Текст книги "Захватывающий XVIII век. Революционеры, авантюристы, развратники и пуритане. Эпоха, навсегда изменившая мир"

Таким образом, Америка представлялась лучшим в мире местом для совершеннолетних белых, владеющих собственностью. Но счастье это было недолгим. Прибытие летом 1776 года судов британского военного флота и высадка нескольких тысяч солдат немецких вспомогательных войск закончились тем, что британцы восстановили свое военное превосходство и взяли под контроль Нью-Йорк. Джордж Вашингтон потерял в сражении за Лонг-Айленд 1400 солдат и был вынужден отступить с оставшимися девятью тысячами на Манхэттен, при этом некоторые его отряды дезертировали или перешли на сторону британцев.

Прибывшие войска продолжили наступление, и постепенно Континентальной армии пришлось отступить за Гудзон и Нью-Джерси в Делавэр. Осенью 1776 года у британского генерала Хау были возможности наголову разгромить армию Джорджа Вашингтона, в которой оставалось всего пять тысяч солдат. Американский главнокомандующий даже признавался в унылом письме к брату, что «жребий брошен», удача его покинула и конец уже виден. Но по какой-то необъяснимой причине Хау решил подождать подходящего момента для последнего решающего удара по Континентальной армии.

Меж тем повстанцы понимали, что без внешней поддержки они проиграют эту войну. Чтобы компенсировать дефицит металлических денег, Континентальный конгресс ввел в обращение банкноты на общую сумму 200 миллионов, но из-за инфляции они моментально обесценились и стали стоить дешевле бумаги, на которой их напечатали. В придачу ко всему вспышка оспы унесла жизни десятков тысяч человек сразу, а к 1782 году число ее жертв достигло 100 тысяч. Всеобщий торговый бойкот и безудержная инфляция привели к полному обнищанию населения. Члены Континентального конгресса обратили взоры на восток, через Атлантический океан, а именно на Версаль.

Часть II
Аристократы, авантюристы и развратники

Свобода есть право делать все, что дозволено законами[90]90
  Перевод А. Горнфельда.


[Закрыть].

ШАРЛЬ ДЕ МОНТЕСКЬЕ

О духе законов, 1748

1
Бурбоны в Версале

Смена власти. – Превращение охотничьего замка во дворец. – Человеческая карусель. – В Версале. – Об этикете и скучающих лицах. – Нечесаные волосы и дурные запахи

В 1774 году династия Бурбонов имела уже достаточно длинную историю, занимая французский престол почти два века. Предыдущие смены королей на троне происходили не слишком гладко, но в начале XVIII века их можно сравнить с тройным кульбитом. Почти все наследники Людовика XIV не дожили до его смерти, настигшей короля-солнце 1 сентября 1715 года.

Два младших принца умерли за сорок с лишним лет до этого. Старший сын, для которого были придуманы обращение mon seigneur[91]91
  Монсеньор (фр.).


[Закрыть] и прозвище – из-за его маленького роста – le grand dauphin[92]92
  Великий дофин (фр.).


[Закрыть], опередил отца на четыре года, из-за оспы оба его сына вскоре последовали в могилу за отцом. Герцог Филипп Анжуйский был единственным выжившим внуком Людовика XIV, но еще в 1700 году король-солнце отправил его в Испанию для создания новой династической ветви Бурбонов под именем короля Филиппа V: «Господа, это король Испании; к этой короне он призван рождением… это приказ небес». Людовик XIV дал внуку наставление: «Будьте хорошим испанцем, ибо это ваша главная задача, но никогда не забывайте, что вы родились французом».

После смерти Людовика XIV в 1715 году корона перешла к его единственному наследнику – правнуку Людовику, болезненному пятилетнему ребенку, пережившему обоих своих старших братьев. Этот мальчик был шестым в очереди на престол. Его современник писатель и юрист Матьё Маре точно подсчитал: «Людовик XV начал править, когда ему было 5 лет 6 месяцев и 14 дней». На смертном одре Людовик XIV назначил своего правнука наследником престола, но тот, разумеется, был совершенно не готов править Францией. Совсем маленькому дофину[93]93
  Дофин – наследник престола во Франции с XIV века.


[Закрыть] пришлось довольствоваться последним коротким разговором с прадедом на смертном одре и некоторыми политическими советами, которые он дал внуку в своих последних словах. Короля-солнце устраивал и такой вариант, о чем свидетельствует одно из его последних заявлений: «Je m’en vais, mais l’état demeurera toujours» – «Я умру, но государство останется навсегда». Людовик XIV был убежден, что его наследник, как и он сам, будет первым слугой государства.

На следующий день после смерти Людовика XIV герцог Филипп Орлеанский, племянник короля, стрелой помчался в Парижский парламент, учреждение, не имеющее ничего общего с тем, что мы сегодня называем народным парламентом, но в XVIII веке выполнявшее во Франции функцию верховного суда. Цель его была проста: получить регентство при своем правнучатом племяннике. Герцог Орлеанский жаждал добиться от Парижского парламента гарантий, что его соперник, Луи Огюст де Бурбон, герцог Мэнский и незаконнорожденный сын Людовика XIV, будет лишен права как на регентство, так и на престолонаследие. Важно было успеть – перед смертью король-солнце объявил: он желает, чтобы регентом стал его незаконный сын, а не герцог Орлеанский, «этот fanfaron des crimes»[94]94
  Преступный фанфарон (фр.).


[Закрыть]. Филипп Орлеанский знал, как привлечь парламент на свою сторону. Он восстановил все ранее отобранные Людовиком XIV полномочия парламента, включая право не соглашаться с королевскими указами. За это члены парламента отменили политическое завещание короля-солнце и предоставили герцогу Орлеанскому полное регентство над малолетним Людовиком, окончательно загнав в угол его соперника.

Среди условий завещания Людовика XIV было и такое требование: его хрупкий правнук должен расти в Венсенском замке, одной из десяти королевских резиденций, так как «воздух там лучше», чем в Версале. Это устраивало нового регента, поскольку герцог Орлеанский терпеть не мог замкнутую и набожную жизнь, которую его дядя вел в Версальском дворце. В течение следующих семи лет королевский дворец в Версале практически пустовал, а основные события переместились в Париж. Смена власти не прошла незаметно: назначенный регентом герцог Орлеанский вместе со своей дочерью-нимфоманкой Марией Луизой Елизаветой по прозвищу «принцесса Joufflotte»[95]95
  Пышка, толстушка (фр.).


[Закрыть] впустил в дворянские будуары ветер распутства. Добившись регентства, герцог Орлеанский немедленно избавился от смирительной рубашки благочестия Людовика XIV.

Если верить маркизу де Саду, который и сам был далеко не святошей, когда дело касалось эротических утех, в период регентства герцога разврат во Франции достиг невиданных прежде масштабов. «Новое эпикурейство», или «жажда удовольствий», вошедшее в дворянский monde[96]96
  Мир (фр.).


[Закрыть] с назначением регента, доминировало во французских будуарах на протяжении всего XVIII века. Историк Жюль Мишле, романтический основоположник французской историографии, считал регентство герцога Орлеанского одним из наиболее интенсивных периодов французской истории, когда «за восемь лет прошел целый век», и «все это время мы занимались чем угодно, кроме покаяния».

Вскоре после назначения герцог Орлеанский перевез своего венценосного внучатого племянника в Париж. В огромном дворце Тюильри на правом берегу Сены принца начали готовить к вступлению на трон. Людовика обожал le Tout Paris[97]97
  Весь Париж (фр.).


[Закрыть], но будущий король предпочел бы вернуться домой, в Версаль. Не все меж тем одинаково хотели, чтобы герцог Орлеанский продолжал управлять королевством. За весьма короткое время своего регентства он сумел устроить в стране экономический и административный хаос. Французский философ Франсуа-Мари Аруэ, более известный как Вольтер, резко раскритиковал регентство в своей сатирической поэме «В правление отрока» (Regnante puero): «За властью этого ребенка стоит бесчеловечный тиран, известный ядом, нечестием и инцестом, безнаказанно злоупотребляющий своей почти королевской властью». За резкую критику и намек на инцест между герцогом Орлеанским и его дочерью Вольтеру пришлось провести год в тюремной камере Бастилии. (В 1725 году философ попал в Бастилию второй раз, теперь за то, что глубоко оскорбил графа де Шабо, насмехавшегося над философом и его псевдонимом «Вольтер», ответив: «Я первый своего имени, сударь, а вы своего – последний».) После освобождения Вольтера выслали из Парижа. Тем временем Людовик сумел ослабить хватку регента и решил продолжить править, как и его прадед, из Версаля. 15 июня 1722 года двенадцатилетний принц и весь его двор, включая регента, переехали в величественный дворец, доставшийся ему от прадеда. Отъезд юного Людовика из Парижа стал большой новостью. Матье Марэ писал, что «отовсюду [в Париж] приезжали люди, чтобы попрощаться с [будущим] королем. […] Одни говорили, что принц вернется, а другие – что не вернется». В октябре 1722 года в Реймсском кафедральном соборе состоялась коронация нового короля Франции Людовика XV. Он прожил в Версале до своей смерти в мае 1774 года.

Версаль – новый центр власти

Новая резиденция Людовика XV – загадочное место с долгой предысторией. Версальский дворец был построен в предыдущем веке королем Людовиком XIII как скромный охотничий замок длиной «всего» 25 метров. Это было сугубо мужское убежище короля, где он мог развлекаться без любопытных женских взоров: «Я допускаю, что она [королева] могла бы с детьми приехать и остаться в Версале, но опасаюсь, что фрейлины, которых она привезет с собой, испортят все удовольствие».

Его сын и наследник престола Людовик XIV с 1661 года начал расширять сады вокруг Версальского замка. По его воле Версаль стал местом проведения ослепительных торжеств. Писатель Жан де Лафонтен восхвалял «великолепные пиры, о которых все слышали, дворцы, превращавшиеся в сады, сады, превращавшиеся во дворцы, и скорость, с которой создавались эти чудеса». Во времена правления Людовика XIV le lieu du pouvoir[98]98
  Центр власти (фр.).


[Закрыть] переместился сюда из Парижа. Окончательное же превращение Версаля в тот дворец, каким мы его знаем сегодня, началось в 1669 году. По приказу Людовика XIV сотни строителей возвели его вокруг прежнего охотничьего замка. Король не мелочился. Стоимость строительства была астрономической: одна кладка, которая заняла три года и за ходом которой Людовик XIV тщательно следил, обошлась королевской казне примерно в полтора миллиона ливров. Самые необходимые работы по перестройке дворца были завершены к концу 1673 года, но поскольку в нем постоянно что-то сносили или пристраивали, главной резиденцией французских Бурбонов Версаль стал лишь девять лет спустя.

Во время строительства Людовик XIV поочередно жил в других королевских резиденциях, поскольку, кроме стройки дворца и нескольких ветряных мельниц, в Версале больше ничего не было. Все изменилось после того, как в 1671 году король издал указ, предлагавший любому желающему землю в Версале при условии, что здания в виду дворца будут выстроены в том же архитектурном стиле, но одноэтажными. Король также приказал замостить прилегающие к дворцу улицы и устроить уличное освещение. В результате Версаль, который раньше описывали как деревушку в «месте без леса, воды, земли и здорового воздуха, потому что там болота», превратился в роскошное место, центр притяжения французского высшего света.

Людовик XIV проводил в Версальском дворце все больше времени: Шамбор он считал слишком удаленным, Фонтенбло было трудно отапливать зимой, а в Лувре ему просто не нравилось. Король потратил целое состояние на достройку нового дворца, который разрастался, как детский конструктор. Он даже отказался от постоянных разъездов по королевству, как это делали его предшественники. Версаль стал постоянной резиденцией короля и его двора. 6 мая 1682 года Людовик XIV, le plus Grand Roi de la Terre[99]99
  Самый великий король на земле (фр.).


[Закрыть], навсегда переехал в новый политический центр французской монархии. Этот статус сохранится за Версалем в течение 107 лет, если не учитывать кратковременный перерыв на регентство Филиппа Орлеанского.

Строительство затянулось на годы. Королевская семья, двор и «первые лица королевства» вынуждены были жить во дворце, облепленном строительными лесами, с оседающей на их париках и одежде пылью, в окружении тысяч рабочих, трудившихся в поте лица, чтобы закончить работу поскорее. К 1685 году на строительстве дворца и окружающих его садов было занято около тридцати шести тысяч рабочих и шесть тысяч лошадей, а стоимость работ достигла четырех миллионов ливров. На плату строителям денег не жалели; тем, кто во время работы калечил руку или ногу, выплачивалась компенсация в размере тридцати ливров, а тем, кто лишался глаза, – вдвое больше.

Людовик XIV хотел, чтобы Версаль служил одновременно его личным центром власти и жилой резиденцией, соединяя воедино искусство и политику. И ему это вполне удалось, если верить свидетельству епископа Франсуа Эбера:

Входившего в помещения Версаля ослепляли золото и сверкающие драгоценные камни, роскошная мебель, множество великолепных картин великих мастеров, богатые покрывала на кроватях… Ничто за пределами [Версаля] не могло сравниться с этими великолепными постройками.

Барон Шарль Луи де Секонда, более известный как правовед, писатель и философ Шарль де Монтескье, в своем вымышленном путевом дневнике «Персидские письма» иронично отмечал, что «в садах дворца [Людовика XIV] больше статуй, чем жителей в большом городе».

Общая стоимость строительства составила примерно 68 миллионов ливров. Это была огромная сумма даже для Людовика XIV. Следует отметить, что треть этих расходов пришлась на благоустройство садов и строительство фонтанов. Спроектированная для Версаля льежским инженером Арнольдом Девилем machine de Marly представляла собой сложную систему из сети шлюзов и 253 гидравлических насосов, которые с адским шумом перекачивали воду из Сены на расстояние более десяти километров – к дворцовым фонтанам Версаля и Марли, в количестве, достаточном для 2400 фонтанов, окружавших дворец: примерно 514 тонн за три часа. Стоимость этой конструкции соответствовала ее сложности – около четырех миллионов ливров. Однако вода из Сены была столь зловонной, что немецкий художник Иоганн Кристиан фон Манлих после посещения дворца признался, что «предпочел бы совершить здоровую прогулку по знаменитому парку [Версальским садам], чем дышать зловонием у фонтанов».

Результат архитектурных начинаний Людовика XIV вызвал настоящий строительный ажиотаж среди европейских монархов. Император Леопольд I Габсбургский построил под Веной дворец Шёнбрунн, курфюрст Саксонии создал по образцу Версаля дворцовый комплекс Цвингер в Дрездене, а курфюрст Баварии – летний замок Нимфенбург близ Мюнхена. Европейские правители действительно соперничали друг с другом, у кого самый большой и красивый дворец в Европе. Версаль тем временем превратился в туристическую достопримечательность международного уровня: ни один из иностранных путешественников, посещавших Францию в XVIII веке, не мог проехать мимо. Английский ботаник Томас Мартин в труде «Путеводитель по Франции для джентльмена» (The Gentleman’s Guide in his Tour through France) советовал читателям уделить посещению дворца и его садов четыре-пять дней. Сами французы тоже настоятельно рекомендовали посетить Версаль хотя бы раз в жизни, «чтобы увидеть великолепие и пышность двора» и «насладиться сиянием роскоши».

После восшествия на престол в 1722 году Людовик XV сохранил и приумножил то, что начал создавать его прадед: «Я не хочу менять то, что создали мои предки». В 1741 году он завершил строительство огромного фонтана Нептуна с 99 струями, начатого еще при жизни Людовика XIV, но работы по строительству дворца так и не были закончены ни при нем, ни при его внуке Людовике XVI.

Турецкий базар

Вход в Версальский дворец был открыт для всех, кроме нищих. Король не был затворником. Он – публичная фигура, его постоянно окружали свита из шестидесяти придворных и две сотни охранников. Увидеть короля во дворце мог любой желающий при условии, что он был подобающе одет, соблюдал этикет и был при шпаге. Те, у кого шпаги не было, могли взять ее и при необходимости шляпу напрокат у дворцовых ворот.

Каждый день посетители дворца с изумлением разглядывали сотни дворян, представителей духовенства, богатых торговцев, усердных лакеев, торопливых слуг и надменных придворных дам, которые собирались в коридорах, внутренних дворах и бесконечных киосках и кофейнях. Император Иосиф II Габсбургский, навещая своего французского шурина Людовика XVI в 1777 году, с саркастической усмешкой заметил, что Версаль «больше похож на турецкий базар, чем на королевский дворец», поскольку в коридорах дворца часто бывали такие толпы, что обитатели едва могли попасть в свои покои. Открытый доступ во дворец также требовал постоянно быть начеку, чтобы не допустить воровства. Швейцарские гвардейцы патрулировали дворцовые коридоры и сады, но это не мешало шустрым воришкам уносить абсолютно все, что попадалось под руку, от драгоценностей и золотого королевского столового сервиза до ваз и от одежды до частей доспехов. Поэтому нередко обитатели дворца сталкивались в своих покоях с незваными гостями, и даже короля иногда ждал сюрприз. Мадам дю Оссе, камеристка маркизы де Помпадур, в своих мемуарах описала, как Людовик XV столкнулся с неожиданным гостем. «Со мной только что произошло нечто очень странное, – сказал он [король], – представьте себе, я вошел в свою спальню и столкнулся лицом к лицу с незнакомцем». К счастью, этот человек оказался «честным малым», который, по его же словам, превосходно готовит boeuf à l’écarlate[100]100
  Солонина (фр.).


[Закрыть], но, к сожалению, заблудился в лабиринте коридоров дворца и случайно оказался в королевской спальне. В январе 1757 года Людовику XV повезло меньше, когда Робер-Франсуа Дамьен пробрался в дворцовый сад и напал на короля с ножом. Покушение провалилось, но с тех пор двери дворца были закрыты для бесконечных посетителей.

Жизнь Бурбонов в Версале следовала регламенту, в котором были строго расписаны каждое движение, каждая эмоция и каждое слово. Герцог Сен-Симон язвительно заметил, что любой «с календарем и часами в руке на расстоянии 300 lieues[101]101
  Льё (фр.).


[Закрыть] [около полутора тысяч километров] знает, чем сейчас занят король». Ключевым было слово «этикет»: он задавал ритм повседневной жизни дворца, подобно метроному. Введенный еще Людовиком XIV, протокол представлял собой подробный сценарий королевского правления: «Те, кто думает, что следует ограничиться лишь церемониальными правилами, сильно заблуждаются. Наши подданные, которыми мы правим, не могут знать, что происходит за кулисами, и часто основывают свое уважение и послушание на том, что считают исключительным. Поскольку для народа важно, чтобы у него был только один правитель, этот правитель должен возвышаться над всеми, чтобы никто не мог с ним сравниться».

Видеть и быть на виду было главной задачей каждого, кто стремился попасть в милость к королю. Таких желающих было немало, ведь только дворец представлял собой небольшую деревню с населением около тысячи жителей. В самом Версале жили еще десять тысяч человек, так или иначе имевших отношение к дворцу.

Чем выше был ранг, тем ближе можно было оказаться к королю и двум сотням его телохранителей. Galopins[102]102
  Мальчики на побегушках, посыльные (фр.).


[Закрыть] считались низшей категорией. Они жили за пределами дворца и каждый день возвращались в свои гостиничные номера в Версале. Наименее удачливые были вынуждены делить chambre garnie[103]103
  Меблированные комнаты, гостиничный номер (фр.).


[Закрыть] и постель в одной из двухсот гостиниц с тремя или четырьмя соседями. Logeants[104]104
  Жилец, постоялец (фр.).


[Закрыть] принадлежали к высшей категории и жили в одних из 226 дворцовых апартаментов. Жизнь при дворце считалась привилегией, но была у нее и обратная сторона. Если верить часовщику, учителю музыки, шпиону, торговцу оружием и драматургу Пьеру Бомарше, выжить в Версальском дворце мог лишь тот, кто умел «делать вид, что не знает того, что знает, и притворяться, что знает то, чего не знает». Все придворные и дворцовая прислуга были обязаны неукоснительно соблюдать протокол, который философ Гольбах безжалостно описал в своей сатире Essai sur l’art de ramper à l’usage des courtisans – в вольном переводе «Трактат об искусстве раболепия для придворных». По мнению Гольбаха, придворные, желающие королевской протекции, должны в ответ осыпать государя «своей учтивостью, вниманием, лестью и пошлыми шалостями. […] Он становится настоящей машиной, вернее, превращается в ничто и ожидает, что монарх сделает из него что-то, он ищет в характере короля качества для подражания; он подобен расплавленному воску, из которого можно лепить все, что угодно».

Это приводило к постоянным склокам и интригам среди придворных, в результате которых, цитируя Монтескье, в руках короля оказывалось «ведро политических крабов»: «Когда я думаю о положении монархов с их постоянно жадным и алчным окружением, мне остается только оплакивать их, и еще больше я оплакиваю их, когда у них не хватает сил отказать просьбам об унижении тех, кто ни о чем не просит».

Жизнь монарха – публичное зрелище, напоминающее хорошо смазанный механизм: каждый лакей выполняет определенную функцию, а дворяне расталкивают друг друга, стараясь оказаться как можно ближе к королю, и спорят о том, кому достанется право с bougeoir[105]105
  Подсвечник (фр.).


[Закрыть] в руке сопровождать короля вечером в опочивальню. Не только обеды, но даже пробуждение и отход короля ко сну при Людовике XIV превратились в регулярный публичный спектакль. По словам маркиза де Сен-Мориса, обозревателя светской хроники и посла герцога Савойского в Версале, «лучшие моменты двора наступают с пробуждением короля».

Королевское утро было достаточно ранним: каждый день le petit lever[106]106
  Малое пробуждение (фр.).


[Закрыть] начиналось ровно в половине восьмого. Первый камердинер шептал перед закрытым пологом королевской кровати: «Ваше Величество, пора», после чего остальные лакеи открывали ставни, наводили в спальне порядок и заправляли постель дежурного камердинера, который всю ночь был на страже у королевского ложа. Лишь после того, как короля быстро осматривал врач, первый камергер раздвигал полог. С этого момента врач находился при короле весь день, чтобы при малейшем недомогании монарха намазать его целебными мазями или напоить отварами трав. Пробуждение короля всегда происходило уединенно, так как в спальные покои монарха могли войти, предварительно осторожно постучав в дверь, лишь те, кто пользовался faveur du roi[107]107
  Благосклонность короля (фр.).


[Закрыть]. Эти счастливчики не обязаны были дожидаться в l’antichambre[108]108
  Приемная (фр.).


[Закрыть] вместе с десятками других людей. Проснувшись, монарх одевался, выбирал себе парик на день и беседовал с приближенными, сидя в кресле в халате и ночных туфлях, после чего объявлялось о les secondes entrées[109]109
  Прием второй партии (фр.).


[Закрыть], и к королю допускались «младшие боги» королевского двора. По словам авантюриста Джакомо Казановы, дамы «носили туфли на каблуках высотой 6 дюймов [16 сантиметров], из-за чего были вынуждены ходить на полусогнутых ногах, чтобы не упасть носом вперед». За этим следовало le grand lever[110]110
  Большое пробуждение (фр.).


[Закрыть] вкупе с les entrées de la chambre[111]111
  Прием в покоях (фр.).


[Закрыть], одним из установленных формальных приемов, во время которого король за легким завтраком из вина, воды и хлеба принимал послов, дворян и духовенство. Одевание монарха было отдельным сложным ритуалом, в ходе которого старший сын короля подавал отцу сорочку. После ежедневной молитвы король был наконец готов к переходу вместе с придворными в Кабинет совета, чтобы начать рабочий день.

Любой, кому король благоволил, мог рассчитывать на приглашение вместе со 199 другими персонами на le grand couvert – ужин за королевским столом, который начинался в десять часов вечера. Оставшиеся без приглашения были вынуждены питаться в Версале, поскольку в дворцовых апартаментах не предусматривались кухни. Обитателей дворца, которые предпочитали готовить в своих покоях, зачастую выдавал едкий дым от угля в импровизированных очагах, распространявшийся по дворцовым коридорам. На площади Оружия перед дворцом располагались многочисленные «киоски», где можно было приобрести не только свечи и напитки, но и нетронутые остатки королевского ужина.

Жизнь в Версальском дворце обходилась в целое состояние, и многие дворяне оказывались в затруднительном положении из-за низких доходов. Одним из способов решить подобную проблему был брак с дочерью богатого бюргера, поскольку он позволял пополнить финансовые запасы, сохранив при этом положение при дворе и дворянскую преемственность. Но даже это не мешало почти всем обитателям Версаля жить в долг. Писатель Николя де Шамфор насмешливо называл версальских придворных «нищими, разбогатевшими на попрошайничестве».

Тот, кто хотел добиться благосклонности короля, должен был поддерживать высокий статус и уметь побороться за себя. Это означало необходимость содержать штат прислуги, экипажи, лошадей и обширный гардероб. Не обойтись было и без умения завоевать привилегию присутствовать при пробуждении короля или его отходе ко сну, или привилегию подавать ему сапоги, или хотя бы умение занять лучшее место за обеденным столом. Благосклонность короля означала постоянную борьбу. Это легко уловить, например, в мемуарах герцогини де Бранка, в которых она со вздохом писала, что «тот, кто желает остаться при дворе [Версаля], должен расстаться с этим миром». Барон Гольбах по этому поводу иронично заметил: «Чтобы жить при дворе, необходимо полностью контролировать выражение лица, чтобы не моргнув глазом принимать самые ужасные упреки. […] Необходимо открыто и приветливо относиться к тем, кого презираешь больше всего, нежно обнимать врага, которого хочется задушить, и лгать, не моргнув глазом».

Но не все стремились попасть в Версаль. Например, Вольтер в одном из писем к своей племяннице Марии-Луизе Дени посетовал на то, что, по его мнению, не так уж много чести быть приглашенным ко двору и выступать там в качестве королевского шута: «Там нужно стараться рассмешить двор, сочетая высокое с комическим, стремиться вызывать интерес у людей, которых, кроме них самих, никто и ничто не интересует, устраивать действа, которых и так в избытке… и ради чего? Ради того, чтобы dauphine[112]112
  Жена наследника престола (фр.).


[Закрыть] кивнула мне головой, проходя мимо…»

Тем не менее Вольтер стремился завоевать место в светской жизни Парижа. В 1728 году он отменно обогатился, скупив с друзьями все лотерейные билеты после того, как выяснил, что главный приз лотереи во много раз превышал стоимость всего тиража. Адвокат маркиз д’Аржансон, получивший прозвище la bête[113]113
  Скотина, бестия (фр.).


[Закрыть] и в течение непродолжительного времени занимавший пост министра иностранных дел в Conseil d’État[114]114
  Государственный совет (фр.).


[Закрыть] Людовика XV, считал la Cour[115]115
  Двор (фр.).


[Закрыть] источником всех зол: «Он развращает нравы, подстрекает молодых людей в начале их карьеры к интригам и взяточничеству… он разоряет нас… и, наконец, он мешает королю править и проявлять свои добродетели».

Письма и мемуары придворных свидетельствуют о том, что будни при французском дворе были не столь уж привлекательными. Маркиза де Латур дю Пен, la Dame du Palais[116]116
  Придворная дама (фр.).


[Закрыть] и личная помощница Марии-Антуанетты, описывала свои дни при дворе как непрекращающуюся зевоту: для обитателей дворца считалось bon ton[117]117
  Хороший тон (фр.).


[Закрыть] жаловаться на все подряд, «поэтому приходилось постоянно что-то делать, чтобы поддерживать идеальный внешний вид», одновременно изображая l’ennui – подобающую скуку. По словам писательницы мадам де Жанлис, никто не хотел во дворец:

Каждый раз, когда мы приезжали в Версаль, все жаловались и вздыхали, повторяя, что нет ничего более утомительного, чем Версаль и двор, и что все, что одобряет двор, не одобряет широкая публика.

Поэтому тем, кто желал плясать под королевскую дудку, имело смысл устремить взор в бесконечность. Герцог де Лозён, к примеру, жаловался, что ему было «всегда смертельно скучно на охоте с королем [Людовиком XVI]», а принц и дипломат Шарль-Жозеф де Линь через силу слушал то, что он откровенно называл «идиотской болтовней и длинными охотничьими байками» Людовика XVI.

Некоторые придворные пытались бороться с удушающей рутиной. Мадам де Шуазель совмещала еду с учебой и во время королевских обедов тайком читала учебник итальянского языка, который держала под столом на коленях, а Шарль-Жозеф де Линь при любой возможности сбегал из «тоскливого Версаля», чтобы окунуться в парижский libertinage[118]118
  Разврат (фр.).


[Закрыть] – в жизнь, которая возводила соблазнение на уровень искусства и в которой, как отмечал Монтескье в своих «Lettres Persanes»[119]119
  Персидские письма (фр.).


[Закрыть]: «У рослого молодого человека, у которого на голове много волос, в голове мало ума, а в душе достаточно дерзости… нет иного занятия, кроме как доводить до бешенства супругу или до отчаяния отца».

Жан-Жак Руссо язвительно отмечал, что, в отличие от Версаля, столица Франции, которую Вольтер назвал «парижским хаосом», являла собой «убежище для дворян». По всеобщему мнению, это был «шумный, дымный и грязный город, где женщины больше не верят в честь, а мужчины – в добродетель». Для представителей бомонда слово «Париж» было всего в паре букв от слова «парадиз». По словам виконта де Вальмона, вероломного главного героя скандального романа «Опасные связи», все, что происходило за стенами столицы, представляло собой жизнь «воистину утомительную чрезмерным спокойствием и тусклым однообразием». Тем не менее скука, которую итальянец Карло Антонио Пилати называл «злейшим врагом человека», могла настигнуть человека даже в таком городе, как Париж, поскольку тем, у кого нет в Париже друзей, мало радости от театров, вечно шумного Пале-Рояля или прогулок в садах Тюильри. Медики XVIII века объясняли благородную скуку как «страх перед тщетностью бытия», который, по их словам, может привести к «болезни века» – меланхолии. По их мнению, из-за этого страха мужчины становились меланхоликами, а у женщин случались vapeurs[120]120
  Истерические припадки (фр.).


[Закрыть] и развивалась склонность к истерии. Несмотря на все это, Шарль-Жозеф де Линь не поддавался подобным настроениям и получал истинное удовольствие от проведенных в столице ночей:

Однажды я провел в Париже зиму, в течение которой спал всего по два-три часа за ночь, я по часу принимал ванну, чтобы взбодриться, и пил сладкий кипяток с лимоном, чтобы избавиться от похмелья от шампанского, к которому тогда особенно пристрастились мои друзья. Целыми днями мы охотились, а ночью играли в карты или находили себе другое занятие.

Путешествие вниз

Коридоры дворца постоянно полнились сплетнями, а каждая сплетня могла стать поводом для очередного скандала. Попавшим в немилость приказывали немедленно покинуть дворец. Для многочисленных желающих улучшить свои жилищные условия это становилось сигналом к новому сражению за свои интересы, ведь далеко не каждого король удостаивал чести жить в дворцовых апартаментах. Например, около тысячи конюхов, егерей, знатных пажей и придворных музыкантов обитали над Petite Écurie[121]121
  Малая конюшня (фр.).


[Закрыть] и Grande Écurie[122]122
  Большая конюшня (фр.).


[Закрыть], в которых содержалось более двух тысяч лошадей. Другие придворные жили в пристроенном к дворцу здании le Grand Commun[123]123
  Большой корпус (фр.).


[Закрыть] или ютились в комнатушке размером с коробку из-под печенья в дворцовой мансарде. Жилье для придворных было бесплатным, но им приходилось мириться с тем, что «деревянный пол мог в любой момент провалиться, в камине не было тяги, потолок протекал, а балки прогнили». Во многих апартаментах не было каминов, поэтому зимой они не отапливались. Тот же, кому повезло жить в комнате с камином, рисковал угореть или хуже того – устроить пожар. В 1707 году такой пожар разгорелся на дворцовой крыше, и четыре тысячи человек таскали воду ведрами, чтобы не позволить огню охватить весь дворец.