Текст книги "Сенсация по заказу"

– Это был ценный пассажир?

– Человека с бомбой звали Фатих эль-Насери.

– Дальше.

– Ты не знаешь, кто это?

– А должен?

– Наверно, необязательно. Это египетский мультимиллионер, отнюдь не террорист, не боевик и никакого отношения к боевикам не имеющий.

– Хм… Именно он собственной персоной? А не кто-то с его документами?

– Именно он.

– Странно, что СМИ молчали, – заметил Турецкий. – Или я пропустил?

– Не пропустил. Это уже работа самого Насери – не захотел огласки. И мы пошли ему навстречу.

Турецкий посмотрел на стену, на которой висела «Сравнительная таблица скорости некоторых движений – парохода, велосипеда, скаковой лошади, пушечного ядра и звука». Все это он видел много раз, и в голове у него были совсем другие мысли.

– Где легче всего спрятать лист? – Турецкий спросил сам себя, – лесу. А где легче всего спрятать труп? На поле боя. Среди других трупов.

– Именно, Алекс, именно! Теперь скажи, что ты думаешь?

– Я думаю, что я удивлен. Неужели все еще трудно качественно организовать досмотр багажа и пассажиров?

– О чем ты говоришь?! Проводившаяся в течение трех месяцев в США проверка показала, что в большинстве случаев охрана не может установить наличие у пассажиров ножей, пистолетов и взрывчатки. Каждый из инспекторов министерства транспорта США располагал целым арсеналом оружия, включая ножи и автоматы, и муляжами взрывных устройств!

– И?

– «Ножи» были пропущены в семидесяти процентах случаев. Каждому шестому инспектору удалось пронести муляжи взрывчатки, а каждому третьему – боевой пистолет. Организовать абсолютный досмотр – невозможно!

– А что говорит сам миллионер? Кого-то подозревает? Или он – просто слепой контейнер для перевозки бомбы? Что он сам говорит? Ты с ним общался вообще?

– Разговаривал. Говорит, что ничего не понимает.

– Но ботинок его?

– По-видимому.

– Может быть, он отдавал его в починку?

– У мультимиллионеров это не заведено.

– Люди бывают эксцентричны.

– Ты прав, но мы все проверили. За последнюю неделю Насери с ботинком были неразлучны.

– А кто он такой вообще? Арабский шейх?

– Владелец сети отелей и ресторанов. Вполне добропорядочный миллионер. Благотворительностью занимается. Никаких связей с террористами за всю жизнь – проверено. Семья у него, кстати, есть. Молодая жена, трое детей. Мы их всех отработали, за всеми установили наблюдение.

– И ничего?

– Ничего. Правда, он с ними не живет. – Реддвей помолчал. – Тут нюанс. Он гомосексуалист. А я голубым не очень доверяю.

– Ага, все-таки не все американцы политкорректны.

– Не все, – сухо подтвердил Реддвей. – И вот тему его случайных связей проработать не удалось.

– Так, может, он хотел с собой покончить, может, у него несчастная любовь была, а?

Реддвей криво улыбнулся:

– Мне кажется, у арабских мультимиллионеров не бывает несчастной любви.

Турецкий помолчал.

– Насколько я понял, это был обычный рейс и обычный самолет. Он всегда так делал, этот Насери?

– Вот, это самое интересное. У Насери есть свой самолет. Точнее, два. Один летает, второй проходит профилактику – железное правило. Но в этот раз кто-то позвонил ему и посоветовал ехать поездом.

– В Майами? – улыбнулся Турецкий.

– Вот именно. Представляешь? Насери это воспринял как угрозу. И взял билет на обычный рейс.

– Этот телефонный разговор записан?

– Нет, все только со слов миллионера. Звонок был сделан на номер его мобильного телефона, который известен ограниченному кругу лиц.

– Телефонный разговор нельзя восстановить с помощью оператора сотовой связи?

– Не тот случай, – покачал головой Реддвей.

– Отрабатываете тех, кто знает телефон миллионера?

– Пытались. Трудно что-то сделать. Очень крупные люди.

– А ты что, мелкий, что ли? – со смехом сказал Турецкий, имея в виду и почти двухметровую фигуру Ред-двея, и его собственный вес, и служебный статус.

Реддвей против обыкновения даже не улыбнулся.

– Ладно, что ты от меня-то хочешь? – спросил Турецкий.

– Уже сказал. Хочу твои мозги. В ФСБ мне ничем не помогут. Что ты скажешь по поводу этого случая?

– Надо искать того, кто подменил ботинок. Работать с охранниками твоего миллионера. У него же есть своя служба безопасности?

– Конечно. И может быть, мы найдем ниточку. А может, нет… – Реддвей нагнулся к Турецкому: – Вашингтон намерен изменить стратегию борьбы с исламскими террористами.

Турецкий кивнул:

– У вас там начальство в ЦРУ сменилось, я слышал.

– Да бог с ним. Это все политика, а меня занимает только реальное дело. В общем, сегодня ситуация такова. Некоторые умные люди считают не слишком перспективными попытки арестовать или уничтожить Усаму бен Ладена и других террористических боссов.

Турецкий приподнял бровь. Это было что-то новенькое. Ради такого стоило встретиться с Питом и в Германии.

– А как же тогда?

– Теперь предполагают сделать акцент на ликвидацию террористов «среднего звена».

– Вот тебе раз…

Турецкий обдумывал услышанное. Он понял, что вот это и была та главная информация, ради которой они встретились. Злоключения миллионера с ботинком существенны, но на этом фоне второстепенны. Возможно, ради этого Реддвей и прилетал в Москву, чтобы снабдить этими сведениями Турецкого и его друзей.

Теперь Реддвей ждал его реакции. Реддвей знал, что в случае с Турецким ожидание всегда оправдано. Но когда Александр Борисович стал говорить, оказалось, что с выводами он не спешит.

– А как же рассуждения в том духе, что если отключить «голову», то «тело» умрет? Ведь в этом всегда была суть вашей стратегии в борьбе с террористами! Да и нашей, когда я вместе с тобой работал в «Пятом уровне»…

– Да никак, Алекс, никак! На сегодняшний день уничтожены или взяты в плен семьдесят пять процентов лидеров «Аль-Каиды». Ну и что, разве террористическая угроза ослабевает? Единственный конструктивный путь выиграть войну с этими… – Реддвей остановился. – …как по-русски, забыл… а! отморозками – нейтрализовать «операторов», которые рекрутируют новых «бойцов».

– А, ладно, – махнул рукой Турецкий, сделал вид, что его это больше не занимает, – у меня сейчас и без этого голова болит.

– Жаль. А мне кажется, с нападением на арабского миллионера может быть как раз такое дело.

– Пит, ты знаешь, для тебя я всегда открыт, но только сомневаюсь, что могу быть полезен тебе и твоему миллионеру. Мне тут, кстати, и своих хватает.

Глава восьмая

Разговор с Меркуловым был неприятным для обеих сторон, возможно, поэтому долго не начинался. Перед Меркуловым лежала служебная записка помощника генпрокурора с предложением передать дело о гибели профессора Белова другому сотруднику, а еще лучше – закрыть его вовсе.

– Саша, у тебя есть личные мотивы?

– Очень личные, – с сарказмом подтвердил Турецкий. – Костя, это висяк, в самом нехорошем смысле слова. На свете нет ничего труднее, чем узнать, что было на уме у самоубийцы!

– Ты запиши афоризм, – посоветовал Меркулов, – а то пропадет даром.

– Я не вижу в этом деле ничего, понимаешь? Допустим, Белова довели до ручки, как ты предположил. Что дальше? В Лаборатории на него все молились. Были научные противники? Подумаешь, большое дело! Меня соседка по лестнице знаешь как ненавидит? Она считает, что я вдыхаю ей дым в замочную скважину!

– Все сказал?

– Да!

– А теперь, Александр, я хочу, чтобы ты съездил в госпиталь Бурденко.

– Я здоров, – буркнул Турецкий.

– Это меня в данном случае не интересует. Встретишься там с профессором Челебадзе. Это знаменитый военный хирург… Я лечился у него, он готов с тобой поговорить.

– О чем?

– О Белове. О паперфторане. О философском камне и смысле жизни. Найдете общие темы… Только о футболе не надо. И не только о футболе.

– То есть?

– Иван Вартанович – яростный болельщик, и это может плохо кончиться. Смотри сам. Если после этой встречи ты решишь, что работать не можешь, дело я у тебя заберу… Ну что ты на меня так жалобно смотришь? Хочешь еще что-то сказать?

– Если только на воздухе.

– Там такая духота, – пожаловался Меркулов. – Наверно, опять гроза будет. А у меня хоть кондиционер работает.

– Пошли-пошли, – потянул его за рукав Турецкий. – Покажу тебе, как мне машину расцарапали.

Меркулов пожал плечами и пошел вслед за подчиненным. Не доходя до стоянки, Турецкий коротко передал Меркулову слова Реддвея. Меркулов, государственный человек, слушал внимательно и, когда Турецкий уже уехал, еще оставался во дворе Генпрокуратуры и с кем-то говорил по телефону.

А машина у Турецкого, кстати, была уже в порядке.

Челебадзе пришлось ждать – он был на операции. Тем не менее Турецкого проводили в кабинет и снабдили чашкой кофе – таково было распоряжение хозяина. Потом подали чаю: объяснили, что Челебадзе запретил пить две чашки крепкого кофе кряду – вредно. Турецкий хмыкнул и от чая отказался. Хирурга пришлось ждать еще около часа. Турецкий уже подумывал смыться, когда Челебадзе, огромный толстый мужик, ввалился в кабинет. Оценивающе разглядел Александра Борисовича и пробасил:

– Вообще-то могли бы и встать из уважения к хозяину кабинета. – Он подумал и застенчиво добавил: – И генеральскому званию.

– Да будет вам, я и сам генерал. – Тем не менее Турецкий поднялся, представился и протянул руку.

– Это как? – заинтересовался Челебадзе. – Вы же следователь?

– Вот именно – не частный же сыщик. Состою на государевой службе, госсоветник юстиции третьего класса. Что абсолютно эквивалентно вашему чину.

– Ну что ж, коллега, в таком случае я весь к вашим услугам.

– Я на самом деле чувствую себя неловко, – признался Турецкий, – оттого, наверно, и хамлю, это такое природное качество…

– Знакомо, – кивнул медицинский генерал.

– Мне мой шеф приказал сюда явиться, дескать, вы мне все про жизнь объясните. Вот я и… – Александр Борисович виновато улыбнулся и развел руками.

– А конкретней?

– Паперфторан.

– Вах, – прочувствованно сказал Челебадзе.

И позднее Александр Борисович вспоминал, что этого неподражаемого «вах» (говорил-то Челебадзе по-русски исключительно чисто) оказалось достаточно, чтобы Турецкий изменил свое мнение о профессоре Белове вообще и о его открытиях в частности. Как-то интуитивно это произошло. И мгновенно. Потом, правда, последовали и аргументы материального порядка.

Меркулов действительно лечился у Челебадзе, но это к делу отношения не имело.

Военный хирург и анестезиолог, генерал (а тогда еще полковник) Иван Вартанович Челебадзе много оперировал в Чечне – во время обеих военных кампаний. Он был близко знаком с гражданским хирургом Игнашевичем, оперировавшим преимущественно детей.

– Мы с ним кореши, понимаете, – сказал Турецкому Челебадзе. – Я детей оперировал, и он детей оперировал, только он – с мячиками и велосипедами, а я – тех, что в погонах и с автоматами. Может, как раз его вчерашних пациентов… Незадолго до начала чеченской войны у Игнашевича вышел такой случай. В Москве шестилетний мальчик был сбит грузовиком. С переломами в тазобедренной области и травмой головы его доставили «скорой помощью» в ближайшую детскую больницу. Все бы ничего, но там ошиблись с группой крови. Наступило заражение. Смерть была практически неизбежной. Врачи, ежедневно видящие эти страшные картины, были готовы смириться. Для родителей, которые ночевали в больнице, это было немыслимо. Собрали консилиум. И вот на нем детский хирург Игнашевич сказал: «Последняя надежда – у профессора Белова есть какой-то препарат, который теоретически может помочь…» – Теоретически! – ухмыльнулся Челебадзе. – Никто же ничего не знал! Вообще! А Белов болтался под Москвой, занимался как раз созданием своей этой хаты-лаборатории. Кое-как нашли его. Он сразу все понял и послал в Москву своего сотрудника, Кобрина, кажется…

– Колдина, – поправил Турецкий.

– А! – кивнул Челебадзе. – Тот примчался на такси – привез две ампулы паперфторана. А Белов остался в Лемеже, не мог почему-то уехать. Да и не нужен он был там, не врач ведь. Через некоторое время Кобрин ему позвонил и говорит: «Пацан жив. После введения первой ампулы, кажется, стало лучше. Но наблюдается жуткая дрожь. Никто не знает, что делать. Тут все просто обосрались!» «Вводи вторую немедленно», – сказал Белов. Как отрезал, сказал. Кобрин переспрашивает: «Ты уверен, последствия непредсказуемы?» Тот его обложил. «Вводи!» – кричит. Все хирурги, анестезиологи – в панике. Никто ответственность не берет. Игнашевич и тот струсил… Кстати, знаете, такой защитник есть в ЦСКА? Так вот, струсил, не цээсковский, а хирург детский, да… Но Кобрин…

– Колдин.

– …ввел препарат.

– И пацан выжил? – спросил Турецкий. Челебадзе кивнул. Потом сказал восхищенно:

– Какая наглость, а? Примечательно, что это было еще до получения разрешения.

– Какого разрешения?

– А на клинические испытания на людях. Смелый черт, а?

– Вы о Белове?

– О ком же еще?… Когда я поехал в Чечню, я уже знал, что к чему, просто тупо взял с собой огромный запас паперфторана. Он и тогда еще не был разрешен!

– Где же взяли в таком случае?

Челебадзе помолчал, потом придвинулся к Турецкому:

– Между нами и, как это у вас… не для протокола?

– Даю слово.

– Купил, – с неистребимой кавказской гордостью сообщил Челебадзе.

– У кого?!

– Так у Белова же! Объяснил ему все. Он в два счета где-то подготовил промышленное производство, пока я деньги выбивал. А я – телеги в Минобороны: нужны средства на то, на это… А сам все – в папер-фторан! Бац! Бац! Колоссальные бабки.

– Белову?

– А то кому же? Вот он свою Лабораторию пресловутую на них и отгрохал. Он не сребролюбивый был, я с ним толком не знаком, но не верю, чтоб себе хапал, нет. У таких доминанта в другом…

– И в чем же? – Турецкий ждал с любопытством.

– Все для дела. Бойцы.

– Значит, Белов был боец?

– А то кто же? Так что вы правильно самоубийство это копаете. Поверить невозможно.

Все было ясно, и говорить больше было не о чем, но Турецкий не удержался:

– И что в Чечне было, Иван Вартанович?

– А что? Будто не знаете. Приехал, а там – кровавая бойня. То электричества не было, то рефрижераторы не работали. В общем, донорскую кровь хранить негде. Ранения – дикие, невозможные! Даже рассказывать не стану. Руки – там, ноги – сям. Вах!.. Не буду, не буду. – Похоже было, он сам себя уговаривает. – Очень многих спасли благодаря беловскому препарату, очень многих.

– Я никак не пойму, этот препарат все-таки признали, ввели в общую практику? Мне Винокуров сказал, что в промышленное производство он так и не вышел.

– Винокуров сказал? Винокуров ученый, а не доктор, он много знает, да мало умеет. Ввели паперфто-ран, да! Правда, за это время к нему успела примазаться куча всяких… исследователей. Там была масса побочных эффектов – положительных. Оказалось, и то им можно лечить, и это профилактировать. Признать признали…

Турецкий встал.

– Все, что было надо, я услышал. Спасибо огромное.

Челебадзе махнул рукой:

– Белова жалко. Что там такое у него здесь, – он постучал себя по голове, – вышло?

– Разбираемся. – Турецкий сделал шаг к двери.

– Интересная у вас фамилия, Александр Борисович, – вдруг сказал Челебадзе. – Тренер такой знаменитый есть, Геннадий Турецкий.

– Я в курсе. Пловцов тренирует. – Тут Александр Борисович вспомнил о предупреждении Меркулова: грузин – страстный болельщик.

– Да, – мечтательно сказал Челебадзе, – Попов – это, конечно, была фигура, второй такой нескоро появится. Не при нашей жизни. Но я все-таки больше футбол люблю. Вот на той неделе…

– Я поехал, – быстро сказал Турецкий. – Море срочных дел, извините. И спасибо за помощь.

– Да какая там помощь? – махнул рукой Челебад-зе. – Вот когда из вас литр крови вытечет – тогда обращайтесь!

Когда Турецкий уже шел по коридору, его нагнал мощный генеральский крик:

– А этот академик, который на Белова баллон катит, просто завистливый старый пердун, так и знайте! – Видимо, Челебадзе показалось, что Турецкий на расстоянии метров тридцати может его не услышать, потому что рев повторился: – Старый пердун!

Ладно, думал Турецкий, черт с ним, над чем бы Белов ни колдовал во второй части своей жизни, но в первой он сделал кровезаменитель, и это ему зачтется.

Выходя из госпиталя Бурденко, Турецкий позвонил Смагину:

– Вот что, Олег. Узнай мне все про гипотезу Уот-сона – Крика.

– А кто это такие? – удивился Смагин.

– В школе хорошо учился? Вот и узнай. И изложи в доступной форме.

– Александр Борисович…

– Ну что еще?

– А я думал, вы хотите отказаться от дела. – В голосе молодого следователя сквозили нотки неуверенной радости.

Турецкий подивился его проницательности, но вслух пробурчал:

– Работай, спринтер!

– Я же стайер, – напомнил Смагин.

– А мне надо, чтоб как спринтер.

Когда Турецкий уже подъезжал к дому, позвонил Грязнов-старший:

– Саня, у тебя как, все нормально?

– Да какое там нормально, – проскрипел Турецкий. – Ни хрена не нормально!

– Что случилось?!

– Да ум за разум заходит у меня с этими биологами-лириками.

– Уф, – выдохнул Грязнов. – Я насчет безопасности… Ничего нехорошего больше не происходило?

– Славка, мне больше не до этих глупостей. Давай завтра поговорим, ладно? Устал как собака…

Турецкий вошел в подъезд и с неудовольствием отметил, что лампочка не горит уже и на первом этаже. Консьержка между тем преспокойно смотрела телевизор в своем закутке. Он постучал ей в стекло и показал на темный тамбур. Консьержка открыла окошко и радушно сказала:

– Добрый вечер, Александр Борисович. – Была она дебелая сорокапятилетняя тетка, не кустодиевская купчиха, а очень такая советская. Правда, тоже за чаем. Турецкий заметил блюдце и баранки с пряниками. Захотелось есть, между прочим, он пожалел, что связался. Но сказать что-то все-таки надо было.

– Кому как. Вы знаете, что у нас полподъезда пенсионеров? Эта темень для них не подходит. Упадет пожилой человек, сломает шейку бедру и больше не поднимется. И будет на вашей совести человеческая жизнь.

У консьержки в горле застряла баранка, она закашлялась, да так, что Турецкий испугался: как бы на его совести еще что-нибудь не оказалось. Он засунул руку в окошко, стукнул слегка тетку по спине и пошел своей дорогой.

Едва Александр Борисович открыл дверь своей квартиры и почувствовал запах жареной курицы, он вспомнил, что забыл купить хлеб. Армянский лаваш.

Он прислушался: Ирина с кем-то разговаривала. С Нинкой?

Из комнаты доносился ее мелодичный голос:

– …Известны несколько градаций страха: испуг – это первая реакция на угрозу, тревога – это чувство неопределенности при ожидании неблагоприятного развития событий, потом еще боязнь – слово так себе, разговорное, я бы его заменила на трепет, но это уже почти с сексуальным оттенком. – Ирина хихикнула. – Значит, боязнь. Это реагирование на реально видимую опасность. И наконец, паника, что есть, как ты понимаешь, неконтролируемый животный страх. Последняя градация особенна важна, поскольку у каждого субъекта существует предел психической выносливости, по превышении которого он неспособен на дальнейшее сопротивление эмоции страха, впадая в хаотическое поведение или какое-то оцепенение.

«Психолог ты мой доморощенный, – подумал Турецкий с нежностью. – Хотя почему же доморощенный? Скоро будет дипломированный… Наверно, с однокурсницей болтает…»

Осторожно, чтобы не шуметь, ступая с пяток на носки, он двинулся назад к двери. Тихонько прикрыл ее за собой и быстро пошел вниз по лестнице – за хлебом. В соседнем квартале допоздна торговали курицами гриль, там можно было купить и лаваш…

На втором лестничном пролете в кромешной темноте Турецкий уловил какой-то шорох. Вспомнил о звонке Грязнова и мигом покрылся испариной. Только этого не хватало… непроизвольно сунул руку в карман, но, разумеется, никакого оружия у него с собой не было. Хотя нет, в пиджаке есть авторучка. В случае чего можно воткнуть в глаз. Или в сонную артерию. В каком-то фильме видел, а так самому не приходилось. Самому отчего-то все чаще приходилось орудовать голыми руками… «Вот отчего так, – подумал Турецкий, – мир устроен несправедливо. Вот почему, когда мне необходимо оружие, у меня с собой ничего нет. Хотя в принципе оно у меня есть».

Шорох между тем становился громче. Судя по всему, невидимый противник приближался. Кто шел… нет, крался, именно подкрадывался. Он был невиден в темноте, но уже совсем близко

Турецкий вспомнил, как тот тип с ножом едва не разделался с ним прошлый раз, и похолодел.

«… у каждого субъекта существует предел психической выносливости, по превышении которого…»

Ну нет! Он ринулся вперед и столкнул невидимого противника по лестнице.

– Папа, ты сдурел?! – завизжал знакомый голос.

– Нинка, – выдохнул Турецкий. Заскрежетала чья-то дверь. На площадке появился

сосед с газетой в одной руке и бутербродом в другой.

– Александр Борисович? Вы в порядке?

– Да вот, – сдержанно пробормотал Турецкий. – С лестницы навернулся.

Сосед покачал головой и закрыл за собой дверь. Турецкий помог дочери подняться на ноги.

– А что это у тебя шуршит?

– Да хлеб же! Мама погнала за лавашем, сказала, что ты наверняка забудешь. Только не предупредила, что ты так оголодал, что на людей бросаешься! Да ну тебя вообще!

– Понимаешь… – начал было Турецкий, но Нинка махнула рукой и взлетела на свой этаж. Хорошо, что у молодых память короткая.

– Ма! – закричала Нинка. – Ну ма же! Мечи жратву на стол! Мы хлеба притащили!

– Барышня, что за манеры, – укоризненно пробормотал Турецкий.

Но дочь так на него посмотрела, что Александр Борисович решил сегодня ни в каких дискуссиях с прекрасным полом не участвовать, а отправился к компьютеру. Там его уже ждало письмо от Смагина.

«Гипотеза Уотсона – Крика – предложенная в 1953 году Уотсоном и Ф. Криком структурная модель ДНК (так называемая двойная спираль), которая объясняла, каким образом генетическая информация может быть записана в молекулах ДНК, и в то же время позволила высказать предположения о химических механизмах самовоспроизведения этих молекул. Эта гипотеза стимулировала экспериментальные и теоретические работы, приведшие к бурному развитию молекулярной биологии».

Бурное развитие молекулярной биологии, вот так, значит, господа присяжные заседатели. И осуществлял его, в числе прочих, Антон Феликсович Белов.

Итак. Что он прояснил и смог понять?

Турецкий взял лист бумаги и стал писать печатными буквами.

1. Паперфторан – это крове– и плазмозаменитель с газотранспортной функцией (это еще что?), «работающий» в организме в течение двух суток. Используется для уменьшения затрат донорской крови и эритроци-тарной массы. Используется также при инфекционных заболеваниях, СПИДе, в психиатрии (купирование белой горячки и острых психозов, надо, кстати, иметь в виду), в онкологии и токсикологии.

2. Биокомпьютер. Быстродействующее вычислительное устройство на базе ДНК. Конкурировать с обычными компьютерами из-за ряда ограничений не в состоянии.

Каков вывод, спросил себя Турецкий. На этом первом препарате Белов заработал кучу денег. Создал собственную лабораторию. Что дальше? На пункте номер два сломал себе шею. Точнее, застрелился. Или его застрелили. Это уж – что скажет повторная экспертиза после эксгумации, которую теперь надо будет провести.

Ночью он спал скверно. Снилась какая-то галиматья, он просыпался и уже не помнил, что видел во сне, но осадок оставался и накапливался, потому что так было несколько раз.

Наконец он проснулся окончательно и сразу же схватился за телефон – позвонил Смагину.

– Олег, это Турецкий. Извини, что рано.

– Здравствуйте, Александр Борисович! – обрадовался Смагин. – Все нормально, я уже на ногах. Даже более чем.

– Да? – усомнился Турецкий, глянув на часы: 6.55. – А как это – более чем?

– Только что с пробежки – пять километров.

– Молодец. Скажи, когда Колыванов вскрыл дверь из спальни, где был ключ?

– Какой ключ? – удивился Смагин.

– Тот самый, которым спальня запиралась. Он был с другой стороны?

– Не знаю… – растерялся Смагин. – Я ничего не знаю про ключ.

– И ты не находил его при обыске?

– Нет…

– В кабинете Белова было спальное место? Кровать, диван, кушетка? Он там спал?

– Там было два или три стула.

– И все?

– Да.

– Это точно, Смагин? Смагин заволновался.

– Дайте подумать, Александр Борисович… Вспомнил. Два стула и табуретка!

– Значит, спать негде?

– Точно так.

– Значит, спать ему там было негде… Ты мне давал телефоны, но сейчас их нет под рукой. У тебя еще есть телефон этого Колыванова?

– Я… сейчас найду, Александр Борисович! Хотите, чтобы я у него спросил?

– Не стоит. Просто найди мне его номер.

Александр Борисович наврал. Списка телефонов у него не было не то что под рукой – не было вообще: Турецкий его банально где-то посеял. Рассеянность – профессиональная болезнь следователей. Переизбыток информации плохо влияет на вестибулярный аппарат, что сказывается на руках, которые становятся «как крюки». Эту теорию Александр Борисович вывел сам и иногда ею даже гордился. Правда, кроме Турецкого, в нее никто не верил.

Смагин перезвонил через четверть часа и продиктовал два телефона – домашний и рабочий. Турецкий выждал еще час, чтобы день уже окончательно наступил, и только тогда стал звонить.

Дома у Колыванова женский голос ответил, что муж на работе. На работе объяснили, что у слесаря сегодня выходной. Турецкий снова позвонил домой и на сей раз представился официально. Жена слесаря после некоторой заминки сообщила, что Колыванов подрабатывает ночным сторожем в частной фирме, но туда звонить нельзя. Тогда Турецкий сказал ей, что из квартиры покойного профессора Белова кое-что пропало, и он хотел бы поговорить об этом прискорбном инциденте с ее мужем. Турецкий оставил ей свои телефоны. Кажется, жена Колыванова здорово испугалась.

Расчет оказался верным. Очевидно, на вторую работу Колыванову все-таки как-то звонить можно было, или у него имелся мобильный, о котором не знал Сма-гин. Колыванов перезвонил Турецкому через двадцать минут. Голос у него был, как и у жены, сильно обеспокоенный, чтобы не сказать испуганный.

Турецкий узнал у него, что хотел. Ключа от спальни не было вовсе.

После этого Турецкий извинился и сказал, что произошла ошибка, все вещи Белова на месте. Но все равно надо встретиться и поговорить. Удобно ли это сделать на его территории? Колыванов пригласил заехать.

Что же, снова в Лемеж?

И вдруг объявился Студень!

Турецкий уже думать забыл, что давал ему какие-то поручения. Но Студень есть Студень: на том свете найдет и вернет старый долг. Утром он позвонил и сказал, что на ноже есть отпечатки пальцев.

– Еще бы, – хмыкнул Турецкий и тут же себя мысленно отругал за несдержанность. Он ведь не помнил наверняка, а вдруг нападавший на него был в перчатках? Да нет, конечно, быть того не может. – А на конверте, на фотографии?

– Там два. Разных. Один есть и на конверте, и на фотографии, второй пальчик – только на конверте.

Тот, что и на конверте, и на фотографии, принадлежит самому Шляпникову, сообразил Турецкий.

– Пальчики, которые только на конверте… Можно ли сказать, что их обладатель его заклеивал?

– Наверняка – нет. Пятьдесят на пятьдесят.

– По картотеке где-нибудь проходят?

– Нет, к сожалению. Но знаете, что занятно, Александр Борисович?

– Вот вы скажете, и я буду знать.

– Они совпадают. Пальчики-то.

– Вы это уже говорили: на фотографии и на конверте – одни и те же, а на конверте – отдельно еще одни…

– Нет-нет, вы не поняли. Пальчики на конверте и на ножичке совпадают.

Турецкий даже немного растерялся. Вот это совпадение! И Студень сообщает это так хладнокровно. Впрочем, он всегда хладнокровен. Нет, дело не в этом, он же не знает, что конверт и нож – из разных источников, Турецкий ему этого не говорил. Залог качественной работы экспертов-криминалистов: они должны иметь предмет и минимум умозрительной информации о нем.

Турецкий на всякий случай повторил:

– Отпечатки пальцев на ноже и на конверте совпадают?!

– Именно.

– Ну, знаете!.. Нет слов. Я ваш должник.

– Это уж как водится, – хладнокровно согласился Студень. – Анализ бумаги проводим? Ножичек исследуем-идентифицируем?

– Давайте уж все по полной программе.

– Тогда через пару дней, не раньше.

– Жду с нетерпением.

Вот это совпадение! Вот это совпадение! Но… Стоп. Совпадение ли?

Что, собственно, происходит? На него нападают. Потом к нему приходит Шляпников со своим конвертом. Одно к одному. Непохоже на совпадение. Чего, конечно, в жизни не бывает, но непохоже.

Человек, который напал на Турецкого, держал в руках конверт с угрозой, который получил Шляпников? Который на следующий день пришел к Турецкому? Который сейчас сидит и ломает над этим голову? Который… Дом, который построил Джек…

Хорошо бы все же понять, почему Шляпников пришел именно к нему… А что понимать? Шляпников дружен с генеральным. Генеральный отправил его к Меркулову, Меркулов – к нему, к Турецкому. Шляпников пришел не к нему, а в Генпрокуратуру…

Перед отъездом в Лемеж Турецкий набрал Дениса Грязнова:

– Денис, как жизнь? Катаешься небось как сыр в масле?

– Пока что просто катаюсь, – буркнул Денис. – День и ночь.

– Что такой невеселый?

– Извини, дядя Сань, не спал давно. То за баранкой, то рядом. Действительно все время катаюсь. И разговоров много. Устал. А вы как?

– Нормально. Я хотел у тебя спросить. Сколько лет твоему клиенту? Шляпникову, я имею в виду.

– Лет сорок, наверно. А что такое?

– То есть ты точно не знаешь?

– Ну паспорта его я не видел. Это важно?

– Ничего особенно, специально узнавать не стоит. А что это за история с твоей мифической теткой, когда вы в «Пушкинъ» приезжали?

– Просто хвосты проверял. Я неподалеку был, клиента пас, смотрел, выскочит на него кто-нибудь или нет. Не выскочил.

– Ясно. А как там вообще? Все нормально? Денис помялся, потом сказал:

– Новостей нет. Ни хороших, ни плохих.

Это значит – новых угроз не поступало, расшифровал Турецкий, но и на след злоумышленников (если таковые есть) Денис еще не вышел. Это может продолжаться долго, и тогда Денис заработает приличные деньги. Тоже неплохо. Чего он ворчит, в самом деле?

Турецкий рассказал Денису про совпадение «пальцев» на ноже и конверте. Денис даже немного оживился. Хоть какая-то новая информация.

– Будем искать! – пообещал бодрым тоном. – А найдем, предъявим тебе, дядь Сань. Можешь тогда из него дурь выбивать, сколько душа пожелает!

А Турецкий залез в Интернет и после недолгих поисков установил возраст Шляпникова:

«…единственный представитель крупного бизнеса, проигноривавший круглый стол, собранный по приглашению главы президентской администрации, 48-летний президент фармацевтического концерна „Салюс“ Герман Шляпников от общения с прессой отказался. Комментарии, впрочем, последовали. Сотрудник его офиса сообщил, что Герман Васильевич бесконечно далек от большой политики, занимается исключительно бизнесом, благотворительностью и своей семьей, а потому не видит для себя никаких резонов в таких встречах и надеется, что в Кремле к этой позиции отнесутся с пониманием…»