Текст книги "Мечи в тумане"

7. Женщина, которая пришла

После того, как Фафхрд и Серый Мышелов вылезли из Бездонных Пещер на ослепительный солнечный свет, след их на некоторое время затерялся. Историографы поскупились на сведения о наших героях, да это и понятно: Фафхрд и Мышелов пользовались слишком сомнительной репутацией, чтобы попасть в классический миф, были слишком загадочны и независимы, чтобы оказаться героями народных преданий, приключения их были слишком запутанны и невероятны, чтобы понравиться историкам, слишком часто они ввязывались в заварушки со всякими сомнительными демонами, разжалованными волшебниками и потерявшими доверие божествами, то есть с настоящими подонками сверхъестественного мира. И вдвойне трудно собрать материал об их действиях, когда они осуществляли свои кражи, требующие хитрости, соблюдения тайны и ловкого заметания следов. Впрочем, порой можно наткнуться на кое-какие улики, оставленные ими за этот год.

Например, столетие спустя жрецы Аримана воспевали – хотя сами они были слишком умны, чтобы верить в это, – чудо похищения Ариманом своего священного покрова. Однажды ночью двенадцать ужасных воинов увидели, как грубошерстный черный покров поднимается с алтаря, словно столб паутины, гораздо выше человеческого роста, хотя фигура под покровом имела очертания человеческой. Затем Ариман заговорил из-под покрова, и воины поклонились ему, и он отвечал им темными параболами, а потом вышел гигантскими шагами из тайной усыпальницы.

Сто лет спустя самый проницательный из жрецов заметил: «Это похоже на человека на ходулях или – удачная догадка! – на двух человек, один на плечах у другого».

Далее следует упомянуть об эпизоде, который Никри, рабыня пресловутой Лживой Лаодики рассказала стряпухе, умащивая ушибы после очередной взбучки. Эпизод касался двух незнакомцев, посетивших ее хозяйку, попойки, в коей та предложила им принять участие, а также того, как они спаслись от черных евнухов, вооруженных кривыми саблями, которые должны были их прикончить по окончании попойки.

– Ока они были чародеи, – уверяла Никри, – потому что в самый разгар оргии они превратили мою госпожу в свинью с закрученными рогами, настоящую помесь свиньи и улитки. Но еще хуже то, что они украли сундучок с вызывающими похоть винами. А когда госпожа обнаружила, что пропала и мумия демона, с помощью которой она намеревалась возбудить сладострастие в Птоломее, она заверещала от ярости и принялась охаживать меня палкой для чесания спины. Ой как больно-то!

Стряпуха хмыкнула.

Однако никто толком не знает, кто и в каком обличье посетил Иеронима, алчного откупщика и знатока искусств Антиохии. Однажды утром он был обнаружен в собственной сокровищнице с негнущимися и холодными, как после приема цикуты, конечностями и выражением ужаса на жирном лице; знаменитая чаша, которой он неизменно пользовался, бражничая, исчезла, хотя на столе перед ним виднелись круглые пятна от донышка. Позже он пришел в себя, но так никогда и не рассказал, что произошло.

Жрецы, ухаживавшие за Древом Жизни в Вавилоне, оказалась более разговорчивыми. Однажды вечером, сразу после заката, они увидели, как на фоне сумеречного неба качаются верхние ветви дерева, и услышали щелканье прививочного ножа. Вокруг них молча замер покинутый город, откуда три четверти века назад жители были изгнаны в соседнюю Селевкию, и куда жрецы тайно и не без страха вернулись, дабы исполнять свои священные обязанности. Одни из них, мгновенно вооружившись острыми золотыми серпами, приготовились влезть на дерево, другие схватили луки, намереваясь пронзить стрелами с золотыми наконечниками неведомого святотатца, однако какая-то серая тень, напоминавшая громадную летучую мышь, внезапно снялась с дерева и скрылась за зубчатой стеной. Конечно, это мог быть человек в сером плаще, воспользовавшийся тонкой и прочной веревкой, однако в те времена ходило столько смутных слухов о существах, летающих по ночам над развалинами Вавилона, что жрецы не отважились пуститься в погоню.

В конце концов Фафхрд и Серый Мышелов вновь объявились в Тире и через неделю уже были готовы к финальной части своего предприятия. Более того, они даже уже вышли за городские ворота и теперь стояли у начала построенного Александром мола – основы все расширяющегося перешейка. Глядя на мол, Фафхрд вспомнил, как однажды не представленный ему незнакомец рассказал историю о двух знаменитых героях, которые лет сто назад оказали неоценимую помощь в обреченной на неудачу обороне Тира от войск Александра Великого. Более высокий швырял громадные каменные глыбы в неприятельские корабли, низкорослый нырял в воду и перепиливал их якорные цепи. По словам незнакомца, героев звали Фафхрд и Серый Мышелов. Фафхрд тогда промолчал.

Свечерело; было самое время немного передохнуть, вспомнить былые приключения, обсудить туманные, невероятные, а может, и розовые перспективы.

– По-моему, сгодится любая женщина, – настаивал Мышелов, продолжая прерванный спор. – Просто Нингобль хотел напустить побольше тумана. Давай возьмем Хлою.

– Если только она пойдет, когда будет готова, – чуть улыбнувшись, отозвался Фафхрд.

Темно-золотой солнечный диск скатывался в морскую зыбь. Торговцы, обосновавшиеся на ближайшем к суше конце мола, чтобы в базарный день первыми встретить фермеров и пришедших из глубинки купцов, сворачивали свое хозяйство и опускали тенты.

– Любая женщина в конце концов придет, если она готова, даже Хлоя, – заметил Мышелов. – Нам только придется захватить для нее шелковый шатер и кое-какие дамские мелочи. Дело нехитрое.

– Вот именно, – ответил Фафхрд. – Одного слона нам, по всей видимости, хватит.

Дома Тира на фоне закатного неба казались темными, лишь кое-где поблескивали медные крыши, а позолоченный шпиль храма Мелькарта опрокинулся в воду и дрожал ослепительной стрелой, летевшей навстречу широкой солнечной дорожке. Казалось, пришедший в упадок финикийский порт оцепенел, вспоминая свою былую славу и слушая вполуха последние новости о неумолимом продвижении Рима на восток, о поражении Филиппа Македонского в битве у Собачьих Голов [Киноскефалы (греч. «Собачьи Головы») – два холма в Фессалии, где в 197 г. до н.э. римляне победили Филиппа V], о подготовке Антиоха к новой битве, в которой ему должен был помочь Ганнибал из заморского Карфагена, поверженного брата Тира.

– Я уверен, что если мы подождем до завтра, Хлоя придет, – гнул свою линию Мышелов. – Ждать нам придется в любом случае, ведь Нингобль сказал, что женщина не придет, пока не будет готова.

С пустоши, в которую превратился Старый Тир, повеяло прохладным ветерком. Торговцы заторопились; некоторые уже двинулись вдоль мола домой, и рабы их были похожи на горбунов и тому подобных несчастных калек из-за тюков, которые они несли на своих спинах и головах.

– Нет, – возразил Фафхрд, – нужно идти. Если женщина не приходит, когда готова, значит, она не женщина, которая придет, когда будет готова, а если даже она – та женщина, то ей придется постараться как следует, чтобы нас догнать.

Три лошади путешественников нетерпеливо топтались на месте, лошадь Мышелова заржала. И только верблюд, на которого были нагружены бурдюки с вином, разные сундучки и тщательно завернутое оружие, стоял мрачно и неподвижно. Фафхрд и Мышелов между делом наблюдали за фигурой, движущейся по молу навстречу стремившейся домой толпе; они не то чтобы подозревали что-то, но после года столь тяжкой работы просто не имели права не принимать во внимание возможность появления грозных преследователей, которые могли оказаться или ужасными воинами, или черными евнухами с кривыми саблями, или вавилонскими жрецами с их золотым оружием, или посланцами Иеронима из Антиохии.

– Хлоя пришла бы вовремя, если бы ты помог мне уговорить ее, – продолжал спорить Мышелов. – Ты ей нравишься, и вообще я уверен, что Нингобль имел в виду именно ее, потому что она – владелица амулета, защищающего от адепта.

Ослепительно блеснув серебром на краю моря, солнце скрылось за горизонт. Крыши Тира сразу потухли. Храм Мелькарта черной махиной вырисовывался на фоне серого неба. Последний тент был убран, и большинство торговцев находились уже на середине мола. К берегу двигалась все та же одинокая фигурка.

– Семи ночей с Хлоей тебе не хватило? – спросил Фафхрд. – К тому же, когда мы прикончим адепта и сбросим заклятие, тебе будет нужна не она.

– Возможно, возможно, – отозвался Мышелов. – Но не забывай, что прежде нам нужно этого адепта поймать. И тут Хлоя может оказать услугу не только мне.

Внезапно их внимание привлек слабый крик: по темной воде в египетскую гавань входило торговое судно с латинским вооружением. На долю секунды друзьям показалось, что противоположный конец мола опустел. Однако тут же на фоне моря снова показалась черная фигура, движущаяся прочь от города и не обремененная ношей.

– Еще один глупец покидает милый Тир в неурочное время, – заметил Мышелов. – Ты только подумай, Фафхрд, что может значить женщина в холодных горах, куда мы идем, женщина, готовящая всякие вкусности и гладящая тебя по лбу.

– Ты, малыш, думаешь явно не о моем лбе, – проговорил Фафхрд.

Прохладный ветерок налетел снова, и плотно утоптанный песок чуть застонал. Тир, словно зверь, припал к земле перед таящейся во тьме угрозой. Последний торговец поспешно искал на земле какую-то оброненную вещь.

Положив ладонь на холку своей лошади, Фафхрд сказал:

– Двинулись.

Мышелов сделал последнюю попытку:

– Думаю, если мы правильно поведем разговор, Хлоя не станет брать с собой рабыню для умащивания ног.

И тут они увидели, что еще один глупец, покидающий милый Тир, направляется к ним и что это женщина – высокая и стройная, в одежде, которая, казалось, вот-вот растворится в сумеречном воздухе; Фафхрд даже подумал: а не явилась ли она в Тир из какого-то небесного царства, чьи жители отваживаются спуститься на землю лишь на закате. Женщина приближалась легкой упругой походкой, и друзья увидели, что лицо ее ясно, а волосы – чернее воронова крыла, и сердце у Мышелова заколотилось: он понял, что их ожидание вознаграждено сторицей, что он наблюдает рождение Афродиты, но не из морской пены, а из сумерек, что перед ним темноволосая Ахура из винного погребка, которая больше не смотрит с холодным и сдержанным любопытством, а радостно улыбается.

Фафхрд, почувствовавший нечто подобное, медленно проговорил:

– Так, значит, ты и есть женщина, которая пришла, когда была готова?

– Ага, – весело добавил Мышелов, – а известно ли тебе, что еще минута – и ты опоздала бы?

8. Затерянный город

В течение следующей недели, упорно двигаясь на север вдоль края пустыни, друзья не узнали почти ничего об истории и побуждениях своей таинственной спутницы сверх немногих сомнительных сведений, сообщенных им Хлоей. На вопрос, зачем она пришла, Ахура отвечала по-разному: то, дескать, ее направил Нингобль, то, мол, Нингобль не имеет к этому никакого отношения и все получилось случайно, то будто бы древние боги послали ей сновидение, в котором она искала брата, потерявшегося во время поисков Затерянного Города Аримана, а чаще ответом было просто молчание, казавшееся друзьям порой лукавым, порой мистическим. Тем не менее она стойко сносила все лишения, оказалась неутомимой наездницей и не жаловалась, когда ей приходилось спать на голой земле, завернувшись в плащ. Словно какая-то сверхчувствительная перелетная птица, она всегда стремилась как можно скорее продолжить путь.

Когда представлялась возможность, Мышелов со всем усердием оказывал ей знаки внимания, причем его сдерживало лишь опасение превратить девушку в улитку. Однако через несколько дней этих мучительных радостей он заметил, что Фафхрд был бы не прочь оказаться на его месте. Очень скоро приятели стали соперниками, всякий раз оспаривая право предложить Ахуре помощь – в тех редких случаях, когда таковая требовалась, – пытаясь перещеголять друг друга хвастливыми россказнями о невероятных приключениях и следя, чтобы другой не оставался с девушкой наедине ни на миг. Никогда раньше ни один из них не был столь ошеломительно любезен. Они оставались добрыми друзьями и понимали это, однако друзьями весьма неприветливыми, и это они понимали тоже. А то ли робкое, то ли лукавое молчание Ахуры только их подстегивало.

Перейдя вброд Евфрат немного южнее развалин Кархемиша, они двинулись к истокам Тигра, взяв немного восточнее того пути, которым Ксенофонт [Ксенофонт Афинский (430-355 г. до н.э.) – историк и писатель, принявший участие в походе против Артаксеркса и после поражения возглавивший отступление греческих наемников] вел свои десять тысяч. Неприветливость двух друзей достигла предела. Однажды, когда Ахура отъехала чуть в сторону, позволив своей лошади пощипать сухую траву, они уселись на валун и принялись вполголоса спорить: Фафхрд предлагал прекратить ухаживания за девушкой, пока не завершится их поиск, тогда как Мышелов упорно отстаивал свое право первенства. Они так разгорячились, что заметили подлетевшего белого голубя лишь тогда, когда он, хлопая крыльями, уселся на руку Фафхрда, которую тот выбросил в сторону, желая подчеркнуть свою готовность на время отстать от девушки, если, конечно, так же поступит и Мышелов.

Прищурившись, Фафхрд снял с лапки голубя кусочек пергамента и прочел: «В девушке таится опасность. Вам обоим следует от нее отказаться».

Внизу стояла маленькая печать с изображением семи беспорядочным образом расположенных глаз.

– Всего семь глаз! – заметил Мышелов. – Ну и скромник!

Он на несколько мгновений умолк, пытаясь представить гигантскую паутину нитей, с помощью которой Сплетник собирал сведения и вел свои дела.

Однако благодаря этой неожиданной поддержке Фафхрду удалось вытянуть из него согласие, и друзья торжественно поклялись не приставать к девушке и никак к ней не подкатываться, пока они не найдут адепта и не разберутся с ним раз и навсегда.

Теперь они двигались по земле, где не было ни городов, ни караванных троп, земле, подобной той, по которой вел своих воинов Ксенофонт – земле студеных и туманных рассветов, ослепительных полудней и предательских закатов, напоминающих об осторожных и кровожадных горных племенах, вошедших в общеизвестные легенды о «маленьком народце», который был так же похож на людей, как кошки на собак. Ахура, казалось, не замечала внезапного отсутствия внимания к ее персоне и оставалась все такой же вызывающе застенчивой и непонятной.

Между тем отношение Мышелова к Ахуре начало претерпевать медленные, но глубокие изменения. То ли его безудержная страсть пошла на убыль, то ли его ум, не занятый более изобретением комплиментов и острот, стал прозревать глубже, но только Мышелов начал склоняться к мысли, что полюбил он не всю Ахуру, а лишь крошечную искорку в темной душе незнакомки, с каждым днем становившейся все более загадочной, подозрительной и даже отталкивающей. Он припомнил другое имя, которым Хлоя называла Ахуру, и его тут же заполонили странные мысли, связанные с легендой о Гермафродите, купавшемся в Карийском источнике и слившемся в одно целое с нимфой Салмакидой. Теперь, глядя на Ахуру, он видел лишь жадные глаза, уставившиеся сквозь прорези зрачков на мир. Ему стало казаться, что по ночам она беззвучно посмеивается над страшным заклятием, наложенным на него и Фафхрда. Его одержимость Ахурой сделалась совсем иной, он начал подсматривать за ней и изучать выражение ее лица, когда она на него не смотрела, словно надеясь таким образом проникнуть в ее тайну.

Фафхрд заметил это и тут же заподозрил, что Мышелов намерен нарушить их договор. С трудом скрывая возмущение, он принялся так же внимательно наблюдать за Мышеловом, как тот наблюдал за Ахурой. Когда возникала необходимость добыть что-нибудь съестное, ни один из друзей не хотел отправляться на охоту в одиночку. Легкие и дружелюбные отношения между ними явно портились. Однажды, ближе к вечеру, когда они пересекали тенистую ложбину, откуда-то с неба камнем упал ястреб и вонзил когти в плечо Фафхрда. Северянин сжал в горсти комочек рыжеватых перьев и только потом заметил, что ястреб тоже принес записку.

«Остерегайся Мышелова», – гласила она, однако в сочетании с болью от когтей ястреба оказалась для Фафхрда последней каплей. Подъехав к Мышелову, он, пока Ахура справлялась со своей норовистой лошадью, потревоженной происшествием, выложил приятелю все свои подозрения и предупредил, что любое нарушение их договоренности немедленно положит конец дружбе и приведет к смертельному поединку.

Мышелов выслушал друга с отсутствующим видом, продолжая мрачно наблюдать за Ахурой. Ему очень хотелось открыть Фафхрду истинные причины своего поведения, но он сомневался, что сумеет выразить их достаточно вразумительно. Кроме того, ему было досадно, что Фафхрд неправильно его понял. Поэтому, когда Северянин резко высказал все, что думал, он ничего не ответил. Фафхрд расценил это как признание вины и в гневе ускакал прочь.

Теперь они приближались к холмистой местности, откуда мидяне и персы нахлынули на Ассирию и Халдею, и где, если верить географии Нингобля, они должны были отыскать логово Князя Зла. Поначалу древняя карта на покрове Аримана не столько помогала путешественникам, сколько выводила их из себя, однако позже, благодаря на удивление толковым замечаниям Ахуры, они начали провидеть в ней какой-то тревожный смысл: там, где местность, казалось, вела к гордому кряжу с седловиной, на карте была обозначено узкое ущелье, а где по всем признакам должна была быть гора, карта указывала долину. Если карта не врала, путешественники через несколько дней должны были оказаться в Затерянном Городе.

Между тем одержимость Мышелова все усугублялась и в конце концов приняла определенную, но весьма странную форму. Он решил, что Ахура – мужчина.

Удивительно, однако до сих пор ни бивачная жизнь, где все постоянно друг у друга на виду, ни усердные наблюдения Мышелова не дали ясного ответа на этот животрепещущий вопрос. И, оглядываясь назад, Мышелов с удивлением вынужден был признаться себе, что не располагает никакими конкретными доказательствами. Да, судя по фигуре, жестам и вообще по всей повадке, Ахура была женщиной, однако он вспомнил раскрашенных и с подложенными мягкими частями сластолюбцев, нежных, но не приторных, которые весьма успешно изображали женственность. Нелепо – но что поделаешь. С этого момента его чрезмерная любознательность превратилась в тяжкий труд, и он усилил свою мрачную бдительность к страшному неудовольствию Фафхрда, который время от времени внезапно начинал постукивать ладонью по рукоятке меча, однако даже это не могло вынудить Мышелова отвести от девушки взгляд. Каждый из друзей пребывал в мрачной раздражительности, равно как и верблюд, который проявлял все больше и больше упрямства по мере удаления от милой его желудку пустыни.

Путники неуклонно приближались к древней святыне Аримана, преодолевая мрачные ущелья и скалистые хребты, и для Мышелова настали кошмарные дни. Фафхрд казался ему грозным белолицым гигантом, смутно напоминавшим кого-то, кого он знавал в дни бодрствования, а само путешествие – продвижением наугад потусторонними путями сна. Он очень хотел бы поделиться с великаном своими подозрениями, но не мог решиться на это из-за их чудовищности, а также потому, что великан любил Ахуру. И все это время Ахура недоступным трепещущим фантомом ускользала от него, хотя когда он заставлял свой ум работать, то понимал, что поведение девушки никак не изменилось, лишь еще настойчивее стала она стремиться вперед, словно корабль, который приближается к родному порту.

Наконец наступила ночь, когда он уже был не в силах сдерживать мучительное любопытство. Выбравшись из-под гнета тяжелых незапоминающихся снов, он оперся на локоть и огляделся – спокойный, как существо, в честь которого был назван.

Было бы холодно, если б воздух не сохранял полнейшую неподвижность. В костре еще тлели уголья. В лунном свете Мышелов видел взъерошенную голову Фафхрда и его локоть, высунутый из-под косматого медвежьего плаща. Лунный свет падал прямо на Ахуру, лежащую у костра с закрытыми глазами, которая, казалось, едва дышала, обратив спокойное лицо прямо в небо.

Ждал Мышелов долго. Наконец, беззвучно откинув серый плащ, он взял меч, обошел вокруг костра и стал на колени подле девушки. Несколько мгновений он бесстрастно всматривался в ее лицо. Но оно оставалось все той же маской гермафродита, которая так терзала его в часы бодрствования, хотя теперь он не совсем понимал, где проходит граница между сном и явью. Внезапно его руки потянулись к девушке, но он сдержался и снова замер надолго. Наконец, движением осторожным и заученным, словно у лунатика, но только еще более бесшумным, он сдвинул в сторону ее шерстяной плащ и, достав из кошеля небольшой нож, легко, стараясь не прикоснуться к коже, оттянул у шеи платье девушки и разрезал его до колен, после чего поступил точно так же с хитоном.

Он был уверен, что не увидит грудей цвета слоновой кости, но они были на месте. Кошмар, однако, не рассеялся, а еще более сгустился.

Внезапно Мышелова словно озарило молнией, но он даже не удивился понятому. Стоя на коленях и мрачно разглядывая девушку, он вдруг со всей отчетливостью осознал, что эта плоть цвета слоновой кости тоже не более чем маска, сделанная так же умело, как и лицо, и предназначенная для какой-то жуткой неведомой цели.

Веки девушки не дрогнули, но ее губы, как показалось Мышелову, тронула мимолетная улыбка.

Теперь он был абсолютно убежден, что Ахура мужчина.

У него за спиной хрустнули уголья.

Обернувшись, Мышелов увидел лишь полосу сверкающей стали, замершую на миг над головой у Фафхрда, словно какой-то бог, обладающий нечеловеческой выдержкой, давал смертному шанс, прежде чем метнуть в него молнию.

Мышелов успел выхватить свой тонкий меч, чтобы парировать чудовищный удар. Оба клинка, от острия до рукоятки, застонали.

И тут, словно в ответ на этот стон, смешиваясь с ним, продолжая его и усиливая, из абсолютного затишья с запада налетел сильнейший порыв ветра, который бросил Мышелова вперед, Фафхрда отшвырнул назад, а Ахуру перекатил через то место, где еще миг назад тлели уголья.

Так же внезапно ветер стих. С последним его дуновением какой-то, похожий на летучую мышь, предмет скользнул по лицу Мышелова, и тот схватил его. Но оказалось, что это не летучая мышь и даже не большой лист. Это было очень похоже на папирус.

Попавшие на пучок сухой травы уголья подожгли его. В свете этого нового костерка Мышелов расправил клочок тонкого папируса, прилетевший откуда-то с бескрайнего запада.

Он неистово закивал Фафхрду, который выкарабкивался из чахлого сосняка.

На папирусе жидкостью каракатицы было написано крупными буквами несколько слов, внизу виднелась замысловатая печать.

«Каких бы богов вы ни чтили, прекратите ради них ссору. Немедленно отправляйтесь дальше. Следуйте за женщиной».

Только теперь друзья заметили, что Ахура заглядывает им через плечо. Блистательная луна вышла из-за небольшого облачка, которое ненадолго ее заслонило. Девушка взглянула на Фафхрда и Мышелова, стянула на груди разрезанные хитон и платье и накинула сверху плащ. Путники разобрали лошадей, извлекли верблюда из зарослей колючего кустарника, где он предавался мазохистским удовольствиям, и отправились в путь.

Затерянный Город отыскался неожиданно быстро, словно это была какая-то ловушка или дело рук фокусника. Ахура указала им на усеянный булыжниками утес, и через несколько минут они уже смотрели вниз, на узкую долину, загроможденную причудливо наклоненными глыбами, серебрившимися в лунном свете; на земле замысловатым узором чернели их тени.

С первого взгляда стало ясно, что никакой это не город. Безусловно, в этих массивных каменных шатрах и хижинах люди никогда не жили, хотя могли поклоняться в них своим богам. Это было обиталище для египетских колоссов, каменных монстров. Но Фафхрду и Мышелову не удалось рассмотреть долину подробнее: без предупреждения Ахура пустила свою лошадь вниз по склону.

Диким хмельным галопом всадники, похожие на рвущиеся вперед тени, и верблюд, напоминавший запинающееся привидение, понеслись сквозь лес свежесрубленных стволов, мимо качающихся каменных глыб размером с дворцовую стену, под арками, годными для слонов, дальше и дальше за ускользающим стуком копыт и, выскочив наконец на залитое лунным светом пространство, остановились между монументальным, похожим на саркофаг строением с ведущими к нему ступенями и грубо обтесанным каменным монолитом.

Но не успели они удивиться окружающему, как заметили, что Ахура нетерпеливо подает им какие-то знаки. Друзья вспомнили инструкции Нингобля и сообразили, что вот-вот наступит рассвет. Они сгрузили всевозможные свертки и коробочки с дрожащего и кусающегося верблюда, и Фафхрд, развернув темный, редкотканый покров Аримана, накинул его на плечи Ахуре, которая молча смотрела на усыпальницу; ее лицо походило на мраморную маску нетерпения, словно девушка была каменной, как и все вокруг.

Пока Фафхрд занимался другими делами, Мышелов открыл сундучок из черного дерева, похищенный у Лживой Лаодики. На него нашел шальной стих: неуклюже пританцовывая и изображая слугу евнуха, он со вкусом расположил на плоском камне кувшинчики, баночки и небольшие амфоры, извлеченные из сундучка. При этом он тоненьким фальцетом напевал:

Я Селевкиду стол накрыл,

И Селевкид доволен был -

Душою сыт и телом,

Нажравшись, прохрипел он:

«В расплату оскопить его!»

– А тебе шледует жнать, Фафхрд, – почему-то зашепелявил он, – што этого шеловека ошкопили еще мальшиком, поэтому это была никакая не рашплата. Что же кашается того ошкопления….

– Я сейчас оскоплю тебя – отрежу твою набитую дурацкими шуточками башку! – заорал Фафхрд и схватил первый попавшийся под руку магический инструмент, однако тут же передумал.

Чуть остыв, Фафхрд передал Мышелову чашу Сократа, и тот, продолжая подпрыгивать и пищать, насыпал в нее толченой мумии, добавил вина, размешал и, подскочив в фантастическом танце к Ахуре, протянул ей питье. Девушка не шелохнулась. Тогда Мышелов поднес чашу прямо к ее губам, и Ахура жадно осушила ее, не отрывая взгляда от усыпальницы.

К ним подошел Фафхрд с побегом вавилонского Древа Жизни, который был на удивление свеж и весь покрыт упругими листочками, словно Мышелов срезал его миг назад. Северянин ласково разжал пальцы девушки, вложил в них веточку и сжал их снова.

Все было готово, оставалось лишь ждать. Край неба зарозовел, само небо стало чуть темнее, звезды начали гаснуть, луна поблекла. Возбуждающие сладострастие зелья остыли, и предутренний ветерок больше не разносил их ароматы. Женщина продолжала смотреть на гробницу, а за ней, словно бы тоже не спуская глаз с усыпальницы, фантастической тенью сгорбился обтесанный монолит, на который Мышелов время от времени тревожно посматривал через плечо и никак не мог понять: то ли это грубая работа первобытных камнерезов, то ли нечто, намеренно обезображенное человеком из-за таящегося внутри этого камня зла.

Небо постепенно бледнело, и Мышелов уже начал различать какие-то чудовищные изображения на стене саркофага – людей, похожих на каменные столбы, и животных, похожих на горы, а Фафхрд уже видел зеленые листочки в руках Ахуры.

И тут произошло нечто потрясающее. В один миг листочки сморщились, а ветка превратилась в кривую черную палочку. И в то же мгновение Ахура задрожала и побелела как мел, и Мышелову показалось, что вокруг ее головы появилось чуть заметное черное облачко, как будто жившее в девушке и ненавидимое Мышеловом загадочное существо дымом выходит из ее тела, словно джинн из бутылки.

Толстенная каменная крышка саркофага скрипнула и начала подниматься.

Ахура двинулась к саркофагу. У Мышелова создалось впечатление, что ее, словно парус, влечет вперед черное облако.

Крышка поползла вверх быстрее, будто верхняя челюсть каменного крокодила. Мышелову показалось, что черное облако торжествующе устремилось к разевающейся щели, таща за собой легкую белую фигурку. Крышка саркофага распахнулась. Ахура добежала до самого верха и то ли заглянула внутрь, то ли, как почудилось Мышелову, ее частично втянуло за собой черное облако. Девушка задрожала крупной дрожью и, словно пустое платье, плавно осела на камень.

Фафхрд скрипнул зубами, в кисти Мышелова хрустнул сустав. Их пальцы до посинения стиснули рукоятки выхваченных мечей.

И тут, словно бездельник после целого дня отдыха в беседке, словно индийский принц после скучного дворцового приема, словно философ после шутливой беседы, из гробницы неспешно поднялась стройная фигура. Одет человек был во все черное, лишь на туловище у него серебрился какой-то металл, его шелковистые волосы и борода были цвета воронова крыла. Но прежде всего, словно эмблема на щите человека в маске, в глаза бросался оливковый переливчатый цвет его юной кожи, какой-то серебристый отлив, наводивший на мысль о рыбьем брюхе или проказе, а также что-то знакомое в его лице.

А лицом серебристо-черный человек безусловно напоминал Ахуру.