Текст книги "Миссия в Ташкент"

Я вернулся со своего курьезного чаепития в Генеральное консульство. Тут я был чрезвычайно рад распрощаться со своей советской одеждой, когда Фоул снабдил меня форменной британской одеждой. Позже, вечером, мне сказали, что меня хочет видеть какая-то дама. Я подумал, что не знаю ни одной дамы в Мешхеде. Ей показали меня, и оказалось, что это была, находящаяся в ярости, госпожа Балчиш с ребенком. Увидев меня в британской военной форме, она была поражена, но достаточно быстро взяла себя в руки, чтобы высказаться в мой адрес потоком довольно крепкой брани. Я ей сказал, что поскольку я с ней не ссорился, то сделаю все возможное, чтобы помочь ей. Нужны ли ей деньги или, возможно, лекарства для ребенка? «Я ничего у вас не возьму», – закричала она и возмущенная выбежала из комнаты.

На следующее утро она пришла снова, но на этот раз более спокойная. «Я ненавижу вас за то, что вы сделали», – сказала она «Но мне нужны деньги, чтобы на что-то жить». Я дал ей немного. Она спросила о своем муже. Я сказал, что ничего не могу сказать о нем; это надо было выяснять не у меня. Я не мог сдержаться и добавил, что, по-видимому, русская секретная служба была не самая эффективная в мире.

Балчиша не расстреляли, чего он, безусловно, заслуживал, и я услышал, что впоследствии он служил в Дунайском пароходстве, где у него, вне всякого сомнения, были блестящие возможности служить связующим звеном между Веной и русскими портами на Черном море. Возможно, он перешел к более нормальному образу жизни. Я никогда не интересовался его настоящим именем, но знаю, что имя Балчиш было фальшивым.

С Мандичами я покинул Мешхед на машине 27 января. Проехав через Турбат-и-Хайдри и Бирджант, я прибыл в Шуш вечером 31-го. Здесь я встретил старого друга сэра Бэзила Голда, нашего консула в Систане. Вместе с ним я отправился в Систан и провел там несколько часов, а потом вернулся на главную дорогу. Путешествовать через пустыню в январе очень холодно, во многих местах лежал снег. 3 февраля мы прибыли в Дуздаб – индийский пограничный городок и железнодорожная станция, и сели в поезд до Кветты и Сиби. 9 февраля 1920 года я прибыл в Дели.

Моя жизнь в Советском Туркестане завершилась. Я не видел причин, по которым нельзя было бы забыть любые обиды, особенно по прошествии стольких лет. У меня появилось много друзей в Ташкенте, некоторые из которых понятия не имели, кто я был на самом деле, другие делали все и помогали мне, несмотря на огромный риск, которому они себя подвергали. Самые важные из них, из тех, кто оставался в Ташкенте, сейчас уже умерли.

Через десять лет после описываемых здесь событий я оказался в Пекине, где я встретил хорошо известного белого русского, генерала Хорвата[117]117
  Дмитрий Леонидович Хорват (185 8—1937) – генерал-лейтенант, инженер-путеец. После Февральской революции 1917 года – Комиссар Временного правительства на КВЖД (1917). С июля по ноябрь 1918 года – Временный Правитель в полосе отчуждения на КВЖД. Передал свои полномочия Временному Сибирскому правительству. Являлся одним из авторитетных лидеров Белого движения на Дальнем Востоке. (Примечание переводчика).


[Закрыть], который в июле 1918 года короткое время был президентом республики в Сибири. Он что-то слышал о моих делах в Туркестане, и я спросил его в связи с обстоятельствами одного важного дела, требовавшего моего срочного присутствия в Англии, мог бы я по прошествии стольких лет проехать через Россию. Он сказал, что, по его мнению, мне дадут визу, но я никогда не попаду домой!

Спустя несколько лет я встретился с русским послом в Лондоне М. Майским[118]118
  Иван Михайлович Майский (настоящие имя и фамилия Ян
  Ляховёцкий; 1884–1975) – советский дипломат, историк и публицист, академик АН СССР. В 1932–1943 годах чрезвычайный и полномочный посол СССР в Великобритании. В 1943–1946 годах заместитель наркома иностранных дел СССР, участвовал в Ялтинской конференции. В феврале 1953 года был арестован и обвинен по ст. 58 УК РСФСР. Был освобожден в 1955 году и восстановлен в партии, в 1960 году реабилитирован. (Примечание переводчика).


[Закрыть]. Я рассказал ему, что сказал генерал Хорват и спросил его мнение на этот счет. «Если вы хотите вернуться в Советскую Россию, то я должен буду взглянуть на ваше досье», – ответил он. Я заверил его, что это был просто вопрос, и он был чисто академический!

Приложение 1
Послесловие от автора

Господин и госпожа Мандичи были отправлены домой в Сараево. Я получил несколько писем от них с настоятельными приглашениями посетить их.

Многим из моих друзей в Ташкенте, в конечном счете, удалось убежать из страны, и я смог помочь некоторым из них.

Мой большой друг Тредуэл, Генеральный консул Соединенных Штатов, занимал затем в разное время различные должности, одна из которых называлась Инспектирующий Генеральный консул по Азии и Африке. В ходе своей работы, спустя несколько лет после того, как мы расстались с ним в сумерках на ташкентской улице, он навестил меня в Сиккиме на индийско-тибетской границе. Я снова встретился с ним в Гонконге, был на его свадьбе в Токио, и последний раз я виделся с ним в Нью-Йорке в 1943 году.

Андреев, чей дом был, возможно, моим основным убежищем в Ташкенте, сбежал в Багдад, где в течение небольшого времени работал инженером. Позже он переехал в Индию, где получил небольшую должность на железной дороге, на которой он прослужил в течение приблизительно десяти лет, получая неплохое продвижение по службе. Он навестил меня в нашем доме в Сиккиме вместе с австрийским лейтенантом, бывшим военнопленным, который помогал мне в Ташкенте, и который женился на его сестре, после нескольких лет занятия фермерством во Франции. Сейчас он живет в Англии. Петров некоторое время работал в Бомбее, а затем решил вернуться в Туркестан, но был проинформирован советским консулом в Вене, что инженеры, обучавшиеся в империалистических традициях, а особенно «закаленные» длительным пребыванием в капиталистических странах, в СССР не нужны! Тогда он поехал в Чили, и несколько лет я вел с ним постоянную переписку. Я был в Сантьяго в 1943 году и приложил максимум усилий, чтобы разыскать его. Единственный адрес, бывший у меня, был номер его почтового ящика. Этого оказалось недостаточно, и все его следы потерялись.

Мисс Хьюстон, в конечном счете, удалось замечательным образом, требовавшим немалого мужества, выбраться тоже из страны. Поскольку частное обучение было запрещено, она была вынуждена пойти преподавать в советское военное училище. Таким образом, она стала советской служащей и смогла получить перевод в учебное отделение в Ашхабаде, на советско-персидской границе. Это было только первым шагом, так как еще необходимо было получить различные бумаги, столь любимые большевистским бюрократическим аппаратом, прежде чем можно было получить последний документ – железнодорожный билет или мандат на поезд. В конце концов, даже его она получила. Затем она должна была ждать десять дней поезда. В нашей стране железнодорожная поездка очень простое дело, и это – одно из благ относительной свободы от бюрократии, которым мы наслаждаемся.

Мисс Хьюстон намеревалась сбежать из Ашхабада в Персию. К счастью, она была предупреждена другом, что большевистские власти знают о ее намерении и отдали приказ снять ее с поезда, когда он будет проезжать Самарканд. Ей удалось сорвать намерения властей с помощью друзей, работавших на железной дороге, которые посадили ее на идущий на несколько дней раньше специальный поезд, на котором группа инженеров ехала в Ашхабад. По прибытию туда она сразу же спряталась и связалась с одним персом, который за большую сумму в двести сорок тысяч рублей согласился переправить ее с проводниками через горы в Персию. Со своим проводником верхом на маленькой лошади без седла она пробиралась по горам с вечера пятницы до ночи понедельника. Две ночи она ночевала на открытом воздухе, а через три дня своего путешествия они добрались до пещеры контрабандистов среди утесов высоко в горах. Здесь проводник, которому была заплачена баснословная сумма за его работу, бросил ее, забрав с собой лошадь и рюкзак с ее немногим имуществом, которое она смогла захватить с собой, выбираясь из Туркестана. Казалось, положение ее было ужасным – она была брошена одна в самом сердце гор.

Однако удача не изменила ей, и появившаяся группа из пятнадцати энергичных контрабандистов, в конце концов, согласилась провести ее в Персию, предварительно проверив ее умение в верховой езде. Дорога была ужасно плохой, и их путь не улучшила разыгравшаяся снежная буря. В полдень они остановились разжечь костер, чтобы согреться, и ее угостили грязным куском хлеба, который один из ее новых малокультурных друзей вытащил из узелка, спрятанного за не слишком чистым поясным платком. Этот кусок хлеба и ледяная сосулька, которую она пососала, чтобы утолить жажду, и составили весь ее обед.

Сами контрабандисты есть не могли, так как они держали мусульманский пост. Наконец уже в сумерках в понедельник они вдалеке увидели огни персидского таможенного поста Джиристан. «Вам туда, – сказали они, – там конец вашего путешествия». Она сказала, что одному из них надо пойти с ней, чтобы она могла отдать ему обещанную награду. Положение было по меньшей мере трудным и щекотливым, поскольку во всех странах контрабандисты и таможенники – враги! Однако она пообещала одному из них гарантию безопасности, и он поверил ее словам и, поддавшись ее обаянию, пошел с ней. Ее приветствовал франкоговорящий персидский таможенный офицер, однако и он и его сотрудники были напуганы, увидев, что ее сопровождает известный контрабандист, которого они пытались поймать в течение многих лет. Она сумела разрядить атмосферу страха и недоверия, и, в конце концов, ее друг-контрабандист присоединился к их трапезе, получил обещанную награду и отбыл назад целым и невредимым. Война между контрабандистами и таможней была прервана, благодаря ей, на время тех нескольких часов, чтобы на следующее утро возобновиться снова.

Из Джиристана мисс Хьюстон смогла связаться с британской миссией в Мешхеде, куда она, в конечном счете, и прибыла.

Было множество людей, с которыми я был связан каким-то любопытным образом, но с которыми я так никогда и не встретился. Я часто задаюсь вопросом, что произошло с ними. Попал ли Чука, чей паспорт я использовал в течение какого-то времени, благополучно назад в Румынию? Где сейчас Кекеши, венгерский повар, чьи документы я использовал довольно долгое время? Что случилось с Лазарем – румынским извозчиком?

Любопытное продолжение событий, изложенных выше, появилось в 1934 году в романе Бруно Ясенского[119]119
  Бру́но Ясе́нский (польск. Bruno Jasienski, наст, имя и фамилия Виктор Яковлевич Зйсман, польск. Wiktor Zysman), (1901–1938) – польский и русский советский писатель, поэт, драматург. Писал на русском, польском и французском языках. В 1925 году эмигрировал во Францию, жил в Париже, откуда был выслан за свои публикации и коммунистическую пропаганду. Был членом Французской коммунистической партии. В 1929 году переехал жить в СССР. Член правления Союза писателей СССР (с 1934 года). Жил в Москве. Летом 1937 года был исключен из Союза писателей «за контрреволюционную деятельность». Расстрелян в 1938 году. Реабилитирован посмертно в 1956 году. Дата и причины его смерти в 1950-1980-е годы фальсифицировалась (утверждалось, что он якобы умер в ссылке в 1941 году). (Примечание переводчика).


[Закрыть] на русском языке под названием «Человек меняет кожу». Его автор поляк, бывший когда-то редактором коммунистической газеты во Львове. Он занимался коммунистической деятельностью во Франции, был выслан, и, не получив убежище в Бельгии и Германии, приехал в Россию. Он посетил Туркестан в 1930 году, где он собирал материалы для своего романа.

В романе рассказывалась история американского инженера Мюррея, который работал в Туркестане на советское правительство. Обнаружилось, что он был «империалистическим» агентом и на самом деле мешал работе и занимался обструкцией, вместо того чтобы помогать. Фактически он был типичным «империалистическим саботажником». Комната Мюррея была обыскана в его отсутствие, и в фальшивом днище его дорожного сундука была обнаружена старая карта Ташкента с нанесенными в определенных местах крестами на Самаркандской и Московских улицах. Выяснилось, что это соответствует расположениям отеля «Регина» и дома Гелодо – дом 44 по Московской улице, в которых останавливался полковник Бейли.

Автор потом начинает расследовать деятельность полковника Бейли и майора Блекера. Он приводит цитаты из книги полковника Этертона «В сердце Азии». Случайно он обнаруживает, что когда мы уезжали в Ташкент из Кашгара, служащий Кашгарского отделения Русско-азиатского банка написал письмо большевистскому правительству с предостережением относительно нас. Мы знали, что этот человек сигнализировал в Ташкент о некоторых русских в Кашгаре, но это был первый случай, когда мы узнали, что он был советским агентом, сообщавшим и другие новости из Кашгара.

Автор удивлен «наглостью» моего требования разрешить послать шифрованную телеграмму в то время, когда наши войска оккупировали Архангельск и Мурманск и вели боевые действия в Транскаспии! Этот запрос, как он сообщает, был поддержан комиссаром по иностранным делам. Левые эсеры обвиняются в желании сотрудничать с агентами «английского империализма», а позже эти же силы обвиняются в освобождении меня из-под ареста, что таким образом и позволило мне скрыться. Так у моего друга Дамагацкош (левого эсера) появились серьезные проблемы во взаимоотношениях со своими большевистскими начальниками из-за сравнительной мягкости во взаимоотношениях со мной.

Автор, очевидно, имел доступ к документам различных правительственных ведомств того времени и вплел несколько фактов из ташкентских правительственных архивов в свою повесть. Вернемся к его рассказу, он утверждает, что фотография Бейли, найденная среди документов отчетов, во многих отношениях похожа на Мюррея. Более того, Бейли был левша, факт, который он скрывал, но он выдал себя в этом отношении, когда брился! Еще, агент, который часто следил за Бейли на улице, вспоминает, что Бейли, когда он прогуливался с дамой, не шел, «как все мужчины», слева от дамы, а всегда на противоположной стороне тротуара. Обнаружилось, что у Мюррея были точно такие же особенности. Казалось вполне естественным для британской секретной службы послать опять в страну человека, знавшего страну, чтобы организовать там аварии и саботаж. Этот роман сопровождался открытым письмом «полковнику Ф.М. Бейли» цинично-развязного характера.

Конец Бухары был печален. Партия Младобухарцев[120]120
  Младобухарцы – участники буржуазно-демократического национального движения, возникшего на территории Бухарского ханства в начале XX века на базе движения джадидов. Позднее организация Младобухарцев распалась в январе 1920 часть Младобухарцев организовала в Ташкенте «Туркестанское центральное бюро младобухарцев-революционеров» во главе с Ф. Ходжаевым. Программа левых Младобухарцев предусматривала свержение власти эмира и установление советской республики в Бухаре. Впоследствии представители левого крыла Младобухарцев влились в коммунистическую партию и вошли в состав правительства Бухарской Народной Советской Республики. Другая часть младобухарцев выступила против советской власти и примкнула к басмаческому движению. (Примечание переводчика).


[Закрыть] попыталась захватить власть в первые годы революции, но они выступили слишком поспешно. Они насчитывали в своих рядах только триста человек.

Весной 1918 года Колесов, с которым я общался в качестве главы Туркестанской республики, возглавил армию, направившуюся в Бухару, чтобы помочь партии Младобухарцев[121]121
  Так называемый «Колесовский поход». (Примечание переводчика).


[Закрыть]. 1 марта он послал ультимативное требование принять в течение двадцати четырех часов программные требования Младобухарцев и предоставить конституцию под руководством этой партии. В ответ эмир выпустил двусмысленный манифест, и Колесов послал в Бухару комиссию, чтобы настоять на полном принятии требований. Затем в Кагане вспыхнули вооруженные столкновения, быстро распространившиеся на город Бухару, где все посланцы Колесова и почти все сторонники Младобухарцев были убиты.

Во время беспорядков, случившихся тогда, европейские русские, которые жили на территории Бухарского ханства, главным образом связанные с железной дорогой и жившие около нее, были вырезаны жесточайшим образом. Большевистский лидер получил неверные сведения об истинной силе и влиянии партии Младобухарцев[122]122
  По воспоминаниям русского чиновника С. В. Чиркина, прослужившего двадцать лет в Туркестане, партия Младобухарцев не была многочисленной и вряд ли насчитывала более 200 человек, в среде которых было немало сомнительных элементов – людей без определенных занятий, искавших легких способов существования под покровом политической работы. По воспоминаниям же одного из лидеров движения Файзуллы Ходжаева, напротив, ряды сторонников Младобухарцев было многочисленными и включали в себя широкие слои бухарского общества, недовольные произволом эмира. (Примечание переводчика).


[Закрыть], и ему, в конечном счете пришлось отступить и подписать мирное соглашение в марте 1918 года. Тогда большевики оставили Бухару в покое на несколько лет.

Правительство Бухары, как я мог лично наблюдать, было безнадежно старомодным, и большевики легко могли вести там свою работу с помощью, как сейчас говорят, «пятой колонны». В конце концов большевики пошли на насильственное свержение власти эмира. При поддержке самолетов, бронеавтомобилей и бронепоездов город был захвачен вооруженными силами большевиков под командованием товарища Фрунзе в сентябре 1920 года. Три груженных золотом и драгоценными камнями вагона было вывезено из бухарского Казначейства.

Вся западная Бухара, включая Бурдалык, где я переправлялся через Оксус, в это время была захвачена, но сам эмир продолжал еще в течение нескольких месяцев вести неравную борьбу в восточных районах своей страны.

После потери города Бухары эмир перебрался в город Гиждуван в сорока верстах на северо-восток от Бухары; затем он перемещался в окрестностях Карши и Гузара, где он был разбит при столкновении с большевиками, после чего продолжил свое бегство в направлении Байсана и Гиссара. Из Гиссара эмир направил письма Вице-королю Индии, но эти письма так к нему и не пришли. Там положение у него было очень опасным, и поэтому он отправился на юг в Курган-Тюбе. В Кала-и-Вамар на Оксусе все еще был бухарский губернатор. Эмир хотел добраться до этого места, а затем направить свой путь в Гилгит и Индию, но большевики послали силы с Памира в Хорог (к югу от Кала-и-Вамара), чтобы отрезать ему дорогу. Помимо большевистских сил ему препятствовал глубокий снег, который был почти непроходимым.

Когда он понял, что дорога на Гилгит ему перерезана, то он должен был направиться в Ханабад в Афганистане, переправившись через Оксус выше расположения парома Сераи. В феврале 1921 года эмир оставил Ханабад ради Кабула, куда он прибыл в мае. Афганцы обращались с ним, как с заключенным, и подвергали цензуре все его письма, но позволяли ему ежемесячно тратить определенную сумму денег на текущие расходы. Однако вооруженную борьбу с большевиками продолжили басмачи, к которым присоединились остатки сил эмира.

В эту сложившуюся ситуацию вмешался Энвер Паша со своими пантюркистскими идеями. Турки первоначально пришли из Центральной Азии, и тюркские языки, на которых говорят по всей Центральной Азии, очень похожи на турецкий язык самой Турции. Но турецкий язык сам воспринял ряд слов из персидского, арабского и других языков, и пантюркисты заменили их чисто турецкими словами. Это было сделано в расчете на связи, столь надолго прерванные, между турками в Малой Азии и их двоюродными братьями в Средней Азии. Эта связь усиливалась тем фактом, что султан Турции обычно воспринимался как халиф и глава мусульманской религии. Энвер женился на племяннице султана, но скорее в политических целях, и представлялся зятем халифа. Целью Энвер Паши было создание турецкой империи в Средней Азии, которая позже бы воссоединилась с Турецкой империей в Анатолии и Европе. Победа басмачей над большевиками казалось, могла дать им шанс и создать предпосылки для воплощения его идей в жизнь.

Это движение неизбежно становилось панисламским, что приводило к разногласиям и ослаблению его в некотором отношении. Можно предположить, что Персия и Афганистан объединились для противодействия пантюркизму.

Проблема состояла в том, что на самом деле никому Энвер Паша в тот момент был не нужен. Все мечтали сесть и любыми способами прекратить войну. Как российское правительство в Москве, так и турецкое правительство дали ему понять, что не хотят иметь с ним ничего общего. Он надеялся получить более теплый прием в Афганистане, но на пути туда со своими семьюдесятью сторонниками он был захвачен бухарцами, только что захватившими город Душанбе. Этот город теперь столица Таджикистана и его название было изменено на Сталинабад[123]123
  Город Душанбе назывался Сталинабад ом в период с 1929 по 1961 год. (Примечание переводчика).


[Закрыть].

Он был задержан, но пользовался значительной локальной свободой и помог бухарской армии советами относительно стратегии борьбы против большевиков; бухарцы, однако, не доверяли ему полностью.

Энвер задержался в Средней Азии всего лишь на год, когда 4 августа 1922 года он был убит около селения Бальджуан в Восточной Бухаре. Его мантия упала на плечи Сами Бея, но мечта о создании огромной турецкой империи в Средней Азии растаяла с его смертью, а сам Сами Бей сложил оружие в июле 1923 года и ушел в Афганистан.

Бухарская армия, номинально состоявшая из пятидесяти тысяч человек, наполовину состояла из нукеров – своего рода ополченцев, которые были вооружены, но жили в собственных домах и могли быть призваны в любое время по мере необходимости. Другая половина была регулярными солдатами, жившими в казармах и всегда находившимися на военной службе. Наиболее лучше экипированными и подготовленными подразделениями бухарской армии были части, численностью около двадцати тысяч, кавалеристов и пехотинцев, которыми командовали турецкие офицеры, сбежавшие из российских лагерей для военнопленных в Сибири и Туркестане. Часть рядового состава этих подразделений также были бывшими турецкими военнопленными. Они очень храбро сражались, но были разнесены в пух и прах в сражениях с большевиками в 1920 году.

После того как эмир Бухары сбежал, большевики заключили соглашение с новым бухарским правительством, гарантируя независимость. Они также подписали договор с Афганистаном 28 февраля 1921 года, в статье VIII которого, они гарантировали независимость Бухары и Хивы. Несмотря на это, они в 1923 году выслали назад афганского министра из Бухары, упраздняя таким образом последний клочок независимости, и Бухара становилось частью Советской России.

В 1917 году, во время революции Керенского, эмир забрал сто пятьдесят миллионов рублей (приблизительно пятнадцать миллионов фунтов стерлингов) и разослал их в различные банки в Лондоне и Париже. Я полагаю, что ценные бумаги, связанные с этой крупной суммой, попадали в руки большевиков.

У эмира в Европе и Америке была также большая партия каракулевых шкур общей стоимостью приблизительно сто двадцать тысяч фунтов, но возникли трудности с установлением собственника. Его агент обманул его, и стал утверждать, что эти шкуры являются собственностью правительства Бухары, и что его долг заботиться о них или вырученных за них деньгах до тех пор, пока не станет ясно, что в Бухаре у власти находится постоянное правительство. В конце концов было вынесено половинчатое судебное решение, по которому эмир получил половину затребованной им суммы – человек, который обманул его, получил другую половину. Позже корреспондент написал мне, что этот человек боялся возвращаться в свой дом в Бухаре и поехал в Мекку, чтобы «замаливать свои грехи».

В 1922 году, когда я был политическим чиновником в Сиккиме, эмир Бухары послал моего старого друга и гостеприимного хозяина, Хайдер Ходжу, навестить меня. Его компаньоном был Хаджи Бурхан, типичный ограниченный бухарский чиновник. Население Сиккима является полностью индуистским или буддистским, и этот фанатичный ортодоксальный мусульманин не мог скрыть своего отвращения при виде такого огромного количества «идолопоклонников». Я уверен, что все увиденное им – капающий бамбуковый лес, каждое дерево, украшенное папоротником, орхидеей или побегом, вызывало у него отвращение – все, столь отличающееся от пустынь и оазисов его потерянной Бухары. Он выглядел очень неуместно в своей красивой бухарской одежде в этом чуждом окружении. Хайдер Ходжа жил долго в Европе, носил европейскую одежду и выглядел более либеральным.

В августе 1920 года Хайдер Ходжа и его сын Искандер вынуждены были улететь из Бухары в Афганистан. Они путешествовали с группой беженцев, включавшей немецких и австрийских военнопленных, и, в конце концов, прибыли в Пешавар. Когда их группа прибыла в Кибер, Хайдер Ходжа предъявил секретное письмо, оставленное ему когда-то мною на всякий случай, нашему политическому агенту полковнику (теперь уже сэру Френсису) Хэмфри, который принял его и помог ему на его пути.

Хотя Хайдер Ходжа оказался без гроша в кармане, он заявил о наличии у него прав на треть партии каракуля, продаваемого в Европе. Он рассказал мне о судьбе двух других владельцев этой партии каракуля, один из них был расстрелян большевиками во время «Январских событий 1919 года» в Ташкенте, другой «исчез», и, как можно было предположить, также погиб. У самого Хайдер Ходжы Мирбадалева не было никаких доказательств, кроме голословных утверждений, что он имеет права на треть этой партии каракуля. Эти шкуры, являющиеся скоропортящимся товаром, были проданы по решению судов в Лондоне и принесли доход приблизительно около двенадцати тысяч фунтов. Я постарался, чтобы Хайдер Ходжа попал в Лондон, чтобы он мог здесь предъявить права на свою долю. Но у него ничего не получилось.

В Лондоне Хайдер Ходжа сводил меня в интересное место в городе. Здесь я нашел кусочек Бухары, где торговцы каракулем, одетые в свою национальную одежду, занимаются своим бизнесом!

Одно из дел, в котором Хайдер Ходжа действительно разбирался, было каракуль, и ему удалось открыть очень выгодное дело в Пешаваре по покупке каракулевых шкур из Бухары и продаже их в Европе и Америке. Однако это дело провалилось, и он умер несколько лет назад при стесненных обстоятельствах в Мешхеде.

От него я узнал, что моих знакомых по Бухаре – Тысячникова, Адамовича и Гальперина большевики забрали в Ташкент и расстреляли.

Во всех моих поездках по Ташкенту и за его пределами я никогда не носил с собой бумаг, могущих идентифицировать меня. Я оставлял такие вещи у людей, бывших вне подозрения, и просил подержать их у себя до тех пор, когда я смогу снова прийти за ними. Таким образом, я потерял несколько интересных отчетов. В частности, записи, на основе которых была написана эта книга, уничтожались несколько раз. Сначала, когда я оставил их у друзей в Ташкенте при моем отъезде из Ташкента в октябре 1918 года. Снова, когда я оставил их у Эдвардса в Юсупхане в январе 1919 года, потом, в третий раз, когда я сам все уничтожил, покидая дом Ивана в Троицком в январе 1919 года, и по крайней мере еще один раз позже. Каждый раз, когда я знал, что мои бумаги уничтожены, я восстанавливал свои заметки по памяти. Без сомнения, иногда мои друзья были излишне осторожны, но в те ужасные времена выжили только те, кто проявлял «излишнюю предосторожность». Обыскивая дом, первую вещь, которую делала ЧК, это был осмотр печи. Наличие следов недавно сожженной бумаги было достаточным основанием для вынесения смертного приговора, поэтому держать компрометирующие бумаги было смертельно опасно в случае обыска или его неизбежной угрозы.

Однако, покидая Бухару, я все свои вещи нес в маленьком рюкзаке. Все имена были тщательно зашифрованы, но все же сохранялась вероятность, что эти бумаги могли дать информацию большевикам, в случае их обнаружения. Мой план состоял в том, что, если нам придется в пустыне вступить в вооруженное столкновение, я мог бы их спрятать где-нибудь в нескольких ярдах от этого места так, чтобы, если я буду убит, был бы шанс, что они не будут найдены. При пересечении рек я набивал рюкзак камнями на случай разного рода непредвиденных происшествий.

Имена всех людей, помогавших мне, зашифрованы. Это было желанием большинства тех, кого я мог об этом спросить. Эти имена взяты наугад из Библии.

КАРТЫ МАРШРУТОВ АВТОРА

Карта с указанием маршрута автора по Туркестану от Сринагара до Мешхеда