Текст книги "Пуля для полпреда"

– По политтехнологиям?

– По политраскладам.

– Тогда вам, наверное, лучше обратится к аналитикам, в МВД, я уж не говорю про ФСБ, есть соответствующие отделы. Там сидят люди не чета мне, к тому же они обладают более полной информацией.

– Дело в том, Дмитрий, что эти люди сидят в Москве.

– А мы с вами – в боулинге. В обладминистрации и в аппарате представителя президента тоже есть весьма квалифицированные специалисты.

Ранняя, не по годам, мудрость сопровождается ранним занудством, сформулировал Турецкий максиму.

– Вы телевизор сегодня смотрели, Дмитрий?

– Это вы, что ли, Соловьева взбесили?! Поздравляю, Александр Борисович! Беру все свои слова назад. Спрашивайте.

– Вы не любите Соловьева?

– За что мне его любить? Не в том дело, я недооценил масштаб вашей личности и ваших свершений. Приношу свои извинения.

– Приняты. Я могу рассчитывать, что наш разговор останется строго конфиденциальным?

– Да. Если никто не догадается, что мы встречались.

– Не должны. Собственно, я не собираюсь открывать вам никаких служебных тайн, но я думаю, что мои соображения по делу кое для кого представляют очень большой интерес. Самое обидное, я не могу понять – для кого.

– Да-да, я вас слушаю, – с важным видом закивал Голик.

– Шестого мая, в день гибели Вершинина, могли погибнуть и Соловьев, и Шангин, и Бутыгин.

– При чем здесь Шангин?

– Он принимал участие в совете директоров медеплавильного комбината и тоже был в тот день здесь, в Златогорске, правда, прилетел уже после смерти Вершинина.

– Да, вспомнил.

– Предположим, смерть Вершинина не была случайной.

– У вас есть веские основания так полагать?! – перебил «важняка» Дмитрий.

– Веских нет. Я отрабатываю все версии, в том числе самые невероятные. С вами я обсуждаю как раз такую. Итак, предположим, только предположим: смерть Вершинина не была случайной. А если и случайной, то это не та случайность, о которой все знают. Он попал в ловушку, подготовленную для другого. Меня интересует, кто из четверки Вершинин – Шангин – Бутыгин – Соловьев имел достаточно веские мотивы, чтобы желать другому смерти.

Голик долго крутил головой и жевал губами.

– Да, – наконец выдавил он, – однако, вопрос. Давайте попробуем локализовать проблему.

– Давайте. Как?

– Скажите, много ли деятелей такого уровня, как Вершинин, погибли в нашей стране за последние десятилетия от рук убийцы?

– Ну… Киров, больше мне ничего на ум не приходит.

– Мне тоже. Давайте сузим круг – после смерти отца народов?

– После 1953 года – никто. К чему вы клоните?

– А вы разве не видите?

– Нет.

– Вы не будете оспаривать, что номенклатурные работники столь высокого ранга составляют особую касту и в своей деятельности руководствуются ее неписаными законами?

– Не стану.

– Значит, вам, Александр Борисович, придется признать: эти люди друг друга не убивают.

Турецкий отодвинул бокал и недовольно поморщился:

– Вы опять меня разочаровываете, Дмитрий.

– Почему?

– А много ли деятелей калибра Вершинина погибли в результате несчастного случая?

– Никто, по-моему. А вообще, нет. Машеров. При Брежневе был первым секретарем белорусского ЦК. Погиб, кажется, в 1980-м в автомобильной катастрофе.

– Спасибо за историческую справку. Короче говоря, исторические параллели, как вы видите, не проходят. Придумайте что-нибудь другое.

– В таком случае, Александр Борисович, вы обязаны подозревать всех четверых. Не говоря уже, что Вершинин не был особо дружен с прочими губернаторами, не только с Соловьевым. Мне он казался человеком абсолютно непригодным для публичной политики. Вершинин был типичный кабинетный работник. У нас любят говорить «крепкий хозяйственник», то есть человек, крепко разбирающийся в нашем экономическом бардаке и понятия не имеющий об экономическом порядке, поэтому способный только бардак и поддерживать. А Вершинин был «крепкий аппаратчик».

– Давайте составим схему, – предложил Турецкий, – кто кого и за что.

– Пожалуйста! – Голик оторвал от своего «Байкала» этикетку, достал из внутреннего кармана ручку и принялся чертить.

Конфликтующие стороны,

Суть конфликта Вершинин – Бутыгин,

Борьба за пост председателя совета директоров медеплавильного комбината Бутыгин – Соловьев,

То же + подспудная борьба за победу на будущих губернаторских выборах Соловьев – Вершинин,

Положение лидирующей политической фигуры в регионе.

И еще каждый из перечисленных в принципе мог убрать соперника в качестве превентивной меры, если знал о подготовке им покушения, но не мог по какой-либо причине противодействовать иным способом.

Турецкий аккуратно сложил исписанную этикетку и спрятал в бумажник.

– Схема хорошая, Дмитрий. Я согласен с каждым ее пунктом, более того: я сам составил точно такую же, только что не занес на бумагу. Но именно поэтому ее ценность невелика для меня. Я ждал, что вы скажете что-нибудь новое, и не хотел вас подталкивать ни в какую сторону. Теперь я вынужден сделать это. В прошлый раз вы говорили об олигархах… – Голик замахал рукой, призывая Турецкого остановиться.

– Да, говорил. И еще мог бы много чего рассказать, но все, что мне известно, – история. Пусть недавняя, пусть ей полгода-год, но это – история. Если Вершинин жертва, случайная или неслучайная, какой-то олигархической войны, то я о ней не знаю, она еще не стала достоянием гласности. Но я подумаю. Если я что-нибудь надумаю, как мне с вами связаться?

– Лучше не пытайтесь, поскольку я превратился практически в персону нон грата. Я сам буду вам периодически названивать, – может, у меня еще появятся вопросы.

16

11 сентября. Н. И. Яковлев

Целое утро Николай Иванович рисовал. Не пейзажи, конечно, хотя в молодости было дело, баловался, и даже неплохо, говорят, получалось. Но сегодня он всерьез занялся портретом. Того самого незнакомого капитана, который приносил деньги. Усадив рядом Марину, Яковлев попросил ее вспомнить хоть что-нибудь, хоть какую-нибудь деталь физиономии незнакомца, по опыту зная, что сплошь и рядом человеку достаточно хоть за что-нибудь ухватиться, а дальше даже напрочь забытое лицо всплывет в памяти как живое. Марина вначале не соглашалась, даже пыталась убедить его, что у скорпионов сегодня неподходящий день для творчества, но Николай Иванович настаивал, и она сдалась.

Дело несколько осложнялось тем, что он с техникой портрета был знаком весьма приблизительно, да и Марина совершенно не могла выразить свои воспоминания нормальными эпитетами:

– Глаза у него были как у Шона Коннери, – безапелляционно заявляла она, но Николай Иванович с трудом мог вспомнить даже широкие или узкие, близко посаженные или наоборот глаза у актера, не говоря уже о цвете, а Марина могла добавить только: – Пронзительные.

Пришлось искать в каких-то журналах фотографию Коннери, срисовывать глаза, зато потом в том же журнале Марина обнаружила и подходящий нос и даже подбородок – у Пирса Броснана и Бельмондо соответственно. Дальше пошло быстрее. Перерисовав несколько раз лоб, уши, волосы и прочие мелочи, Николай Иванович наконец добился сходства с капитаном, – по крайней мере, с тем капитаном, каким Марина его запомнила.

С этим портретом Яковлев отправился в Зеленые Холмы. Он хотел неофициально поговорить с коллегами Игоря. Об убийстве они вряд ли что-то знают, но капитана узнать могут, а вопрос денег волновал сейчас Николая Ивановича гораздо больше остальных.

До поселка снова пришлось добираться на такси. Ни автобусы, ни маршрутки туда не ходили, что, наверно, естественно, поскольку вряд ли хоть у одного из обладателей тамошних дач не было личного транспорта, а рейсовый автобус в Нижнереченск, в принципе проходящий совсем рядом, ходил только по выходным. Деньги, заработанные в «Глории», стремительно таяли, но Николай Иванович не особо по этому поводу переживал, миллионером в этой жизни все равно не стать. Марина вчера выдала, что в прошлой жизни он был забубенной негритянкой с табачных плантаций где-то в Штатах, прогресс налицо: и образования прибавилось, и гражданских прав, может, в следующей вообще удастся до английского пэра-миллионера дорасти.

На КПП у въезда в поселок дежурил один омоновец, и нельзя сказать, что он сильно надрывался – сидел на лавочке, причем не у открытого шлагбаума, а за домиком, читал газетку, грелся на скупом осеннем солнышке. Яковлев подошел, предложил служивому сигаретку, тот благосклонно ее принял и так бы и пошла беседа тихо, мирно, только Артуз все испортил. Он вдруг напрягся, шагнул вплотную к омоновцу и совершенно недвусмысленно обнажил свои весьма приличного размера клыки.

– Чего это он? – Охранник попытался было отодвинуться подальше, но ротвейлер предупредительно рыкнул. Николай Иванович призывно щелкнул пальцами, однако рефлекс на этот раз оказался сильнее команды, Артуз не среагировал, даже ухом не повел. Не воспитывать же его было при чужом, Яковлев счел за лучшее объясниться с омоновцем, хотя все это было ох как некстати.

– Боюсь оскорбить вас абсурдным предположением, – начал он несколько витиевато, тут же понял, что это звучит глупее не придумаешь, и закончил уже без всякой дипломатии: – Собака чует наркотики.

– Что за бред, я при исполнении! – возмутился охранник, не сводя глаз с собаки, но на нее это, казалось бы, вполне резонное объяснение никак не подействовало. Артуз продолжал скалиться, глядя в одну точку, и тихонько рычал.

– В левом кармане ваших штанов, я думаю.

– Ну ладно, ладно. – Омоновец выдернул из кармана помятый спичечный коробок и бросил его на лавку. – Конфисковал тут у молодежи, работа такая, понимать должны, между прочим.

Артуз мгновенно успокоился и улегся у ног хозяина, но коробочек из виду не выпускал.

– Чего вам здесь надо? – строго спросил охранник, смахивая со лба испарину. – Закрытый объект, посторонним без приглашения нельзя.

– Я не на объект, я к вам, – ответил Яковлев, понимая, что доверительной беседы уже не получится. А жаль. – Вы Игоря Яковлева знаете?

– А вы ему кто, адвокат?

– Родственник. Я просто поговорить хотел…

– Встречался я с Яковлевым, приходилось по службе, но на брудершафт не пил, так что ничем помочь не могу.

– Да не обижайтесь вы на собаку, скотина, что с нее возьмешь…

– Я не обижаюсь, но разговаривать мне с посторонними не положено, понятно? – Омоновец наконец решился встать и, косясь на Артуза, бочком-бочком начал потихоньку отступать.

– Всего пару вопросов, пожалуйста, – почти взмолился Николай Иванович и, видя, что охранник его и слушать не желает, едва заметно взмахнул рукой. Артуз тут же среагировал, преградив омоновцу путь к отступлению.

– Две минуты, – выдохнул тот, – а потом вы уберетесь, и, если еще раз появитесь, я эту скотину пристрелю, ясно?

Надо бы познакомиться по-людски, подосадовал Яковлев, только времени на это нет.

– Вы сейчас без автомата, – кивнул он на пистолет в кобуре на боку охранника, – а обычно с автоматом дежурите?

– Когда как. Дальше?

– Можете вспомнить, шестого мая во сколько у Игоря была смена?

– Не могу, я в мае в отпуске был.

– Сколько вам здесь платят?

– Коммерческая тайна.

– Ну хотя бы порядок?

– Пятьдесят баксов плюс-минус тридцать.

– Если человек увольняется не по собственному желанию, а по приказу, ему принято выдавать какую-то денежную компенсацию?

– Не знаю, не пробовал.

Конечно, он просто издевался, Николай Иванович это понимал, но ничего исправить уже не мог. Показав охраннику портрет капитана, он задал последний вопрос:

– Это кто-то из ваших коллег, знаете этого человека?

– Впервые вижу.

Может, и правда впервые, смирился Яковлев. Пожалуй, он уловил бы в глазах омоновца, в лицевых мускулах момент узнавания, пусть на доли секунды, но это всегда проявляется. В этот раз не было ничего. Коротко поблагодарив, он свистнул Артуза.

– У вас еще тридцать пять секунд, – ухмыльнулся охранник.

– Может, я на полминуты загляну еще раз, – пообещал Николай Иванович.

Он вышел на дорогу, собираясь тормознуть попутку. И первый же заляпанный грязью до самой крыши самосвал, как по волшебству, остановился. Правда, как оказалось, никакого волшебства в этом не было, а был за рулем шурин Игоря Ключевский.

– Эй, родственничек! – Он гостеприимно распахнул дверцу. – Садись, подвезу.

– Ты откуда тут? – удивился Яковлев.

– Цемент возил на стройку. – Виктор махнул рукой куда-то в сторону дачного поселка. – Только пусть зверь ближе к двери сидит, собак терпеть не могу еще с детства. Мелкого меня один раз дворняга за ногу цапнула, с тех пор боюсь этих тварюг ужас как. Едем в город, к Маришке?

– Можно просто в город, там я уже сам доберусь.

– Да ладно, я теперь, считай, безработный, могу и покатать, а одолжишь на пузырь – и с ветерком прокачу.

– Почему безработный, – спросил, усаживаясь, Николай Иванович, – надоело?

– Где там! Уволили, гады. Без выходного пособия. Еще и убытки с меня через суд взыскать собираются, вообще охренели, козлы! Ну подумаешь, ну опоздал на пару дней, с кем не случается. А они мне: у нас строители простаивают, мы, чтоб тебя по Москве искать, сыщиков нанимали, бабки потеряли, время потеряли – короче, типа я один виноват, что у них там нерасклад какой-то. Придется вот «КамАЗ» продавать…

– Поехали, Виктор, – попросил Яковлев, все это время они так и стояли на месте, Ключевский только давил на газ, то ли психуя, то ли готовясь к рекордному стартовому рывку.

– Ничего! – Он наконец переключил скорость и на удивление медленно покатил вперед. – У меня против них тоже карта козырная имеется. Я Леве скажу, чтоб концерт у них в кабаке отменил, пусть побесятся, они от Левы знаешь как поезжают! – И довольно низким басом вдруг затянул:

Бледнея, заря озарила

 
Тот старый кладбищенский двор,
А там над сырою могилой
Рыдает молоденький вор:
«Ах, мамочка, милая мама,
Зачем ты так рано ушла?
На сердце мне тяжкую рану
Твоя смерть пером нанесла».
 

– Собакина песня?

– Ага, Левы. Мы с ним теперь братья кровные, во! – Ключевский продемонстрировал свежий шрам на ладони. – Мы с тобой одной крови – ты и я! Только гораздо круче, чем у Маугли.

Впереди справа Николай Иванович заметил белый «опель», очевидно не вписавшийся в поворот и медленно увязающий задними колесами в болоте, рядом суетился водитель, еще какая-то «хонда» остановилась.

– Может, поможем человеку, выдернем? – предложил он Виктору.

Тот присмотрелся к происходившему и только поддал газу, расплывшись в довольной ухмылке:

– Пусть ему негры помогают, козлу вонючему! – и, видя, что Николай Иванович не понимает, в чем дело, пояснил: – А это как раз мой босс, который меня час назад на хрен послал. В суд он меня потащит, щас! Только штаны подтяну! – И снова запел дурным голосом:

 
Бледнея, заря озарила
Тот старый кладбищенский двор,
А там над могилою сына
Повесился сам прокурор.
 

– А что они там строят? – справился Яковлев – просто для поддержания разговора.

– Да могильник какой-то срочно латают, сразу за Буграми. Одно никак не пойму, почему бандиты?

– Какие бандиты?

– Натуральные. Вот и этот козел на «опеле» бандит, а дядюшка его вообще главный бандит в Златогорске – Сом, слышал небось?

– А что за могильник? – Николаю Ивановичу вдруг показалось, что, может, во всем этом что-то есть: бандиты, элитный поселок, срочное залатывание какого-то могильника – и все это в непосредственной близости от места гибели Вершинина. – В мае они его уже латали?

– Черт его знает, латали или нет, – только пожал плечами Ключевский, – я тут в мае еще не работал, а могильник какой-то серьезный, то ли радиация, то ли химические отходы, но в спецкостюмах они там конкретно рассекают.

17

11 сентября. А. Б. Турецкий

В одиннадцать позвонил Меркулов и сообщил, что жалобы Соловьева рассматриваются в таких высоких сферах, куда даже он доступа не имеет, а значит, не способен оказать на исход борьбы никакого влияния. Чем это закончится, пока непонятно, но по крайней мере до вечера по местному времени Турецкого никто с дела не снимет.

Что ж, за оставшееся время можно было успеть еще кое-что выяснить. Во-первых, Турецкий собирался с пристрастием допросить Рыжова. Рыжов определенно работает на Лещинского, именно шестого мая Рыжов попал в какие-то неприятности со взрывчаткой, именно шестого мая Рыжов занимал у Ксении деньги. Не потому ли, что Замкова арестовали и взрывчатка попала к омоновцам? Да и определение «буржуй» в принципе очень подходило к экс-супругу Лемеховой. Но где искать этого жиголо, «важняк» не представлял, утром, еще до звонка Меркулова, он пытался выловить его по адресу, который назвала Ксения, но там его не было, и мобильный он, видимо, отключил, а для объявления Рыжова в розыск не было все-таки достаточных оснований. Во всяком случае, объяснять местному начальству: есть, мол, сведения из надежного источника, что Рыжов имеет отношение к майскому взрыву, – было совершенно бесполезно, уж если его не смогли задержать за совершенно конкретный инцидент со стрельбой в центре города, то в данном случае вообще рассчитывать было не на что, кроме разве что обострения скандала с Соловьевым.

Поэтому оставалось во-вторых. Во-вторых, Турецкий хотел побывать в дачном поселке, где халтурил Игорь Яковлев, ибо с этой халтурой тоже было много непонятного.

Дачный поселок назывался Зеленые Холмы, но в народе его именовали Бугры (без указания цвета), ибо дачи в нем имели только знаменитости, областные и городские большие начальники, в том числе Бутыгин и Шангин. Располагался он действительно на холмах в весьма живописном месте: вокруг старый сосновый лес, километрах в пятнадцати водохранилище, прямо в поселке чистенькое озерцо с кувшинками, хотя, конечно, здешние дачники ни на водохранилище купаться не ездили, ни озерцо не жаловали – почти при каждой усадьбе свой бассейн, кое у кого даже крытый. Домов было всего десятка три, каждый за персональным забором, но вокруг поселка тянулась еще двойная линия проволочной сетки метра три высотой, а на въезде расположился натуральный блокпост с омоновцами.

По дороге Турецкий остановился у места, где был убит Вершинин. На узкой обочине притулился скромный памятник – гранитный, в человеческий рост, крест с квадратным отверстием как раз на перекрестье, а в отверстии маленький бронзовый колокол. Таблички с именем не было, но все, наверное, и так должны были знать, по ком этот колокол звонит, когда его раскачивает ветер. Турецкий уже останавливался здесь, когда ездил на водохранилище, осматривал, сверяясь с фотографиями в деле, место преступления. Сейчас же он просто хотел убедиться, что у Игоря Яковлева действительно была необходимость тормозить машину.

До блокпоста десять с половиной километров, «важняк» проехался туда-обратно, спидометр намотал ровно двадцать один километр. То есть даже бегом по дороге Яковлев добирался бы около часа. Смена у него начиналась в 16.00, а выстрелил он в Вершинина, если верить Друбичу, в 15.46, – значит, действительно безнадежно опаздывал.

Турецкий обследовал обочину на протяжении всего прямого отрезка шоссе, заглянул за повороты – дорога фактически везде идет по насыпи, а от самой насыпи непролазное болото метров где на сто, а где и на триста. Осипов был прав: может, через лес и можно было срезать пару километров, но в лес просто-напросто не попасть.

И все-таки «важняк» чего-то не понимал. Ну опаздывал – большое дело, кто у нас не опаздывает? Ну выставил бы напарнику бутылку, не пьет – все равно нашел бы способ рассчитаться. А даже если б и ушел напарник, не дождавшись смены, – подумаешь, минут на двадцать Бугры остались бы без охраны. Не ядерный же, в самом деле, объект, наверняка никто бы и не заметил. С чего Яковлев так разволновался, что даже палить начал?

Турецкий вернулся в поселок. Нужно было поговорить с коллегами Яковлева. Может, он опаздывал уже в двадцатый раз и боялся, что его наконец уволят, может, была какая-нибудь проверка. Короче, должно быть исчерпывающее объяснение чрезвычайной спешке. Потому что, если такого объяснения нет, надо всерьез вернуться к версии о том, что Яковлев тормозил машину, зная, что в ней Вершинин, и стрелял тоже, зная, в кого стреляет. В списке изъятых у него вещей был упомянут пейджер, – значит, теоретически кто-то мог ему сообщить, во сколько и на чем поедет Вершинин.

На КПП было пусто, ворота открыты, «важняк» совершенно беспрепятственно проехал, и никто даже не попытался его затормозить. Значит, нет здесь никакого особого зверского режима. Ушел часовой, скажем, по нужде, ворота открыл, чтобы не создавать проблем проезжающим, и ничего. Правда, видеокамера на столбе фиксирует всех приезжающих и отъезжающих, так что в случае проникновения нежелательных лиц теоретически можно быстренько броситься их отлавливать и выпроваживать, возможно, даже пульт видеонаблюдения где-то дублируется и, может быть, ворота можно захлопнуть дистанционно. Но это, в конце концов, неважно, важно, что мы имеем прецедент: отсутствие часового на посту в течение… трех с половиной минут. «Важняк» намеренно, едва миновав КПП, остановился и стал ждать, разговаривать-то надо было все-таки с коллегами Яковлева, которые в данный момент пребывали где угодно, только не на рабочем месте.

Через пять минут ждать ему надоело, он вышел из машины размять ноги, а заодно поближе рассмотреть блокпост. Из-за здания доносился приглушенный разговор, – может, они в тенечке козла забивают, предположил Турецкий и пошел взглянуть. Но буквально в шаге от угла дорогу ему преградил весьма зверского вида ротвейлер, при попытке приблизиться он угрожающе взрыкнул, склонив голову набок и как бы присматриваясь, за какую конечность сподручнее «важняка» цапнуть. Турецкий замер на месте, только вытянул посильнее шею, чтобы заглянуть все-таки за угол. Получилось, и псина не возражала, ей, видимо, важно было, чтоб ноги дальше не двигались. За углом на повышенных тонах беседовали двое: оба в камуфляже, один молоденький старшина, второй – двухметровый совершенно лысый здоровяк лет пятидесяти. Турецкий сперва решил, что это Осипов распекает подчиненного, но очень быстро сообразил: обознался. Хотя личность лысого определенно была «важняку» знакома. Стоять с вытянутой шеей было чудовищно неудобно, а спорившие его в упор не замечали. Он уже собирался подать голос, прикидывая, как к этому отнесется псина, когда услышал шум выезжающей из поселка машины. Обернулся: Рыжов. На стареньком белом «опеле» с треснутым лобовым стеклом. Рыжов его тоже увидел и поддал газу, щедро обдав Турецкого пылью из-под колес.

– Не уйдешь, гад. – «Важняк» рванул к своей «хонде» и, уже выскочив за ворота, сообразил, откуда ему знакомо лицо лысого. Это же Яковлев-старший, дядя Игоря Яковлева, – Турецкий видел его у Дениса в «Глории». Точно, и псина его. Только вот что он делал в поселке? Запугивал свидетелей? Вроде бы Гордеев говорил, что Яковлев-старший занимается собственным расследованием, добывает доказательства невиновности племянника. Странно, почему они до сих пор не пересеклись?

Додумать Турецкий не успел. Несмотря на приличную фору, его «хонда» резво нагоняла «опель», пределом возможностей которого было, наверное, километров сто десять в час. А Рыжов так старался оторваться, так давил на газ, что на крутом повороте изрядно облысевшая резина потеряла контакт с асфальтом – и машину юзом потащило на обочину. Крутанувшись пару раз, она намертво засела задними колесами в болоте. Рыжов пытался, конечно, выкарабкаться, но колеса только расплескивали жидкую грязь, увязая все сильнее и сильнее.

Турецкий аккуратно припарковался рядышком и с наслаждением закурил, наблюдая за побагровевшим от бессильной злобы жиголо. А у того уже и багажник медленно, но верно начал погружаться. В итоге Рыжов, схватив барсетку, вылез из машины, измазавшись по колено, и пошагал по обочине, поминутно оглядываясь в ожидании попутки. Но как назло, ни одной машины, кроме «хонды» в радиусе километра не наблюдалось.

Турецкий спокойно, не спеша, докурил и медленно покатил следом. Поравнявшись с Рыжовым, он опустил правое стекло и, ехидно усмехаясь, предложил:

– Если вам в город, могу подбросить.

– Ну че те надо?! – в бешенстве брызгая слюной, заорал тот. – Спишь с моей женой – и спи, а ко мне не лезь, понял?

Турецкий совсем даже не обиделся, хотя «спишь» было форменной клеветой. Он довольно лениво подумал, что неплохо было бы съездить хаму по мордасам, но пока решил от этого воздержаться, однако, если разговор не склеится, обязательно надо будет аккуратно, но сильно гада проучить. «Важняк» проехал чуть вперед, остановился и выбрался из машины:

– На брудершафт я с вами не пил, и что-то не хочется, посему давайте, как люди культурные, останемся на «вы». А лезть, как вы выразились, я к вам буду. По крайней мере пока вы мне не дадите исчерпывающих объяснений по поводу тротила, с которым у вас случились накладки в мае сего года.

– Ничего не знаю. Что там в мае было, не помню.

– Придется вспомнить. Потому что Замков Василий Степанович вас помнит прекрасно и дал нам полное описание человека, заказавшего ему взрывчатку. Может, желаете очную ставку? Можно устроить. – Турецкий, конечно, рисковал. Рыжов мог продолжать все отрицать, мог даже согласиться на очную ставку, где еще не факт, что Замков действительно бы его опознал, вообще не факт, что Замков останется жив и с ним не случится третий инфаркт. Однако риск себя оправдал.

– Не было у меня никаких накладок, – буркнул Рыжов, затравленно озираясь, – видимо, в тщетном ожидании попутки, готовой увезти его от неприятного разговора.

И машина появилась. Мимо них, грохоча и поднимая завесу пыли, не снижая скорости, промчался «КамАЗ». Рыжов сунулся было навстречу, но водитель грузовика не обратил на него никакого внимания. Вот и вынужден был Рыжов вернуться к прерванному разговору:

– В общем-то накладки были, но не у меня. Это дядя Вася, придурок, не смог взрыватели по уму упаковать, а расхлебывать, конечно, мне, кому же еще!

– Для каких целей нужна была взрывчатка?

– Для строительных.

– А конкретнее?

– Семен домик строит. Вроде «Ласточкина гнезда», на склоне холма, часть на гору опирается, а часть – на сваях, попросил достать взрывчатку…

– Семен – это Лещинский? – уточнил Турецкий.

– Лещинский.

– И он попросил купить краденой с рудника взрывчатки?

– Ну не краденой, – замялся Рыжов, – обыкновенной. Ну решил я сэкономить немного, что – преступление?!

– А Замков вас подвел?

– А у Замкова руки из задницы растут! У него, видите ли, что-то там обо что-то ударилось и взвелось, мать его!

– И вам пришлось срочно занимать у бывшей жены деньги, чтобы в очередной раз не огорчать родственника и большого человека Лещинского?

– Что значит – в очередной раз?! – взвился Рыжов.

– Ничего не значит, – старательно спрятал улыбку «важняк». – Это так, фигура речи. Но задержавшие Замкова убоповцы почему-то решили, что готовился террористический акт, не без участия чеченских боевиков…

– А вот этого вы мне не пришьете, можете даже не пыжиться! – Рыжов выскочил на дорогу, лихорадочно махая рукой появившейся из-за поворота «шестерке», но та была забита до отказа и, естественно, не остановилась.

– Я и не собираюсь, – усмехнулся Турецкий, когда жиголо несолоно хлебавши вернулся обратно на обочину.

– В натуре?

– Абсолютно. Мне гораздо больше нравится версия с вашим родственником Лещинским, который по чьей-то просьбе собирался устроить покушение на Шангина и Бутыгина…

– Да пошел ты! – Рыжов решительно отстранил «важняка» с дороги и пошагал прочь не оглядываясь.

Турецкий не бросился его догонять. После этого разговора он убедился процентов на девяносто девять, что вся эта история с покушением Соловьева посредством Лещинского на Бутыгина и Шангина на самом деле яйца выеденного не стоит. Конечно, Соловьев мог заказать конкурентов. Мог Лещинскому. Тот мог подготовить взрыв, но Лещинский же прекрасно знает, что Рыжов – полное ничтожество, от него если и можно чего-то ждать, так только неприятностей. Неужели бы Лещинский доверил ему столь ответственное дело? Да ни за что! Только если намеренно желал Соловьева «кинуть», а это маловероятно.

Значит, все это от начала и до конца было мистификацией. Причем за нос водили не только его, но наверняка и Соловьева. Вполне возможно, что таким образом губернатора собирались если не «замазать», то, во всяком случае, напугать. А для загребания жара решили использовать чистые руки, а заодно холодный разум и горячее сердце его, Турецкого. Интересно, кому под силу такие сложные интриги?

Не успел Турецкий вернуться в машину, как заверещал мобильный. Осипов. Что-то слишком кучно звери на ловца бегут, удивился про себя «важняк». Только он собрался разыскивать начальника ОМОНа, чтобы прояснить подробности, связанные с его информатором, как Осипов сам тут как тут.

– Александр Борисович, вы не могли бы подъехать? Нам срочно нужно поговорить.

– Куда?

Осипов продиктовал незнакомый «важняку» адрес и примерно объяснил, как туда добраться.

Ладно, значит, дядю Яковлева придется оставить на потом. Выяснить, кто устроил грандиозную мистификацию с машиной-бомбой, на данном этапе гораздо важнее. В том, что Осипова использовали вслепую, Турецкий даже не сомневался и был полностью уверен, что тот жаждет поговорить как раз на эту же тему.

По указанному Осиповым адресу располагался явно нежилой уже, возможно определенный под снос четырехэтажный дом сталинской постройки. Вокруг был пустырь с котлованом, – очевидно, под новое строительство, – но работы, видимо, заморозили, во всяком случае, строителей Турецкий в округе не заметил, зато у названного Осиповым подъезда было полно милицейских машин, «скорая», фургон криминалистической лаборатории и, естественно, толпа оперативников, слетевшаяся явно не на ограбление логова бомжей, а как минимум на убийство.

Неужели Осипова убрали? Турецкий, размахивая корочкой, прорвался через оцепление и влетел в подъезд, чуть не столкнувшись с санитарами, выносившими носилки с запечатанным резиновым мешком. На площадке второго этажа – меловой контур скрюченного тела и эксперты, шарящие по полу в поисках вещдоков. Чуть выше, между вторым и третьим этажом, кто-то кому-то докладывает:

– …Увидев меня, он бросился бежать и, видимо оступившись, покатился по лестнице. Сломал шею. Я подошел, но он уже не дышал.

«Важняк» узнал голос Осипова. Фух! Уже легче. Он осторожно миновал криминалистов и увидел живого и здорового начальника ОМОНа, а докладывал он ни много ни мало прокурору области Жмакову. Кроме них на лестнице торчал местечковый националист и москвофоб Мищенко и еще два незнакомых Турецкому типа в прокурорской форме. Осипов, кстати, тоже был при параде: в камуфляже, берете, даже с орденской планкой. Что за бред, удивился Турецкий, с чего это он так вырядился на тайную в общем-то встречу.