Текст книги "Убей, укради, предай"

– Проследишь тут на машине! – пробурчал Турецкий. – От стоянки до угла ползли бы полчаса, и ни фига не услышали бы – можно подумать, у меня в бардачке завалялся телескопический микрофон… До американского посольства, значит? Однако не ближний свет! Чего же они оба так перепугались, когда нас увидели?! Джеффри даже ручку выронил от неожиданности.

– Какую ручку? – удивился Реддвей.

– Обыкновенную, алюминиевого цвета, – напомнил Турецкий, – вот сюда, в решетку и уронил.

Реддвей расстелил на асфальте возле водослива носовой платок и стал на колени.

– Ты что делаешь? – оторопел Турецкий.

– Помогай.

Турецкий пожал плечами и тоже достал платок и пристроился с другой стороны. Но внизу было слишком темно, пришлось сходить в машину за фонариком.

– Вижу! – Реддвей поднялся и озабоченно поковырял стальную решетку носком ботинка. – Ручку нужно достать. Один из наших, как это… прибамбасов, правильно сказал?

– Правильно. А что за прибамбас?

– В ней шприц с ядом или со снотворным.

– Сторожи! – фыркнул Турецкий и опять отправился к машине – за монтировкой.

Решетка поддалась сравнительно легко, но в самый последний момент откуда-то из недр водостока набежала волна и злополучную ручку унесло.

– Fuck! – Реддвей пнул пятидесятикилограммовую железку, так что она отлетела чуть ли не на метр, и, не сказав больше ни слова, пошел к машине. Турецкому пришлось восстанавливать гидротехническое сооружение в одиночку.

– К товарищам в штатском? – спросил он, справившись с работой. – Или пропустим по бокалу пивка для успокоения нервов? Железные нервы нам сейчас понадобятся, я уже чувствую.

– Fuck! – ответил Реддвей и отвернулся к окну.

– Ну раз ты абсолютно спокоен, поехали сразу на Лубянку, пиво – после. Кстати, а чем твой Джеффри вообще занимается? На совещания он с тобой не ходит, водку с нами не пьет…

– Он не мой, – отрезал Реддвей. – А занимается он тем, что шпионит за мной и строчит пасквили начальству.

По дороге он позвонил Грязнову и попросил срочно выслать бригаду оперативников на поиски симпсоновской авторучки.

– Ты издеваешься?! – завелся Грязнов, не дослушав до конца его объяснения. – Ты хочешь, чтобы я приказал перекопать целый район из-за какой-то дурацкой канцелярской принадлежности?!

– Зачем обязательно перекапывать, есть же наверняка люки, не знаю… отстойные колодцы, – попытался урезонить его Турецкий.

– Какие колодцы! Ты с луны свалился?! Коммуникациям по двести – триста лет! Я должен посылать народ ползать по всем канализационным трубам на Чистых прудах? Думаешь, у меня в штате есть взвод дюймовочек?!

– Ладно. – Турецкий решил, что этот разговор лучше временно отложить. – Что с владельцем «Жигулей»?

– Устанавливаем…

14 сентября, 13.30

На Лубянке их встретил Юранов. Он дипломатично улыбался и интересовался впечатлениями Реддвея от осмотра достопримечательностей столицы.

– Я в восторге, – сказал Реддвей сухо в ответ на продолжительные домогательства.

В кабинете Юранов извлек из сейфа и вручил им неправдоподобно тонкую папку с делом Апраксина, а сам уселся напротив, провожая глазами каждое движение Реддвея. Турецкого его поведение раздражало, он едва сдерживался, не в силах сосредоточиться на бумагах. Даже не глядя на Юранова, он постоянно помнил, что тот на него смотрит, и ни о чем больше думать уже не мог. Реддвею же, похоже, было все равно.

– Угостите кофе или чаем? – не выдержал Турецкий. Пить ему не хотелось, хотелось, чтобы Юранов отвернулся.

– Да, конечно. – Юранов, не вставая с места, достал из тумбы стола кофеварку, включил и поставил рядом с собой.

Ознакомление с материалами фээсбэшного следствия вместе с перерывом на чаепитие заняло около сорока минут. Практически ничего нового и существенного, о чем Юранов не упоминал бы при первой встрече, в деле не содержалось: заключение судмедэксперта на десять страниц, длиннее, чем о смерти Сталина, протоколы допросов персонала гостиницы – никто не заметил в поведении Апраксина ничего странного и подозрительного, подробнейшая опись вещей, обнаруженных в номере, вплоть до количества окурков в пепельнице, экспертиза микрочастиц кокаина, найденных на столе. Единственная свежая деталь – протоколы допросов сотрудников Министерства финансов, принимавших участие в заседании комиссии по внешним долгам, на котором присутствовал Апраксин за несколько часов до смерти. Никто так и не смог вспомнить, имел ли он при себе черный кейс для документов, с которым вылетел из Нью-Йорка и который при осмотре гостиничного номера обнаружен не был. В общем, документы как бы свидетельствовали, что ФСБ проделало большую работу и не установило никаких фактов, противоречащих первоначальной версии – самоубийству под влиянием наркотического опьянения.

Когда Реддвей и Турецкий досматривали последнюю страницу дела, в кабинет вошел представительный мужчина лет шестидесяти, само собой в штатском, с пышными седыми усами, тщательно зачесанной назад седой шевелюрой, в очках в золотой оправе. Судя по тому, как засуетился Юранов, пододвигая ему стул, – большой начальник.

– Генерал-майор Селезнев Андрей Викторович, – вполголоса подтвердил Реддвей догадку Турецкого. – Он курирует дело Бэнк оф Трейтон с российской стороны.

– А вы, стало быть, Александр Борисович Турецкий, следователь по особо важным делам. – Селезнев пожал Турецкому руку. – У вас, мистер Реддвей, есть какие-нибудь вопросы, касающиеся самоубийства господина Апраксина?

– Чего у меня по-прежнему нет, – ответил Реддвей жестко, – так это уверенности в том, что смерть Апраксина – результат самоубийства. Я хотел бы получить копии всех экспертных заключений и копии протоколов, в которых свидетели утверждают, что не видели у Апраксина кейса.

– Акты экспертиз – пожалуйста, копии уже подготовлены. С протоколами допросов несколько сложнее: формальной договоренности на этот счет нет. Но я не вижу причин не пойти вам навстречу, вопрос можно решить в рабочем порядке, я дам соответствующее распоряжение, послезавтра вы их получите.

– Послезавтра?

– Ну завтра.

– Спасибо! – ответил Реддвей, но прозвучало это как «куда ты денешься с подводной лодки, сукин сын!». – Меня интересует один вопрос, господин Селезнев! Странным образом он никак не отражен в любезно предоставленных вами материалах. Где Апраксин приобрел наркотик?

В ответ на резкий тон Реддвея Селезнев расплылся почти в отеческой улыбке.

– Мистер Реддвей! Мы должны стремиться к плодотворному сотрудничеству, это в наших взаимных интересах. А раз так – нам не следует мыслить категориями «холодной войны». Надеюсь, вы не полагаете всерьез, что мы следим за каждым иностранцем в Москве?!

– А за торговцами наркотиками в гостинице «Москва» вы тоже не следите? Потому что это было бы в духе «холодной войны»?

– В Нью-Йорке, мистер Реддвей, за день продается в пятьдесят раз больше наркотиков, чем в Москве, – ответил генерал-майор с чисто советским пафосом. – Это глобальная проблема, и как раз один из ярких примеров необходимости международного сотрудничества, о котором я только что сказал.

– Насчет пятидесяти раз вы, как это… загибаете, господин генерал! И заметьте, в пороках, на которые у вашей молодежи хватает денег, – в курении или пьянстве, – она преуспевает не хуже американской.

На лице у Селезнева появилось ярко выраженное желание поспорить.

– Но речь не об этом. В акте судмедэкспертизы сказано, что Апраксин был наркоманом со стажем, следовательно, он нюхал кокаин регулярно, скорее всего несколько раз в день. В его номере ни одной дозы не найдено, естественно предположить, что такая ситуация была для него типична. Кончился кокаин – он тут же покупает новую порцию. Где? Разумеется, в гостинице! Поэтому я задаю прямой вопрос: известно ли вам, кто продал Апраксину кокаин? И не надо мне рассказывать про нью-йоркских наркоманов!

У Реддвея от напряжения на благообразных щеках прорезались желваки. Здорово играет, подумал Турецкий и опустил голову, чтобы скрыть усмешку.

Селезнев, впрочем, тоже не лыком шит, продолжал добродушно улыбаться.

– Мистер Реддвей! Я не хочу оспаривать ваши дедуктивные построения, хотя они, как вы сами наверняка понимаете, довольно зыбки. Апраксин мог купить сразу несколько доз кокаина, и не обязательно в гостинице. Но дело не в этом: вы же прибыли в Москву не затем, чтобы ловить какого-то мелкого уличного или гостиничного наркоторговца. Апраксин не был отравлен – экспертиза это установила, так что личность наркоторговца тут не имеет никакого значения. – Селезнев поднялся, заложил руки за спину и высоко поднял подбородок, поза его несомненно указывала на то, что разговор окончен. – У вас нет больше вопросов? – спросил он все же для соблюдения приличия.

– Есть, и много! – ответил Реддвей, тоже поднявшись. – Спасибо за содействие, господин Селезнев, приятно было встретиться с вами.

Выйдя на улицу, Реддвей еще раз сказал: «Fuck!» – а Турецкий позвонил Грязнову.

– С тебя пол-литра, – сообщил Грязнов, если судить по голосу, довольный, как слон, – нет, две поллитры: вторая – Семаге, это он твоего кренделя на «Жигулях» расколол. По документам некто Ковтун Евгений Арсеньевич. Позавчера проходил техосмотр, а механик на СТО – бывший муровец, вспомнил и его самого, и его машину. Говорит, что на ней несколько характерных фишек из фээсбэшного гаража. Это пока все, документы на имя Ковтуна – прикрытие, квартира, где он якобы прописан, сдана в аренду под офис, а его самого там никто отродясь не видел.

– А что с ручкой Симпсона? – напомнил Турецкий.

– Иди в задницу!

6

Черный. 14 сентября, 13.40

Три лестничных пролета Черный преодолел на одном дыхании, влетел в квартиру и запер все замки. Он чувствовал себя так, будто находится внутри большого барабана – кровь пульсировала в бешеном темпе, перед глазами плавали радужные круги. Плотно закрыв все окна, он задвинул шторы, погасил свет и с остервенением содрал с себя желтое пальто. Спустил бы его в унитаз, да не пролезет.

– Спрятался, мать его! Уехал от греха подальше! Затаился, дебил долбаный! – причитал он, ногами запинывая злополучное пальто под шкаф в прихожей, как будто оно одно и было виновато в том, что сейчас ему так страшно.

Билл, почувствовав настроение хозяина, жалобно попискивая, завозился в книжном шкафу. Его глаза красными точками вспыхивали в темноте, как сдвоенный лазерный прицел.

– Билли, мальчик мой! – Он сгреб любимца с полки и вместе с ним прямо в ботинках юркнул с головой под одеяло. – Ты бы на моем месте давно в штаны наложил.

Мышонок, не привыкший к столь бурному проявлению нежности, забеспокоился и попытался выбраться, но Черный держал крепко.

– Понесло меня, мать его, именно сегодня к этому долбаному Кржижановскому! Хотя не пошел бы сегодня, завтра было бы то же самое. Надо было пудрить ему мозги по телефону, а бумажки посылать по почте. Как же я так лажанулся, твою мать! Как же я лажанулся?! Как я лажанулся, мать твою!

Черный перевел дух и зашептал в самое ухо любимцу:

– Так, Биллушка, соберись. Будешь моим психоаналитиком. Лучшее средство от паранойи – самоанализ. Вспоминаем все до мелочей, разбираем по пунктам, каждый пункт обсасываем, выясняем, что ничего угрожающего он не содержал и только их совокупность виновна в общем тягостном впечатлении. Понял? Тогда слушай, если что не поймешь, переспрашивай. Поехали.

Черный поудобнее устроился на подушке, закрыл глаза, расслабился, но мышь из рук не выпускал.

– Значит, началось все с того, что я поехал пудрить мозги соратникам Чеботарева, а конкретно – Кржижановскому. Он оказался еще более тупым, чем я предполагал, и ни хрена из моей концепции не понял. Еще пытался обвинить меня в непрофессионализме, индюк долбаный. Страшно? Нет. И мне тогда было не страшно, а даже весело. Потом пришли два каких-то важных копа и тоже стали пудрить мозги Кржижановскому, а он им. И тогда еще было весело. Я смотался, потому что Кржижановский мне окончательно надоел. И вот тут началось оно. Напрягись, брат.

Выхожу я, значит, из чеботаревского офиса, шагаю себе к стоянке, никого не трогаю. И тут ко мне пристает мужик. На вид ботаник ботаником – очочки какие-то, прикид, как из секонд-хэнда, не то чтобы дешевый, но какой-то весь пожеванный. И в центре Москвы заговаривает со мной на английском с дебелым таким нью-орлеанским акцентом. Интересно тебе уже? Мне тоже стало интересно, как он во мне распознал соотечественника, неужели, думаю, ток-шоу со мной смотрел, может, автограф попросит. Мне все еще весело.

Тут он отводит меня в сторону и солидно так полушепотом говорит: «ЦРУ, специальный агент Симпсон». Ну и хрен с тобой, Симпсон так Симпсон, хотя уже страшно. Вспомнилась мне, Билли, та телка, которой мы по носу съездили и которая потом к нам в самолете клеилась. Выследили, думаю. Спецсамолет, родной Нью-Йорк, мотели – каждый день новые, мистер Черный – ключевой свидетель по убийству Басина. И о чем ты думаешь я тогда больше всего беспокоился? О тебе, скотина. Увезут меня, а ты тут с голоду сдохнешь. Цени и гордись.

Билл, отчаявшись вырваться, ценил и гордился молча.

– А этот Симпсон посмотрел на меня долго так и пристально: забоялся я или нет? Не знаю уж, что он там про себя решил, но уже ласково так говорит: «Пойдемте прогуляемся. Проводите меня до посольства, а то я Москву плохо знаю, а по дороге побеседуем».

А я ему: «До посольства вам лучше такси взять, а мне совершенно в другую сторону».

«Ладно, – говорит он. – Тогда обойдемся без предисловий. Дневник Басина у вас, отрицать бесполезно, мы знаем это совершенно точно. Вы не любитель острых ощущений, поэтому предлагаю вам перестать щекотать себе нервы, храня в доме бомбу замедленного действия, и передать блокнот мне».

Тут мне стало совсем страшно. «О чем это вы? – я ему выдаю. – Какой такой дневник? Кто такой Басин? Не знаю я никакого Басина».

«Не хотите служить родине бескорыстно, назовите свою цену? – не отстает он. – Я знаю, вы хотели использовать эти материалы в своей книге, она бы от этого выиграла, вы бы имели больше продаж, переиздание и так далее, оцените все это в разумную сумму, и мы договоримся».

Тут, братан, мне совсем плохо стало. Понимаешь, не станет ЦРУ платить бабки за то, что может взять силой. А значит, этот Симпсон не цэрэушник, а если и цэрэушник, то продажный и работает он на тех, которые бедного Фиму пришили. Короче, я этого долбаного козла, мать его, послал. А он достает какую-то хреновину типа ручки – Джеймс Бонд, мать его, – нацеливает мне в грудь и заявляет: «Эта безобидная на первый взгляд канцелярская принадлежность заряжена маленькими иголочками. А каждая иголочка содержит такое количество яда, что хватит убить, мать его, слона. Я у вас, – говорит, – последний раз спрашиваю, вы будете сотрудничать?»

А я ему: «Поцелуй меня в задницу, козел!»

И тут, ты не поверишь, этот, мать его, любитель вестернов начинает читать мне спич про то, как я себя неправильно по жизни вел. Как сам напросился и прочая мутотень. Все, значит, к тому, что пора мне помолиться.

Билл затаил дыхание и мелко задрожал, словно на самом деле понимал, каково было Черному.

– Трясет тебя, брат? А меня, мать его, как выключило. Этому уроду по всем законам жанра надо было эту его ручку в задницу засунуть и всю обойму высадить, а я стоял как столб и глазами хлопал. А тут, мать их, откуда ни возьмись выбегают два мужика: один мужик как мужик, а второй – толстенный, как буйвол, – и кидаются на меня и на долбаного цэрэушника. И этот, мать его, Симпсон берет и спускает свой «ядовитый пулемет» в канализацию. Представляешь? Он успел избавиться от орудия несостоявшегося, мать его, моего убийства. А эти мужики – те самые местные важные копы, которые у Кржижановского сидели. Ну и что мне было делать? Меня, мать его, колотит. Я уже, можно сказать, с жизнью простился. Мне бы надо бы им этого козла сдать, но тут, блин, выясняется, что толстый – тоже американец. Он этого Симпсона в уголок отводит и там о своем, о женском, тихонько с ним переругивается. А русский, который, мать его, Турецкий, дал же бог фамилию, мать его, начинает меня прессовать: «Кто такой, о чем трепались?» Только это уже было бесполезно, я отморозился: никого не знаю, ничего не ведаю, подошел мужик, спросил, как пройти к американскому посольству, все. Короче, он где сел, там и слез. А Симпсон, ублюдок долбаный, с толстым разговаривал, а сам на меня пялился. И понимаешь, Билли, что самое страшное, он не боялся, что я его сейчас сдам. Я по глазам видел, что не боялся.

Черный под одеялом приоткрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

– Все, Билли, конец истории. Понравилось?

Билли пискнул что-то нечленораздельное. Порфирий высунул голову из-под одеяла и спрятал снова – в квартире было отвратительно и страшно.

Исповедь ничего не дала. Он по-прежнему чувствовал свою полную беспомощность, цэрэушник управлял им, как удав кроликом, – на расстоянии. Даже больше чем удав, потому что его взгляд умел заворачивать за угол и проникать сквозь стены. Черный был парализован и совершенно отчетливо понимал, что сейчас никакие медитации не помогут. Почему – не ясно, но не помогут. Нужно что-то кардинальное, чтобы мобилизовать усилия и выдавить из себя беглеца, свидетеля, виноватого, раба, всех, короче, кого нужно. Саке на этот раз не пойдет, разве что самую малость для стимуляции мозгового кровообращения.

Выбравшись из-под одеяла, он короткими перебежками добрался до кухни, выхватил из шкафа бутылку и ползком вернулся на кровать. Шторы-то, конечно, закрыты, но с инфракрасным прицелом на это наплевать, и если снайпер уже на соседней крыше, то спрятаться можно разве что в холодильнике или, наоборот, разведя костер на полкомнаты.

Вдруг пришло в голову: а не связан ли цэрэушник с Митиной? Черный попробовал в деталях вспомнить, что делала Митина в тот вечер, когда была здесь. Блокнот она не нашла – это было просто невозможно в таком бардаке, он валялся за обувной полкой в прихожей вместе с грязными носками, там бы она точно искать не стала. Но она его выследила и, когда сама дневник достать не смогла, послала Симпсона.

А вдруг она тут «жучков» понатыкала?!

Короче! От долбаного блокнота надо избавляться и жечь его уже поздно. Его надо отдать, но не за бабки. На хрен они нужны на том свете! А отдать – за надежные гарантии.

Однако гарантии – это что-то невероятное, потому как из его головы эти маниакальные басинские бредни можно стереть только лоботомией или пулей.

Черный прямо из горла ополовинил бутылку и, отыскав в кровати полузадушенного Билла, объяснил:

– У нас с тобой, брат, есть три выхода: во-первых, снова слинять. А что, бабки имеются, поедем куда-нибудь в Японию. Нет, в Японии нас в первую очередь будут искать, лучше в Африку, там тепло и всем все до задницы. Во-вторых, можно-таки продать или даже подарить этому цэрэушному хрену этот, мать его, басинский блокнот и, наконец, в-третьих, сдаться местным фараонам, все им выложить и верить, что они нас с тобой защитят. И что бы ты выбрал? Правильно, выбирать нечего: во втором и третьем случае нас замочат сегодня-завтра, а в первом мы, может, поживем еще месяц-другой. Но не больше.

7

Турецкий. 14 сентября, 15.50

С Лубянки поехали на Большую Дмитровку. Реддвей хотел где-нибудь оттянуться, снять стресс от беседы с фээсбэшниками, но Турецкий уговорил его подождать хотя бы до конца рабочего дня.

Пока он отсутствовал, Семаго, оказывается, подвез установочно-биографические справки на Пичугина, Романова и Чеботарева, просмотрев которые Турецкий возжелал безотлагательно поговорить с Меркуловым.

Но у Меркулова было совещание, пришлось ждать.

Реддвей беззлобно пинал бит-боя, у которого на лбу все еще красовалась жирная «Г». Потом попросил у Турецкого маркер, дописал «J. S.» и стал избивать резинового пацана уже с чувством и большим знанием дела.

– Пит, а давай к Симпсону «наружку» приставим, – предложил Турецкий. – Он за нами следит, а мы за ним! При случае можно устроить «случайную» уличную драку и отправить его в больничку дней на десять.

– Кто тебе позволит? – с сожалением вздохнул Реддвей.

– А мы никого и спрашивать не будем. Попросим Дениса Грязнова, он нам по старой дружбе организует.

Реддвей все еще колебался, а Турецкий уже накручивал «Глорию» и после короткой беседы с Денисом получил заверения, что мистер Симпсон поступает под постоянное наблюдение с того момента, как будет обнаружен. Наконец после относительно недолгих уговоров Реддвей согласился раскошелиться на небольшой гонорар для «Глории».

Тут и Меркулов позвонил, что освободился.

– Озарение? – с усмешкой поинтересовался Константин Дмитриевич, глядя, как Турецкий театрально раскладывает перед ним исчерканные красным маркером распечатки.

– Прозрение! – откликнулся «важняк», наконец удовлетворившийся расположением бумаг и их внешним видом. – Читай.

– Рассказывай лучше, – махнул рукой Меркулов. – Пока я все прочитаю, ты дырку в кресле проерзаешь.

– Нет, ты прочти!

– Да не буду я читать. – Меркулов вызвал секретаршу и попросил принести кофе.

Реддвей, тоже пожелавший приобщиться, молча попыхивал сигарой, с удивлением наблюдая за беззлобной перепалкой коллег и не совсем понимая причину, ее вызвавшую.

– Ладно, – сдался наконец Турецкий. – Представленные тебе биографические данные на основных фигурантов дела являются основанием для задержания… их всех!

Реддвей закашлялся.

Меркулов попытался возразить, но Турецкий жестом его остановил:

– Дослушай вначале. Выяснилось, что Пичугин и Чеботарев знакомы, и даже не просто знакомы, с совершенно доисторических времен. Пичугин в конце семидесятых – начале восьмидесятых работал в отраслевом НИИ Миннефтегаза, был аспирантом. В восьмидесятом году он трудился в Тюмени, у него есть относящаяся к этому периоду научная статья, посвященная проблеме повышения надежности буровых установок при низких температурах. Второй соавтор… кто бы ты думал? Правильно, Чеботарев. Степан Степаныч был в те ветхозаветные времена управляющим главком. Ты скажешь, тогда это было широко распространенной практикой – включать в число соавторов большое начальство, их научные труды и ученые степени приветствовались, а они, в свою очередь, подписывали справки о внедрении и экономическом эффекте. Но это отнюдь не случайное совпадение, поскольку дальше они снова и снова пересекаются, несмотря на, казалось бы, большую разницу и в возрасте, и в общественном положении. – Турецкий глотнул кофе и, размахивая зажженной сигаретой, как указкой, продолжил: – В восьмидесятых они ненадолго утратили связи или по крайней мере их не афишировали. Но с приходом Чеботарева во власть всплыл и Пичугин. И тут они уже совместно что-то учреждали и приватизировали. Да какое что-то? Ту же самую нефть и газ! На чем и заработали имена и капиталы. Романов при социализме работал заведующим баней, больше никаких сведений о нем нет. При такой работе он мог в принципе очень давно знать обоих – и Пичугина, и Чеботарева.

– Ужасно интересно, – успел вклиниться в случайную паузу Меркулов. – Вот так начнешь изучать семейные портреты и уверуешь в переселение душ, но что отсюда следует?

– Отсюда следует, что «Собака Баскервилей» нам тоже знакома, правда, Питер? Ладно, это все лирика. У них у всех есть две общих черты: во-первых, все они козлы, во-вторых, чувствуется, что они замешаны в одном деле, вернее – в одних и тех же делах, в скандале с Бэнк оф Трейтон например. И Джеффри, кстати, неплохо вписывается в эту компанию: он тоже козел и тоже связан с Бэнк оф Трейтон. И Апраксина сюда можно пристегнуть.

– Вряд ли он был простым курьером, – заметил Реддвей.

– Именно! Скорее, кем-то вроде полномочного представителя, посла. Когда начался скандал, он мог «заказать» Чеботарева, как ненадежного свидетеля, а Чеботарев – его по той же самой причине. А если покушение на Чеботарева – инсценировка с целью ввести в заблуждение некоего неизвестного партнера, тогда она, возможно, понадобилась, чтобы отвести от него и Романова подозрение в убийстве Апраксина. В таком случае неизвестный партнер – американский, кого еще мог представлять Апраксин. Это или президент Бэнк оф Трейтон, или целое тайное сообщество империалистов. Короче, – резюмировал Турецкий, – всех четверых нужно брать за задницу и сажать.

Реддвей показал большой палец.

– Бррр! – Меркулов потряс головой. – По-моему, ты увлекся.

– Ни фига! – запальчиво возразил Турецкий. – Может, излагал сумбурно, но ты сам виноват. Прочел бы – все сразу понял.

– Но всех четверых нам никто не отдаст. Выбери одного. Наиболее отвратительного – может, и удастся его прижать.

– Чтобы спрессовать таблетку из дерьма, Костя, нужно сдавливать сразу по всей поверхности, а если найдется хотя бы маленькая щелочка, все выскользнет.