Текст книги "Сенсация по заказу"

Ляпин захихикал, но ничего не сказал. Турецкий вернулся обратно в Лемеж и надежду отечественной науки захватил с собой, куда ж его денешь.

Потом, не мешкая, отправился на квартиру к Лавочкиной.

Вероника впустила его безо всякого удивления. Ждала? Вот уж вряд ли. На ней были старые застиранные джинсы и некоторое подобие футболки. Турецкий придал себе максимально официальный вид и дальше прихожей заходить не стал.

– Вероника, верните, пожалуйста, страницы из дневника Белова.

Вероника молчала, глядела на него чистым взглядом, в котором можно было прочитать что угодно.

Турецкий чувствовал себя не очень, но знал, что на этот раз не ошибается.

– В шестидесятичетырехстраничной тетрадке было пятьдесят шесть страниц.

– Ну и что?

– Где остальные?

– Спросите у хозяина.

– Хозяин мертв.

– Тогда спросите у того, кто их вырвал.

– Вот я это и делаю.

И тут она вспыхнула. Рыжие умеют здорово краснеть.

– Вы считаете, это я?

– Я просто знаю.

– Да почему вы так решили?!

– Знаю, – повторил Турецкий.

Вероника хотела что-то сказать, но прикусила язычок. Турецкий решил ей помочь.

– А может, я просто видел? Может быть, у дома Белова была оборудована камера слежения?

– Не было там никакой камеры.

– Вы так уверены?

Она снова хотела быстро ответить и снова поняла, что сделать так – расписаться в предметном знании личной жизни Белова. А это делать нельзя. Или можно?

Все-таки у молодости есть свои недостатки, подумал Турецкий не без сожаления.

– Вероника, как вас друзья называют?

– Зачем вам? – огрызнулась девушка.

– Вера? Ника? Вика? Ваше имя таит в себе столько вариантов… Как вас называл Антон Феликсович?

У нее на глазах появились слезы.

Ну я и сволочь, подумал Турецкий. Ну а что делать? Надо продолжать. И потом, вдруг она играет? Тогда кто тут сволочь? А странички-то нужны, нужны…

– Он всех называл по имени-отчеству. Он был очень вежлив и деликатен. Хотя и… – Голос ее дрожал.

– А у меня другие сведения насчет его деликатности, – резанул Турецкий, вспомнив, что рассказывал Ляпин. Все-таки сволочь – это я, подумал он, несмотря на то, кем окажется девчонка.

– …хотя и требователен в работе, – насилу закончила Вероника, едва не всхлипывая.

– Я устал, – признался Турецкий. – Просто отдайте дневник профессора, чтобы я понял, насколько вы увязли в этом деле, и помог вам выбраться. Если только вы еще его никому не продали. Это важно для всех. Для вашей Лаборатории, черт ее возьми.

Вероника Лавочкина ушла в комнату – он ее видел и не двинулся следом, – открыла ящик с постельным бельем, что-то вытащила, вернулась и отдала Турецкому стопку тетрадных страниц.

– Как они попали к вам? – строго спросил Турецкий.

– Вы сказали, что знаете, – я их вырвала. – Теперь голос у нее был потухший.

– Я соврал, я ничего не знаю наверняка, – строго сказал Турецкий. – Вы не могли их вырвать, если только сами не убивали Белова. Но у вас – алиби, вы были в Москве. Так откуда страницы?

– Майзель дал, – еле слышно прошептала она. – Сказал – сожги… надо было послушать… – Она закрыла лицо руками. Плечи вздрагивали.

Турецкий не вчера родился. Первым делом он вынул из портфеля зеленую тетрадь и примерил вырванные листы: они подходили по краям разлинованных клеточек. Это были недостающие восемь страниц из дневника.

Итак, Майзель? Но Турецкий не стал строить новых догадок, а принялся изучать странички дневника Белова здесь же, в прихожей. Но когда прочитал, то покраснел уже сам. Там не было ни слова о деле, о Лаборатории, о науке. Профессор Белов подводил итог своему роману с лаборанткой Вероникой Лавочкиной, подробно вспоминая, как все начиналось, скрупулезно анализируя зарождение своих чувств, кульминацию и угасание, описывая каждое свидание, каждую сексуальную сцену. В конце концов, он принимал твердое решение все прекратить, потому что эти отношения мешают его работе, отвлекают, не дают сосредоточиться, а «роскошь простых человеческих отношений он себе позволить не может». Конец цитаты.

Так стыдно Турецкому давно не было. Извиняться тут было бессмысленно. Он молча отдал Веронике бумаги и ушел.

Когда выходил из дома, невольно оглянулся на ее окно, и в голове почему-то застучала фраза Нисенбае-вой: «Антон Феликсович, царство ему небесное, позаботился. Всем сотрудникам квартиры выбил».

А Майзель, значит, старая умница, умудрился еще до обыска, до появления опера и следователя, разглядеть в дневнике Белова то, что, кроме Вероники, никого не касалось. Вырвал страницы и отдал девчонке. Вот и все. Никому его дневник не был нужен, никто ему работать не мешал. Это тупик.

Турецкий сунул в карман руку за пачкой сигарет и, к вялому своему удивлению, вынул сломанный подосиновик. Секунду смотрел на него, потом засунул в рот и медленно сжевал.

Глава шестая

Профессор Винокуров был похож на хирурга – крупные руки, хищный взгляд, точные движения. Он принял Турецкого, когда услышал фамилию Белова. Сказал, что это его долг, хотя и неприятный.

– Почему неприятный? – спросил Турецкий.

– Я не был на его похоронах… хотя думаю, там вообще мало кто был. И теперь должен что-то сказать о человеке, который был, по сути, моим коллегой.

– И конкурентом?

– В науке это одно и то же. – Винокуров вдруг засмеялся и пояснил удивленному Турецкому: – Вспомнил кое-что. Первое, с чем сталкиваешься, занимаясь наукой, сказал мне один биолог из Массачусетского технологического, – это то, что природе плевать, какой ты хочешь ее видеть.

– Это вы к чему? – спросил Турецкий.

– К тому, что мы можем что-то строить, перестраивать на ее фоне, но, когда мы пытаемся сделать что-то внутри нее, тут уже шутки плохи.

Турецкий беседовал с Винокуровым в НИИ биофизики клетки Российской академии наук, которым тот руководил.

– Я был знаком с Беловым еще до тех времен, когда он начал разрабатывать паперфторан. Скажу вам честно, он меня поразил. Такого сгустка энергии и воли в отдельно взятом ученом мне встречать не приходилось. Но… – Винокуров покачал головой. – На что это было направлено?

– Вы не оцениваете его интеллектуальные качества?

– Ну мы же не на телевикторине, правда? Важен конкретный результат. Дал ли он его с паперфтораном? Очень сомнительно. Ведь в промышленное производство кровезаменитель так и не вышел. А с биокомпьютером вообще попал пальцем в небо.

– С биокомпьютером? – невольно переспросил Турецкий. Об этом он слышал впервые. Ну, Колдин, ну сукин сын! Ни звука, ни полслова. Хотя нет, в статье Кубасова биокомпьютер упоминался, конечно! Это он сам виноват, что не обратил внимания на информацию из негативного источника…

– Ну да, с этой своей фантастической идеей. – Винокуров пытливо посмотрел на Турецкого. – Я понимаю, вы не ученый, и требовать от вас глубинного понимания бессмысленно, но…

Турецкий достал ксерокс давешней статьи Кубасова о Белове.

По выражению лица Винокурова он понял, что тот со статьей знаком.

Винокуров махнул рукой – уберите, мол.

– Биокомпьютер – это вычислительное устройство, созданное на базе ДНК, я правильно понимаю?

– Подразумевается также, что оно – быстродействующее, – уточнил Винокуров таким тоном, каким мог сказать и «несуществующее», «невозможное», фантастическое». – Кубасов перегибает, ему положено… Это такая фигура, поймите… Просто свадебный генерал. Точнее, инквизитор по вызову. Удельный вес его вроде бы велик. По совокупным заслугам – десятилетия сидения в президиумах различных академий… Но собственно научных заслуг… Он едва ли понимает, о чем говорит. Разумеется, в лицо этого я академику Кубасову, лауреату, герою и прочая, никогда не скажу. Но тут же дело было совсем не в Кубасове. Дело было в том, что Белов собрался соорудить нечто вроде машины времени, философского камня… Причем, как умный человек, понимая, что в теории найти воплощение биокомпьютера невозможно, он искал решение на ощупь. И время от времени публиковал свои безумные результаты, которые будоражили ученый мир. Кому такое могло пойти на пользу? У студентов – сразу мозги набекрень… Он был большой фантазер, ваш Белов.

– Мой он еще меньше, чем ваш.

Винокуров посмотрел на Турецкого внимательно и сказал:

– Был такой религиозный деятель Франциск Ассизский. Он омывал раны прокаженных, и все такое. Проповедовал аскетизм земного существования. Когда ему собирались выжечь глаза каленым железом, он сказал: «Брат огонь, Бог дал тебе красоту и силу на пользу людям, молю же тебя, будь милостив ко мне».

– Вы поклонник этого самого Франциска? – уточнил Турецкий.

– Боже упаси, я агностик, конечно.

– Это значит?…

– Отрицаю возможность абсолютного познания объективного мира и достижимость истины. Я думаю, что роль науки ограничивается только познанием явлений, вот что я думаю. Один из наиболее универсальных законов современной квантовой физики гласит: ВСЯКОЕ ВОЗМОЖНОЕ СОБЫТИЕ, ТО ЕСТЬ СОБЫТИЕ, НЕ ЗАПРЕЩЕННОЕ ЗАКОНАМИ СОХРАНЕНИЯ, РАНО ИЛИ ПОЗДНО, НО ОБЯЗАТЕЛЬНО НАСТУПАЕТ.

– Повторите еще раз, пожалуйста, – сказал Турецкий.

– Пожалуйста, – Винокуров повторил.

– То есть если какая-нибудь фигня не исключена, то все-таки случится. Чертовски подходит к криминалистике.

Винокуров улыбнулся:

– А квантовая физика ко всему подходит. Из нее наша жизнь состоит. Смотрите, вот как возникает информация: следуя второму началу термодинамики, мы должны утверждать, что общее количество информации в природе может лишь либо уменьшаться, либо оставаться постоянным.

– Не знаю, что там в вашей науке, но в отдельных системах количество информации может увеличиваться. Вот я ищу кое-что, хожу по замкнутому кругу и постепенно узнаю о человеке все больше.

– Браво, следователь! – удивился Винокуров. – Совершенно верно. А как возникает у вас новая информация?

– Хороший вопрос.

– Еще бы! Есть известный в биологии факт, что постоянные браки между близкими родственниками приводят к вырождению. Наоборот, новые биологические виды могут быть получены при скрещивании достаточно отдаленных ветвей. Сейчас мы знаем, что это свойство есть именно свойство информации, заложенной в хромосомах. При браках между родственниками подчеркиваются и закрепляются имеющиеся генетические дефекты, в то время как скрещивание отдаленных ветвей приводит к появлению новой информации. То же самое должно быть справедливо и для интеллектуальной деятельности. В последние годы модно стремление избавить работника интеллектуальной профессии от так называемой рутинной деятельности. Всевозможные автоматы начинают поставлять нам все больше различных заготовок – полуфабрикатов. Такое происходит и в искусстве, и музыке, и, в частности, у нас в науке, где всевозможные информационно-поисковые системы ставят себе целью в конечном итоге избавить ученого от необходимости иметь дело с литературой. Например, трудно представить себе более рутинную работу, чем разыгрывание гамм на рояле. Однако еще труднее представить себе пианиста, никогда не играющего гамм. И важно именно то, что при разыгрывании гамм не только увеличивается гибкость пальцев, приобретается то, что называется техникой игры, но и устанавливаются зависимости между отдельными звукосочетаниями и мышечными сокращениями. Точно так же и в науке. Пользуясь полуфабрикатами, ученый перестает видеть ту самую общую картину, которая, по нашему предположению, лежит в основе всякого открытия. Роясь в библиотеках, просматривая сотни ненужных на первый взгляд публикаций, ученые получают возможность черпать отдельные фрагменты, штрихи, мазки – называйте их как угодно, – которые в конечном счете и складываются в общую картину… А у Белова выхватываются отдельные мазки и… ну вот представьте разные гениальные картины – Ван Гога, Рембрандта, Сезанна, Мунка, да хоть Глазунова! – Он засмеялся. – Нарежем из их картин много мелких кусочков как для пазла – из каждого понемножку. А потом попытаемся сложить. Какова будет цена этой картины? Александр Борисович, цена работам профессора Белова никому не известна, а их суть никому не интересна, поскольку они не реализованы. Вот и все, что я могу вам сказать. Честь имею. – И Винокуров сухо кивнул Турецкому, как бы показывая, что, потратив на него столько слов, руку подавать – уже лишнее.

В лифте офиса Винокурова Турецкий уже созрел, чтобы подать рапорт о закрытии дела. Ему не хватало формального основания. И возможно, микроскопического дополнительного импульса. Ситуация получалась довольно неуклюжая. Записку Белов написал сам. Пистолет был его. Серьезные ученые его не воспринимали. Все, что было с другой стороны, – это фанатизм Колдина, участие Гордеева и общее сожаление об оборванной человеческой жизни. Оборванной при не совсем обычных обстоятельствах. Ну так и что же?

Турецкий вспомнил, как Ирина говорила про эти чертовы гаммы. Немного по другому поводу, но один в один. Винокуров прав. И пусть Кубасов – маразматик, это ничего не меняет.

В кармане подрагивал телефон. Названивал – посмотрел он – Смагин, но Турецкий отвечать не хотел, не желал срываться на нем, парень-то уж точно ни в чем не виноват, он-то как раз с самого начала дело закрывал.

В таком вот раздрае Александр Борисович сел в машину и позвонил Меркулову.

Секретарша сказала, что Константин Дмитриевич занят.

Раздались раскаты грома. Турецкий посмотрел на небо – оно стремительно темнело. Турецкий позвонил Меркулову по прямому телефону и, не церемонясь, сказал:

– Костя, скажи откровенно, почему ты решил поднять дело этого ученого заново?

– Белова имеешь в виду?

– Кого же еще?! Ты с ним, я надеюсь, на одной яхте не катался?

– Не катался. Я его никогда не видел и почти никогда о нем не слышал. Но… Раз ты звонишь с таким настроением, то, значит, уже, наверно, заметил, что там пятьдесят на пятьдесят?…

Турецкий молчал.

– Я прав? – уточнил Меркулов.

– Я бы сказал: пятьдесят тысяч на пятьдесят! Пятьдесят тысяч за то, что он застрелился самостоятельно.

– Вот как, значит. – В голосе Меркулова сквозило легкое удивление. Он немного помолчал.

– Я невовремя позвонил? – с сарказмом осведомился Турецкий.

– Ничего страшного, у меня совещание, но это не так важно, как сомнения следователя, ведущего расследование, в его целесообразности. Я просто обдумываю ответ. Сейчас я выйду в коридор…

– Тогда я подожду.

– Я уже обдумал и вот что тебе скажу. Допустим, профессор Белов покончил с собой. На твой взгляд, вероятность этого весьма велика. Белов основал собственную лабораторию и занимался какими-то странными научными, или псевдонаучными, изысканиями. Он был одинокий человек, и мы мало что о нем знаем. Кроме того, что он, вероятно, покончил с собой. Он оставил записку, в которой говорит, что время его пришло и что-то в таком роде, иначе говоря, никого не обвиняет. В то же самое время его соратники утверждают, что он был полон планов, что без него они не понимают, что делать, что он не оставил никакого научного и творческого завещания…

– Что-то я не помню, чтоб они так говорили.

– Имеют в виду этот факт. Еще раз. Допустим, Белов застрелился. Теперь, Александр, ответь мне на вопрос. Есть вероятность, что его вынудили это сделать? Подвели к этому роковому шагу?

Турецкому ничего не оставалось, как ответить утвердительно.

– И ты считаешь, что прокуратура (любая – районная, генеральная) должна оставаться в стороне от этого? Наш с тобой долг разобраться в ситуации. Возможно, на кону окажутся и другие человеческие жизни. Я ответил на твой вопрос?

Турецкий снова ответил утвердительно.

– Наш разговор еще не закончен, – сказал Меркулов. – И это вообще не разговор. Приезжай на работу. Через пару часов я освобожусь. И попытаюсь тебя понять. Или уволить.

Турецкому показалось, что он ослышался, но в трубке уже были короткие гудки.

Однажды Турецкий видел, как профессионал-переговорщик убалтывал самоубийцу не прыгать с крыши. Видел, но не слышал – было очень высоко. Что он ему говорил, поэтому осталось неизвестным. Но вдруг они почему-то там сцепились и стали драться. Невероятная вещь! Профессионал-переговорщик стал драться с человеком, которого должен был любой ценой оттащить от края пропасти, в том конкретном случае от края жизни. Закончилось все тем, что упали оба и разбились насмерть. Вот такая история. Турецкий был настолько шокирован увиденным, что не сдержался, изменил своим принципам и рассказал все дома жене. Оказалось, не прогадал. Ирина тогда уже начала заниматься своей психологией, и вот она-то как раз и дала единственно возможное объяснение происшедшему. Переговорщик, предположила Ирина, пытался любой ценой изменить форму агрессии своего «клиента». Ведь попытка самоубийства – это тоже форма агрессии. Он пытался вмешаться, пытался изменить вектор. Но что-то не получилось…

Что-то не получилось. Почему Турецкий сейчас вспомнил эту кошмарную историю? Внятного ответа у него не было… Разве всегда бывают внятные объяснения ассоциациям? Парню, который разбился на его глазах, было едва ли двадцать. Переговорщик был лет на десять старше. Профессору Белову было под пятьдесят, но что это меняет? Ценность человеческой жизни никак не девальвируется с возрастом.

Мобильный телефон снова ожил. Ответить, что ли, наконец?

Если жена, то жизнь удалась, загадал Александр Борисович, а если Смагин или Меркулов?… Он посмотрел на дисплей мобильника и улыбнулся – на сей раз звонила Ирка.

– Саш, у нас хлеба нет, а я выходить больше не хочу. Купи армянский лаваш, а я курицу испеку. Ага?

– Ага-то ага, только некогда мне. Попроси Нинку сбегать. Ей полезно.

– Ее дома нет.

– Меня вообще-то тоже нет, – напомнил Турецкий.

– Ты – другое дело. Ты взрослый, ответственный человек. Местами.

Турецкий буквально видел, как Ирина улыбается.

– Вот именно что местами. – Он сделал усилие и хохотнул. – А другими местами я могу забыть про твой хлеб. Ладно, куплю. До вечера.

– А чем ты так занят?

– Еду на встречу с Реддвеем.

– Ой, с Питером?! Привет ему огромный…

Ему пришлось остановить машину, потому что отчаянно махал гибэдэдэшник.

Подошел грузный лейтенант и, совершенно не обращая внимания на козырные номера черной «Волги», сказал:

– Что же это вы себе позволяете, уважаемый? Совсем стыд потеряли?

Турецкий устало потер глаза. Сейчас он покажет служебное удостоверение, и его отпустят. Но в чем все же дело? Превысил скорость? Залез не в свой ряд? Проехал кирпич?

Гибэдэдэшник, глядя на его недоуменный вид, легонько постучал по дверце, и Турецкий с ужасом вспомнил, что совсем забыл про эту идиотическую надпись: «Пацаны, это не мент, это реально нормальный мужик!»

Ведь он так с ней позорно и удрал из Дедешина, а потом и из Лемежа. И значит, ездил по Москве и у Винокурова на стоянке парковался…

Турецкий вздохнул с раскаянием:

– Слушайте, лейтенант, у вас найдется какой-нибудь растворитель? Поможете снять эту дрянь?

Глава седьмая

С Реддвеем встретились в ресторане «Пушкинъ». С некоторых пор Турецкий с Грязновым-старшим облюбовали это довольно недешевое заведение. Немало было в городе ресторанов, которые в разные времена они почли своим вниманием, в некоторые из них продолжали ходить и поныне. Но почему-то, когда вставал вопрос, где назначить деловую встречу или дружеский обед (что, как правило, подразумевает не менее серьезные разговоры), никаких иных вариантов, кроме респектабельного заведения на Тверском бульваре, не рассматривалось. На первом этаже в «Пушкине» располагалось кафе, на втором и на антресолях – ресторан, причем в ресторан можно было подняться на старинном лифте с кружевным литьем.

Вот и сейчас Турецкий с Реддвеем сидели на антресолях. Питер тоже был здесь не первый раз и чувствовал себя совершенно комфортно. Впрочем, этот истинный сын Америки везде себя так же чувствовал.

Говорили о пустяках, но у Реддвея явно было к Турецкому какое-то дело, Александр Борисович это чувствовал. Ну что же, скажет в свой черед. Да Турецкий и не против был переключиться, уж больно на душе было муторно. Реддвей пил свежевыжатый сок, а Турецкий вообще воздерживался – впереди еще маячила встреча с начальством.

Вдруг позвонил Денис Грязнов. Турецкий снова обрадовался – еще один переключающий фактор.

– Сан Борисыч, не в службу, а в дружбу, выручите?

– А в чем проблема?

– Сейчас расскажу. – И Денис отключился.

Это было немного странно. И Денис почему-то говорил на «вы»…

Турецкий с Реддвеем продолжили светскую беседу. Говорили, как водится, о делах минувших дней – о том, как работали вместе. Правда, для Реддвея эта работа, борьба с терроризмом, не закончилась – он-то оставался на своем посту.

Питер вдруг сделал движение бровями, и Турецкий оглянулся.

К нему шли Денис и Шляпников. Денис не дал сказать ни единого слова.

– Сан Борисыч, верю только вам! – Денис широко улыбался.

Турецкий вспомнил, что Денис всегда «выкал» при посторонних, особенно при клиентах, в данном случае – при Шляпникове, держал марку. Все было понятно.

Денис испарился, а Шляпников после краткого знакомства с Питером присел за столик.

– И куда Денис Андреич рванул? – спросил Турецкий.

– Ему нужно встретить тетку на вокзале. Неожиданная ситуация. И так случилось, что мы с ним были вдвоем и без охраны. Денис настоял, чтобы я побыл с вами, если вы не против, Александр Борисович.

Турецкий кивнул и поймал себя на том, что ему приятно видеть Шляпникова, приятно, что они знакомы, приятно с ним общаться, и вообще все сейчас было приятно. Даже странно, ведь не пил ни капли.

– У вас все в порядке, Герман Васильевич? Теперь кивнул Шляпников, после чего обратился к Реддвею.

– Чем занимаетесь, мистер Реддвей? – спросил он без особого интереса, скорее из вежливости.

– Для друзей Алекса – просто Питер.

– О'кей. Тогда просто Герман. – Мужчины еще раз с удовольствием пожали друг другу руки. – Чем занимаетесь, Питер?

– Бизнесом занимаюсь, Герман. Турецкий счел своим долгом вмешаться:

– Мистер Реддвей – в прошлом государственный служащий.

– Ну все мы когда-то были государственными служащими, – улыбнулся Шляпников.

– Но не все были заместителями директора ЦРУ, верно?

– Ого, – оценил Шляпников. – А сейчас, значит, просто бизнес?

Реддвей кивнул, и Турецкий не стал уточнять, что теперь, да и последние уже лет десять, Реддвей возглавляет международный антитеррористический центр «Пятый уровень».

– Вы отлично говорите по-русски, Питер, – сделал комплимент Шляпников. – Акцента совсем нет. Как вам это удалось? Я вот говорю на пяти языках, но на всех далеко не безупречно.

Реддвей засмеялся.

– Может, просто не надо разбрасываться? – негромко заметил Турецкий.

– Да брось, – махнул на него рукой Реддвей и пояснил Шляпникову: – Это Алекс меня тренировал. Мы в девяностые с ним сотрудничали и много времени проводили вместе. Он меня заставлял русские пословицы учить!

– Зато теперь ты редкий славянофил, – парировал Турецкий. – Можете себе представить, Герман Васильевич, он передвижников коллекционирует! Встречали таких американцев?

– Да ну?! – обрадовался Шляпников. – Я ведь тоже коллекционер. Больше, правда, антиквариатом интересуюсь. Даже когда-то сам приторговывал, – засмеялся он.

– Покажете? – заинтересовался Реддвей.

– С удовольствием. Хоть сейчас. Только это за городом.

– В Архангельском, – подсказал Турецкий.

На лице Реддвея явственно проступило огорчение.

– Не люблю разъезжать, – объяснил.

– Вот как? – удивился Турецкий. – А кто всегда говорил, что смысл отпуска – по-иному взглянуть на мир?

– Я так говорил? – удивился Реддвей.

– Ты или кто-то другой, какая разница?

– Мне, Алекс, чтобы отдохнуть, достаточно просто уехать из дома. Перемены ничуть не хуже отдыха…

– Как когда, – не согласился Турецкий. Но посмотрел на кивающего Шляпникова и добавил: – Хотя, кажется, я в меньшинстве.

– Перемены ничуть не хуже отдыха, – повторил Реддвей, – поэтому отпуск нужен для смены обстановки, а не для отдыха. Если ты хочешь отдохнуть, достаточно не открывать почтовый ящик, отключить телефон и остаться дома. Это и есть настоящий отдых в сравнении с путешествием по Европе. Сидеть перед телевизором, положив ноги на стол, – это отдых, взбираться по сорока двум тысячам ступеней на вершину Нотр-Дама – тяжелая работа.

Шляпников и Турецкий засмеялись и, не сговариваясь, полезли за сигаретами. Турецкий закурил свой «Давидофф», Шляпников – «Яву». «Ну и кто из нас выглядит миллионером?» – невесело подумал Александр Борисович.

– А я вот недавно прервал отношения со своим американским партнером, – грустно сообщил Шляпников. – Скандальная история. Оказалось, эта фирма, довольно крупный фармацевтический производитель, страховала жизни своих работников втайне от них, и в случае смерти страховые выплаты получали не родственники, а… угадайте кто?

Реддвей едва заметно нахмурился, и Турецкий понял, что он знает, о чем идет речь. Турецкий, чтобы отвлечь от него внимание Шляпникова, развел руками.

– Выплаты получали члены совета директоров этих компаний, – сказал Шляпников.

– Ну и ну, – не сдержался Турецкий. – Поразительная наглость!

– Не слабо, да? Особенную пикантность ситуации придает тот факт, что компания ничем не рисковала – деньги за страховки все равно вычитались из налогов этих фирмы.

– Наверно, приятно сознавать, что твой труп означает новый «порш» для председателя совета директоров? – съязвил Турецкий.

– Вообще-то такая практика уже запрещена судами, – патриотично пробурчал Реддвей… – Хотя еще и не во всех штатах

– Вот видите – не во всех, – не удержался Шляпников.

– Что ж, это говорит, что Америка – по-настоящему свободная страна. А вы чем занимаетесь, Герман?

– О, меня сейчас интересуют вопросы безопасности. Личной безопасности.

Реддвей тоже улыбнулся, но реагировать не стал.

Шляпников потушил сигарету. Посмотрел на часы, потом в окно. Рядом с тротуаром остановился джип «форд-маверик». Это была машина Дениса Грязнова. Быстро, однако.

– Герман Васильевич, вы звоните мне, не стесняйтесь, – искренне сказал Турецкий, когда Шляпников встал. Ему почему-то было неприятно, что они с Ред-двеем пикировались.

Шляпников кивнул, пожал протянутые ему руки и ушел. А Турецкий подумал, что у Дениса ведь нет никакой тетки. У него есть только дядька – генерал-майор МВД… Турецкий выпил стакан минеральный воды и сказал Реддвею:

– А теперь, Пит, выкладывай, зачем ты в Москве.

– Затем, чтобы рассказать тебе историю. В Ньюб-рафтоне погибла девяностодевятилетняя женщина.

– Именно погибла, не умерла? – уточнил Турецкий.

– Именно. Она переходила дорогу, и ее сбил грузовик.

– Прискорбно, – сказал Турецкий. – И поэтому ты в Москве?

– Интересно! – возразил Реддвей. – Смотри сам. На следующий день ей должно было исполниться сто лет. Она ехала в инвалидной коляске. Ее катила дочь. Они обе направлялись на вечеринку в честь грядущего юбилея. И ее сбил грузовик. Ну? Каково?

– Ты будто гордишься этим грузовиком, – заметил Турецкий.

– Не горжусь. Я хочу задать тебе вопрос. Что вез грузовик?

– Питер, ты в своем уме? Откуда я могу это знать? Так почему ты в Москве?

– Алекс, вслушайся в мои слова. Девяносто девять лет. Инвалидная коляска. Вечеринка по случаю столетия. Дорога. Грузовик…

– Черт тебя возьми, в самом деле! – рассердился Турецкий. – У меня знаешь сколько дел?! А ты… Послать бы тебя подальше! Что было в грузовике?! Ну пусть это будет ее именинный пирог! Доволен?!

Реддвей медленно встал из-за стола. Стул под ним со скрипом отъехал назад. Реддвей смотрел на Турецкого, и на его лице была сложная гамма чувств: обескураженность, недоумение, возмущение и даже злость.

– Алекс… ты… ты… Ты откуда это узнал?! Мне же только сегодня сводку прислали. У тебя свой человек в моей системе?!

– Питер, ты рехнулся? Да сядь, конспиратор хренов. Нет у меня никого! Ты спросил, я и ляпнул то, что абсурдней всего. Неужели не ясно?

– Абсурдней всего? – задумчиво повторил Ред-двей. – Я вот думаю: а что, если тебе стать донором мозга? Моего?

– Питер, я, ей-богу, рад тебя видеть, но если это все?… – Турецкий постучал по циферблату часов.

– Я приехал посоветоваться, – сознался Ред-двей. – Заодно и на тебя посмотреть.

– Последнее приятно. Да и первое неплохо. С кем советовался-то?

– С солидными людьми.

– Ну-у, – Турецкий делано заскучал. Подобный ответ Реддвея означал конечно же

ФСБ. Организацию, с которой Турецкому по роду его деятельности многократно приходилось иметь дело еще и в те времена, когда она называлась иначе и которую он откровенно недолюбливал. Хотя и отдавал должное отдельным людям, там работавшим. И потому сейчас он отреагировал несколько ревниво. Но сделал это по-своему.

– Не верю, что у нас кто-то может знать о террористах больше, чем ты, – сказал Турецкий.

– Спасибо, Алекс, – сердечно поблагодарил Ред-двей. – Но не о террористах, а о террористе. А возможно, и о наемнике.

– Не вижу принципиальной разницы.

– Она в данном случае есть. Человек, которым я интересуюсь, не фанатик и не «идейный боец».

– Наемник, говоришь… Подожди! А к чему тогда история про бабушку и грузовик?!

– Это история о нагромождении случайностей, которые приводят к закономерному результату. Можно так считать? Можно, ведь бабушке было много лет, и она готова была отправиться в лучший из миров. Или напротив, куча закономерностей привела к абсурду – к ее гибели. Ведь смерть любого человека вряд ли можно признать обоснованной, и против нее всегда борются всеми силами.

– Много философии, мало дела, – заметил Турецкий, получавший, впрочем, свою порцию удовольствия от разглагольствований Питера.

Реддвей кивнул:

– Это потому, что я не могу его найти. А не могу найти, потому что не знаю, существует ли он в природе. Понимаешь, Александр, странная история…

Реддвей рассказал, что месяц назад на борту самолета Боинг-767 авиакомпании American Airlines, совершавшего плановый рейс из Мадрида в Майами, была предотвращена попытка теракта. Пятидесятитрехлетний мужчина арабского происхождения пронес в ботинке взрывное устройство на борт самолета. В полете он разулся по какой-то причине, и кто-то из пассажиров заметил, что у него из каблука торчит проводок. Мужчину на всякий случай «спеленали», и оказалось – не зря: в каблуке у него нашли взрывное устройство. «Подкаблучная» бомба была снабжена детонатором и по внешнему виду напоминала весьма популярную у террористов взрывчатку С-4, детонирующую при поджигании. Самолет в сопровождении двух истребителей ВВС США был направлен в Бостон, где и приземлился в аэропорту Логан. Сто восемьдесят пассажиров и двенадцать членов экипажа были сняты с борта самолета и направлены в безопасное место. Тщательная проверка показала, что сам пассажир о бомбе ничего не знал.

– Какой во всем этом смысл?

– Смысл такой. Пассажир взрывается. Самолет тоже. Все считают, что это теракт. Но это не теракт. Это убийство, понимаешь? Покушение на убийство.