Текст книги "Иисус. Картины жизни"

Незавидным было положение Моисея! Бог посылал через него знамения, и чем яснее он понимал свою неспособность творить чудеса, тем сильнее надеялся на то, что каждый тотчас же увидит в них действие Божье. И тут пришли мужи, которые кое-что «могли»! Своими таинственными чарами они повторили, по крайней мере, иллюзорно то, что сделал через него Бог, отдавая Моисею должное как человеку, который превзошел их в этом искусстве. В Моисее, чьи полномочия Своими чудесами настойчиво подтверждал Бог, видели просто искусного волхва, вызывавшего у них удивление[83]83
  Такая же ситуация, но больше в духовном плане повторится, как опасается Павел, и в последние дни (2 Тим 3:1 и далее, особенно стих 8). У слуг Христовых появятся соперники, которые потребуют от них примерно того же, что и египетские волхвы потребовали от Моисея, а именно, чтобы их дела и дела тех слуг были сведены к одному и тому же источнику, с той лишь разницей, что они не источник дел слуг Христовых хотели считать небожественным, а источник своих собственных дел божественным.


[Закрыть].

В подобном положении оказался и Спаситель! Ради побед, которые он одерживал в борьбе против тьмы, теперь Ему надо навлечь на Себя подозрение, будто Сам больше других погряз в служении этой тьме. Но волхвы, когда Моисей превзошел всех в чудотворении, оказались людьми сметливыми и честными, потому и признались себе и другим, что здесь это никакое не искусство их совершать. В страхе и смирении они сказали: «Это перст Божий». Словом «перст» выражено то, какое колоссальное впечатление произвел на них Бог, когда они внезапно, хотя пока еще смутно, представили себе, что это за существо. Стоит Ему пошевелить пальцем, и свершается нечто, выходящее за пределы человеческих представлений. Если даже они склонились перед действием Божьим, не имеющим целью покарать их и египетский народ, то насколько охотнее должны были фарисеи признать действие Божие, источающее одну лишь благость. «Если Я Духом Божьим изгоняю бесов, то, конечно, достигло вас Царствие Божие» (то есть снизошло на вас прежде). Он с удовлетворением перенимает слова «перст Божий», имеющие для Его побед умиротворяющий душу и вселяющий надежды смысл. «Что мы сейчас переживаем, это только начало, всего лишь легкое шевеление Его перста, придет время, и Он обнажит Свою десницу, властвуя мышцей высокой, и придет время Царства Его», – возможно, думалось Ему. Мы должны как бы вместе с Иисусом с ужасом увидеть богоудаленность и превосходство тьмы, чтобы ощутить, как восхищался Иисус той переменой в соотношении сил власти света и тьмы.

Заключая Свою речь, Иисус открывает фарисеям всю опасность той позиции, которую заняли они в отношении деяний Божьих. Как они обманывают себя, считая свое поведение «нейтральным», не говоря ни за, ни против, и предостерегает их от того, чтобы их хула Сына Божьего не превращалась в хулу на Святого Духа. Но поскольку эти рассуждения не освещают сколь-нибудь значительно вопрос, занимающий нас в этом разделе, то мы не станем их продолжать.

Грешники

Обратимся теперь к той области, которая больше других тревожила сердце Спасителя. Он неоднократно повторяет нам, что пришел искать и спасать заблудших и был подчинен этой задаче. Однако об этих Его деяниях, касавшихся отдельных людей и внешне не служащих Его великой цели, рассказано куда меньше, чем об исцелениях больных. По двум причинам. Первая заключалась в том, что грешники особенно не нуждались в Его помощи. Правда, тот, кто однажды увидел свои грехи и виновность, жаждет помощи намного сильнее и острее, нежели при телесных недугах. Но такое прозрение приходит непросто. Телесный недуг дает о себе знать болью, нравственный же скрыт под видимостью благополучия и удовлетворения.

Вторая причина – в свойствах натуры Иисуса. Рассказов об обращении Им грешников было мало, поскольку те по Его наставлению – «Не бросайте жемчуга вашего перед свиньями» – об этом почти не говорили. Пути, по которым Святой Дух пришел к твоей душе, надо хранить в тайне, не следует публично говорить и о своих грехах, которые Бог уже простил. А коли они прощены – зачем о них упоминать? Тем более что в красноречивом описании всегда таится некое прославление, и человек их уже не стыдится.

Поэтому Евангелия повествуют лишь о тех обращениях, которые происходили на виду у многих и были как-то связаны с иными событиями, имеющими всеобщее значение.

Что противопоставлял Иисус человеческой беде – греху и виновности в грехе? Я не вправе вторгаться в это святая святых, пытаясь как можно полнее ответить на этот вопрос. Остановлюсь лишь на очевидном.

Прежде всего, Он противопоставлял греху Свое умение прощать, и в этом Его сила, точнее – мощь. И тогда, и теперь прощение – самый прекрасный, самый великий и самый трудный поступок, который только может совершить человек. Но прощение Ему давалось куда труднее, чем нам. Ему дано видеть, сколь разрушителен грех для творения Отца – Его чад, и тем больше мучило Его наносимое ими Отцу оскорбление. Но Иисус был и есть само прощение. Потому Он и Спаситель мира, что обладал на Земле огромной духовной силой, постоянно совершающей в противовес ужасным действиям греха колоссальную работу – прощение тех, кто его ищет, кто его просит. И то была не бездушная работа принципа всеобщего прощения, а в каждом случае – труд Его души, Его духа – полная противоположность тому, как действуем мы. Прощая кому-то грехи, Он Сам становился этим грешником пред Богом, желая, как того требовало Его сердце, ответствовать за него, чтобы Отец в Своей святости Его простил. И если Его борьба с болезнью, как мы убедились, предвещала Ему претерпеть смерть, то здесь, в сражении с грехом, это видится нам еще ясней. Иисус стоит перед Отцом, приняв на Себя бремя всеобщей вины. Сам Он этого не хочет, Его сердце противится тому, чтобы это несвойственное Ему состояние вины, вопреки присущей Отцу строгой логике, уходило из Него просто так, одним проявлением ничем не обоснованной милости. Такого Он не хочет и не вправе просить. Пусть будет, что будет, все без исключения должно решаться в свете Божьем свято и последовательно, рассудительно, по правде. Поэтому Он и предстает перед Отцом грешником, ожидая прощения, а не амнистии. Прощение совершается в наказании. И «Он грехи наши Сам вознес телом Своим на древо» (1 Пет 2:24), чтобы понести наказание, которого они заслуживают.

Он никогда не прощал, прежде не обратившись к Отцу, не испросив Его согласия, а всегда в единении с Ним, скрепленном священными узами любви, – в этом заключалась великая разрешающая сила Его прощения, на этом преимущественно основывалась Его власть прощать на Земле грехи.

Говоря о том, как именно Он прощал, упомянем нечто, внутренне связанное с этим, – удивительную проницательность Его любви, способной сквозь все наслоения безобразного и неподобающего видеть в человеке доброе начало (если оно у него было), то, что позволит Ему в благоприятный момент достучаться до его сердца. «Не судить!» – вот чем была преисполнена Его душа. Не искать в человеке одно лишь злое, ничего в нем не истолковывать не в его пользу, открыть прежде основу всего – его добрую волю. Это было Его искусство, нет, это была радость Его сердца. В глазах Его окружения Он был воплощением чудесной «силы Божьей», которая их всех возвышала, освобождала, наполняла светом.

Отношение Иисуса к грешникам раскрывается в трех притчах: о пропавшей овце; о потерянной драхме и о блудном сыне (Лк 15). Он рассказал их в ответ на ропот фарисеев, говоривших: «Он принимает грешников и ест с ними». По мере того как фарисеи и их сторонники все более отдалялись от Иисуса, Его все чаще посещали и окружали «люди из народа», нередко с сомнительным прошлым («приближались к Нему все мытари и грешники слушать Его»), и это было тем более предосудительно, что никто не замечал происходивших с этими людьми изменений, тем более признаков, служивших для фарисеев мерилом благочестия. И создавалось впечатление, будто Он водит дружбу не только с раскаявшимися, но и с безнадежными грешниками. Но как отрадно видеть эту вереницу людей, тянущихся к Иисусу! Они удивительно тонко подмечали небывалое, блаженное изменение, которое происходило в том или ином человеке после общения с Иисусом. Это и влекло к Нему все больше и больше израильтян. Они жаждали обращения – и шли к Спасителю, исполненные раскаяния.

В представлении фарисеев этот класс людей был безнадежно потерянным. Спаситель не меньше, а больше фарисеев видит их порочность, и в этих притчах нисколько их не щадит и не приукрашивает, давая им образную характеристику. Но если в глазах фарисеев то были люди безнадежно потерянные, исключенные из общины праведных, то Спасителю они виделись иначе. Он старается не касаться этого различия во мнениях, иначе Ему придется обличать фарисеев в их собственной греховности, а этого Спаситель не хочет. Он только доносит до сознания человека неправедность поступка, но никогда не заставляет его ощутить вообще себя грешником – это чувство должно само пробудиться в глубинах его сердца. Иисус никогда не умалял и не принижал в глазах человека его истинно добрые намерения и поступки. Он хочет избежать малейшего подозрения в неуважительном отношении к нравственному поведению. Израиль, в отличие от предоставленного самому себе языческого мира, есть народ Божий, стадо Божие, которое Бог отчасти пасет Сам, доверяя это Своим пастырям, и строго взыщет (Иез 34) с тех из них, кто не заботится об овцах, прежде всего, о заблудших и потерянных. В этом Спаситель не расходился с фарисеями. Человек создан, чтобы любить Бога и быть любимым Им, возрастать под присмотром любящего Отца, в единстве с Его стадом. Грешник из такого единения с Отцом выпадает, становится заблудшим, потерянным, то ли по неразумию, то ли по злому произволению, подобно потерянной драхме, по вине тех, кто должен был ее хранить, или – применительно к язычникам – по вине предыдущих поколений. Но Бог его по-прежнему любит, как всякую овцу Своего стада, законную часть Его «имущества». Спаситель же оправдывает «заблудшую овцу» не с ее позиции, а как ищущий ее «хозяин» стада. Сколько сочувствия, любви и нежности в Его словах, сказанных от Себя и от имени Своего Отца! И чем сильней звучит эта обращенная к нам любовь, тем яснее открывается ее естественность всем, кто способен ее принять.

Мы чувствуем, что это Хозяин, всем сердцем радеющий за Свою овцу, Свою драхму, Свое чадо. Таков и Спаситель. Но это не укладывается в ограниченном уме фарисеев. Бог потерял не овцу, а целые поколения, не драхмы лишился, а всего Своего «состояния» на Земле – Своих детей человеческих; и, верный Своему обетованию – «Вот, Я Сам отыщу овец Моих и осмотрю их» (Иез 34:11), посылает Своего Сына с поручением отыскать и спасти овец.

Нельзя не заметить, как редко Спаситель произносит ставшую нам привычной фразу о том, что без Него все люди заблудшие. Но в этих притчах заблудшие – ничтожно малая часть, да и судя по другим примерам, Его отношение к грешникам рассматривается почти как исключение. Спаситель действует исключительно деликатно, не объявляет нашу греховность делом неисправимым из опасения заглушить в нас и без того неразвитое чувство ответственности за свои ошибки. Между тем Он, к Своей великой скорби, не сомневался в тотальности порока, и упомянутые в притчах количественные соотношения объясняются исключительно вышеприведенными доводами. Об этом свидетельствует Его ответ ученикам на их вопрос: «Кто же может спастись?» Им и заканчивается рассказ о богатом юноше с его известным обращением «Учитель благий» (Мф 19:16; Мк 10:17; Лк 18:18).

Рассказ для нас тем поучительный, что в нем раскрывается вся широта сердца Иисуса: здесь мы видим, как Он, прозревающий Своим чистейшим взглядом глубины порока, высоко почитает и ценит в человеке даже мельчайшие крупицы добра.

Перед Ним благовоспитанный, счастливый, по земным меркам, юноша, уже «из начальствующих», воодушевленный идеей добра, надеющийся узнать от Иисуса, учителя добра, как ему осуществить свои благородные устремления. «Учитель благий! – обращается он к Нему, – что мне делать, чтобы наследовать жизнь вечную?» Спасителя такое обращение пугает. Он давно привык, что чуть ли не каждый принимает Его за обычного, хотя и возвышающегося над другими человека, и соглашается с этим, разве что особые обстоятельства вынуждают Его явить Свое истинное достоинство, тем более именно сейчас, когда Он, сгибаясь под тяжестью всеобщего греха и охваченный стыдом, предстает перед Богом за людей. «Что ты называешь Меня благим? Никто не благ, как только один Бог», – отвечает Он, не видя здесь ни малейшего повода открыть исключительность Своего положения. Что же касается вопроса юноши, то Спаситель просто указывает ему на десять заповедей, являющихся ответом Самого Бога. В основном это запреты; они называют то, из-за чего можно лишиться жизни и заслужить смерть. Особенно это относится ко второй скрижали, о которой Иисус и напоминает юноше, перечисляя ее заповеди в последовательности, наиболее отвечающей его статусу и тем искушениям, которым он чаще всего подвергается. Красть и т. п. он вряд ли будет, поэтому Спаситель на первое место ставит «не прелюбодействуй». Человек обязан хранить в своем сердце великие предостережения Бога: «не убивай», «не кради», «не лжесвидетельствуй», «не разводись с женой», ибо, забывая о них, он становится самым что ни на есть блудным сыном. Юноша отвечает: «Все это я сохранил от юности моей». Чего еще недостает ему? И что же Спаситель? «Иисус, взглянув на него, полюбил его» (Мк 10:21). Он радуется даже этому росточку страха Божьего. И, окинув духовным взором чудесное поле честной брани и благодатной победы, верный Своим словам: «Кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь», проникается любовью к этому человеку. Но и он в Его глазах все же был заблудшим. Каким необъятным представляется нам сердце Спасителя! Он скрывает Свои мысли, которые нам, близоруким, могут показаться чуть ли не противоречивыми. «Как протянуть этому юноше руку, чтобы Его устремления оказались не напрасными и он унаследовал бы жизнь вечную?».

Его, каков он сейчас, иначе как заблудшим не назовешь. Правда, в нем немало и той «набожности», которую Бог до прихода Иисуса принимал как праведность. На фоне всеобщей греховности юноша ведет себя достойно, подобно сотнику Корнилию, услышавшему от Петра слово Божие (Деян 10:35): «Во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему». И как Бог оказал Корнилию Свою милость, дав ему возможность именем Иисуса достичь прощения грехов и быть спасенным, то же могло произойти и с юношей. Разве он отнесся бы так спокойно к этому слову Божьему, услышь он в Нагорной проповеди из уст Иисуса, что такое эти заповеди! Спаситель как Сын Божий одухотворен Тем, от Кого исходил закон, и Он исполнит его на земле, привлекая нас к Себе и делая такими же чадами Божьими, как и Он Сам (Мф 5:17). Но юноша и понятия не имеет, что Иисус – наша единственная надежда. Он ищет в Нем всего лишь Учителя. Может быть, на его вопрос следовало ответить так: «Всего твоего прежнего усердия недостаточно, и оно ничего не стоит, уверуй в Меня – вот единственное, что тебе поможет». Но так Спаситель никогда не скажет. Он не погасит тлеющий фитиль, чтобы потом зажечь его вновь, ибо знает, как это трудно. Подобными речами Он скорее загасил бы в нем искорку веры, а не воспламенил ее. Спаситель словно ставит Себя на место юноши, которому казалось недостаточным быть человеком честным и порядочным, отчего он и стремился подняться еще выше – но куда? И тут ему без помощи Иисуса не обойтись. И Спаситель достиг бы того искупительного единения с ним, пусть поначалу неполного, если бы принял его в узкий круг Своих учеников, которых соблюдал во имя Отца (Ин 17:12), постоянно оставаясь с ними. Именно это – Свое благодатное влияние – Иисус и предлагает юноше, осложняя в какой-то мере Свое положение, ибо Он не хотел без нужды расширять уже сложившийся узкий круг Своих учеников. «Если ты хочешь быть совершенным, – говорит Он, подхватывая его мысль, – следуй за мной!» «Быть совершенным» – не значит служить безжизненным образцом для других, это просто значит быть цельным, не двусоставным, а единым, как едино Царство Божие. Однако богатый господин, тем более богатый по меркам того времени – имением и рабами, Ему среди Его окружения не нужен. «Все, что имеешь, продай и раздай нищим, и будешь иметь сокровище на небесах, и приходи, и следуй за Мною». Именно так нужно понимать требование Спасителя. Вряд ли Он просто испытывал юношу, предлагая ему такое униженное положение, чтобы обнажить во всей наготе его мнимую праведность, впрочем, представляющуюся Спасителю не совсем уж мнимой. Его приглашение было искренним, и Он не хотел, чтобы юноша сказал «нет», а сказал бы «да», но тот, к сожалению, «услышав сие, опечалился». Его праведность на поверку оказалась пустой, более того, осознание ее и помешало ему понять все величие дара Иисуса. Юноша задумывается. Звучит заманчиво, «но как можно остаться ни с чем? кто я тогда?» – крутилось у него в голове. Так иной не лишенный благородства человек срастается со своим богатством. Молча он слушает Спасителя, молча размышляет, молча поворачивается и не спеша уходит. Что происходило тогда в сердце Иисуса? Едва ли мы способны на такие чувства.

Эту власть богатства в сердце юноши ни сияние славы Сына Божьего, ни вся полнота любви Иисуса пока еще пересилить не могут! Предельно серьезен и печален состоявшийся между ними разговор. Когда юноша уходит, Иисус оборачивается к Своим ученикам и говорит, что «трудно богатому[84]84
  Сегодня на деньги в любом магазине можно купить все что угодно, отчего богатым считается в первую очередь тот, у кого много денег. В древности это было не так, тогда богатство складывалось из множества вещей, отчего тем суровее кажется это требование Спасителя именно бедняку. Иной владеющий имуществом считает себя бедным потому, что ему не хватает денег. Самый же бедный тот, у кого нет вещей. Меня трогают эти слова, произнесенные Спасителем: у Него не было даже тех вещей, без которых в нашем понимании просто не обойтись, например, кровати!


[Закрыть] войти в Царствие Небесное». Ученики ужаснулись от слов Его. Но Иисус продолжает: «Как трудно надеющимся на богатство войти в Царствие Божие! Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие». Тем самым Спаситель в какой-то степени оправдал юношу, показав в то же время всю серьезность нашей ситуации. Здесь вступают в противоборство два непреложных закона: с одной стороны, имущественное богатство срастается, образуя одно целое с тем, кто им или, возможно, кем оно владеет; с другой стороны, его не принесешь с собой в Царство Божие. «Услышав это, Его ученики очень изумились и сказали: кто же может спастись?», глубоко омрачив сердце Иисуса, что прежде всего и побудило нас остановиться на этой истории. Невозможное человекам возможно Богу, говорит Иисус. Но у каждого есть хоть какое имущество. Выходит, Спаситель не только считает порочность явлением всеобщим и естественным, но и отказывает всем нам в малейшей возможности спастись своими силами, выбравшись из этого состояния. «Но, – победоносно продолжает Он, – все возможно Богу». Значит, Бог, если понадобится, может не только провести живого верблюда через «игольные уши», но и совершить несравненно большие чудеса, даже ввести в Свое Царство богатого. Таким образом, наше спасение Он представляет нам как непрекращающееся чудо.

Эта история ясно показывает, как Спасителю представлялось нравственное состояние людей. Поэтому мы и начинаем ею следующий раздел, посвященный Его отношению к грешникам в конкретном смысле этого слова, и в особенности к тем, которые сами считали себя таковыми, так воспринимали и все другие люди. Данная история, равно как и следующие за ней истории, приводит нас к примечательному выводу: очевидность грехов нисколько не умаляла успеха Иисуса, а только ему способствовала.

Рассмотрим теперь отдельные картины.

Уникальной в этом роде является история о женщине, помазавшей миром ноги Иисуса. Здесь в ярчайшем свете предстает перед нами сердце Спасителя, обращенное к грешникам.

«Некто из фарисеев просил Его вкусить с ним пищи». Фарисеи были люди, конечно, своеобразные, но ведь полюбить нужно и их. Где Иисус, там и они, их ум постоянно занят Им, их мысли вертятся вокруг Него. Никак не могут они «разобраться» в Иисусе, отчего и приглашают Его в гости, чтобы наконец ответить себе на вопрос: кто Он такой? Как бы там ни было, но им приятна духовная атмосфера, которую Он придает любой компании, находясь в ней.

Спаситель никогда не отказывается от приглашений. Наверное, Он шел в гости с тяжелым сердцем, куда милее было бы Ему остаться среди Своих «младенцев». Его одолевали сомнения, но Он нисколько не сомневался, что и здесь одержит пусть малую, но победу, спасет чьи-то души.

Его встречают без радости. Иисус входит в дом с теплыми, искренними чувствами, сознавая в душе, что Он и Его любовь что-нибудь да значат, но Его обдает холодом. Спаситель ожидал от хозяина приветственного поцелуя, но подчеркнутая сдержанность подсказывает Ему, что надеяться на радушие здесь не стоит. Не предлагают ни воды для ног, ни масла для головы – никаких знаков уважения к Нему как к гостю, хотя бы в какой-то мере достойному их общества. «Не следует этих людей баловать, – так, наверное, думал Симон, – ради их же блага, пусть не забывают, кто они и кто мы; а то они того гляди перестанут видеть различия в нашем положении, чинах и образовании». Спаситель мог прощать быстро, но сейчас, будучи мудр, «как змей»[85]85
  «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби», – такое напутствие дал Спаситель Своим ученикам, посылая их проповедовать благую весть. Наш внутренний голос охотно присоединяется к первой части данного совета, видя в нем дозволенность всякого рода лицемерия, хотя вторая часть именно это и запрещает. При таком толковании мудрости одна мысль приписать ее Спасителю должна привести нас в ужас. К тому же станет ли Он советовать нам то, чего Сам себе не позволяет? И пока наша мудрость корыстна, она – греховна, а в истинном благочестии подразумевается некая наивность и ограниченность. Но сколь абсурдно такое представление! Мудр Бог (Еф 1:8), и мудр Спаситель, но глупа мудрость тьмы! Мудрость есть точное и энергичное употребление всех духовных сил на решение предстоящей задачи, и потому быть мудрым – наша нравственная обязанность. В чем же тогда видел Иисус мудрость змиев? Уж конечно, не в их двуличии, о чем, кстати, нам, ничего не известно. Змея, которой нечем хватать добычу для пропитания, должна полагаться исключительно на свою мудрость и проворность. А ведь питается она живыми существами, умеющими летать и прыгать! В том-то и заключается ее мудрость, что она, чтобы добыть пищу, выжидает подходящий момент и тут им пользуется. Но если Спаситель представляет Себя пастырем, ищущим потерявшуюся овцу, то сколько мудрости нужно пастырю, чтобы вновь вернуть овцу в стадо! Обещая сделать Своих учеников «ловцами человеков», Он уподобляет их рыбакам, находящимся по отношению к рыбе в таком же положении, как и змея к своей добыче! Спаситель, чтобы отыскать заблудших, употребляет всю силу Своей мудрости.


[Закрыть], Он понимает, какое преимущество дает Ему это перед хозяином, и откладывает прощение до нужного момента, когда оно будет Симону во благо.

И вот они пируют, возлежа голова к голове и ногами вовне. Неожиданно появляется главное действующее лицо этой истории – «грешница». Судя по тому, что она принесла с собой дорогое миро, женщина была не из низшего сословия, однако поговаривали о ней недоброе, упрекали в ветрености и легкомыслии. Слухи, очевидно, были упорные и не беспочвенные, отчего ей пришлось смириться с этой репутацией. В моих глазах и глазах многих других людей нет греха, более презренного и отвратительного, чем тот, в котором обвиняли эту женщину. Она терзается душой, не может больше так жить. Она слышала об Иисусе и Его милосердии, и у нее возникла жгучая потребность пойти к Нему. Но как это сделать? Она хочет произвести на Него благоприятное впечатление, оказав Ему почести, исполненные глубокого смысла, хочет помазать Его (скорее всего, голову) миром, с тайным намерением так символически выразить свою догадку, что Он – Христос. Мы видим, если можно так выразиться, всю эстетичность ее натуры, в которой угадывается дремлющее честное сердце, теперь очнувшееся и сокрушенное – и потому пытающееся любой ценой спасти ее душу. Но, переступив порог комнаты и увидев торжественные лица, укоризненные и неодобрительные взгляды (лица Иисуса она не видела, поскольку стояла позади Него, по-видимому, Он находился у стола), она замерла на мгновение, но все же наклонилась и припала к ногам Иисуса. Рассудок оставляет ее, она забывает, кем ее считают другие. Здесь, куда стремилась ее жаждущая спасения душа, у ног Божьего Посланца, призванного искать и спасать грешников, получившего власть прощать грехи, она не ощущает ничего, кроме вечности. Слезы полились из ее глаз и – о ужас – упали на ноги Иисуса! Как исправить случившееся? Женщина может их отереть только волосами, но безуспешно: поток все сильней. Она отирает и вновь орошает Его ноги слезами и вдруг, к своему изумлению, замечает, что Спаситель на нее не гневается, Он понимает ее сокровенные мысли. И тогда она, не думая, что скажут люди, совершает то, что более всего противоречит общественным нормам и добрым нравам – целует Его ноги! Но у нее есть еще нечто, чем можно загладить свою вину, – это миро, которым она щедро умащивает ноги Спасителя.

Поразительно! Оказывается, любовь Иисуса превосходит всякое разумение (Еф 3:19), и большинство нас уже почти готово принять сторону Симона. Иной на месте Иисуса счел бы своим долгом решительно и бесцеремонно оттолкнуть от себя эту женщину, отчитав ее за то, что она не к тому обращается и не к тем людям пришла, что следовало бы прежде научиться себя вести. А может быть, на месте Симона, зная ее репутацию, мы попросту указали бы ей на дверь?

Но любовь Иисуса, ищущая человеческое начало души, необъятна и проницательна. Он не замечает ее неловкостей, Он видит лишь смятение ее души, искреннее осознание собственной вины, знает, что ее чувства лишены всякого лицемерия. Но что, в конце концов, наше самоуничижение по сравнению с прощением, однажды осеняющим нас своим ярким светом! Дух человека нуждается не только в карающем кнуте, но куда более – в пище, усладе, утешении. Женщина почувствовала, что прощена, ощутила Его милость, Его священную любовь. Вся ее беда заключалась в том, что дары любви и способность ее воспринимать, изначально вложенные Богом в наше сердце, она растратила попусту, получив взамен одну лишь грязь и прах. Внезапно она ощутила нечто, исходящее из ее родины, – отеческую любовь, и в ее сердце вспыхнула детская любовь к Своему Отцу. Как удивительно хорошо стало у нее на душе! Она, конечно же, приготовилась к суровому суду, но здесь – у ног Иисуса – с нее как бы рукой самого Отца была снята вся ее вина перед Богом, смыт весь ее позор перед Ним, она вновь стала Его чадом, Он принял ее.

Теперь весь позор ее греха был на Иисусе. Такое поведение увязывалось с характером греха, запятнавшего репутацию женщины, и именно поэтому снисходительное отношение Иисуса, не остановившего ее, могло быть истолковано весьма превратно. Этим Спаситель как бы принял на Себя весь позор греха женщины.

Он мог Себе это позволить. В Своей чистоте и святости Спаситель несомненно превосходит Симона, но в глазах этого человека Он низко упал. Вопрос, не пророк ли Иисус, остававшийся для него открытым до сего момента, отныне решен. «Знал бы, что это за женщина, обошелся бы с ней, как подобает (то есть грубо отверг бы ее). Но добродетельным Его признать можно, ведь, судя по всему, Он не знает, кто она. Тогда какой же Он пророк?» «Симон!» – окликает Его Иисус, понуждая отвлечься от подобных размышлений, чтобы теперь на нем явить свою спасительную любовь. Он задает ему задачу в духе восточной игры в загадки, но в понимании Симона «слишком уж» легкую для таких мужей, как он. Симон, конечно же, быстро и уверенно отвечает на нее, даже не подозревая, что этот, как ему кажется, «не слишком остроумный» вопрос непосредственно касается его самого. Именно сейчас любящая мудрость, о которой говорилось выше, и должна была пустить спасительную стрелу, чтобы она непременно попала в цель. «Видишь эту женщину?» – указывая на нее, спрашивает Иисус Симона, который до того ее как бы не замечал, отчасти по причине смущения, отчасти из чувства такта. И Спаситель дружески, но излагая все, как было, ничего не упуская, напоминает ему, как он, хозяин, встретил своего гостя, не в пример этой женщине. В Его словах – ни капли осуждения или порицания, лишь высвечивание того, что скрывалось во тьме. Муж осознавал в душе свое полное поражение, и тем сильнее, чем приветливей и снисходительней говорил ему Иисус. На первый взгляд Он перечислял сущие пустяки, ничего порочного в них не было, но они рисовали его внутреннюю жизнь или, вернее, ее пустоту! И в каком сиянии представала теперь та женщина, с ее странным, противоречащим всем нормам приличия поведением! Оказывается, у человека есть еще нечто, которое скрыто во тьме под мнимой добродетельностью, – сердце. Людей такого типа обычно называют рассудочными, но ими руководит отнюдь не «рассудок», а скорее «смерть». И тут Симон начал смутно осознавать, что у Бога в известном смысле тоже есть сердце, для которого мертвый формализм ничего не значит, что наше отношение к Богу прощающему может быть проникнуто безмерной теплотой и самыми искренними чувствами. Выходит, у нас смерть, а у Иисуса – жизнь? Наверное, в ту ночь Симону не спалось, ему то и дело грезились весы, на которых в Иисусовой притче взвешивались два должника. И под утро, безмерно благодарный Иисусу, он с облегчением вспоминает Его слова: «Но как они не имели чем заплатить, Он простил обоим».

Эта история внешне напоминает другую – о женщине, уличенной в прелюбодеянии (Ин 8:2–11). Перед Ним также женщина, и фарисеи тоже здесь. Разница, и существенная, в том, что пришла она к Нему не по своей воле и, стало быть, вряд ли настроена слушать Его.

Иисус немало опечалился, когда фарисеи «привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии». Врач, любящий свою профессию, часто не может скрыть свою радость, когда ему неожиданно приносят тяжелого больного, ему «интересен» подобный случай. Но мы не осуждаем его, зная, что это нисколько не исключает искреннейшего сочувствия к больному. Понятна нам и радость собирателя насекомых или минералов, увидевшего изумительный экземпляр или ставшего его обладателем. Но в данном случае нам неприятны эти мужи, так радующиеся неожиданной возможности решить для себя «юридический вопрос». Обычно люди стыдятся обсуждать публично подобный грех, но фарисеям сейчас важнее теория, и в своем усердии они о всяком стыде забывают. «Взятую в прелюбодеянии» триумфально приводят к Иисусу. Не будь Его, ничего интересного в этом случае для них не было бы. «Наконец-то у нас есть повод либо опровергнуть «туманные принципы» и «чрезмерное добродушие» Иисуса, показав всем опасность первых и ложность второго, и пригвоздить тем самым Его к позорному столбу».

У них сейчас нет ни стыда, ни такта, чем они, сами того не замечая, даже кичатся, и это красноречиво говорит Иисусу, сколько было в их жизни темных моментов, сделавших их такими, какие они есть. И вот эти стражи добродетели перед Ним, оправдывающим (в их понимании) человеческие грехи. Ему стало больно именно за них. Должен и может ли Он защитить эту женщину? Ради нее самой – не может, ибо еще не знает, чего она просит у Него – прощения от Бога или всего лишь избавления от людского наказания, ведь женщина пришла к Нему не по своей воле. Ради ее обвинителей тем более не может – сейчас, как никогда, Он не должен предстать перед ними тем, кому грех менее отвратителен, чем им. И Ему вновь открывается бесконечный мрак, окутавший Его оппонентов. Их ум пронизан абстрактной моралью, она для них превыше всего и в то же время по сути совершенно им чужда. И Он решается пробить брешь в этой цитадели мрака. Но как? Если бы тотчас же сказал им ту хорошо известную нам фразу, глядя по обыкновению в глаза, то они не вынесли бы такого унижения и предпочли бы «в интересах доброго дела» солгать. Желая облегчить их положение, Он принимается набрасывать «план кампании» и, склонившись по-мальчишески, чертит в рассеянности или собираясь с мыслями «перстом на земле» какие-то фигуры или буквы, «не обращая на них внимания», очевидно мысленно прося Отца, чтобы Он хоть немного успокоил тем временем их разгоряченные души. Он выглядит смущенным, даже несколько растерянным, словно не знает, как Ему быть. Но фарисеи не унимались и «продолжали расспрашивать Его». И тут «Он, наклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось в нее камень». И опять, «наклонившись низко», продолжал Свое занятие. Если бы наклонился в первый раз только сейчас, то они разгадали бы Его намерение – не наблюдать за их реакцией, а поскольку Он лишь продолжает свое прежнее до тех слов занятие, то не замечают. Так Иисус, движимый любовью, весьма остроумно помогает им сохранить собственное достоинство, будто не замечая их самоунижения и давая им возможность испытать его сполна.