Текст книги "Сенсация по заказу"

– Когда это было?

– В начале восьмидесятых.

– Сколько же лет тогда было Белову? Совсем юноша. Или он был вундеркиндом?

– Он был вундеркиндом, – спокойно подтвердил Колдин. – Он всю жизнь был вундеркиндом. Но тогда он этим не занимался. Работали другие ученые. Белов подключился уже в начале девяностых. Когда казалось, что ситуация – тупиковая и задача неперспективна даже на теоретическом уровне. Все сломались, понимаете? Академия наук, целые институты – все!

Турецкий чем дальше, тем меньше верил в научный подвиг покойника. Тем более что его интересовали события совсем недавние.

– Кто работал вместе с ним?

– Главной опорой Белова в Лаборатории, когда она строилась, стал Лев Наумович Майзель, неутомимый экспериментатор и блестящий технарь. Позже появился Эрик Ляпин, совсем молодой человек и безумно талантливый микробиолог.

– А вы, Георгий Сергеевич, участвовали в этом? Колдин сдержанно, но с достоинством кивнул.

С большим достоинством, заметил про себя Турецкий. С достоинством, которое нельзя не заметить. С достоинством, на которое должны обращать внимание. Честолюбив. Ну-ну…

– Чем вы занимались?

– Я по образованию биолог, но много работал как биохимик и биофизик. Я был в Лаборатории, вероятно, единственным, кто мог активно использовать знания физической химии для решения медико-биологических проблем.

– Это важно?

– Это было важно в пропорции один к пятидесяти, если сравнивать вклад Белова и мой в решение проблемы и создание препарата. Но это было очень важно на определенном этапе.

– И все же как ему… как вам это удалось? – тактично поправился Турецкий.

– Вы в шахматы играете?

– Немного.

– На каком уровне?

– Где-то на второй разряд. Может, хуже. Давно не практиковался.

– Очень хорошо. Тогда вы поймете. Слабому шахматисту шахматная партия представляется как последовательность ходов, в то время как сильный шахматист… Что видит сильный шахматист?

– Ну… наверно… мыслит не в масштабе отдельных ходов, а более общими категориями, позициями? – попытался закончить мысль Турецкий.

– Именно! Сильный шахматист видит не отдельные фигуры, а всю доску сразу. Вот и история науки учит нас, что практически все великие открытия были подготовлены предшествующим развитием. Ньютон говорил, что ему удалось сделать столько, потому что он стоял на плечах гигантов. Но все было не так в случае Белова. Было ровно наоборот! Именно в последовательности ходов он уловил не эволюцию, а движение на месте – в лучшем случае!

– Значит, бывает и такое, – сказал Турецкий. – Очень любопытно.

– Редко, но бывает.

– Я думаю, на сегодня достаточно. Мне нужен список сотрудников Лаборатории и вообще всех, с кем контактировал Белов. Можете составить?

– Уже. – Колдин вытащил из Рекса Стаута очередной лист бумаги.

Тут к столику подошел официант:

– Что будем кушать? У нас отличные цыплята табака. И готовить недолго!

Колдин сунул бумагу назад в Стаута и отчаянно замотал головой.

Турецкий попросил две чашки кофе.

Белов Антон Феликсович, 48. Доктор биологических наук

Лев Наумович Майзель, 60. Доктор технических наук Колдин Георгий Сергеевич, 39. Кандидат биологических наук

Эрнест Николаевич Ляпин, 29. Кандидат биологических наук

Анна Нисенбаева, лаборантка, 35. Не замужем Вероника Лавочкина, лаборантка. 28. Не замужем

Турецкий хмыкнул: обратил внимание на приписки «не замужем». Кстати, он забыл выяснить семейное положение самого Колдина. Мужчинам Колдин отметил научные степени, а женщинам – семейное положение. Вряд ли они были кандидатами наук, а впрочем, это, вероятно, было точное и емкое описание «личного состава» Лаборатории.

Эмоция, которая доминировала у Турецкого, была – все нарастающая усталость. От мысли, что придется копаться (и разбираться!) в зигзагах научных судеб и открытий, у него начиналась какая-то анемия. Но делать нечего, ему сегодня еще предстоял визит в Лабораторию. Чуть позже, как они договорились с Кол-диным, чтобы никто не понял, что Турецкий с ним уже виделся.

– Вы считаете, что среди ваших коллег и есть… м-мм… недоброжелатель Белова? – спросил Турецкий напрямую.

– Я не знаю, – сказал Колдин.

Местный опер Ананко был большеголовым кряжистым мужчиной. Турецкий нашел его в районном отделении милиции.

Едва Турецкий появился, Ананко затребовал к себе начальник отделения, Ананко сказал, что по какому-то пустяковому поводу, и он освободится через пять минут. Турецкий подумал, что повод надуманный и главный местный мент просто хочет проинструктировать подчиненного перед разговором с московской шишкой.

Так это было или нет, но Ананко действительно вернулся быстро.

Огромной своей головой, от которой Турецкий никак не мог оторвать глаз, Ананко кивнул раз пятнадцать, полностью подтвердив все сказанное Смагиным. Говорил он медленно, но не оттого, что тщательно обдумывал слова, а потому, что внятное построение фраз давалось ему не без труда. Очевидно, это был человек действия. То-то мучается, наверно, с рапортами, бедняга…

Турецкий вспомнил, как сто лет назад его учительница физики отказывалась верить, что главный классный хулиган, переросток и двоечник Косыгин – совершенный тупица. Человек, у которого такая большая голова, говорила физичка, хоть что-то да должен соображать! Впрочем, может быть, физичку смущала фамилия тупицы.

– У меня только один вопрос, – не удержался Турецкий в заключение.

– Для столичной знаменитости все, что угодно! – бодро сказал Ананко и похоже было, что эту фразу он репетировал.

– Какой у вас размер фуражки?

Глава пятая

В Лаборатории Турецкий освоился быстро или, по крайней мере, успокаивал себя тем, что со стороны производит такое впечатление.

Поскольку обязанности главы Лаборатории на собрании трудового коллектива были возложены на старейшего работника Льва Наумовича Майзеля, Турецкий попросил именно его собрать подчиненных на несколько минут, чтобы познакомиться со всеми разом. Это оказалось почти выполнимо – отсутствовал только Ляпин, но он, как сказал Майзель, отсыпался, много работал ночью.

Георгий Сергеевич Колдин держался отчужденно, но не напряженно. Вполне качественно сыграл ситуацию знакомства с Турецким. Александр Борисович был ему за это благодарен, хотя не мог отделаться от какого-то смешанного чувства. Что за игра у этого Колди-на? Действительно ли он движим исключительно идеей справедливости и благородной мести за своего соратника?

Две лаборантки, и обе, надо было признать честно, весьма хорошенькие. Только совершенно в разном стиле.

Анна Нисенбаева – азиатского типа, вполне зрелая женщина с глазами-бусинками, но дать ей тридцать пять, как написал Колдин, было трудно по той причине, что, возможно, так она смотрелась и пятнадцать лет назад, и будет выглядеть еще долго. Не замужем, вспомнил Турецкий.

Совсем другое дело Вероника Лавочкина – худющая девица с копной рыжих волос, зелеными глазами и четко очерченным крупным ртом. Цену она себе знала, это было видно с первого взгляда. Эта выглядела не моложе своих двадцати восьми, но это не делало ее менее привлекательной. И кстати, синяки под глазами. То ли бурная личная жизнь, то ли много работы, то ли просто нездорова. И кстати, тоже не замужем. Какие кадры пропадают! Впрочем, пропадают ли? Мужчин вокруг них немало. А совсем недавно было еще больше.

И, наконец, Майзель. Майзель – это был отдельный разговор. Майзель был патентованный профессор из какого-нибудь старого советского фильма. Только вот рассеянность и бытовой кретинизм были ему совершенно не свойственны. «Нуте-с, молодой человек» он тоже не говорил. На склоне лет Лев Наумович пребывал в отменной физической форме, носил короткую седую бородку и сверлил Турецкого своим рентгеновским взглядом. Как знать, может, все сразу и высветил.

По сути, вся Лаборатория представляла собой ангар, разделенный множеством гипсокартонных перегородок. Офис как офис. Были еще две комнаты для отдыха, кухня, санузлы и помещение, куда Турецкого не пустили, объяснив строгими критериями стерильности. Вход представлял собой бронированную дверь с двумя кодовыми замками.

– А что там находится? – спросил Турецкий.

– Могу показать. У нас все под контролем. – Май-зель поманил Турецкого к монитору, на котором Александр Борисович увидел нечто, смахивающее на химическую лабораторию. Столы, колбы, пробирки, приборы, циферблаты, стрелки, светящиеся лампочки, провода. Все как в фильмах про ученых. Компьютеров не было. Само помещение было невелико, судя по двум столам, метров двадцать квадратных, едва ли больше.

– Биофизическая лаборатория, – подтвердил Майзель.

Компьютеров в остальной Лаборатории было столько, что Турецкий невольно присвистнул, когда оценил масштабы. Они переплетались между собой многочисленными кабелями, больше чем лианы в джунглях. И это были не просто компьютеры, а гораздо более сложное электронное семейство: где-то множество мониторов стояли в ряд, непонятно к каким системным блокам будучи подключенными.

– Может, вы ими просто торгуете? – предположил Турецкий.

– Производственная необходимость, ничего не попишешь… Но знаете, – ухмыльнулся Майзель, – как говорил Станислав Лем? Если ад существует, то он наверняка компьютеризирован.

– А я вот помню другую его цитату, – пробормотал Турецкий. – Цивилизацию создают идиоты, а остальные расхлебывают кашу.

– Ну что вы, кашу даже еще не сварили. Мы, можно сказать, в самом начале пути. – Майзель провел рукой по седой бородке: – Жаль только, времени мало осталось.

– Не прибедняйтесь, – сказал Турецкий. – Станьте академиком и живите сто лет.

– Каким уж там академиком, – грустно улыбнулся Майзель. – Шутить изволите.

– Знаете, Лев Наумович, вот что меня действительно занимает, так это как вам удается взаимодействовать с коллегами, которые моложе вас на несколько десятков лет? Они же вам инопланетянами должны казаться. Я вот даже со своей дочерью общего языка найти не могу.

– Должны казаться, – согласился Майзель. – Но не кажутся. Мы же не футбольная команда. Мы ученые. Я отношусь к молодым коллегам с уважением и даже с почтением. Понимаете, какая штука? Вроде бы мир погружается в хаос. Расстояния сокращаются, границы стираются, различий между странами становится все меньше… С другой стороны, мир развивается все быстрее. Отсюда такой вывод: сегодня между людьми из разных поколений порой пролегает даже большая дистанция, чем между людьми из разных стран. И единственный способ сократить эту дистанцию между поколениями – это быть активно открытым к общению. А когда предмет общения общий, чего же легче?

Турецкий обратил внимание, что на стене висел портрет пожилого человека с седыми волосами и кустистыми бровями.

– Кто это? Родственник? Отец?

– В некотором роде, – кивнул Майзель. – Это Эдисон, американский ученый и изобретатель. Слышали о таком? – И он посмотрел на Турецкого, пожалуй, излишне снисходительно.

– Кажется, – подыграл Александр Борисович. Он хорошо помнил, что писал об Эдисоне Белов в своем дневнике.

– Он был для Антона Феликсовича настоящим кумиром.

– Что вы говорите?

– Он нас всех заставил прочитать его биографию, – вставила Нисенбаева, непонятно только было, жаловалась ли она на своего покойного шефа или восхищалась им. Нисенбаева показала Майзелю какие-то бумаги, и они заговорили формулами.

Турецкий отошел в сторону и позвонил Смагину:

– Найди мне биографию Эдисона.

– Из Интернета выудить?

– Все равно. Только компиляцию – чтоб недлинно. И быстро. Как дела с дневником?

– Читаю-перечитываю, – вздохнул Смагин.

– Прервись и пришли Эдисона в течение четверти часа.

Турецкий вернулся к Майзелю:

– Я уж вас поотвлекаю, Лев Наумович. А как тут насчет безопасности Лаборатории вообще?

Если Майзель и был недоволен, то ничем это не проявлял, отвечал по-прежнему корректно и всеобъемлюще:

– Обычным взломщикам красть у нас, кроме компьютеров, вроде бы нечего, а необычные пользуются другими методами. Сигнализация, ультрасовременные замки и засовы – все на месте. Мы часто работаем круглосуточно, но, когда никого нет, здесь сидит сторож.

– Необычные взломщики – это какие?

– Те, кто воруют мозги. Или еще хуже – готовые теории и изобретения.

– Понятно. Но если взломщики с хорошим образованием, для них у вас найдется что взять? Прямо сейчас. Вот, скажем, в вашей драгоценной биофизической лаборатории?

– Может быть, и да, – туманно ответил Майзель. – Но как они туда войдут? Вы на дверь обратили внимание? Два замка. Шифр меняется каждые сутки. Один знаю я, другой – текущий специалист, который работает внутри.

– Текущий специалист – это…

– Текущий биофизик. Белов или Колдин. Теперь только Колдин.

– Раз они менялись, то это же, наверно, большая нагрузка – такая работа? Вы не собираетесь привлечь в Лабораторию еще одного ученого?

– Занимайтесь лучше своим расследованием, – вежливо сказал Майзель. – Еще и башмаков не износила, в которых шла за гробом…

– Не понял? – делано удивился Турецкий. – Вы о ком?

– Это Шекспир, господин сыщик. Гамлет так о матери говорил, когда она за Клавдия замуж выскочила – сразу после гибели мужа. Его брата, между прочим.

– Я – следователь, а не сыщик, – заметил Турецкий с заметным чувством собственного достоинства.

– А в чем разница? Не формальная – в принадлежности к ведомству и тэ дэ, а фактическая? Человеческая? Вот вы мне скажите!

– Может быть, в том, что следователь, в отличие от сыщика, никуда не спешит.

– Боюсь, это-то и плохо, – вздохнул Майзель.

– Не к месту вы Шекспира вспомнили, профессор. Пусть мертвые сами хоронят своих мертвецов. Вы же не собираетесь, например, не стирать пыль со стула, на котором Белов сидел, так?

– Да не было у него никакого стула, – сказала проходившая мимо Анна Нисенбаева.

– Как это?

– А вот так. Он вообще ни минуты на месте не сидел. У компьютера и то стоя работал. – И Нисенбаева пошла дальше.

Турецкий повернулся к Майзелю. Пора было переходить в наступление.

– Лев Наумович, вы знали о том, что Белов вел дневник?

– Полагаю, у любого ученого есть нечто подобное.

– Я говорю об общей тетради с зеленой обложкой. Знакома вам такая? Он делал в ней рукописные записи личного характера.

– У него было много тетрадей, – вполне доброжелательно сказал Майзель, и Турецкий понял, что имел в виду Смагин, когда говорил о его интеллигентной двусмысленности. Это действительно бесило.

– А зеленая среди них была?

– Вот зеленой, извините, не припомню. Спросите у остальных сотрудников… А что, разве из дома Антона Феликсовича что-то пропало?

– Кажется, нет.

Майзель позволил себе сдержанное удивление таким ответом: чего ж тогда переживать, дескать?

Турецкий спросил о дневнике и Колдина. Знал ли он о нем?

Георгий Сергеевич все время, пока Турецкий общался с Майзелем, занимался какими-то расчетами и ни разу не повернулся в их сторону.

Ответ Колдина был не просто отрицательный, он сильно удивился и даже, как показалось Турецкому, расстроился. Вероятно, считал, что жизнь Белова ему известна досконально.

То ли еще будет, когда скелеты из шкафов повы-шагивают. А ведь начнется же здесь что-то такое рано или поздно, Турецкий это чувствовал.

Подойдя к лаборанткам, Турецкий беспечно спросил:

– Интернетом позволите воспользоваться, барышни? – Таким тоном интересуются люди, желающие скоротать свободный часок за онлайновой игрушкой или разглядыванием во Всемирной паутине неприличных страниц.

Лавочкина показала ему свободный компьютер, монитор которого получался у нее перед глазами, хоть и на приличном расстоянии. Турецкий стал перед ним так, чтобы видно не было ничего и никому. Лавочкина занялась своими делами.

Турецкий живо залез в электронный почтовый ящик и прочитал сообщение от Смагина. Там было три страницы плотного текста, из которых Александр Борисович выделил для себя абзац:

«Автор свыше 1000 изобретений, главным образом в различных областях электротехники. Усовершенствовал телеграф и телефон, лампу накаливания, изобрел фонограф и др., построил первую в мире электростанцию общественного пользования, обнаружил явление термоионной эмиссии и многое другое. Для деятельности Эдисона характерны практическая направленность, разносторонность, непосредственная связь с промышленностью».

Значит, практическая направленность, разносторонность и непосредственная связь с промышленностью. Интересно, был ли похож Белов на своего кумира? Портрет на стене, единственный, кстати, в Лаборатории. Турецкий обратил внимание, что на рабочих столах сотрудников отсутствовали какие бы то ни было фотографии личного и семейного характера. Все подчинено работе.

Итак, был ли похож Белов на своего кумира? Двигался он в таком же направлении (практическая направленность изобретений)? Безусловно. Но что-то его остановило. Или кто-то… Турецкий заметил на себе взгляд Нисенбаевой и поманил ее пальцем, а когда она подошла, предложил сесть рядом.

– Аня, какой был ваш шеф? В человеческом плане. Вы же давно с ним работаете?

Нисенбаева ответила так, будто репетировала:

– Он рано поседел. Лицо всегда было темным от загара, хотя он дни и ночи проводил в Лаборатории, а светлые глаза, казалось, жили самостоятельной беспокойной жизнью.

Влюблена она в него была, что ли? – подумал Турецкий. Две женщины и четверо мужчин. В запертом помещении. И один из них гений. Так говорят, по крайней мере.

– Я так понимаю, Белов привык к восхищению окружающих? – заметил Турецкий достаточно громко, чтобы слышали и Майзель, и Колдин.

Нисенбаева закусила губу:

– Мне работать надо… – И пошла по своим делам.

– А что такого? – пожал плечами Майзель, провожая ее вполне мужским взглядом. – Его научные успехи всегда давали для этого повод.

Колдин, похоже, думал о другом.

– Рассказывал Антон здорово. Сам увлекался и, похоже, не всегда знал, чем закончит, в общем, было ли то, о чем он говорил, или нет – бог весть. Так часто бывает с хорошими рассказчиками – их слушают затаив дыхание, нет даже времени задуматься над смешными или печальными историями, и только потом уже слушатели, в зависимости от того, как они относятся к рассказчику, говорят: ну и врет. Или: надо же, какое у человека богатое воображение!

– А вон и Эрик Ляпин собственной персоной, – вставил Майзель.

Турецкий заглянул в записную книжку.

– Эрнест Николаевич?

– Он самый. Надежда отечественной науки. Ляпин, худой как подросток, был одет в облегающий свитер, бесформенные джинсы и кеды. Ярко-белые зубы, неожиданно глубокий бархатистый голос, балансирующий между меланхолией и озлобленностью, – таков был портрет надежды отечественной науки.

Барышням, наверно, нравится, подумал Турецкий, тем, что помоложе. Вот той же Веронике. Анне Нисен-баевой – вряд ли, ей мужчины постарше интересней. Турецкий оглянулся на лаборанток. Но Нисенбаевой видно не было, а Лавочкина что-то измеряла под микроскопом, потом вычисляла, сверяла с какими-то таблицами и записывала.

– Слава – это прекрасно, – громогласно заявил Ляпин, – но куда лучше, когда она покоится на прочном материальном фундаменте! – Он посмотрел на Турецкого и пояснил: – Услышал ваш вопрос о восхищении окружающих. И имею что сказать. Но сначала – имею честь представиться…

– Я знаю, кто вы. – Турецкий достал свою корочку и показал Ляпину.

Обычному обывателю хватало беглого взгляда, но Ляпин взял красную книжицу в руки и тщательно изучил. Посмотрел на Турецкого и снова в корочку. Делал вид, что сличал фотографию с оригиналом, шевелил губами.

Это представление, понял Турецкий. И тут к этому привыкли. Штатный клоун. Куда ж без него.

– Так вот, – взмахнул Ляпин корочкой Турецкого так, словно хотел отправить ее в мусорную корзину. – Хотя карьера ученого никогда не числилась в ряду высокодоходных, времена меняются. Одно из самых ценных качеств ученого какое? Вовремя разглядеть коммерческий потенциал проводимой работы и выдвинуть ее на рынок. Знаете, как преуспеть в науке? Надо стать знаменитым.

Турецкий забрал корочку и сунул в карман.

– Так как же стать знаменитым?

– Проще простого! Надо постоянно публиковать всякую белиберду. Многие начинающие ученые чересчур всерьез считают, что публиковать нужно лишь тщательно продуманные и выверенные работы. Глупости! Никто не читает статей целиком, поэтому не тратьте ваше драгоценное время на анализ полученных результатов. Сочиняйте и публикуйте. Публикуйте и сочиняйте! Порядок этих двух уважаемых занятий совершенно неважен.

Турецкий краем глаза наблюдал реакцию сотрудников Лаборатории. У Майзеля она была добродушной, женщины улыбались, Колдин оставался непроницаем и делал вид, что работает, а может, и действительно работал.

– Ну и самое главное, – вещал Ляпин. – Просите грант – стипендию, дотацию, все равно! – только под уже выполненную работу!

Обе женщины уже откровенно хохотали. Майзель пожал плечами и принялся за работу. Колдин вообще сделал вид, что не слушал.

Ляпин тем временем что-то успел черкануть на клочке бумаги и сунул Турецкому.

«В Лаборатории говорить не буду. Найдите трактир в Дедешине и приезжайте туда через час».

…Еще один псих, подумал Александр Борисович без особого, впрочем, раздражения. Кажется, Ляпину есть что сказать, и лучше принимать его таким, каким ему хочется казаться. Раскрепощенней будет. Турецкий уже начинал привыкать к повадкам этих гениев. Значит, все это представление было, чтобы отвлечь внимание коллег от записки. Артист, ничего не скажешь.

Времени до встречи было достаточно, и Турецкий успел полюбезничать с Нисенбаевой. Сообщил ей между делом, что лак на ногтях (черный!) замечательно гармонирует с цветом глаз.

Анна вздохнула:

– Это что, я вот люблю педикюр делать, а начальство настаивает, чтобы в облике сотрудников не было ярких цветов…

– Почему?

– Отвлекает от работы, говорят. Лев Наумович как-то высчитал наши КПД в разной одежде, макияже и… – Она махнула рукой.

– Вы как разведчики, – посочувствовал Турецкий. – Зато зарабатываете, наверно, хорошо.

– Да уж не как в государственном НИИ.

– И все сотрудники местные, Анна?

– Изначально нет, но сейчас у нас квартиры в Ле-меже. Тут же всё рядом, очень удобно. И до работы близко. Антон Феликсович, царство ему небесное, позаботился. Всем сотрудникам квартиры выбил.

– Хорошая у вас команда подобралась. И выходные небось вместе проводите?

– Да с чего вы взяли?… Ну мы тут все, конечно, приятели хорошие, но совершенно же необязательно смешивать работу и личную жи…

– А-ня, – Турецкий погрозил ей пальцем. – А-ня! Я старый седой офисный волк! Никогда не поверю, что у людей, которые так много времени проводят вместе, не бывает… – Он сделал в воздухе неопределенное движение пальцами.

– Что – служебных романов? – цинично усмехнулась Нисенбаева.

– Невинных увлечений. Хотя у вас тут такие викинги работают… Не подступишься.

Нисенбаева невольно огляделась по сторонам. И раскрылась наконец.

– Соблазнять мужчину нужно умеючи.

– Да? А я думал – пара взглядов, движений…

– Это кому как. Например, в Средние века ожидающая своего воздыхателя дама всегда имела под рукой подушку. Расстояние, на котором она располагала ее, говорило кавалеру о многом. Сегодня подушка ни к чему. То есть к чему, к чему, – хихикнула Аня Нисен-баева, – но не всегда сразу. Есть масса более конкретных способов и методов, укладывающихся в ритуал любовного ухаживания. Ну и что толку? Все равно семьдесят процентов мужчин не могут расшифровать подаваемые им сигналы. Поэтому надо действовать просто и решительно.

Руку даю на отсечение, подумал Турецкий, у этой штучки с покойным профессором что-то было.

Не приученный к отсутствию пробок и светофоров, Александр Борисович неожиданно опоздал на десять минут, а вот Ляпин, по-видимому, был точен. Кушать никто желания не изъявил, и Ляпин предложил прогуляться. Леса тут чудесные, и он все вокруг прекрасно знает. Турецкий не возражал. Машину оставили возле трактира и стали потихоньку углубляться в осиновую рощу.

Все шутовство Ляпина исчезло, и говорил он теперь серьезным, деловым тоном:

– Для начала мне нужна полная конфиденциальность и возможность сменить работу.

Турецкий ушам своим не верил.

– Вы о чем?! Я вам что, программа защиты свидетелей?

– Я хочу перейти в институт Винокурова.

– А кто это?

– Вы что, с Луны свалились? – удивился Ляпин. – Нет, действительно не знаете?! Дела… Как же вас вообще к нам прислали… Ну да мне плевать. Винокуров – научный конкурент Белова. Но работает в гораздо более перспективных…

– …условиях, – подсказал Турецкий, по ходу соображая, что к чему.

– Направлениях, – уточнил Ляпин. – У него целый НИИ в Москве. Госпрограмма. Господдержка. Финансирование. И так далее.

– Так что, я должен вам дать туда рекомендацию? – съязвил Турецкий.

– Вы должны меня благоприятно представить. Потому что просто так человека из Лаборатории Белова он и на порог не пустит. А вот если ваше ведомство…

Турецкий вспомнил, как дотошно Ляпин изучал его документ, и сказал насмешливо:

– Ну вы ему что-нибудь предложите, и тогда…

– Я предложу ему свою голову, – гордо заявил Ляпин.

– Посмотрим. А пока главный вопрос. Почему Майзель, солидный ученый, тоже доктор наук, в отличие от Колдина, не считает гибель Белова убийством или, по крайней мере, ведет себя совсем иначе? Просто дело в возрасте?

– Это главный вопрос? – засмеялся Ляпин. – Не верю, как говорил театральный классик, когда в буфет завозили селедку. Почему? Да просто потому, что Майзель другого поля ягода. Солидный ученый? Хм… Доктор наук, подумаешь. Он – техник. Он конструировал все агрегаты Белова. Но он не биолог и не физик. Майзель сейчас по сути – просто администратор Лаборатории. На нем лежит груз технического обеспечения. – И материального.

– В смысле денег?

– Нет, финансами ведал сам шеф.

– Ваше оборудование стоит больших денег?

– Биофизика и микробиология – недешевое удовольствие. Ну так как?

– Что? – Турецкий заметил симпатичный подосиновик и нагнулся. – У вас есть ножик? А, ладно… – Кое-как подрезал ключом от машины и сунул в карман, подумал: еще несколько штук найду – домой отвезу, сделаем классные жюльены.

– Я говорю, как насчет Винокурова? Вы мне поможете, я вам… Вы же что-то ищете, что пропало у Белова из квартиры?

– Почему вы так думаете?

– Догадался.

Турецкому все это осточертело. Он просто взял Ля-пина за цыплячье горло и проворковал:

– Говорите, что знаете, безо всяких условий. Ляпин засипел.

Турецкий ослабил хватку, но горло не выпустил.

– Если вы что-то ищете… спросите у Лавочкиной. Бо…льно!..

– У Вероники? Почему?

– У нее… с Беловым… было…

Турецкий так удивился, что отпустил Ляпина совсем.

– Не врете?

– Может, и вру. – Ляпин потер горло и отступил на пару шагов. Голос у него изменился и немного сипел: – Только видел, как он ее трахал в этом вот самом лесочке! Позиция интересует?

– Заинтересует – спрошу, а сейчас заткнитесь, мне надо подумать.

– Эх вы, сыщик! Да она влюблена в него была, как кошка!

Турецкий сделал шаг к нему, и Ляпин тут же отскочил.

Но Турецкий и не думал его трогать, он осмотрелся и обомлел.

– Слушайте, Ляпин… Да мы же заблудились?!

– Бросьте, я все здесь знаю, – безапелляционно заявил Ляпин.

– Ну ведите тогда, господин вуайерист.

Через полчаса безумной беготни по лесу они наконец остановились. Теперь и Ляпин понял, что они заплутали, забрели бог знает куда. Осиновый лес давно закончился. Ляпин вертел головой во все стороны и ничего не узнавал. Их определенно занесло куда-то не туда. Это был буковый лес, и очень старый. Корни деревьев выступали из земли, сучья были корявые. Они шли между толстыми стволами, и солнечный свет, проникая сквозь листву, пятнами лежал на траве. Несмотря на высокие деревья и густую листву, в лесу не было сумрачно. Никакого подлеска – только мягкая трава, очень зеленая и свежая, и высокие серые деревья, стоявшие просторно, словно в парке.

– Я думал, у вас где-нибудь вертолет припасен на такой случай, – не выдержал Ляпин.

– Я вам что, Джеймс Бонд? Между прочим, мы уже крепко влипли. Так еще день-два, и будет вам вертолет. Много вертолетов.

– Здорово. А впрочем, мне все равно.

– И телефон сел… – Турецкий попытался осмотреться, но везде было одно и то же. Он искоса посмотрел на Ляпина: тому было явно не все равно, но он все еще продолжал держаться уверенно.

– Нам надо на юг, это я точно знаю. Тогда рано или поздно окажемся на шоссе.

– Но где он, ваш юг? Куда двигаться?

– Сначала поищем мох, – предложил Ляпин. – Мох – самое надежное дело, мох предпочитает расти там, где темно, холодно и сыро. Стволы деревьев обычно зарастают мхом с северной стороны, потому что там бывает мало солнца.

Турецкий хмыкнул, следя за его тщетными усилиями: в густом лесу, сыром и темном, стволы деревьев заросли мхом со всех сторон.

Ляпин почесал голову, потом вспомнил что-то еще. Посмотрел на небо.

– Видите облака? Постарайся определить направление их движения. Обычно они переносят осадки с запада на восток.

От ученого со всеми его фундаментальными познаниями было мало проку.

– Ни черта это не значит, – вздохнул Турецкий. – В Москве вчера тучи гоняли по случаю какого-то события на Манежной площади. Так что сейчас они могут двигаться как угодно. Сделаем вот что…

Турецкий выломал палочку. Достал спичечный коробок и отмерил 75 сантиметров. Воткнул палочку в землю. Потом снял с руки внушительные «сейко».

– Смотрите, кандидат наук. В Северном полушарии часы надо положить так, чтобы часовая стрелка была параллельна тени от палочки. В Южном направление тени должно совпадать с линией, идущей от цифры шесть к цифре двенадцать.

– Мы вроде в Северном полушарии, – не совсем уверенно сообщил ученый.

Турецкий хмыкнул, положил часы на землю так, чтобы часовая стрелка была параллельна тени, которую отбрасывал шест. Потом нашел точку на циферблате, лежащую посередине между часовой стрелкой и цифрой 2.

– Представим себе луч, идущий из найденной точки через центр циферблата, он направлен с севера на юг. Наш юг там, где солнце.

Сорок минут спустя они выбрались на пыльное шоссе и еще через четверть часа остановили попутную машину. Это был разбитый «Запорожец» неизвестного цвета.

– Отец, к трактиру отвези, – попросил Турецкий мужчину с седой щетиной.

– Сам ты отец, – ответил тот неожиданно тонким голосом. И вдруг заинтересовался, внимательно рассматривая двух мужчин. – Цивильные такие все из себя… А это не ваша тачила возле трактира дедешинс-кого болтается? Тогда садитесь живей. А то ее деревенские уже на запчасти разбирать начали.

– Что?! – взвыл Турецкий.

Машина была цела, только скрутили «дворники» и зеркальце заднего вида, а может, Турецкий просто вовремя приехал. Правда, еще на левом боку «Волги» появилась глубокая продольная царапина и надпись (слава богу, краской):

«Пацаны, это не мент, это реально нормальный мужик!»