Текст книги "Гибель «Русалки»"

– Что это? – выдавил из себя Гай. – Что произошло?

– Судно, на котором их везли, перехватил крейсер, – ухмыльнулся старый моряк. – Пришлось от них избавиться. Эти джонни булли[43]43
  Насмешливое прозвище англичан.


[Закрыть], они могут признать тебя виновным только тогда, когда найдут на борту ниггеров…

Гай стоял не в силах отвести взгляд.

– Ну как, парень, все еще думаешь, что сможешь стать работорговцем? – насмешливо спросил морской волк.

Гай повернулся и взглянул на него, когда же наконец заговорил, голос его был холоден как лед, когда он вскрывается весной в горных озерах.

– Да, – сказал он. – Уверен, что смогу.

Так началась для него Африка.

Глава 12

Они плыли вверх по реке сквозь густые, дышащие испарениями заросли. На ветвях деревьев, нависших над Понго, покачивались конусообразные гнезда ткачиков, причем птицы выбирали те ветки, которые были слишком гибкими для того, чтобы обезьяны и змеи могли добраться до драгоценных яиц. Обезьяны тараторили, прыгая по вершинам деревьев, время от времени останавливались поискать паразитов друг у друга, а затем неслись дальше, вспугивая стаи разноцветных птичек.

Река золотом блестела на солнце. Гай заметил в воде множество полузатонувших бревен. Но в этот момент матрос на корме швырнул за борт какой-то мусор, и «бревна» тут же ожили и превратились в злобные существа, с невероятной скоростью ринувшиеся за добычей.

– Крокодилы! – вскрикнул Гай, и старый морской волк, по какой-то непонятной причине взявший на себя задачу завершить его образование, расхохотался:

– Они самые, – произнес он сквозь смех, – и заметь, парень: там, где загоны для рабов, там и крокодилы. Эти уродины, похоже, знают, где можно поживиться.

Гай повернулся к старому моряку.

– Из того, что ты мне говоришь, – сказал он, – я никак не могу взять в толк, какую прибыль можно извлечь из работорговли, ведь все, похоже, только и делают, что убивают ниггеров целыми партиями…

– Нет, парень, ты неправильно понял мои слова, – серьезно сказал моряк. – Единственное, что я пытался тебе растолковать: эта жизнь сурова, и таким, как ты, лучше кончать с ней как можно быстрее. Ты производишь впечатление ученого человека и джентльмена. Мне доводилось видеть таких и раньше. Вначале-то они бодры и здоровы, а через несколько лет Африка губит их. Они подхватывают лихорадку и малярию, и им приходится накачивать себя ромом, чтобы как-то унять болезнь. Они живут с черными девками, которые своей ненасытностью доводят их до слабоумия и кормят всякой дрянью, состряпанной колдуном. Потом, когда они превращаются в трясущиеся развалины и больше не могут доставить удовольствие женщине, доза яда из дерева сэсси – и корм для крокодилов готов…

– И все же, – сказал Гай, упорно возвращаясь к исходной точке разговора, – как все-таки насчет ниггеров, что плыли утром по реке? Я никак не могу понять, какой можно получить доход, если так много их умирает?

– Доход, – мрачно произнес старик. – Да, пожалуй, из тебя выйдет работорговец. Будь уверен, парень, доход никуда не денется. Во-первых, капитан страхует свой груз в морских страховых компаниях на случай его утраты, поэтому несколько мертвых негритосов ничего не значат. Во-вторых, черный, который обходится нам долларов в двадцать-сорок, приносит от трех до пяти сотен долларов на Кубе. И пусть даже половина нашего груза перемрет – мы не будем внакладе. Уж конечно, мы делаем все, что в наших силах, чтобы доставить нашу черную слоновую кость по назначению не просто живыми, а так, чтобы они были здоровыми и упитанными. Само собой разумеется, парень. За мертвого негра денег не получишь…

– Но ведь их там было больше сорока, – сказал Гай.

– Несчастный случай. Скорее всего, крейсер болтался в устье Понго и укрылся, чтобы подловить невольничье судно. Дурак капитан перепугался и избавился от груза. Судя по тому, что плыло не больше пятидесяти мертвецов, это было маленькое судно. Из числа любительских. У настоящих капитанов побольше мужества. Никогда не слышал, чтобы профессиональный работорговец намеренно убил бы рабов, если они не взбунтовались, конечно. Но почти всегда происходят какие-нибудь несчастные случаи, приводящие к смерти. Помню, однажды вышли в море из Байи на португальском судне, заполнив бочонки соленой водой как балластом, собираясь сменить ее на пресную, перед тем как взять на борт рабов. Я пополнил запасы воды для экипажа, но чертов пьяница капитан забыл отдать приказ насчет воды для ниггеров. Им ведь на большинстве судов дают воду всего два раза в день, утром и вечером, поэтому лишь через двенадцать часов после отплытия от берегов Африки обнаружили, что взяли пресную воду только для команды. А капитан пьян, как всегда. Так и не смогли убедить его повернуть назад. Он свел наш рацион воды почти на нет, только бы черные выжили. И вот, когда мы прошли половину пути и было уже все равно, продолжать идти вперед или возвращаться, боцман нечаянно проговорился, что, по его расчетам, вода кончится за десять дней до того, как мы увидим землю…

– И что же дальше?

– Мы подняли мятеж. Даже офицеры присоединились к нам. Капитана в горячке убили и после этого совсем перестали давать воду черным. И все равно целых два дня жили без воды, пока не увидели Рио…

– А что же негры? – спросил Гай.

– Чистый убыток. Мы плыли еще двадцать пять дней после того, как подняли мятеж. Но такое редко случается. Чаще всего мы теряем ниггеров, когда приходится задраивать люки перед бурей или когда нас преследуют, – тогда они задыхаются или убивают друг друга, борясь за место у люков. Очень редко бывает, что врач или с пьяных глаз, или по невнимательности пропускает на борт ниггера, больного оспой. Если это обнаруживается вовремя, бедняге вливают настойку опия и выбрасывают за борт, потому что нет ничего хуже оспы. Кстати, парень, тебе делали от нее прививку?

– Нет, – ответил Гай.

– Лучше бы тебе ее сделать, когда мы вернемся на Кубу. Это не очень больно, только тошнит немного.

Никогда не знаешь, какая зараза тебя ждет в этой Африке. Но мы-то уже прибыли! В Понголенде мы возьмем нашу черную слоновую кость…

Стоя на палубе, Гай разглядывал расположенную как раз напротив группу приземистых строений в джунглях недалеко от берега. Все они были выстроены из бамбука, густо обмазанного илом. Одно или два из них побелены. Рядом с «Сюзанной Р.» стояло на якоре еще одно судно, между ним и пристанью сновали взад и вперед каноэ, загружая его рабами. Гай прочитал название судна – «Луи» и вновь переключил свое внимание на работорговую факторию.

– Я должен идти, парень, – сказал старый моряк. – Надо получить товары для торговли с его милостью монго Жоа…

– Что еще за монго Жоа? – спросил Гай.

– Владелец этой фактории. Португальский ниггер по имени Жоа да Коимбра, и до чего спесивый! Ты его скоро увидишь. Ну пока, парень…

Гай перегнулся через леер и тотчас услышал шелест шагов, как будто кто-то осторожно, на цыпочках шел по палубе. Подняв голову, он увидел Жана Ласкаля, который только вчера стонал, уверяя, что совсем не может двигаться. Подкравшись к ограждению левого борта, Ласкаль свесился вниз и начал какие-то переговоры с неграми, которые подплыли в каноэ, чтобы выпросить dash[44]44
  Подарок (англ.).


[Закрыть], как называют подарки на Невольничьем Берегу. Говорил он на сусу, поэтому Гай не имел ни малейшего представления, о чем идет речь.

Негр из лодки прокричал что-то в ответ. Через мгновение сделка состоялась, и Ласкаль швырнул за борт рулон белой ткани, очевидно украденной из судовых запасов. Затем он извлек свой матросский мешок из-под шлюпки, где, очевидно, спрятал его прошлой ночью, и с проворством, удивительным для человека, который в течение сорока дней твердил, что на всю жизнь остался калекой, перекинул свое тело через леер и спрыгнул в каноэ. Черные гребцы опустили весла в золотистые от ила воды реки, и лодка стрелой понеслась к «Луи».

На мгновение у Гая возникло желание сообщить об этом человеке капитану Раджерсу, но он решил не делать этого. «Скатертью дорога, – подумал он весело. – Теперь можно плыть назад спокойно…»

Через несколько минут матросы спустили на воду капитанскую шлюпку. Раджерс и дон Хорхе покинули каюту и сошли вниз по веревочному трапу. Гай смотрел на плывущую к берегу шлюпку и ругал себя за внезапную застенчивость, помешавшую попросить взять и его с собой.

Их не было весь день. Когда же они вернулись на берег, с ними был и сеньор Коимбра, монго Понголенда. Гай разглядывал огромного мулата с откровенным любопытством. Жоа да Коимбра был выше шести футов и обладал могучим телосложением, но теперь, после многих лет малоподвижной жизни, его мускулы ослабли и заплыли жиром, а лицо, которое в молодости было красивым, портил тяжелый подбородок, да и отекло оно изрядно от разгульной жизни. Цвет его кожи был не намного темнее, чем у белого, проведшего годы под африканским солнцем, но волосы курчавились так же сильно, как у чистокровного негра, а губы, полные и мясистые, придавали всему лицу выражение жестокой чувственности и странно контрастировали с орлиным носом, характерным для европейца.

На нем были тропические брюки безупречной белизны, белоснежная рубаха, расстегнутая до пупка, что позволяло ему время от времени вытирать свое большое брюхо огромным носовым платком из прекрасного шелка.

Капитан Раджерс приказал накрыть стол на палубе, поскольку жара в его каюте даже поздно вечером была невыносимой. Гостю были предложены портвейн, шерри и богатый выбор прекрасных французских и итальянских вин, а кушанья, поданные к столу, включали все лучшее из корабельных запасов.

Гай изумленно взирал на это представление. В Фэроуксе он не раз был свидетелем того, как торговцев-квартеронов или портных, имевших лишь восьмую часть негритянской крови, – людей, внешне ничем от белых не отличавшихся, впускали в дом только с заднего крыльца, если было известно хотя бы о капле негритянской крови в их жилах. Гай не мог даже представить себе, что белый может принимать негра за своим столом, а для него негром был человек, имевший хотя бы ничтожную примесь негритянской крови. Но вот сейчас капитан Раджерс и его помощник не только ужинали в компании этого большого толстого мулата, но и непринужденно беседовали с ним, любезно и уважительно. Разговор велся на английском, и монго говорил на нем прекрасно, с заметным британским акцентом. Время от времени он обращался к дону Хорхе на испанском, почти столь же безупречном, а иногда и на родном португальском, достаточно похожем на испанский, чтобы Гай мог легко уловить смысл.

Товары на продажу стоимостью в пятнадцать тысяч долларов, включающие ткани, огнестрельное оружие, кубинские сигары, были осмотрены и одобрены еще до начала трапезы, и теперь, когда она подходила к концу, монго Жоа с явным удовольствием закурил puro и, гостеприимным жестом разведя свои большие сильные руки, сказал:

– Надеюсь, вы не откажетесь провести несколько дней с нами, капитан Раджерс. К несчастью, француз, это безмозглое существо, значительно опустошил мои запасы: из-за его недальновидности я вынужден предложить вам на пятьдесят негров меньше…

– Что же случилось, сеньор? – спросил капитан Раджерс.

– Вы видели тела, плавающие в волнах прибоя? Три дня назад я передал ему партию груза. Когда чернокожие были на борту, этот проклятый дурак приказал задраить люки. При такой-то жаре! Ясно, что к утру пятьдесят негров умерли от удушья. Пришлось их заменить…

– Но почему же, дон Жоа? – спросил дон Хорхе. – По-моему, у вас не осталось перед ним никаких обязательств…

– И я так считаю, – рассмеялся монго, – но лягушатник так жалобно скулил, что в конце концов я выделил ему еще одну партию, но по сто долларов за голову! Естественно, джентльмены, когда он согласился на такую неслыханную цену, я не смог ему отказать. В конце концов, я занимаюсь этим бизнесом не ради удовольствия…

«Хотя это и француз, но ведь речь идет о белом человеке, – раздраженно подумал Гай. – Проклятый цветной ублюдок! А капитан с доном Хорхе сидят рядом и позволяют ему говорить черт знает что! Эту жирную тушу на недельку бы в Фэроукс! Я б его научил уважать белого человека!»

– Между прочим, – продолжал да Коимбра, – один из членов вашей команды сбежал к мсье Уазо. Вы знаете это, капитан?

– Нет, черт возьми! – воскликнул капитан Раджерс. – А кто?

– Да эта скотина из Марселя, Ласкаль. Сегодня утром он появился на борту «Луи», жаловался на плохое обращение. Дескать, один из ваших младших офицеров жестоко его избил. Думаю, он вполне это заслужил. Хотел бы я увидеть человека достаточно сильного, чтобы отдубасить это животное. Ведь он будто сделан из дуба…

– Сейчас я вам его представлю, – усмехнулся капитан Раджерс. – Господин Фолкс, подойдите сюда, пожалуйста!

Гай приблизился.

– Этот мальчик! – воскликнул монго. – Не может быть! Господи, как же он сумел?

– Отвага, а к тому же – преимущество в быстроте и сноровке. Так или иначе, я рад избавиться от Ласкаля. Отличный подарок для Уазо! А теперь, сеньор да Коимбра, разрешите представить вам моего штурмана Гая Фолкса…

Монго Жоа встал и протянул руку.

Гай не сдвинулся с места, храня холодное молчание.

– Господин Фолкс! – прогремел капитан Раджерс. – Что это значит?

–Я с Миссисипи, сэр, – спокойно сказал Гай. – Мы не подаем руки неграм. Никаким неграм, сэр, даже таким изысканным, красноречивым мулатам.

Капитан Раджерс вскочил, лицо его было каменным.

– Господин Фолкс, – сказал он ледяным тоном, – ступайте вниз. Считайте, что вы под арестом.

– Не надо, капитан, – рассмеялся монго. – Мне нравится его самообладание. Прошу вас, простите мальчика. Он молод, и ему еще многому предстоит научиться. Мне и раньше встречались южане. Ужасно упрямые люди, но при этом очень порядочные, если жизнь научила их уму-разуму. Я, может быть, даже смогу, по мере своих сил, способствовать его образованию…

– Ладно, – сказал Джеймс Раджерс, – но только при условии, что вы сразу же извинитесь, господин Фолкс!

Гай взглянул на капитана.

– Это приказ, сэр? – спросил он.

– Конечно! – проревел Раджерс.

– Тогда я приношу извинения.

– Хорошо, можете идти, – произнес капитан холодно.

На следующий вечер монго устроил им африканское пиршество, которое не уступило бы королевскому по своей щедрости. Там были зажаренные целиком молочные поросята, начиненные картофелем и маниокой, цыплята, тушенные в свежем виноградном соке и поданные с гроздьями винограда и миндалем, рис с шариками бараньего фарша и молотым арахисом. На десерт подали вареный рис, высушенный на солнце и истолченный в пудру, которая была затем вновь проварена в козьем молоке и перемешана с медом, а для тех, кто обладал более тонким вкусом, – дольки апельсина, посыпанные сахаром и высушенным кокосом, плавающие в розовой воде среди лепестков роз.

Все это запивалось пальмовым вином, бренди, шерри, портвейном, виски, джином, какао-ликером, абсентом и дюжиной других напитков, о которых Гай и не слыхивал. Он потягивал вино маленькими глотками, помня о совете отца не напиваться в присутствии человека, которому не доверяешь.

Он видел, что даже капитан навеселе, что же касается дона Хорхе Санчеса, то он пел кастильские песни, выкрикивая их во всю мощь легких. Да и сам монго уничтожил чудовищное количество спиртного, но, насколько мог заметить Гай, это никоим образом на него не повлияло. Монго поднял огромные руки и дважды хлопнул в ладоши: тотчас в комнате появились музыканты. У них были арфы – деревянные треугольники со струнами из тростниковых волокон, банджо – бутылочные тыквы, с туго, как барабан, натянутыми шкурами и струнами из кишок, маримба – примитивные ксилофоны из дощечек красного дерева с тыквенными резонаторами под каждой из них. Были, конечно же, и неизменные тамтамы.

По сигналу монго они подняли адский шум, который Гай вначале едва ли мог воспринять как музыку. Но вскоре из визгливого диссонанса начал выделяться отчетливый ритм. Барабаны подхватили его, усилив, затем занавески, отделяющие гостиную от алькова, раздвинулись, и одним длинным парящим прыжком вылетела и встала перед оркестром танцовщица из Тимбо. У племени фулахов из Тимбо арабская кровь преобладает над негритянской, и это сразу бросалось в глаза. Густые черные брови сходились над орлиным носом; горящие пламенем глаза были как раскаленные угли; на ее, словно из красного дерева, лице выделялись губы цвета темного вина, полные, влажные и зовущие. Она была обнажена до пояса, если не считать бряцающих браслетов. Ее великолепные груди, высокие и торчащие, блестели от ароматизированного масла, которым была умащена вся верхняя часть тела. На ней были турецкие шаровары дымчато-багряного цвета, стан танцовщицы опоясывал кушак, какие носят в гареме, стройные лодыжки охватывали браслеты чеканного золота. В уши были вдеты золотые кольца, и, когда она, вращаясь, приблизилась, Гай увидел, что у нее проткнуты ноздри и в одной из них – жемчужина величиной с яйцо небольшой птицы.

Она все кружилась и кружилась, и вместе с ней, подобно языку пламени, кружился повязанный вокруг головы алый шелковый шарф, а из-под него, как темный дым от огня, пенились черные словно ночь волосы. Когда же ритм барабанов замедлился, она остановила свое кружение как раз напротив Гая. Широко расставив ноги и подняв руки к потолку, танцовщица стояла совершенно неподвижно, хотя казалось, что ее стройное тело выше бедер жило своей собственной жизнью. Постепенно волнообразная дрожь охватила ее: мускулы под кожей цвета красного дерева вздымались и ползли вверх как змеи, в то время как великолепные груди совершали кругообразные движения в наполненном дымом благовоний воздухе. Она теперь двигалась короткими резкими толчками, пока не оказалась в каких-то дюймах от юноши. И вот ее мускулистое тело уже покачивалось рядом с ним, как большая, темная, удивительно грациозная змея, но чудесным образом не касалось его. Лицо Гая стало краснее закатного солнца, а на лбу выступили большие капли пота, блестевшие в свете масляных ламп.

Музыка резко смолкла. И мгновенно, как будто с наступлением тишины из нее ушла жизнь, девушка из Тимбо всем своим внезапно ослабевшим, словно бескостным, телом рухнула в руки Гая Фолкса. А он сидел как истукан, с выражением такого нелепого изумления и испуга на юном лице, что вся компания покатилась со смеху. Они хохотали во все горло, улюлюкали, гоготали, хлопали друг друга по спине, показывая трясущимися от смеха пальцами на ошеломленного юношу.

«Прокляни их всех Бог, – подумал Гай. – Я покажу им, как надо мной смеяться!»

Внезапно он подался вперед, пригнув танцовщицу к полу, нашел ее рот и грубо впился в него губами – глаза ее широко открылись, опалив его пламенем, а затем вновь закрылись, что, видимо, означало полную расслабленность, сдачу на милость победителя.

Смех прекратился. Гай почувствовал на своем плече тяжелую руку. Повернувшись, он увидел улыбающееся лицо монго Жоа.

– Прошу прощения, господин Фолкс, – сказал он учтиво, – эту женщину трогать нельзя. Она моя третья жена. Но вы очень храбрый юноша и понравились мне, поэтому я предложу вам взамен другую…

Он повернулся к одному из негров.

– Нимбо! – приказал он. – Приведи сюда Билджи!

Огромный негр приложил руку ко лбу в знак повиновения, поклонился и исчез. Через две минуты он вернулся, ведя за руку еще одну девушку из Тимбо. Грубо впихнув ее в комнату, он остановился в дверях, безучастно сложив руки на груди.

Девочка, а ей было не больше четырнадцати лет, нетвердо стояла на ногах вся дрожа, по ее медно-красному лицу струились слезы. В ней не было свирепой, хищной красоты танцовщицы. Красота Билджи была мягкой, детской и делала ее удивительно привлекательной. Из-под густых бровей – а они были отличительной чертой девушек племени фулах из Тимбо – смотрели светло-серые глаза, резко выделявшиеся на темном лице с тонкими чертами и орлиным профилем, – чувствовалась сильная примесь арабской крови.

Мягкий и нежный рот, казалось, был создан для ласки, а не для сладострастия. Тело, в самой поре цветения, пока еще не обрело зрелых женских форм и было пленительно гибким и стройным – или, по крайней мере, должно было быть таким, поскольку она была беременна, что сразу бросалось в глаза.

– Ну, господин Фолкс, – сказал монго, – она вам нравится?

– Она… она… – выдавил Гай.

– Знаю. Но вам не стоит беспокоиться по этому поводу, – учтиво сказал да Коимбра. – Я осведомлен о вашей неприязни к своим темнокожим собратьям. Ребенок должен родиться почти таким же белым, как и вы, господин Фолкс, а может, даже светлее – ведь у вас темный цвет волос, а мужчина, от которого он родится, – блондин…

– Так это не ваш ребенок? – непонимающе переспросил Гай.

– Конечно, нет. Состояние бедняжки Билджи – прекрасный пример высоких моральных качеств высшей расы. Я выкупил ее у бывшего хозяина, хотя фактически она была свободна и не подлежала продаже. Видите ли, господин Фолкс, она жила раньше у одного торговца, вашего соотечественника и аболициониста. Билджи считалась личной служанкой его дочери, которая была на два года ее старше. Само собой разумеется, этот благородный белый джентльмен не мог держать ее больше у себя – ведь тогда состояние Билджи открылось бы его дочери. А поскольку я всегда рад оказать услугу представителю высшей расы, я ее выкупил за такое количество рома, что он пил целый месяц и был на седьмом небе от счастья…

– Вам не следует так говорить о белых людях! – возмущенно воскликнул Гай.

– Осмелюсь предположить, – вежливо заметил монго, – что белым людям не следует поступать подобным образом. Так вам понравилась девушка, господин Фолкс?

– Нет, – холодно произнес Гай, вставая. – Довольно с меня ваших шуток, монго. Забирайте девчонку и развлекайтесь с ней сами.

И он шагнул за порог в темную африканскую ночь.

На следующее утро Гай проснулся от грохота ружейной пальбы. Он соскочил с гамака и бросился к окну бамбуковой хижины, в которой поселил его монго. Посреди площади негры да Коимбры палили из мушкетов в небо. Гай почувствовал разочарование: им не надо было отражать атаку неприятеля – первое, о чем он подумал, заслышав залпы. Негры улыбались во весь рот, явно радуясь тому дьявольскому шуму, который они производили.

Гаю показалось, что залпы отдаются в холмах и эхо разносится над джунглями, но через мгновение он понял, что этот слабый отдаленный звук вызван ответной стрельбой. Он поспешно оделся и вышел на площадь.

– Что, черт возьми, происходит? – спросил он одного из негров.

– Караван идет, кэптен, – весело сказал негр. – Кэптен знает караван? Много негров, толстых, сильных. Стоят много мушкетов, табака, тканей. Кэптен знает?

– Да, – ответил Гай. – Я тебя понимаю. Но почему вы стреляете?

– Приветствуем их. Говорим, рады, что они идут. Шлем им fanda. И bungee тоже. Делаем colungee. Много говорим!

– Хорошо, – сказал Гай. – Не так быстро, парень. Что вы им шлете?

– Fanda – еду, вино – много выпивки. Шлем им также bungee – подарки, даем вещи, они довольны.

– Вы отправляете навстречу каравану еду и вино, – сказал Гай, – потом шлете подарки. А ты еще говорил о чем-то, что это такое?

– Кэптен не знает? Кэптен очень новый, очень молодой. Мы здесь делаем colungee – много еды, много вина, много танцев… Потом большой разговор. Все говорят. Начальники каравана делают dantica – говорят, зачем они пришли. Потом торгуем…

«Да, ужасно много надо еще узнать», – подумал Гай.

Впрочем, он уже узнал немало нового. До сих пор он был убежден – или же такое впечатление сложилось у него из прочитанных книг, – что работорговлей во внутренних районах Африки занимаются исключительно арабы, а не купцы, приплывающие из заморских стран. Теперь он видел, что это не так. Единственное различие между предводителем каравана, его стражами и людьми, чьи шеи были связаны попарно веревками, состояло в том, что первые были свободны и умело орудовали плетьми. Позднее он узнал, что не меньше девяноста процентов черных продаются в рабство за океан своими же соплеменниками…

Гай увидел, что дон Хорхе выходит из своей хижины сладко зевая, и тотчас же подошел к помощнику капитана.

– Посмотрите! – сказал он. – Они все негры! А я-то думал…

– …что мы лазаем по лесам и сами на них охотимся? – спросил дон Хорхе. – А зачем? В этом нет необходимости, мой мальчик. Негры были рабами еще с доисторических времен. Задолго до того, как белые люди появились в Африке, одни из них порабощали других, а потом продавали египтянам и арабам. Конечно, сейчас еще хуже. Мы разожгли в них алчность, и они сделали рабство наказанием за любое преступление: воровство, убийство, супружескую измену, колдовство, бунт против отцовской власти…

– Вы хотите сказать, что они продают собственных детей? – спросил Гай.

– Конечно. А также братьев, сестер, надоевших жен, отцов, чью власть они хотят незаконно захватить. Разве вы не знаете, что в большинстве африканских языков нет слова, обозначающего добро в его духовном значении? Они могут сказать, что пища хороша на вкус или что женщина хороша, когда лежишь с ней в темноте. Но они не могут сказать, что человек – хороший. Эта мысль просто не приходит им на ум…

– Ум! – фыркнул Гай. – Никогда не приходилось встречать негра, в мозгах у которого было бы что-то похожее на ум.

– Ну, здесь ты не прав, сынок. Некоторые из них очень умны. Люди, которые привели этот караван, по своим умственным способностям нисколько не уступают белым. Это фулахи, мусульманское племя. Они могут читать и писать по-арабски, хорошие математики и чуть ли не лучшие в мире ремесленники, работающие с золотом и железом…

– Но я думал, – сказал Гай, – что эта танцовщица – из фулахов. Она ведь не негритянка. А эти – негры!

– Та девушка тоже фулашка. Фулахи – смешанное племя. Многие из них унаследовали черты своих арабских предков, особенно те, кто живет в городе Тимбо, – они благодаря бракам между родственниками свели к минимуму примесь негритянской крови. Ты видишь, что, хоть они и черные, носы и губы у них скорее как у белых, а не как у африканцев…

Гай принялся внимательно рассматривать невольников.

– Не у всех, – сказал он.

– Конечно, нет, – согласился дон Хорхе. – В конце концов, фулахи – негры, несмотря на свою арабскую кровь. И все же удивительно, что многие из них столько веков спустя больше похожи на мавров, чем на негров. Мандинго, их соседи, которые тоже мусульмане, – совершенно черные, может, потому, что не пытались сохранить арабскую кровь… А вот и наш добрый монго пришел вручить им подарки, щелкает пальцами и начинает переговоры…

Гай наблюдал странную церемонию африканских приветствий. Все с большим энтузиазмом щелкали пальцами. Затем монго одарил гостей рулонами белой хлопчатобумажной ткани, немецкими зеркалами, бусами и ромом. Вождь фулахов произнес свою dantica, в которой объяснил цель своего визита. Монго выслушал его с серьезной учтивостью, хотя цель визита была очевидна: обнаженные невольники стояли позади вождя в цепях и оковах, пока он говорил.

Гай был уверен, что теперь-то уж начнется торг. Но он не учел африканской страсти к церемониям и представлениям. Никакая сделка не заключалась без соlungee – большого пира. Он продолжался весь день и большую часть ночи. В конце концов все это так надоело Гаю, что при первой же возможности он улизнул к себе в хижину, чтобы поспать.

Шум долго не давал ему уснуть, но лишь только начал он погружаться в сон, как что-то – то ли шепот, то ли какой-то тихий звук – заставило его вскочить с гамака. В темноте хижины возникли очертания чего-то еще более темного, двигавшегося, приближаясь к нему. Гай опустил руку и нашел пистолет. Но в этот момент тень пересекла оконный проем и яркий блик костра осветил лицо.

– Билджи! – выдохнул Гай.

Она приложила палец к губам.

– Молчите, господин! – прошептала она на удивительно хорошем английском. – Монго Жоа не должен ничего знать!

Она подошла ближе. И Гай увидел слезы на ее темном лице: в свете пламени они были красными, как капли крови.

– Почему ты не возьмешь меня с собой, господин? – прошептала она. – Я хорошая девушка. Я трудолюбивая. Я принесу господину много мальчиков, да! Не бросай меня, господин! Монго жестокий. Монго бьет Билджи, когда пьян. Может и ребенка убить, да. Пожалуйста, господин, возьми меня с собой!

– Билджи! – воскликнул Гай. – Я не могу! Ты не знаешь, какой у нас корабль! В твоем положении ты наверняка умрешь!

Билджи медленно осмысливала сказанное.

– Корабль плохой? – спросила она.

– Очень плохой, – выпалил Гай. – Негде спать. Пища ужасная, качка, ветер воет, матросы жестоки. Ты поняла, Билджи? Поняла, почему я не могу тебя взять?

Билджи кивнула. Сочувствия, явственно прозвучавшего в его голосе, было достаточно, чтобы она приободрилась.

– Да, я понимаю. Но господин добр, он вернется после того, как родится ребенок, и заберет с собой бедную Билджи? – Она внезапно улыбнулась, зубы ее блеснули жемчужинами на темном лице. – Господин – добрый и красивый человек!

– Спасибо, Билджи, – усмехнулся Гай. – Ты тоже красивая. Скажи мне, как ты научилась говорить по-английски?

– Старый хозяин научил Билджи.

– А какой был твой старый хозяин?

– Большой. Тоже красивый, хотя и старый. Волосы как желтая трава, как закат солнца. Глаза как море. А маленькая мисси! Красивая! Но старому хозяину пришлось продать Билджи, чтобы маленькая мисси не видела моего большого живота и не видела ребенка, почти такого же белого, как старый хозяин. Теперь Билджи хочет уехать за море, подальше от плохого, безобразного, толстого, жестокого монго. Господин вернется и возьмет ее, да?

– Да, – поспешно сказал Гай. – Я вернусь, Билджи.

– Господин поцелует Билджи в знак нашего договора?

Гай воззрился на нее.

– Ладно, – угрюмо сказал он. – Иди сюда…

Ее губы были удивительно теплыми и мягкими. И солеными от слез. Но поцелуй не был неприятен ему. Совсем нет.

Лежа в темноте после ее ухода, Гай жестоко ругал себя. «Бедняжка, – думал он, – несчастная негритянская девчонка! Но что еще я мог сделать? Никогда бы от нее не отвязался, если бы сказал ей правду».

Он долго не мог уснуть.

Через три дня партия негров для «Сюзанны Р.» была набрана. Гай помогал дону Хорхе надзирать за их подготовкой к путешествию. Чтобы избежать вшей, головы всех мужчин и женщин были гладко выбриты. Затем матросы с удовольствием, покоробившим Гая, заклеймили их всех раскаленным железом, проставив метки различных владельцев груза. Клеймо не вдавливалось глубоко в кожу, а быстро и легко касалось ее, образуя волдыри. Дон Хорхе заверил Гая, что клейменые места со временем полностью заживут.

В день выхода в море для всех обитателей невольничьих загонов было устроено обильное пиршество, причем в меню входили и деликатесы различных племен. Пальмового вина им было выдано ровно столько, чтобы поднять настроение, но чтоб они при этом не перепились. А когда трапеза, сопровождавшаяся пением, завершилась, их погрузили в каноэ и повезли на «Сюзанну Р.».