Текст книги "Иисус. Картины жизни"

Первое, от чего Он их предостерегает (Мф 24: 42–51), – не действовать, пока Его не будет с ними, слишком самостоятельно и помнить, что они лишь рабы, поставленные на временное управление, а вовсе не господа, и потому не продолжать дело Божие по собственному разумению и не переносить данную им власть в область плотского, земного, загоняя тем самым Священную историю в фарватер истории светской. А такая опасность их подстерегает, покуда Иисус будет сокрыт в Боге (Кол 3:3). Еще одна опасность – (Мф 25:14–30) с не меньшими роковыми последствиями для дела Иисуса на Земле заключается в том, что от них сокрыта полная и окончательная победа Иисуса, и не ведают они о той награде, которая ожидает верного работника. Все это может поселить в них сомнение, недоверие и привести к тому, что они, безмерно дорожа своим «талантом», то есть доверенными им Божьей милостью силами, станут беречь их для себя, а не использовать на благо людей, которое и есть их единственная задача. Тогда жизнь учеников, пусть и христианская, не будет иметь для дела Иисуса никакой ценности. Вот от этой опасности их и предостерегает Иисус, ибо она, как и первая, грозит им беспощадным судом и строгим наказанием.

Третье предостережение (Мф 25:1–13) касается более тонкой опасности. Возможность скорого возвращения Иисуса, истинно живая вера в Него и радостное Его ожидание – все это может настроить их на беспечный лад, отчего ослабеет их сила веры и терпения, а без этого им не выстоять, если ожидание окажется долгим.

Последними днями, или исполнением времен (Лютер называет концом мира), станут деяния Иисуса в Его Второе пришествие. И ознаменуется это великим судом над народами (Мф 25:31 и далее). Предшествующее тому последнему суду Матфей описывает в двух аспектах, говоря о гибели старого и о нарождении нового. Приближение конца времен подобно угасанию стареющего тела. Природные и нравственные жизненные силы будут покидать этот мир или разрушать друг друга в смертельной схватке. «Ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам» (Мф 24:7). Но в то же время скорби и печали, возвещающие как бы одну лишь смерть, откроются сведущим как «начало болезней» (у Лютера: «и будут прежде беды и несчастья»), и возвестят они о новой жизни, рождающейся из жизни старой. Вот почему Спаситель (Мф 24:32, 33) сравнивает признаки приближающегося конца с оживлением растительности после долгого зимнего сна.

Но сколь неотвратимой была окончательная победа Иисуса, столь же шатким становилось положение притесняемого со всех сторон Спасителя, Чье дело оказалось на грани краха, да и Ему Самому грозила гибель, если бы таковая была возможна. Явления, псевдосвященные, кажущиеся религиозными, будут затемнять Его имя, чтобы попытаться вытеснить саму мысль о Его возвращении. Да и община Иисуса может переродиться, потеряв Его, сделаться как бы вдовой. Изменится и поведение людей в отношении Бога, хотя Он и будет по-прежнему обращен к ним. И тогда надежда избранных, что Бог совершит нечто особенное во имя их спасения, покажется почти такой же безумной, как и надежда вдовы добиться справедливости от могущественного и неправедного судьи. Все окажется в руках великого соперника. Избранным же надо будет верить вообще, верить в ту великую цель, день и ночь взывая к Богу заключительными словами молитвы «Отче наш»: «Но избави нас от лукавого!» или той «вдовы», Его Церкви: «Защити меня от соперника моего!» И пришествие Сына Человеческого теснейшим образом связано с тем, услышит ли Он эту просьбу.

Таковы мысли Иисуса о Своем Втором пришествии, кратко пересказанные нам тремя первыми евангелистами.

По свидетельству Иоанна, Спаситель в священные часы последней вечери говорит об этом совсем иначе (Ин 14:16). Сколь велико и грандиозно в наших глазах вышесказанное – для Иоанна второстепенно. Ему безразлично, что будет с миром, главное – мир будет принадлежать Отцу. Ему видится то единственно истинное – великая грядущая близость Бога, которая станет плодом искупления. «Я в них и Ты во Мне» – так Он говорит о нас, обращаясь к Отцу. Поэтому период истории от смерти Иисуса и до Его Второго пришествия открывается Иоанну в свете не земном, а небесном. Видеть Спасителя или не видеть Его – это станет единственным мерилом благополучия или величия той или иной эпохи. Поэтому так глубоко и запечатлелись в сердце евангелиста слова о будущем учеников, сказанные на этой вечере Тем, Кто «от Бога исшел и к Богу отходит» (Ин 13:1–3). Читая изложение Иоанном той беседы, невольно замечаешь, что воспоминания евангелиста осиянны светом долгой жизни, в которой подверглось испытанию, подтвердилось и открылось во всей полноте и ясности великое и священное значение тех слов.

Ученики явно потрясены неожиданным ходом событий. Они на грани отчаяния: немыслимое дело! Спаситель вдруг сказал, что они скоро останутся без Него. Они чуть ли не с упреками приступают к Спасителю, Филипп даже пытается выставить условие, при котором они смирятся с этим – и какое условие! «Покажи нам Отца!» Если судить по Твоим словам и делам, Ты Отца видишь, сделай же так, чтобы это стало возможным и для нас! Ученики вдруг видят себя стоящими со Спасителем у врат мира потустороннего, невидимого, и у кого-то из них, возможно, мелькает мысль, близкая к сомнению: «А что по ту сторону этого мира? Или там ничего нет? Есть там что-нибудь или нет?» И со всей прямотой, сколь детской, столь же и мужской, они открывают Ему, что так терзает их сердце.

И получают от Него прямой ответ: «Пусть не трепещет и не страшится ваше сердце! Доверьтесь Богу и Мне!» Он откроет их глазам Царство Небесное Своего Отца, когда в свое время приведет их в него. И в ответ на откровенное признание Фомы, что он ничего не знает об этом Царстве и даже не может представить себе, как к нему прийти, Спаситель произносит знаменательные слова: «Я есмь путь и истина, и жизнь». Путь сквозь пелену вины и мрака, отделивших мир от Бога и преградивших поток света, истины и жизни, исходящий от Отца.

И не столько Иисус, сколько через Него Сам Отец пытается донести до их сердец, сколь близок стал Он теперь им. «Если бы вы знали Меня, – говорит им Иисус, – то знали бы и Отца Моего. И отныне знаете Его и видели Его». Когда же Филипп, фактически отрицая последнее, обращается к Нему с просьбой «Покажи нам Отца!», Иисус отвечает ему: «Видевший Меня видел Отца». Как, наверное, поразили их эти слова, – их, ощутивших в Иисусе присутствие Отца! Он хочет, чтобы запуганное стадо поверило в победу. Чудеса, которые творил через Него Отец, теперь будут данной Им властью творить и они, причем еще большие, когда Спаситель будет у Своего Отца. Ученики хотят, жаждут видеть Отца – и в этом их величие. Теперь и они «не от мира сего», а потому и нуждаются в Боге. Прежде Спаситель был для них «Утешителем» (защитником, представителем Отца), соблюдал их в духовной атмосфере Истинного, Божественного. Но пустота, возникающая с Его возвращением к Отцу, будет в преизбытке восполнена.

Сокровенная связь Божественного с ними, близость Божественного в Святом Духе, в Спасителе, в самом Отце, столь различная и все же единая, станет их величайшим достоянием, которое только можно сегодня себе представить, а самым большим лишением – то, что они не будут видеть Спасителя. И как это произойдет исторически – не столь важно, отчего и окутано священной недосказанностью. Тем самым за будущим сохраняется полная свобода; возвращение, воскресение, послание Святого Духа заключены в одной идее: «Я… приду опять» (Ин 14:2,3).

Спаситель испросит у Отца другого Утешителя, Духа Истины, который уже не будет пространственно отделен от них, а станет пребывать в них, как Друг Отца, напоминать им все, что говорил Иисус, и, не прибавляя ничего нового, освящать величайший смысл Его слов. И все это будет прежде других дано только им. Отныне они поставлены в мир как те, кому поручено исполнять дело, направляемое самим ходом событий, внутренне причастные горнему, внешне – лишенные малейшей возможности оправдать себя перед людьми. Поэтому у Иуды[97]97
  Не Искариота. – Прим. перев.


[Закрыть] и возник этот неожиданный вопрос: «Господи! что это, что Ты хочешь явить Себя нам, а не миру?» Ему представлялось куда естественнее, если бы Спаситель воспользовался Своим Воскресением, чтобы, как предвещанный пророками Мессия, Себе же во благо убедить мир в Своем Божественном происхождении. Спаситель же отвечает им, что Отец и Он являют Себя любящим Его, Иисуса. Недостойно Отцу являть миру, каков он ныне есть, Иисуса, то есть Себя, как бы прося мир признать в Нем Сына Своего. Явление Отца – и это очевидно – разрушило бы мир, став ему в осуждение, а не во спасение. Мир нужно спасать, и тут предстоит большая работа. Они, в ком пребывает Отец, есть ветви, исходящие от Иисуса, истинной лозы, и через них о Нем узнает весь мир. Мир будет их ненавидеть, даже исключит как неблагочестивых из своей религиозной общины и, полагая, будто это угодно Богу, убьет их.

Но у них будет удивительный союзник. Их задача – свидетельствовать, но их влияние на мир будет не безграничным. Так было и с их Учителем. Тяжелейшее зло, в котором погряз мир, настолько обширно, и мир настолько пропитан всеми проявлениями зла, что уже не замечает его, и каждого, кто захочет ему об этом сказать, он просто не поймет. Помочь может только одна сила, говорящая нам не извне, а возвышающая свой голос из глубин нашей собственной души. И эту службу сослужит миру Святой Дух, миру, который, будучи не способным Его «принять», все же не сможет уклониться от того, о чем Он будет свидетельствовать.

Первейшее зло, конечно же, грех. Уличать в нем другого нам невозможно. Провозвестник Евангелия предоставил это Святому Духу, о чем и говорит Павел (Рим 2:15,16). Он нес благую весть язычникам, которые ничего не знали ни о Святом Боге, ни об изначальном нравственном законе, но рожденные их совестью собственные мысли уличали их, торопясь то обвинить, то оправдать одна другую, и Бог тогда судил тайные дела их сердец. Верный человеку голос Святого Духа скажет ему о том, чего никто не в состоянии скрыть не только от другого, но и от себя самого, – о его собственном грехе. И хотя это грех мира, достигший предела в отвержении Иисуса, я тут же выношу ему приговор.

На первый взгляд мир настроен оптимистично и доволен собой, но стоит только присмотреться, и он предстает перед нами совершенно иным: презирающим себя, отчаявшимся достичь всего идеально справедливого. Но люди обрели правду и справедливость в Иисусе – эту радостную, жизнеутверждающую, воодушевляющую весть может засвидетельствовать опять-таки Святой Дух.

Третья иллюзия, в плену которой оказался мир, самая могущественная и подобна пленившему его тирану. Мир даже не подозревает о дьяволе, или, правильнее сказать, о том, что праведен один лишь Бог. То, что ныне владеет миром, можно называть как угодно, мир считает это в некотором смысле вечно истинным, как Бог. Он и не подозревает, что «князь мира сего осужден», то есть разоблачен как нечто вклинившееся между живым Богом и людьми, отчего всякий, кто прельщен мирскими утехами и пребывает в страхе перед этой силой, оказывается в оковах. И только Святой Дух может открыть человечеству глаза, дабы оно познало радостную правду о Вечном Боге, который уже начал разрушать это порождение лжи.

И когда Спаситель наконец говорит о приближающейся, пусть и краткой, но весьма мучительной разлуке с апостолами и скорой новой встрече с ними, мы невольно замечаем, что Иоанн, передавая Его слова, взирает на них как бы с высоты, позволяющей охватить их единым мысленным взором. Иоанн писал эти строки в то «недолгое время», когда они Его не видели, утешаясь, очевидно, словами Учителя: «Вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет» (Ин 16:20). Мир же, распяв Спасителя на кресте, возрадуется, что больше не увидит Его. На суде, призванном разрешить спор между Иисусом и миром или его князем, между двумя принципами жизни, дело Иисуса в глазах мира получило полное и окончательное осуждение, выразившееся в Его позорной казни на кресте, и «недолгое время» радости мира будто и не было прервано Воскресением Иисуса. Но что для мира стало радостью, то для учеников печалью, обратившейся вскоре в радость Воскресения Спасителя: оно означало для них, что Иисус победил, и князь сего мира осужден. И все же ученики вновь пребывают в печали, страстно желая полной, окончательной победы и новой встречи с Иисусом, встречи вечной. Как горе и скорбь этих людей, переживших крестную смерть Учителя, казалось, таили в себе смерть, но принесли жизнь, так и их нынешняя печаль возрастет до «болезней», о которых говорил Иисус (Мф 24:8), несущих в себе как бы смерть, но, по сути, они – «родовые схватки», которых страшатся, но желают их наступления.

Несомненно, сказанное применительно к Иоанну, справедливо и для нас, находящихся в сходном положении. Иоанн, верный истине историограф, передает речь Иисуса так, что в ней преобладают Его мысли о смерти и Воскресении, хотя и выраженные с той же священной недосказанностью, о которой мы уже говорили. И Спаситель завершает Свои слова утешения, обращенные к апостолам, предсказанием, что они по Его Воскресении станут самостоятельными в своем общении с Отцом. Для Спасителя явно важно, чтобы они полностью осознали свое новое положение и те права, которые оно им дает. Он еще раз убеждает их свободно пользоваться этими правами, повторяя то, что Он неоднократно говорил во всех Своих речах, обращенных к Своим ученикам (Ин 14:13,14; 15:7; 16:23–27). В этом – залог успешного продолжения ими Его дела на Земле. Отныне им следует приступать к Отцу так же, как и Иисус приступал к Нему, прося Отца во имя Его, и о чем они ни попросят во имя Его, Он даст им. Но как много будет зависеть от масштаба и ясности их просьб, от их мужественной веры в победу и от того, насколько полно соответствуют эти желания замыслу Спасителя!

Эти просьбы слуг Иисуса во имя Его вместе с их свидетельством о Нем и есть движущая сила Священной истории, действующая в человечестве. С удивительной торжественностью завершил эти речи Спаситель (Ин:17), поднявшись вместе с ними на Масличную гору ко входу в Гефсиманский сад. И здесь, когда пришел час, «Он возвел очи Свои на небо» и стал молиться за них Отцу. До этого мы не слышали, чтобы Он так молился в присутствии Своих учеников, разве что когда учил их молитве «Отче наш», которую Он, по сути, как единожды произнесенную Им, вложил в наши уста, дабы мы овладели ею. Но сейчас Иисус громко молился перед ними, и это имело глубокий смысл. Он просил за них Отца, и им надлежало быть свидетелями, знать, что Он вымолил для них у Отца, дабы они утешились этим и ссылались на это, обращаясь к Отцу.

Поразительно, насколько начало и конец Его молитвы близки друг другу. «Отче праведный! И мир Тебя не познал!» – слова, выражающие всю боль Его души. «Люди лучше не познали Тебя, не узнали о Тебе больше, не познали и Меня». «Пришел час славы, прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя». И, подытоживая Свою земную жизнь, Он говорит Отцу: «Я познал Тебя, и сии познали, что ты послал Меня», признавая тем самым, что власть над всякой плотью дал Ему Бог. Завеса лжи, скрывавшая от мира Отца, разорвана, и смерть побеждена. «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Главное сейчас разоблачить тот гениальный обман, добычей которого стал добровольно мир. Что для этого надлежит Спасителю сделать на Земле, то Он вскоре совершит Своей смертью. Тогда наступит новая эра, и Его дело продолжат ученики. Они останутся в этом мире, который сильнее их, и будут казаться беззащитными перед злыми и греховными людьми. Вот поэтому-то они и должны слышать Его молитву к Отцу, в которой Он с такой теплотой и нежностью просит освятить их Его истиной, дабы они, охладев душой к уставам этого мира, соединились с Богом. И Отец силой и властью Своей истины это совершит, совершит силой Своего слова. Ибо мощь истины бесконечно превосходит силу и власть зла.

Но что будет со вторым поколением, с верующими в Спасителя по слову Его учеников? И тут Он, преисполненный надежды, просит самого большего, чего можно только просить у Бога: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино». И славу, которую дал Ему Отец, Он дал им в духе, но что удивительно – не столько ради них самих, сколько ради мира. Они уже спасены, а чтобы через них спаслись и другие, апостолов необходимо наделить всей силой, которой должны обладать именно спасенные. Благодаря им цель достигнута, отныне они, как некогда малое стадо в Нагорной проповеди, – Его орудия для искупления грехов мира. Но вначале мир должен уверовать (Ин 17:21), что Иисуса послал Бог, затем (17:23) это познать, познать и то, что Отец возлюбил всех чад Иисусовых, так же, как Он возлюбил Его. Если мир в это уверует и это познает, он будет уже не тот мир. Но вот удастся ли это ему, Спаситель оставляет недосказанным, умолкая пред Отцом в священном смирении, равно как и в начале молитвы не позволяет Себе просить Отца за мир.

Смерть

Не будь нам все это известно, нас повергла бы в изумление и ужас скорость развития событий, приближающих конец земного пути Иисуса. Спаситель Сам ускорял его, поэтому и отправился в Иерусалим на праздник Пасхи, уверенный, что будет там распят старейшинами народа, которые сделают это руками язычников. Свой вход в Иерусалим Он специально выстроил в полном соответствии с предсказанием, чтобы смиренно и кротко, но в то же время смело и определенно показать Иерусалиму, Кто Он. По сути, то был Его последний призыв к чадам Иерусалима.

Атмосфера в Иерусалиме была гнетущей. И если восторженная толпа галилеян, идущих вместе с Иисусом в священный город, была встречена его жителями неоднозначно, то Его учеников они приняли весьма прохладно. А группа старейшин, которая держалась особняком, всем своим видом выражала крайнее осуждение и, уверенная в собственной правоте, защищала «старое доброе благочестие». Это было также выражением презрения старого Божьего города Иерусалима к галилейскому движению, которое, как лихорадка, охватило народ, и можно было лишь пожелать, чтобы она скорее закончилась. Это настроение проявилось уже в помазании Марией ног Иисуса в Вифании, но особенно отчетливо мы видим его во время пасхальной трапезы, когда Иисус говорит: «Один из вас предаст Меня». Никто из учеников не отогнал тотчас же с уверенностью мысль, что Иисус подразумевает именно его.

Спаситель противостоял в храме коварным вопросам фарисеев и саддукеев, показывая, сколь мелки их вопрошания в ярком свете великих Божественных мыслей. Он отвечал им теми же притчами, которые мы обсуждали в главе «Поворот». В той ясности и простоте, с которыми эти притчи рисовали истинное положение дел, виделись всполохи праведного гнева Божьего, который Он готов был обрушить на слушавших Иисуса. И нас приводит в содрогание картина, рисуемая Лукой в притче о злых виноградарях. Ее страшный смысл предельно ясен. Иисус говорит им: «Тогда сказал господин виноградника: «что мне делать? Пошлю сына моего возлюбленного» – фарисеи молчат; виноградари рассуждали между собой: «Это наследник» – фарисеи по-прежнему молчат. «Пойдем, убьем его, и наследство его будет нашим». Никакой реакции и на эти слова. «Что же сделает с ними господин виноградника?» – спрашивает тогда их Господь. Опять молчание. «Придет и погубит виноградарей тех», – говорит Господь. «Да не будет», – неожиданно вырывается у них. Своей притчей Спаситель всколыхнул сокровеннейшие мысли их сердца, и они явственно представили себе свое истинное положение.

На прощание Спаситель произносит страшную обвинительную речь (Мф 23) и оставляет им храм, который отныне «их дом», но уже не дом Божий. Поначалу Он говорил с ними по-человечески, чтобы завоевать прежде их сердца, а потом уже весь Израиль, но они, казалось, остались победителями. Тогда Он разрубает обоюдоострым мечом Своего слова кору их лицемерия, которая постепенно покрыла и живое благочестие минувших веков, которая, словно каменная стена, закрыла злосчастный Израиль от всеобъемлющей любви Иисуса и всех свидетельств Бога Живого. Прежде Он лишь в узком кругу доверительно поведал им, какая опасность грозит их душам, теперь же говорит об этом перед всем народом. Возможно, иные благочестивые граждане Иерусалима сочли, что эта обвинительная речь, превосходящая по ясности и остроте все прежде реченное пророками, все же выходит за рамки дозволенного, и Тот, Кто ее произнес, должен бы относиться с почтением к уважаемому всеми сословию.

Так случилось, что над Иисусом начали быстро сгущаться тучи смертного судебного приговора. Самое страшное и самое плохое на Земле происходит обычно как нечто совершенно естественное. Так случилось и с этим тягчайшим грехом Израиля и всего человечества. Фарисеи давно уже замышляли убить Иисуса, но именно их голос значил не так уж много для стоящих у власти первосвященников и саддукеев. А они до сего момента относились к Иисусу с благосклонным равнодушием, не лишенным высокомерия, ведь им было приятно видеть, как быстро меркнет благодаря Ему слава их противников, фарисеев, еще недавно весьма почитавшихся народом. Они наверняка с удовлетворением отметили Его уважительное отношение к правам священников (признавать исцеленными прокаженных), да и усердие, с которым Он возвышал честь храма, производила на них скорее благоприятное впечатление. Они только радовались тому, как горячо Он выступал против тех человеческих уставов, которые они и сами отвергали. Но в последние дни, посещая храм, Он, казалось, все больше становился неким солнцем, вокруг которого вращались мысли всех людей. И когда Иисус с таким позором для них опроверг (к вящей радости фарисеев) их возражения, которыми они надеялись легко победить этого Учителя, вознамерившегося поучать весь Израиль, они быстро превратились в Его противников. Возможно, это настроение родилось из страха перед Ним. Их власть заключалась в первосвященстве. Полный поворот к древней живой вере означал для них незамедлительную утрату того, на чем держалось первосвященство: признание его народом, за неимением достаточного подтверждения от Бога этих их полномочий. Они издавна предпочитали действовать быстро и решительно, в чем проявлялась свойственная римлянам жестокость, которую они выдавали за иудейскую строгость. И сейчас, как им казалось, наступило самое время действовать именно по-римски. Все «строители» сходились во мнении, что Иисус – просто мечтатель, но, в отличие от других, очень опасный. Слишком уж серьезны Его подходы к вере, надежде, любви, и в пробуждаемых Им настроениях саддукеи почувствовали серьезную угрозу для народа. «Человек-то Иисус неплохой, но ведь Он не слушает ничьих вразумлений, и именно по причине Своей исключительной одаренности опасен для всех, и пусть пеняет на Себя, если Его дело кончится плачевно». «Что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб», – рассуждали они (Ин 11:50). Но между подобными мыслями и решением действовать – глубокая пропасть. Этот величайший в мире грех требовал от носителей зла, в общем-то, определенного геройства, которого у них пока еще не было. И такой герой выискался – им стал Иуда. Своей поспешностью он заразил и старейшин, убедив дать катастрофе свершиться раньше запланированного времени. Но «только не в праздник» – так решили они (Мф 26:5). Предательством (изначально это слово означало выдачу чего-либо) его поступок, собственно, не назовешь, поскольку предавать Спасителя было не в чем. Зло же заключалось в том, что Иуда по своей же инициативе подтолкнул первосвященников к немедленным действиям против Иисуса. То, как в высшей степени подло поступил Иуда со своим Учителем, фактически продав Его, оказало на саддукеев роковое воздействие. «Ну и ученики у Иисуса! Вот она, оборотная сторона Его преувеличенно усердной проповеди» – так, наверное, рассуждали они. Искушение было велико, к тому же политическая обстановка для такого удара была благоприятной, и получить согласие Пилата, как они надеялись, не составит труда. Когда-то прокуратор с великим самомнением пытался показать иудеям, кто здесь хозяин, и получил от стойкого, презирающего смерть народа хороший урок. Так что теперь склонить на свою сторону этого наученного горьким опытом, неуверенного в своих суждениях и не беспричинно опасающегося за свое положение человека хитрым саддукеям было вполне по силам. Рим вряд ли простит своему чиновнику, если тот отпустит «человека из народа», возможно, бунтаря, которого сам народ передал ему на суд. И мы видим, как саддукеи, пустив в ход свое искусство, вынудили этого несчастного, слабого человека опуститься до такой низости, которая ужасала его самого. Невозможно равнодушно смотреть, как его римский дух позорно отступает перед духовностью Иисуса. «Много власти – мало права» – такова суть духа старого Рима. Но перед этим внезапно открывшимся ему в Иисусе чудесным миром духа Пилат стоит подобно безмерно удивленному ребенку. Славу нашу «никто из властей века сего не познал; ибо если бы познали, то не распяли бы Господа славы», – говорит о нем, о первосвященниках и старейшинах апостол Павел (1 Кор 2:8).

Вся тяжесть вины падает на Иуду, но угрюмая гордость, не покидающая его и в раскаянии, только еще явственнее показывает нам, какая бездна мрака царит в его сердце. Он сам выносит себе смертный приговор и исполняет его, он преступник, судья и палач в одном лице. За гробом его ждала злая, чудовищно злая судьба, и Иуда неотвратимо шел ей навстречу.

Но вернемся в круг учеников Иисуса, к той последней, пасхальной трапезе, что началась и завершилась таинством евхаристии. Приступая к праздничному ужину, Иисус, преломив священный хлеб, раздал его ученикам, и в завершение трапезы, несколько часов спустя, взяв чашу с вином, разделил его между ними. Вначале Спаситель серьезно, ничего не утаивая от учеников, рассказал им о совершенно иной ситуации, суть которой была выражена словами: «Иисуса будут судить вместе с преступниками» (Лк 22). Любовь народа к Нему прошла, их же, товарищей «того злодея», будут отныне избегать, ненавидеть и подозревать. Если прежде они не нуждались в деньгах, поскольку в любом доме их принимали как своих друзей, то теперь они ничего просто так не получат, только за деньги. Более того, отныне меч, свидетельствующий о том, что имеющий его не безоружен и может себя защитить, понадобится им куда больше, нежели плащ от дождя. Кульминационным, поворотным моментом беседы, ее духовной вершиной, стало окончание трапезы, когда Спаситель разделил между учениками священное вино: «И, взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все; ибо сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф 26:27, 28). Ученики содрогнулись, услышав вдруг от Него эти слова, которые можно было толковать только так, что Он завтра будет убит во искупление их грехов. Скорбь и благодарность переполнили учеников, пьющих из этой чаши. Иоанн в Откровении (1:5) говорит об Иисусе, омывшем нас «от грехов наших Кровию Своею», что подтверждал и глубочайший личный опыт апостола. Смысл всего их неблагочестия вплоть до этого часа, и то, что Спаситель принес Себя в жертву, чтобы они однажды смогли предстать перед Богом, – все это столь же ясно открылось душам учеников, как и та заключенная в этом даре Иисуса несомненная сила. И они ощутили это, вкушая вино. Что это был за дар? Это – Его кровь, средоточие Его душевной жизни, горсть земли, пронизанная чистой любовью к Богу, поле битвы, на котором стяжал венец славы Спаситель, «подобно нам искушенный во всем, кроме греха». И эту кровь Он отдает навсегда ради великого примирения Бога и людей. Вопрос, был этот дар духовным или плотским, становится беспредметным, если задуматься о том, что говорит нам Библия о взаимосвязи тела и духа, и прежде всего о реальности и творческой силе духа. Дар Спасителя был духовный, ибо Жертвующий по-прежнему пребывал во всей полноте Своей крови. Но то, что этот дар реальный в высшем смысле слова, что Он – именно то, что было Им обещано, следует из самой сути духа, из всем известного характера Его речей, которым абсолютно не свойственна какая бы то ни было недосказанность, неопределенность.

По окончании трапезы ученики были уже в приподнятом настроении, и Петр даже явил себя постыдным образом! Далее последовало омовение ног, и Спаситель сказал им слова, которые мы с вами уже рассматривали (Ин, главы 14–16). Их можно разделить на две части. Первую из них завершает стих: «Но чтобы мир знал, что Я люблю Отца, и как заповедовал Мне Отец, так и творю: встаньте, пойдем отсюда» (Ин 14:31); вторая же их часть – сказанное Им на пути в Гефсиманский сад – содержится в главах 15 и 16. Здесь, в этом саду, Он расстался со Своими учениками, вверив их Отцу, дабы Он соблюдал их во имя Его (гл. 17).

Здесь заканчивается половина земного служения Иисуса, которое было деятельным служением, начинается другая – Он Сам Себя кладет на чашу весов за мир, отдавая Себя на поругание греху. Прежде, сражаясь со своим врагом, князем мира сего, Спаситель неизменно побеждал, теперь же Он должен был испытать его ярость, будучи безоружным пред ним. По человеческим меркам эта часть (Его земного служения) куда короче первой, но скольких сил она стоила Иисусу, каково влияние, достигнутое Им, – кто это измерит?

Вторая часть Его служения – особенная и достойна отдельного освещения, что, впрочем, делалось уже не раз, и потому я ограничусь освещением лишь ее отдельных моментов.

Итак, последнее слово Его молитвы сказано. Спаситель уже не с учениками. И Он сразу же становится другим! Это прощание для Него тяжело, но не только из-за них, нет, а из-за Себя. Его почти не тревожит предстоящее одиночество, напротив, Он теперь стремится к нему. Страх и тревога подступали к Нему. Не в состоянии расстаться со всеми сразу, Иисус берет с Собой троих и – неслыханное дело! – просит их поддержать Его. Наконец Он покидает и этих, скрывается во мраке ночи и падает на колени. Они слышат Его слова (по крайней мере, Иоанн, как бы охраняющий Учителя и находящийся к Нему ближе двух других), ибо Он взывал к Богу «с сильным воплем и со слезами» (Евр 5:7). Но что они слышат! Спаситель спрашивает Отца, не избавит ли Он Его от смерти! Он взывает к Всемогущему Отцу, Которому все возможно. Вопрос, ставивший в тупик многих, пытавшихся ответить на него. И мы здесь (см. главу «Поворот») тоже вопрошали: неужели, чтобы вернуть все в должное состояние, необходимо принести такую жертву греху, вине, погибели? Неужели Отцу не все возможно? Ведь достаточно одного Его слова – и самое трудное минует нас. Невольно вспоминаются слова псалмопевца: «Трепещет от страха Твоего плоть моя, и судов Твоих я боюсь» (Пс 118:120).