили ему четыре тысячи рублей в месяц, если он согласится работать с ними. Я попросил Хайдера узнать всю возможную информацию об этих людях, включая их уровень образования. Последнее описывалось как «Среднее – неудача» – что в Индии означало, что вы описываете себя, как потерпевшего неудачу при попытке получить степень, следующую за степенью, соответствующей только что пройденному вами курсу!

Несколько дней спустя ко мне прибыл другой посыльный, который мне привез мою более крупную фотокамеру и некоторые семена, собранные мною в горах и во время моего пребывания на пасеке, и во время моей поездки в горы в июле. Всех этих курьеров сначала забирали к Куш Беги, который держал мои вещи у себя в течение нескольких дней прежде, чем позволял их забрать мне.

Спустя три дня после моего прибытия в Бухару я послал собщение в британскую миссию в Мешхеде с предложением остаться в Бухаре в качестве посредника с Ташкентом. Я узнал, что одна копия сообщения была уничтожена посыльным, которого арестовали на железной дороге, но я надеялся, что другая копия дошла до адресата. Однако я не получил никакого ответа на него и поэтому решил, что должен в любом случае сначала попасть в сам Мешхед.

Я предполагал, что наш отряд будет небольшим. Малочисленность позволяла быстро добыть нужное количество воды из глубоких колодцев в пустыне. Он должен был состоять из двух моих индийских солдат, моего слуги, Мандича, его жены и меня самого. Позже четыре русских офицера, услышавших о моих приготовлениях, спросили, нельзя ли им присоединиться ко мне. Я согласился с некоторыми колебаниями. Они были мужчинами, с оружием, что было немаловажно в случае какой-нибудь стычки, хотя, набирая такой большой отряд, я противоречил совету, полученному мною относительно путешествия по пустыне. Один из этих четверых был капитан Искандер[100]100
  Александр Николаевич Искандер (1887, Ташкент – 1957, Грасс, Франция) – князь, младший сын от морганатического брака Великого князя Николая Константиновича и Надежды Александровны Дрейер. (Примечание переводчика).


[Закрыть] – сын Великого князя Николая Константиновича[101]101
  Великий князь Николай Константинович Романов (1850, Санкт-Петербург – 1918, Ташкент) – первый ребенок великого князя Константина Николаевича, младшего брата будущего российского императора Александра II, внук Николая I. (Примечание переводчика).


[Закрыть]. Другой – мусульманин, русский офицер – Азизов. Он был туркменом из Хивы, награжденный Георгиевским крестом, за храбрость на войне. Он был адъютантом генерала Корнилова, и находился в комнате вместе с генералом, когда того убило снарядом. Он родился и рос в пустыне, также был вооружен, и я надеялся, будет нам полезен.

Позже я услышал, что наряду с другими беженцами он по прибытию в Индию был интернирован в Белгаоне. Позже он уехал в Сибирь, и человек с таким именем стал главарем банды в Монголии, совершавшей набеги в Китай, не знаю, то ли как грабители, мятежники или патриоты, но при этом я не уверен, что это был мой товарищ по путешествию.

Я сказал всем этим людям готовиться к отъезду, сохраняя все в максимальной тайне, и что предупрежу их о времени выступления только за час до начала выхода. Двум индийским сержантам я сказал, чтобы они попросили Куш Беги помочь мне приобрести хороших лошадей и амуницию и еще попросили его дать нам пять винтовок, по одной для каждого из нас, подчеркнув, что покупка их мною будет незаконной. Также мы хотели найти хорошего проводника. Ответ на послание был несколько обескураживающим. Эмир привязался к этим двум солдатам и отказался отпускать их. Он заявил, что индийская армия настолько многочисленная, что эти два человека не будут большой потерей для нее! Небольшая твердость, вкупе с продемонстрированным небольшим гневом преодолели это препятствие.

В конце концов я купил нужных животных. Покупка лошадей в Бухаре, а, по сути, во всей Средней Азии является занимательной церемонией. В специальные дни проводятся конские базары. Потенциальные покупатели проверяют животных под наблюдением многочисленной толпы зрителей. Две заинтересованные стороны затем садятся и, держа руки под длинными рукавами своих халатов, знаками делают и отвергают предложения. Слишком низкое предложение иногда выявляется криком муки продавца. Когда все согласовано, толпа наблюдавших за лицами этих двух актеров приветствует сделку криками и знаками восхищения… лошадь продана!

Учитывая обстоятельства, при которых эти два индийских сержанта прибыли в Бухару, я не думаю, что правительство Бухары действовало очень великодушно как в вопросе получения винтовок, так и относительно приобретения лошадей. Реальная цена покупки лошади не являлась проблемой, но сама по себе новость об этой покупке становилась известной всем. Вполне вероятно, что в Бухаре было множество людей, готовых за совсем небольшие деньги собирать такого рода информацию для передачи ее большевикам в Кагане, которые таким образом узнают, что я купил лошадей, а значит, собрался уезжать, и большевики будут (и на самом деле сделали это) подстерегать меня по дороге. Поскольку это было так, и я ничего здесь изменить не мог, то единственная вещь, которую я мог сделать – это держать в тайне свой маршрут и точную дату, и время своего отъезда. Наконец, после того, как бухарское правительство любезно дало мне необходимое разрешение, я купил необходимых животных по средней стоимости четыре тысячи рублей.

Также Куш Беги прислал три винтовки, не пять, как я просил.

Мы теперь должны были сделать и другого рода приготовления для долгого путешествия по пустыне. Были куплены седла, подпруга, ремни и прочая амуниция, и все тщательно проверено и подогнано. Бухарцы и русские прекрасно понимают, что требуется для поездки в пустыне, и моим большим плюсом было то, что я мог воспользоваться советом и опытом четырех российских офицеров, которые должны были ехать с нами. Мы подготовили большое количество сухарей. Это были очень жесткие сухари. Все, что могло разрушиться, во время долгого путешествия могло превратиться в порошок. Хлеб запекался особым образом. Он нарезался на кубики размером приблизительно два или три дюйма и снова запекался. В результате получался очень твердый сухарь, почти не крошащийся при долгой перевозке на лошади, но также и довольно несъедобный, пока он не размачивался в воде или чае. Мы также взяли чай, сахар и соль, но ничего больше, за исключением взятой мной тяжелой корзины замечательного изюма, купленного мною в Самарканде. Кроме того, у каждого из нас на седле был закреплен кожаный мешок с водой. В качестве постельных принадлежностей я купил два больших отрезка войлока. Один мы клали на землю, а другой использовали как накидку, под которой спали мы вшестером – господин и госпожа Мандич, два индийских сержанта, мой слуга Хайдер и я сам.

В Ташкенте я купил несколько прекрасных больших бухарских ковров и две маленькие, предназначенные для перевозки на верблюдах переметные сумки, сделанные из ковров туркменской работы, а также пару бухарских вышивок и две кашмирские шали. Большие ковры пришлось оставить в Ташкенте, но остальные вещи я захватил с собой, используя их в качестве постельных принадлежностей.

Во время нашего путешествия по пустыне я использовал эти вышивки в качестве одеял. Кашмирские шали были свернуты и сшиты в маленькую связку, чтобы получилась подушка, верблюжьи переметные сумки были подложены под седла. Все эти вещи благополучно добрались вместе со мной, хотя, конечно, они несколько поистрепались в результате такого с ними обращения. Я всегда спал на одном из крайних мест нашего большого куска войлока и пришел к выводу, что вышивки оказались весьма кстати при том сильном холоде, который мы испытывали.

Бухара – величайший рынок каракуля, где ведется его оптовая продажа. Я купил несколько каракулевых шкур, но в конце концов продал их снова, понимая, что перегруженная лошадь может стоить седоку жизни, и важно везти на ней только еду. Нам посоветовали носить туркменскую одежду. Это не было маскировкой в полном смысле, и мы носили нашу обычную одежду под серым шерстяным туркменским халатом, то есть верхней одеждой, и большую черную туркменскую шапку из овчины. Смысл этого заключался в том, что в пустыне издалека мы будем приняты за отряд туркмен. Сам я носил драгоценные вельветовые бриджи для верховой езды, так благородно сохраненные для меня мисс Хьюстон более чем за год до этого. Это делало мою поездку чрезвычайно комфортной.

Прежде чем покинуть Бухару, я купил несколько простых лекарств и, когда я это делал, в аптеку вошли два молодых человека, говоривших на языке панджаби, диалекте языка хиндустани, который я мог понять. Они, очевидно, были индийскими революционерами, хотя я не говорил с ними и не слышал ничего об их занятиях.

Наш план состоял в том, чтобы добраться до Бурдалыка[102]102
  Бурдалык – в описываемое время город, расположенный к югу от Бухары недалеко от реки, на правом берегу Амударьи, столица Бурдалыкского бекства Бухарского эмирата, в 127 верстах от Карши и в 145 верстах от Бухары. Ныне поселок в Лебапском велаяте (бывшая Чарджоуская область) Туркменистана. (Примечание переводчика).


[Закрыть] на Оксусе (Амударье) только на лошадях, перевезя заранее фураж на верблюдах и оставив его в определенных местах. В Бурдалыке мы намеревались купить верблюдов. Они замедлили бы скорость нашего передвижения, но, как нам сказали, это был единственный способ преодоления полосы пустыни и степей между реками Амударьей и Мургабом. Мне сказали, что колодцы там настолько глубокие, что веревка, необходимая, чтобы достать в них воды, весила двести фунтов, что невозможно было перевозить на лошади. По одной этой причине нам требовался верблюд. Полоса страны вдоль Мургаба контролировалась большевиками, и мы не могли рассчитывать получить там еду или какую-либо помощь для последующего перехода по пустыне на запад в направлении персидской границы.

Наконец мой маленький отряд из шестерых человек, включая госпожу Мандич, был полностью готов, за исключением нехватки винтовок, которых из необходимых пяти, вследствие подлости властей Бухары, у нас было только три. Кроме того, у меня было еще четыре российских офицера, каждый с винтовкой, которые самостоятельно запасались едой, лошадьми и т. д. Мы стремились отправиться в дорогу как можно скорее, прежде чем новости о наших приготовлениях и намерениях могли достигнуть большевиков. Перехватить группу в пустыне ничего не стоило. Большевикам достаточно было узнать наш маршрут, а потом послать небольшую группу, чтобы захватить колодец. Измученный жаждой отряд должен был получить воду для своих лошадей или умереть, и это был очень простой способ уничтожить или захватить нас.

За день или два до нашего выхода я испытал шок. Большой группе русских, но не только, также дали разрешение пойти в то же самое время и тем же самым маршрутом. Мне это вообще не понравилось. Мой отряд был малочисленным и компактным. Передвижение большого отряда было более затруднительным и занимало большое время, так как требовалось больше времени для добывания воды из колодцев. Однако я не мог этого избежать, и я не знал особенностей этого отряда до тех пор, пока мы не вышли в дорогу. Только тогда я узнал, что их было семеро, и все они без оружия.

Моим последним приготовлением было написание письма в Министерство иностранных дел, которое должно было быть послано в случае моей поимки, и устройства дел для помощи бедным румынским военнопленным. Я оставил деньги Гальперину, чтобы он их выдавал временами понемногу больным.

Глава XXII
В пустыне

17 декабря мы покинули нашу квартиру в женской больнице, где я так долго был гостем у Хайдер Ходжи Мирбадалева, и собрались вместе с моими двумя индийскими солдатами и русскими на даче в домике, в котором жил туркмен офицер Азизов. Здесь наша группа окончательно подготовилась к поездке.

Авал Нур, старший из двух индийских сержантов, сказал мне, что при прощании с Казначеем, на попечении которого он и Калби Мохаммад находились, он им подарил каждому по десять тысяч рублей, и что полмиллиона он передал мне через руководителя группы, присоединившейся к нам так неожиданно.

На следующий день, 18 декабря, фактически в день нашего отъезда, я послал Авал Нура к Казначею, чтобы поблагодарить за нагрудные патронташи, которые он прислал, и в то же время возвратить двадцать тысяч рублей со словами, что нашим солдатам хорошо платит наше правительство, и они не принимают деньги подобным образом. Я также передал, что, если сумма в полмиллиона действительно предназначается мне, то отказываюсь от нее по той же причине. Бухарские власти обошлись со мной очень плохо, и я не мог позволить им рассчитаться со мной путем такого денежного платежа. Вернувшись, Авал Нур сказал, что Казначей пришел в ярость и грозился отдать приказ задержать всю нашу экспедицию. Однако больше мы ничего об этом не слышали.

После моего прибытия в Мешхед я узнал, что Куш Беги не говорил о моем отъезде в течение восьми дней, и он был рассержен на Казначея за то, что он позволил мне уехать.

У моих двух сержантов в Бухаре завелось много друзей, и они были завалены подаренными халатами. Им пришлось их оставить. Кажется, здесь, в Бухаре, был такой обычай дарить эти халаты, сшитые из яркого бухарского шелка. Мне тоже подарили несколько, и я сумел выбрать один, который и носил поверх своей обычной одежды.

Теперь вся наша группа была в сборе. Всего нас было семнадцать всадников мужчин, одна женщина и три запасных лошади. Весь день накануне нашего отъезда лил дождь, и было очень неприятно, но в сумерках дождь прекратился. В тот момент, когда мы уже собрались выезжать, обнаружилось, что наш проводник забыл получить пароль. Мы тронулись в путь в восемь вечера, по грязной дороге, окликаемые по пути несколько раз часовыми. При выезде из города наша дорога пролегала вдоль подножья городской стены. Здесь, к несчастью, у нас потерялась запасная лошадь, загруженная провизией, что вызвало задержку на десять минут. В этот момент мы оказались прямо у стены Афганского консульства, поэтому необходимо было соблюдать строжайшую осторожность и тишину. Вскоре мы нашли и вернули пропавшую лошадь и продолжили наше путешествие, и через несколько миль подъехали к железной дороге, как раз в тот момент, когда проходил поезд на Ашхабад. Он замечательно смотрелся в темноте, когда всего в нескольких ярдах от нас промчался паровоз, пылающий искрами горящих в топке дров. К половине второго ночи, проехав восемнадцать верст, мы остановились на ночевку в кишлаке Хумун. Здесь мы немного поели и выпили чая, и провели свою первую ночь на открытом воздухе на войлочной подстилке и под войлочным тентом.

На следующее утро мы собрались в дорогу вскоре после восьми, и тогда впервые некоторые члены нашего отряда увидели друг друга при свете. Как я уже говорил, все мы были одеты как туркмены. Когда я объезжал наш отряд, меня на немецком языке приветствовал человек, которого я сразу не узнал под его туркменской шапкой. Я подъехал к нему и увидел, что это один из румынских сержантов, которого я несколько раз видел в Бухаре. Он был очень удивлен, узнав, кем я был на самом деле. Он и еще другой человек помогали русской группе с лошадьми.

Больше часа мы ехали среди полей и поселков, и вдруг неожиданно мы оказались в степи. Сделав в полдень привал, мы путешествовали до темноты, пока не начался дождь. К сожалению, вода в колодце около места нашего привала оказалась сильно соленой и была непригодной для питья. Тропа, по которой мы двигались, во время дождя в темноте была едва различима, и в конце концов мы ее потеряли. Это расстраивало наши планы, так как несколькими днями ранее мы завезли к колодцу на нашем пути корм для лошадей и еду для себя самих, и эти запасы играли важную роль в осуществлении плана нашей поездки. Когда стало совсем темно, вдалеке показался огонь, и я предположил, что это костер у колодца, у которого сложены наши припасы, и мы должны двигаться к нему. Мне казалось, он совсем близко – едва ли на расстоянии больше одной мили. Наш опытный проводник посмеялся надо мной и сказал, что костер находится за много верст от нас, и что у нас будут большие трудности при поездке в темноте. Я этому не поверил и пошел по направлению к огню, но, пройдя почти милю, ничуть не приблизился к нему, и я вернулся. Оказалось, как мы узнали следующим утром, он находился приблизительно в пяти милях от нас.

Проведя ужасно холодную и дождливую ночь на открытом воздухе, мы были рады спозаранку отправиться в путь лишь только чуть рассвело и стало видно тропу, которую мы обнаружили всего в нескольких ярдах от нас. Я понял, что поступил мудро, отдав команду остановиться, как только мы потеряли тропу, и мы не искали ее в темноте, а теперь нам не надо было напрасно тратить время и полдня искать потерянную тропу.

Менее чем через час мы подъехали к колодцу у Кушаба. Это название переводится как «сладкая вода», и оно было весьма верным. Мы отдыхали, ели и сушились на теплом солнышке. Вода в следующем колодце на нашем пути, как нас предупредили проводники, была слишком соленой для питья, поэтому мы здесь наполнили наши кожаные фляги водой. Соленость воды в этих колодцах время от времени меняется, и, исходя из моего ограниченного опыта, всегда в худшую сторону. Хотя говорят, соли, содержащиеся в воде, имеют лекарственный эффект. В этот день мы проехали приблизительно сорок верст или двадцать шесть миль. Мы ожидали найти посланный из Бухары заранее вперед по дороге фураж, но этого не произошло.

21 декабря мы вышли и, проехав шесть верст, добрались до колодца, у которого и был обнаружен наш фураж, доставленный туда по ошибке. Здесь мы остановились на отдых и покормили животных, а затем наш путь проходил по участку ровной пустынной местности, на котором водилось множество песчаных шотландских куропаток (рябок), носящих местное название болкурук. Ближе к сумеркам мы снова оказались среди возделываемых полей и оросительных каналов и вскоре прибыли в Бурдалык, где нас гостеприимно встретил и развлекал бухарский губернатор или по местному – бек. Он для нас приготовил целого барана. Огромная глиняная печь была заполнена дровами, когда они все выгорели, баран был целиком подвешен в печи.

Бек был очень симпатичным и любезным во всем по отношению к нам, но мы узнали, что было бы весьма неблагоразумно нарушить здесь закон. Среди прочих достопримечательностей города он показал мне местную «тюрьму», где заключенные сидели в ряд с надетой на одну ногу колодкой и с цепью на шее.

Бек увлекался соколиной охотой, и мне очень захотелось побывать на соколиной охоте с ним. Я сам держал соколов в Индии, и купил несколько птиц в Персии, и мне было бы интересно узнать, есть ли какие-нибудь отличия в методике охоты. Однако в последний момент я обнаружил, что все мои товарищи по путешествию также намеревались поехать со мной на эту охоту, и таким образом собиралась огромная толпа. Я же хотел избежать ненужной публичности. Если бы подобная история стала известна большевикам, то они могли бы подумать, что мы представляем собой очень важных персон, и предпринять какие-то специальные действия для нашего перехвата. Поэтому я призвал всех вернуться назад, а сокольники поехали одни и вернулись с парой фазанов.

Мы планировали дальше путешествовать на верблюдах, но бек сказал нам, что мы сможем проехать и на лошадях. Это было быстрее и проще и уменьшало риск перехвата. Поэтому я ухватился за эту мысль, и в развитие этой идеи купил еще несколько лошадей.

Теперь наша группа состояла из тридцати лошадей, девять из них были запасными и везли еду. Мы также взяли еще четырех проводников, доведя общую численность отряда до двадцати одного человека. Нам посоветовали взять еще несколько проводников по следующим причинам один человек может сбиться с дороги, а потом потерять голову, растеряться, двое или трое могут посовещаться и поступить в такой ситуации правильным образом. Кроме того, проводникам надо будет возвращаться, а одному путешествовать по пустыне или степи быть небезопасно.

Мы выехали из Бурдалыка 24 декабря и несколько миль ехали среди возделанных полей, среди которых попадались поселки и сельские дома. Все они были обнесены укреплениями, но башен, как на северо-западной границе Индии, здесь не было. Было похоже на то, что туркмены долины Оксуса находились в стадии перехода от кочевого к оседлому образу жизни. В поселках было множество юрт и хижин, построенных из камыша и глины, которые были точными копиями юрт, в которых эти люди родились, и в течение нескольких поколений рожали своих детей.

Бек считал нас своими гостями и принимал нас с величайшим гостеприимством; однако, когда мы уезжали, нам выставили небольшой счет в размере пяти тысяч рублей за наше развлечение! Тем не менее мы получили существенную помощь, необходимых проводников и еду для нашего дальнейшего путешествия, за все это я вполне готов был заплатить. Мне также хотелось подарить беку какой-нибудь личный подарок за все то, что он сделал для нас – без его реальной и существенной помощи мы никогда бы не смогли продолжить наше путешествие. Единственная вещь, которая была у меня про запас, это карманный барометр-анероид, на котором были выгравированы мои инициалы. Вероятно, этот барометр-анероид в конечном итоге нашел дорогу на Кабульский базар и породил слух, дошедший до меня со страницы лондонской газеты 16 февраля 1920 года

«Несколько месяцев назад в Индию из Кабула просочились обстоятельства одной истории. История заключается в том, что какой-то человек, прибывший из Ташкента, на базаре в Кабуле в разговорах распространялся о том, что это именно он помог Бейли бежать от большевиков, но позже в ссоре, возникшей между ними, он убил его и ограбил, завладев его имуществом, в том числе и часами с его инициалами F.M.B. на крышке. Эти часы, как утверждалось, продавались на базаре».

После падения Бухары бек Бурдалыка был убит, а его собственность, как можно предположить, была разграблена, и этот барометр-анероид нашел свою дорогу в Кабул, где решили, что это часы с моими инициалами.

За пару миль до Оксуса возделанные поля закончились, и мы ехали по заросшей камышом равнине, на которой гнездились дикие гуси и утки. Мы достигли берега Оксуса в послеобеденное время, что было слишком поздно, чтобы мы могли всей группой переправиться до наступления темноты. Новости

о нашем прибытии не могли попасть на другой берег реки, пока мы оставались на этом берегу и контролировали все лодки, и я подумал, что будет лучше переправиться на следующий день. Я надеялся, что слухи о нашем передвижении не успеют достичь ушей наших врагов. Спали мы на открытом воздухе, и пришли к мнению, что на берегу реки было очень холодно и ветрено.

Рождественским утром 1919 года нам потребовались три часа и сорок минут, чтобы переправиться всей компанией на большом пароме, сделав три ходки. Но тут у нас возникли трудности с новыми лошадьми, которые отказывались нести груз, и за час нашего путешествия по прибрежной речной равнине, заросшей высокой травой, мы проехали меньше мили. В Туркестане жеребцов не кастрируют, и они могут создать проблему – пронзительно ржать, и драться, если их оставить свободными на ночь. Поэтому их приходится на ночь крепко привязывать к кустам саксаула или к длинным колышкам, крепко вбитым в землю. В конце концов нам пришлось выбросить кое-что из багажа – что-то вроде чемодана или дорожной сумки, принадлежащей госпоже Мандич, которую мы до сих пор перевозили с некоторыми трудностями. Эта сумка была слишком велика и неуклюжа для этих полуобъезженных животных.

К этому моменту у нас уже был некоторый опыт путешествия по этим безводным степям, и я решил, что мы слишком много времени тратим впустую, располагаясь лагерем у колодцев. Например, мы могли добраться до какого-то колодца в три часа дня, но зато потом могли не успеть достичь следующего до наступления темноты, и таким образом терялось несколько драгоценных дневных часов светлого времени. Поэтому с этого момента мы стали игнорировать колодцы в качестве места привала, а рассматривали их только лишь как место водопоя. Когда мы подъезжали к колодцу, мы поили лошадей, а затем продолжали свой путь до наступления темноты и разбивали бивак в любом месте, где мы оказывались в тот момент. Иногда, конечно, если везло, то и у колодца. После Оксуса у нас было несколько дней путешествия без особых происшествий.