Текст книги "Золотой выстрел"

– Но если главная цель именно Алексеев, то почему поручено Панкратову, а не, к примеру, тому же Латникову? К которому у меня, честно говоря, вовсе не лежит душа.

– Я думаю, – Меркулов нахмурился, – что здесь все-таки восторжествовало разумное начало. Панкратов не участвует в дворцовых интригах, которые ему старательно инкриминируются определенными силами. И основную роль сыграли самые прагматические соображения: он – министр, ему и карты в руки. Что же касается Латникова, тут лишь одно могу тебе присоветовать. Помнится, у тебя по разным делам бывали всевозможные кураторы. И ты в конце концов находил с ними понимание, всякий раз убеждаясь, что лоб не предназначен для пробивания стен. Вот и сейчас постарайся ускорить это понимание. Не обостряй без крайней нужды, однако и не забывай, что руководитель оперативно-следственной группы именно ты, а никакой не Латников. Докладывай ему по необходимости. И ради бога, Саша, не фрондируй, как ты любишь делать.

– То есть ты хочешь подтвердить, что последнее слово во время этого аврала останется за мной?

– Тебе справка с печатью нужна? Чего ты дурака валяешь? Самое мудрое в твоем положении – это не афишировать собственной руководящей роли, а спокойно заниматься своим делом. Не подчеркивать, что вынужден отчитываться перед Латниковым, а, напротив, всячески демонстрировать, что информируешь с удовольствием, а тем паче прислушиваешься к министерским советам. Свойство всех начальников – не скрывать удовлетворения от тактичного проявления уважения к себе со стороны подчиненных. Особенно из параллельных ведомств. Свои – это понятно, они просто обязаны тебя уважать и прочее. Но когда чужие – это уже что-то! Понял?

– Интересная мысль. Особенно вовремя сказанная.

– Ты, кажется, пытаешься иронизировать?

– Ни боже мой! Тебе показалось.

– Да… – Меркулов поверх очков проницательно поглядел на Турецкого, вздохнул и закончил: – Возможно… Главное, Саша, чтоб ты понял: о чем бы мы тут ни говорили, что бы ни обсуждали и как бы ни трактовали суть начинающейся акции, несомненно лично для меня одно – президент делает первую серьезную попытку начать расчистку авгиевых конюшен. И в этом мы просто обязаны ему помочь. Не менее показательно и то, что начинает он именно со своей, если можно так выразиться, бывшей вотчины. Понял задачу?

– Уж куда ясней. Он постарается, – вздохнул и Турецкий.

– Кто – он? – нахмурился Меркулов.

– Мухтар, кто же еще…

– Не надоело чудить?.. – буркнул Костя. И хотел уже отпустить его взмахом руки, но передумал. – Да, чуть не забыл. Последняя к тебе просьба… У вас там, чувствую, собирается та еще компания. Одни вы с Вячеславом чего стоите! А с вами Гоголев, наш Олег, как я увидел по нашему последнему с ним разговору, успешно осваивающий твои вредные привычки… Молчи! – строго прикрикнул он, увидев протестующий жест Турецкого. – В общем, я тебя очень прошу, Саша… По-товарищески. Если хочешь, даже по-отечески, я ведь старше тебя почти на два десятка лет! Помолчи, говорю!

– Да в чем дело, господи?

– Вы же будете там под тройным увеличительным стеклом! Под микроскопом! Неужели непонятно? Так что постарайтесь без этих… без фокусов.

– Костя, да за кого ты нас держишь?!

– За тех, кто вы есть на самом деле. Потому что я отлично знаю вас. Ну как же! Начнутся вечеринки, дамское общество, то, другое, в результате – помятые физиономии, ведра кофе по утрам, сонные глаза… А мне здесь краснеть за вас! Так уж, пожалуйста, сделайте мне хоть раз такое одолжение!

Меркулов отвернулся и стал, сопя, зачем-то глядеть в окно, затянутое, кстати, плотной занавеской.

– И это, надо полагать, все, что ты хотел мне сказать на дорожку? – улыбнулся Турецкий.

– А чего тебе еще надо? Остальное тебе и самому известно. Аврал – он и в Африке аврал. Вы только не забывайте думать, ребята, а остальному вас учить не нужно… Ладно, иди, готовься. Мне тут Вячеслав рассказывал, какие действия они успели предпринять. Молодцы. Все необходимые материалы заберешь с собой. По Каждану тоже. Я дам указание городской прокуратуре. Ты с их следователем разговаривал?

– Было дело.

– Ну и что? Оптимизма не вижу.

– А с чего ему быть, если Жора Томилин заранее убедил себя, что это очередной висяк на его седеющую голову.

– Странно, ты вроде был о нем лучшего мнения… Или я ошибаюсь?

– Не ошибаешься. Просто люди устают, и каждый по-своему.

– Значит, забирай. Не буду загружать твои мозги раньше времени, но, как говорится, был мне сон, что все эти дела именно тебе и придется соединять в одном производстве. Исполнитель просматривается один, похоже, что и заказчик тоже. Будешь шарить в окружении Алексеева, не стесняйся, Вячеслав с Гоголевым тебе помогут. Что еще? А все… Свободен. Иди, иди, не мешай работать!

Концовка была, как всегда, достойной Меркулова. Оставалось только громко хмыкнуть и пожать протянутую начальственную руку.

Но у двери Турецкого остановило невнятное Костино восклицание. Саша обернулся.

– Советую также не расслабляться раньше времени. И другу своему скажи. Совсем не исключено, что я подъеду на вокзал. Чтоб пожелать вам удачи. На дорожку.

Турецкий с Грязновым курили на перроне возле своего девятого вагона и с печальным юмором в очередной раз убеждались в Костиной правоте. В их вагон активно десантировались чиновники из Министерства внутренних дел. Появился Латников в сопровождении солидной свиты провожающих.

Заместитель министра поприветствовал их так, будто не виделись бог знает сколько времени. Следом за ним проявила удивительное радушие и свита – каждый пожелал пожать руки отъезжающим и понадеяться на их успешную работу в Петербурге. Задание президента, о котором были в курсе все поголовно, видимо, трактовалось как высочайшая честь.

Подходили с чемоданчиками и сумками начальники некоторых управлений и их заместители, специалисты из Экспертно-криминалистического управления. Последним-то хоть будет чем заняться? А остальные чиновники чего едут? Создают видимость осознаваемой ответственности? Или будут готовить визит министра и заместителя премьер-министра, который ожидается уже чуть ли не завтра?..

Время было позднее, и предотъездная суета постепенно стихала, отъезжающие стали заходить в вагон. Наконец показалась высокая, сутуловатая фигура Меркулова. Он нес под мышкой пухлую папку. Подойдя, не стал публично выказывать свое сердечное расположение к друзьям, хотя ни для кого оно не было секретом. Посмотрел на свои часы и заметил, что осталось пять минут, говорить, собственно, уже не о чем, протянул папку Турецкому и сказал, что в ней некоторые документы, которые ему могут понадобиться в Питере.

Потом он окинул взглядом провожающих и сделал многозначительное лицо: мол, а я что говорил? Улыбнулись, стали прощаться. Вроде ничего не было сказано, тем более сделано, а приятно.

– Ступайте, друзья мои, – сказал Костя на прощанье, полуобнял их и пошел к выходу.

Вернувшись в свое купе, Турецкий тут же открыл папку, чтобы посмотреть, что за документы забыл ему передать еще в Генпрокуратуре Меркулов. И засмеялся.

Тщательно обернутая в несколько газет, в ней находилась полулитровая фляжка коньяка. И где он только сумел раздобыть такую!

– Золотой у тебя шеф, – со значением произнес Грязнов и вознамерился немедленно отметить это замечательное обстоятельство.

Александр, естественно, уже успел рассказать о последних советах Меркулова и имел также все основания поддержать мысль Вячеслава. Но в тот момент, когда металлическая пробка с легким хрустом покинула горлышко, в дверь постучали и, прежде чем Грязнов успел спрятать фляжку за спину, в купе заглянул господин Латников собственной персоной.

– О! – радостно воскликнул он. – Какие молодцы! Вот это я понимаю! Позволите присоединиться?

Что оставалось делать? Два стакана предательски застыли на столике. Сделав приглашающий жест располагаться на застланном ложе, Александр вышел к проводнице и вернулся с третьим стаканом. Вячеслав разлил не по-солдатски, понемногу. Он уже достал из своей сумки свежий батон и сверток с аккуратно нарезанной, пряно пахнущей копченой колбасой.

Молча сдвинули стаканы, кивнули друг другу и выпили. Закусывая бутербродом, Валентин Евгеньевич откинулся на спинку и задумчиво произнес:

– Мне все это напоминает самые лучшие времена…

Ответа фраза не требовала, поэтому обошлись согласными кивками. Но после второй дозы Грязнов, как в известном английском анекдоте, решил продолжить беседу:

– Традиция… – многозначительно заметил он.

– Исконно русский обычай, – спустя некоторое время поддержал и Турецкий.

– Чего это мы как на светском приеме? – вдруг рассмеялся Латников. – А вы молодцы, мужики. Давай еще, Вячеслав Иванович. – И подставил свой стакан. – Я, собственно, о чем хотел вам сказать… У вас там, – он посмотрел на Турецкого, – наверняка всякие уже разговоры пошли…

– В смысле? – сделал непонимающие глаза Александр.

– Да об этой очередной кампании, – небрежно бросил Латников. – О поездке и прочем. Хотя у нас, на Житной, тоже болтать любят… Вот уж истинно российская ментальность! А если хотите мое мнение на этот счет… – Он поочередно посмотрел на Грязнова и Турецкого, а те немедленно изобразили такое внимание, чтобы у заместителя министра не возникло и подозрения, будто они не искренни в своем интересе к его соображениям. – Президент прав стопроцентно. Его решительный шаг вызовет полное понимание в обществе.

– А разве есть сомнения? – не удержался Турецкий.

– Вот приедем и увидим, – многозначительно поиграл бровями Латников. – А заодно я и вам хочу сказать. Вам, Александр Борисович, и вам, Вячеслав Иванович. Я знаю, что вы давно уже отлично работаете, как говорят альпинисты, в связке. Так вот, не берите себе в голову, будто я еду специально для того, чтобы руководить вашими действиями. Потребуется какая помощь – ради бога. Обращайтесь немедленно. И я сделаю все, что будет в моих силах. Не стесняйтесь и информировать о ходе следственных мероприятий. Исключительно в том смысле, чтобы я мог в любой момент в свою очередь информировать президента. Если у него вдруг появится вопрос. А что-то советовать вам, тем более совать палки в колеса – боже упаси! Я уверен, что мы с вами достигнем полнейшего взаимопонимания. Точно такого же, как и в соблюдении истинно русских обычаев.

Латников щелкнул по горлышку фляжки и поставил свой стакан:

– Спасибо за гостеприимство, пойду отдохну. Спокойной ночи.

– И вам всего доброго, – дружно пожелали хозяева купе.

Грязнов поднялся, чтобы проводить Латникова. Вернувшись, рухнул на койку и ожесточенно вцепился пятерней в свои редкие и пегие от обильной седины кудри.

– Чего ему надо было?

– А ты, Славка, не понял? Того же, чего хотел легендарный Костя Остен-Бакен от подруги своего детства Инги Зайонц, – взаимности, вот чего. К тому же не могу исключить, что наша с тобой победа может стать в еще большей степени его выигрышем. Пред светлым ликом президента. Кто-то ж должен будет доложить о результатах.

– А если их не будет? В плане положительных?

– Значит, доложим мы. А он добавит, что выдал нам карт-бланш. Мы же, как люди порядочные, будем вынуждены подтвердить его слова. Не так?

– Давай лучше допьем эту и прикончим заодно и мою. А то уже завтра может быть не до них.

– Смотри не накаркай!

– Тьфу-тьфу-тьфу! Устроит? Тогда наливай. И дверь закрой, а то еще кому-нибудь придет охота подкрасться на запах, хотя…

– Чего?

– Да спят уже все. Как сурки. Или пьют. Под подушками.

– Бедные люди…

– Да брось, – лениво отмахнулся Грязнов. – Это мы бедные люди. Для нас аврал объявлен. А для них – отдых с променадом.

Глава тринадцатая
ПЕРВЫЕ ИТОГИ

Встреча проходила на высшем уровне. На вокзал прибыл сам господин губернатор, хотя нужды в том никакой не было. Рядом с ним Турецкий увидел и городского прокурора Семена Макаровича Маркашина. А совсем в стороне стоял Виктор Гоголев и делал им с Грязновым знаки, чтоб они не теряли времени на болтовню. Но Латников, о чем-то беседующий с губернатором, который был на голову выше его и оттого заместителю министра приходилось комично задирать голову, вдруг обернулся, поискал глазами и заметил-таки в толпе министерского люда Турецкого. Вежливым, но в то же время повелительным жестом пригласил подойти к себе. Турецкий вздохнул:

– Начинается… А тебя чего не зовет? – буркнул Славе.

– Я из его конторы. Это ты у нас сам по себе. Иди, видишь ведь – начальство мается.

– Представляю вам руководителя оперативно-следственной группы Александра Борисовича Турецкого.

На лице Алексеева, вяло пожавшего протянутую руку, не отразилось ни малейшего интереса. Даже обидно стало. Зато Маркашин, почти незаметно подмигнув, первый протянул руку. Турецкий ответил ему столь же быстрым знаком расположения. Были еще какие-то протянутые руки, но Александр не стал запоминать лица и чины губернаторской свиты. Но одна фраза его все же насторожила.

Словно бы между прочим, однако профессионально акцентируя смысл ее, Латников заметил, что кандидатура «важняка» Турецкого была названа лично президентом.

«Вот те раз! А я и не знал, в какие сферы вхож. И никто ведь ничего не сказал!.. Нет, – подумал тут же Турецкий, – видать, присочинил замминистра. Но вот зачем ему это надо – серьезный вопрос… Придется уточнять у Кости…»

Общие фразы завершились, и приезжие вместе со встречающими потянулись к выходу. Словно делегация какая. Да и вообще, странной показалась Турецкому эта почти торжественная встреча. Как раз наоборот, питерцы должны были обидеться по поводу недоверия к ним своего земляка президента. Или тут по принципу: чего барин ни прикажет, все к лучшему? И еще: почему один лишь Турецкий удостоился высокой чести быть представленным губернатору? Или Латников тем самым в открытую продемонстрировал: вот вам кого надо в первую очередь бояться, господа хорошие! Но ведь сегодня или завтра сюда же прибудет более серьезная команда. Главный конкурент самому губернатору. И значит, опять торжественная встреча на Московском вокзале? Или в аэропорту Пулково? И опять обтекаемые фразы о том, как высоко ценят питерцы внимание президента… Дипломаты, мать их! А сами, поди, думают: чтоб вы все пропали!

– Вы с нами, Александр Борисович? – оборвал его крамольные мысли Латников.

– Если нет возражений, я готов пригласить Александра Борисовича в мою машину, – вмешался Маркашин.

Турецкий с улыбкой развел руками: мол, готов согласиться с любым предложением, но, оказывается, его согласия не требовалось. А Грязнов с Гоголевым уже спокойно двигались сами по себе по перрону к выходу в город. Какой-то парень нес за ними объемистую сумку Вячеслава.

– Ну и отлично, – кивнул Латников, взял под руку губернатора, и вся толпа неспешно отправилась к машинам.

На стоянке у вокзала находилось более десятка машин и два вместительных автобуса. Все, как видно, было известно заранее. Включая транспорт и жилье. Приотстав от остальных, Маркашин с какой-то несвойственной ему прежде суетливостью сказал:

– Ну наделали вы шороху!

– Очень плохо, – ответил Турецкий. – Между прочим, именно на тебя, Семен, да еще на Витю Гоголева у нас вся надежда. А эти, – он кивнул вперед, куда устремилась толпа, – они будут активно изображать усердие. Поэтому давай сразу договоримся. От тебя у меня никаких секретов нет, и хочу, чтобы это было взаимно. А теперь вот о чем. Вы тут небось сутки не спали, готовя размещение гостей?

– Поменьше, – улыбнулся Семен. – Гостиницу на Лиговском забронировали.

– Послушай, а ты с той, что у тебя была на канале Грибоедова, еще не расстался? Хорошая квартирка!

– Туда хочешь?

– А нам ведь ни в каком другом месте путем поговорить не дадут. Поселились бы мы с Грязновым, никому не мешали бы, занимались делом, а не пустой болтовней в переполненных народом кабинетах. Да и ты ж меня знаешь, Семен, я не люблю сборищ и бесконечно знакомых лиц повсюду, включая сортиры.

– Ну хорошо, давай подъедем в прокуратуру, и я узнаю, что у нас с той квартирой. По-моему, она сейчас пустует.

– А с Литейного ты можешь это узнать?

– А зачем туда ехать?

– Так за Гоголевым и Грязновым. Вот заодно и обсудим сразу все проблемы. Или ты можешь обсуждать их только в собственном кабинете?

– Почему? – Он показал своему водителю на отъезжающий полицейский «мерседес» начальника Петербургского уголовного розыска и сказал: – Едем за ними, на Литейный.

– А теперь давайте обсудим, что мы имеем на сегодняшний день, – сказал Турецкий, когда они вчетвером уселись в кабинете Гоголева и все необходимые телефонные звонки по поводу выяснения диспозиции были сделаны.

Латников, как стало известно, отбыл вместе с губернатором в спецрезиденцию на Каменный остров, остальная публика расселялась в новой гостинице на Лиговке. Квартиру на канале Грибоедова Маркашин отдавал в полное распоряжение Турецкого с Грязновым. По части расселения вопросов не возникало. Но интересно было другое. Каким это образом практически все, о чем накануне шла речь на достаточно узком совещании в Кремле, стало известно в Петербурге? Оказалось, что еще вчера, когда в кабинете Меркулова только обсуждались вопросы создания объединенной оперативно-следственной группы, губернатор Алексеев собрал в своем кабинете руководство ГУВД и прокуратуры и подробно проинформировал их о кремлевских решениях относительно питерских дел. Вот это скорость! И кто ж мог проявить такую прыть? Алексеев на источник не ссылался, но видно было, что сам он информирован в деталях. Неужели все-таки Панкратов, думал Турецкий. Он-то ведь не был в Генпрокуратуре, а остальные, как говорится, на виду.

Пока высказывались соображения на этот счет, подъехал Олег Левин, извинившись, что не встречал на вокзале.

– Там и без тебя народу хватало, – успокоил Турецкий. – Ладно, оставим домыслы в стороне. Давайте по порядку. Олег, тебе первое слово.

Левин не привык задавать лишних вопросов, хотя и удивился, какое отношение имеет расследуемое им дело об убийстве Вараввы к приезду огромной комиссии из Москвы. Он был уверен, что московский «десант» связан со смертью Саблина, противоречивые слухи о которой вот уже третий день будоражат северную столицу. И тем не менее он доложил, что дело Вараввы, если его расследовать в рамках только этого убийства, по его мнению, перспективы не имеет. Типичный получается глухарь.

Грязнов обрадовал Левина сообщением о том, что найден мастер, изготовивший костыли. Под давлением ряда улик он сознался, что лично готовил это оружие для человека, которого зовут Сергеем Николаевичем Светличным. Кстати, фоторобот, присланный из Петербурга, помог заставить старика сделать это признание. Остальные детали – вот они. Грязнов достал из своей сумки несколько папок с материалами – протоколы допросов, акты экспертиз и прочее.

Турецкий дополнил «радость», вытащив из своего чемоданчика копии материалов по делу об убийстве Каждана, которые ему, по указанию Меркулова, доставили из Московской городской прокуратуры.

– Значит, дела объединяются? – спросил Олег.

– Эти – само собой, – кивнул Турецкий. – Теперь давайте поговорим о последнем, о Саблине. А то в Москве пользуются исключительно слухами. Но ввиду того что упор в деятельности нашей группы делался именно на этом факте, а остальное как бы дополнение к ужасной картине небывалого взлета преступности в Санкт-Петербурге… Это так? – с усмешкой посмотрел он на Маркашина.

– Терминология подобного рода не по моей части, это дело журналистов… – Было заметно, что Семен немного обиделся.

– Семен, мы ж свои люди! – укорил его Турецкий и продолжил: – Так вот, ничего не отставляя в сторону, на потом, мы должны будем главное внимание сосредоточить на этом вашем Саблине. Сыр-бор, насколько я понимаю, загорелся из-за телефонной беседы вдовы с президентом. И я прошу вас все материалы, которые у вас уже имеются по этому делу, прямо сегодня же и чем скорей, тем лучше – ко мне. Кто его ведет?

– «Важняк» Чибисов, – ответил Маркашин.

– Знакомая фамилия… – задумался Турецкий.

– Тот, который выезжал на убийство механика. Имеется связь и с моим делом, – пояснил Левин.

– Вспомнил, допросы Струговых, – закивал Турецкий. – А что его на Саблина кинуло?

– Дежурил, – пожал плечами Маркашин, – вот и снова повезло.

– Ну что ж, тем лучше, у́же круг революционеров… Давай его тогда, Семен Макарович, тоже включим в мою группу.

– А как же указание Кремля? – ехидно спросил Маркашин. – Насколько нам известно, Москва довольно отчетливо высказала свое недоверие.

– Так то ж президент! – засмеялся Турецкий. – Или кто-то шибко влиятельный из его ближнего круга. У нас же со Славкой своя точка зрения. Нам вон и сам господин Латников прямо сказал: мол, в ваши дела, ребятки, я не вмешиваюсь. Сами с усами. Вызывай его со всеми бумажками. Мы сейчас закончим, Вячеслав пусть едет и осваивается на Грибоедовском канале, а я с этим Чибисовым, пожалуй, смотаюсь туда. Как эта птичка называется, «Пеликан»?

– «Павлин».

– Тем более… И еще. Где мы официально сидеть будем? Тут?

– Могу в прокуратуре выделить пару кабинетов, – заметил Маркашин.

– Хорошо, Семен Макарович, а то как-то Виктора стеснять каждый раз приходится. Уже просто неловко.

– А я, пожалуй, здесь останусь, – возразил Грязнов.

– Кто бы сомневался… – удивился Турецкий, чем вызвал дружный смех. – Тогда последний вопрос: на какой-нибудь транспорт мы можем рассчитывать?

– Мне дано прямое указание, – Маркашин поднял указательный палец вверх, – обеспечить руководителя оперативно-следственной группы персональной машиной. Есть тридцать первая «Волга», устроит? С водителем, естественно.

– Меня устроила бы даже такая иномарка, как «Запорожец», но этого у вас нету. Поэтому согласен на что угодно. Ну а ты, Грязнов, падай в ноги другу Вите. Или давай я тебя заброшу на набережную канала.

– За Вячеслава Ивановича беспокоиться не стоит, – сказал Гоголев. – Я его сейчас буду с Москвой соединять, а потом решим, что дальше.

– Ну что ж, тогда по коням. А общий сбор, я полагаю, лучше всего назначить где-то на девять вечера. Если нет возражений. Впрочем, согласовывайте с Грязновым.

– Я согласую, – пообещал Вячеслав. – Езжай, не теряй времени.

Юрий Владимирович Чибисов оказался достаточно молодым человеком, лишенным какого-либо видимого почтения к старшим по должности и званию. И этим сразу понравился Турецкому. Через пять минут они были уже на «ты», и Юрий подробно живописал о том, что и как происходило в ночь на четверг.

С утра ночной клуб «Павлин» был, естественно, закрыт. Работали уборщицы, готовя помещения к вечерней программе. Но Чибисов быстро отыскал директора по телефону и предложил ему, не отнимая времени, собрать весь обслуживающий персонал заведения, который работал здесь в недавнюю злополучную ночь. Директор попробовал было возразить, но Чибисов проявил такую настойчивость и твердость, что Турецкому осталось лишь поблагодарить свою удачу.

Народу, кстати, собралось немного: пятеро официантов, двое администраторов, швейцар и трое охранников заведения. Последние в зал вообще не заходили, осуществляя охрану снаружи, у подъезда, и внутри, возле стеклянных дверей.

Уборщицы быстро закончили свою работу, и столы поставили в зале точно так же, как было на презентации книги Саблина. То есть выделили главный стол и отодвинули чуть в стороны остальные.

Затем каждый из работников клуба рассказал о том, что он лично видел, чем занимался, – все по порядку. Показания служащих практически не отличались от тех, что у них уже взял тремя днями назад Чибисов. Турецкий его успокоил, заметив, что хотел бы собственными глазами понаблюдать картину, а вовсе не от недоверия к нему.

Затем все рассказы стали плавно перетекать к единственному за весь вечер небольшому конфузу, который чуть было не нарушил плавное и выверенное течение презентации. Вспомнили, что среди гостей была одна очаровательная женщина, на которую все обращали внимание. Она сидела вместе с Саблиным и его супругой за главным столом. Но в какой-то момент то ли немного перепила, то ли просто плохо себя почувствовала, стала нервничать, повысила голос, закапризничала, но все кончилось к общему благополучию. Даму просто вывели в фойе, откуда она вскоре и уехала.

Перешли к меню застолья – к пище и напиткам. Все имеющие отношение к этому вопросу единодушно подтверждали, что сам Саблин пил только шампанское и ничего более крепкого. Хотя на соседние столы подавали и водки, и коньяки, и даже иностранные напитки, типа виски и джина. Обслуживал главный стол один официант, который искренне удивился, когда узнал от Турецкого, что Саблин пил не шампанское, а ситро.

– Не знаю, – сказал он с иронией, – может, оно и так, если кто-то быстро выпивал то, что я постоянно доливал в его бокал, а ему под столом наливали ситро. А где ж еще? На столы ситро у нас не подают, да и вообще его не бывает в буфете.

– Ну а другая фруктовая вода, напоминающая по цвету шампанское? – спросил Турецкий.

Официант лишь пожал плечами и ничего не ответил. Было видно, что он не верит подобной чуши. То же самое касалось и пищи, подаваемой на стол. Сидели за ним, кстати, пятеро – еще директор издательства, выпустившего книгу, и главный редактор. И кому из всей пятерки должна достаться какая тарелка, угадать практически невозможно. Значит, и тут никто заранее не смог бы ничего лишнего насыпать.

Потом начали обсуждать поведение гостей. Официанты, как никто другой, бывают наблюдательны во время подобных массовых мероприятий, начинающихся торжественными речами и скоро переходящих в обыкновенную пьянку. Но ничего запомнившегося, разве что инцидент с мадам Кутеповой – ее фамилию отыскали в общем списке приглашенных гостей, и он сохранился у одного из администраторов, – никто рассказать так и не смог.

Снова прошлись по списку гостей и соответственно по столикам, за которыми они рассаживались, согласно схеме, представленной самим юбиляром или автором, – в общем, непонятно, как его теперь следует называть. И вот тут неожиданно обнаружилось, что гостей оказалось больше, чем было предусмотрено в общем списке. Вероятно, в последнюю очередь, как это нередко случается, появились неучтенные или случайно забытые люди, которым сам Саблин передал личные приглашения перед началом презентации. С этой целью вот здесь, – показал администратор, – в правой и левой стороне зала были поставлены четыре дополнительных стола. За ними, между прочим, разместились и представители телевидения со своими камерами, микрофонами и осветительной аппаратурой.

А дело все в том, что первоначально присутствие этой телевизионной публики предусматривалось лишь во время, так сказать, официальной части. Когда говорились главные речи, а гостям разносились коктейли и аперитивы – по желанию. Поэтому большинство телевизионщиков, а было их в общей сложности побольше десятка человек, сразу, закончив работу, разошлись. Осталось два или три человека. Один из них запомнился – крупный такой парень, бородатый, а камера у него как игрушка. Он все вперед норовил вылезти. Взять крупным планом, как они говорят. Так вот, он ушел едва ли не последним. Кстати, даже попозже той конфузной ситуации, когда едва базар не случился. Вот и хозяйка тоже была недовольна – так они называли супругу Саблина. Она просто натуральный выговор устроила администратору, зачем тот оставил телевизионщика. Ужин, мол, это исключительно для своих, и совсем нет нужды показывать по телевидению, что едят и пьют гости. Довольно уже и того, что Саблина постоянно обвиняют чуть ли не во всех смертных грехах. Не хватало лишь чревоугодия.

– А было? – с улыбкой спросил Турецкий.

– Что вы имеете в виду? – насторожился администратор.

– Чревоугодие.

– Ах… это? Ну, разумеется, было. Да и мы постарались, вы ж посмотрели меню. А кухня у нас, если захотите, можете сами убедиться. Милости просим, поближе к вечерку.

– Не исключено, ох, не исключено! – подмигнул ему Турецкий, чем явно расположил к себе. Официальные лица, да еще из Москвы, к тому же расследующие происходившие у тебя неприятности, обычно не вызывают положительных эмоций у обслуживающего персонала.

Наконец вернулись к мимолетному эпизоду, несколько сконфузившему хозяина и его гостей. Постоянное упоминание о нем говорило Турецкому, что этот легкий дебош, объясняясь русским языком, явился невольно тем рубежом, который сыграл какую-то пока непонятную роль в плавном течении презентации.

Турецкого интересовало, что было дальше. Ну хорошо, возник шум, разворачивалось нечто напоминающее скандал в благородном семействе, так? Жена приревновала красотку к мужу? Или сама красотка ляпнула что-то непотребное? А дальше-то? Ее вывели из зала? Кто?

Стали снова вспоминать. Ну вывели, это точно. Швейцар – молчавший дотоле седой, вислоусый дядька гренадерского роста – сказал, что был лично свидетелем того, как пьяная барышня была выведена из зала несколькими тоже не совсем трезвыми молодыми людьми и сидела после, причем довольно продолжительное время, в фойе, у зеркала.

Швейцар поднялся и пошел показывать, где и как это все происходило. И несколько человек так и колготились вокруг нее, так и колготились.

– А чего им надо было? – задал наивный вопрос Турецкий.

Швейцар без всякого почтения посмотрел на него: взрослый же человек, нормальный вроде мужик, а таких простых вещей не понимает!

– Чего, извини, гражданин следователь, поддатые мужики от пьяной телки хотят? Или объяснять надо?

– Ну и что? – продолжал в том же духе Турецкий. – Удалось кому?

– А вот и нет! – ухмыльнулся швейцар.

– Неужто всем отказала? А сама уехала?

– Да куда ж ей, мать моя, извини… Она ведь, как я мыслю, не одна была тут, а с охраной.

– Важная, значит, персона?

– Ну важная или нет, это нам неизвестно. Но что она за столом с самим сидела, а охранник ее этот в дальнем углу, я заметил, это могу подтвердить со всем нашим усердием. Вот он, как помнится, покинул заведение, а после меня и подзывает. Надо, говорит, отец, домой ее везти. Поспособствуй, а то я – это он, значит, – ее «личка» – так и назвался, – но меня она ни в жисть не послушается, а битье с разгромом зеркала устроить вполне может. Ты, говорит, только помоги ее вывести, а дальше я с ней управлюсь, машина имеется.

– И что потом?

– Ну так… Я подошел, сказал, а в ответ она мне объяснила, куда я сам должен отправиться… Нехорошо женщине да такие слова и выражения. Это, извиняюсь, только отдельные барышни себе в наше время позволяли, а нынче у каждого одни блядки, прости господи, на уме. Да на языке. Словом, справились мужики, что ее окружали, к двери помогли подвести. А чего? На дворе-то тепло. Кофточка такая, легкая. Ну и забрал ее тот мужик, повел к машине. Крепкий он, как взял под локоток, так она сразу и притихла. И увез ее, я видал, в красной машине. Не знаю, как называется.