Текст книги "Сенсация по заказу"

– Однако, – сказал Турецкий вслух, не удержался.

И понял, что слышал об этом, но просто забыл. Текст был полугодичной давности. Немудрено, что он не вспомнил сразу при встрече со Шляпниковым, но что-то такое как раз тогда в голове и болталось. Вот ведь политика-шмалитика. Интересно все же. От приглашений администрации (а то и самого президента, кто знает?) так просто не отказываются. Как он уверен в себе!.. Получается, что Шляпников действительно не олигарх в буквальном смысле – в политические игры не играет. И кстати, ему сорок восемь. Турецкий помнил, как при встрече оценил возраст Шляпникова (а позже – и Денис) в сорок, а потом подумал и добавил лет пять – восемь. Браво, Александр Борисович. Вы заслужили лишнюю сигарету!

Турецкий нащупал пачку и обнаружил, что она пуста. За утро?! Нет, так не годится. Надо сделать что-то полезное для организма. Например… например организовать себе второй завтрак.

Турецкий зашел на кухню и присел за стол, искоса наблюдая, как жена колдует у плиты.

– Ирка, а ты знаешь, что среди тополей бывают мужские и женские особи. Так вот, мужские – не пылят!

Ирина скептически посмотрела на газету, которая лежала перед мужем.

– Это ты в своем «Спорт-экспрессе» вычитал?

В дверях кухни появилась дочь. Хитро прищурилась на отца и сказала:

– Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое.

– Какой еще Грегор? – откликнулся Турецкий.

– Замза.

Тут только Александр Борисович заметил в руках дочери книгу. Она, увидев его взгляд, показала обложку.

– Это «Превращение» Кафки, – не поворачиваясь от плиты, сказала Ирина.

– Эрудиты, – проскрипел Турецкий, наливая себе минеральной воды. Кажется, в молодости он читал этот рассказ. Или не читал? – И что там с этим Замзой Гре-гором?

– Да уж мало хорошего. Был человек, а стал жук.

– А почему?

– Да кто ж его знает? – пожала плечами жена. – Ну все, готово. Нинка, живо руки мыть!

– Был человек, а стал жук, – повторил Турецкий. – Был человек, а стал труп.

– Саша, ты что? – испугалась Ирина.

– Задумался, прости. Это я об одном ученом. Что у нас на ужин?

– Ты сперва отправься на работу, пообедай где-нибудь, вернись домой, помой руки и тогда задавай такие вопросы.

– Если я отправлюсь на работу, – грустно сказал Турецкий, – к ужину я могу и не вернуться.

Тем не менее встал и пошел собираться.

Глава девятая

Турецкий поселился в гостинице, которая носила гордое название «Центральная», хотя других в городе больше не было. В номере была вторая кровать, на случай, если Смагин, который мотался между Москвой и провинцией, останется на ночь.

Турецкий принял душ с дороги и пошел к Колыва-нову.

Слесарь Колыванов оказался долговязым худым мужиком с делано простоватой физиономией. Он встретил Турецкого в вылинявших шортах и пригласил на кухню.

Александр Борисович вынул из портфеля несколько бутылок «Сибирской короны» и не промахнулся. Колыванов кивнул с благодарностью. На столе тут же появилась вяленая рыба.

– Не признаю я эту нынешнюю моду, – пояснил хозяин, лихо сдергивая пробку с бутылки голой рукой. – Орешки, чипсы… Вот рыбка – это да!

Турецкий подивился такой богатырской силе, по внешним признакам Колыванову вроде бы несвойственной. Но тут же сообразил: когда Колыванов открыл вторую бутылку, пробку он поддевал обручальным кольцом.

Еще по телефону Турецкий предупредил Колыва-нова, что предстоит уточнить несколько моментов, а так особых вопросов к нему нет. Это было неправдой. Вопросы были, но к ним предстояло подобраться.

– Какой он вообще был, сосед ваш?

– Феликсович-то? – с удовольствием откликнулся Колыванов. – Иногда смурной, а иногда наоборот, взвинченный, – ответил слесарь, не задумываясь, и сделал хороший глоток.

– Странно вы говорите, – заметил Турецкий.

– А что же странного-то?

– А то, что наоборот по отношению к смурному – это радостный, оживленный, жизнерадостный. А не взвинченный.

– Да? – Колыванов поскреб затылок. – Ну и такой бывал. Жизнерадостный. Нормальный мужик.

– Он вам нравился?

– А чего ж нет?

– И время вместе проводили?

– Это как?

– Выпивали, играли в карты, гуляли? Еще что-нибудь. Ну сами припомните…

– Не… У меня ж своя компания, ему неровня. Он – большой человек был, – несколько парадоксально заявил слесарь. – С мозгами. Ленин, одно слово.

– Почему Ленин? – удивился Турецкий. – Разве он был коммунистом или занимался политикой?

Колыванов засмеялся, показывая желтые прокуренные зубы.

– Это бати моего присказка. Он про головастых так и говорил: Ленин, одно слово.

Колыванов взял новую бутылку.

– В каких отношениях вы находитесь с остальными вашими соседями?

– А чего ж? Все чин чинарем. Живем дружно. Не скажу, что одной семьей, но почти компанейски.

– Вот как? – На лице Турецкого появилось укоризненное выражение.

Колыванов не то чтобы забеспокоился, но что-то почувствовал.

– А как с Лебедюком и Захаровой?

– Вы бы попонятней спрашивали, а то…

– Эти граждане утверждают, что вы шумите много. Не в пример вашему соседу, ученому.

Колыванов побагровел. А Турецкий продолжал участливым тоном:

– Участкового, наверно, часто вызывают?

– Зачем это?

– Ну как же. По пьяному делу чего не случается.

Колыванов вдруг стукнул кулаком по столу. Вяленые рыбки подпрыгнули и вернулись на стол, образовав нечто вроде стаи.

– Вот… Вот змеи! Вот сволочи! Так и знал! Выходит, как замок гикнулся или краны полетели, так сразу: Ко-лываныч, спасай, Колываныч, выручай, Колываныч, без тебя как без рук! А когда Колыванычу самому чего надо…

– А чего надо Колыванычу? – тут же ввернул Турецкий. – Пол-литра?

– Да при чем тут… мастерю я дома, понятно? Ну и зарабатываюсь иной раз после одиннадцати. Грешен, скажете? Подумаешь, большое дело! А как я после ночной смены отсыпаюсь при дневном шуме, это небось никого не колышет?! Даже жена кастрюлями гремит! Про пацанов вообще молчу – никакого уважения! – От негодования он даже слегка отодвинул бутылку с пивом.

Турецкий был разочарован: он рассчитывал свидетеля немного потретировать пьянками-гулянками, надеялся на этой почве выяснить что-то полезное о соседях вообще и о Белове в частности. Но оказалось, все впустую. Ну что ж, холостое движение – тоже движение, следователю не привыкать. Турецкий придвинул Колыванову пиво. Тот поколебался и взял. А вот у него очень даже рациональное движение, усмехнулся Турецкий про себя.

– Вот вы говорите, нормальный мужик… Это я о Белове, – напомнил Турецкий. – Я-то с ним знаком не был, ничего не скажу… Но как же нормальный мужчина бобылем таким жил, объясните, раз уж у вас под боком это происходило?

– Да я следаку молодому уже объяснял.

– Я знаю, что вы ему сказали, – подтвердил Турецкий. – Что отсутствие женщины кого хочешь в могилу сведет.

Колыванов смутился:

– Ну не так что уж… А то у вас получается, он и застрелился, потому что… Я не знаю, что у него на самом деле было, у Феликсовича. Он дома мало бывал.

– Но здесь вы у него женщин никогда не видели и не слышали? Это абсолютно точно?

– Не слышал? – хохотнул Колыванов. – Нет, не слышал. Услышал бы – запомнил. Я на черепушку не жалуюсь.

– Тогда вы наверняка помните, кто к вам приходил по смерти Антона Феликсовича.

– Следователь ваш.

– Это я знаю, а еще?

– А все.

– Сослуживцы, может быть, или его знакомые. Родственники?

– Да не было никого.

– И не звонили, ничем не интересовались, подробностями смерти, например? Или какими-то бытовыми вещами?

– Да кто?!

– Кто-нибудь.

– Нет, – твердо сказал Колыванов. Самое время было сменить тему.

– А вот вы там что-то… Про его фантазии, – небрежно обронил Турецкий, на самом деле внутренне напрягшись.

– Про кого это?

– Да все про Белова. Про Антона Феликсовича.

– Не говорил, – твердо сказал Колыванов, моментально отставляя бутылку в сторону.

По-прежнему мягко улыбаясь, Турецкий уточнил:

– В дружеской беседе с моим коллегой вы упомянули, что покойный Антон Феликсович Белов был человек с фантазией.

Турецкий внимательно следил за Колывановым, и от него не укрылось, что тот едва-едва заметно вздрогнул.

– Когда это? С кем это? – быстро сказал Колыва-нов.

Турецкий переменил тон:

– В день смерти Белова! Со следователем Смаги-ным! Вы так и сказали – слово в слово – зафиксировано в протоколе.

– Ну если в протоколе… Может, говорил.

– Не может, а точно, – настаивал Турецкий. – Следователь – не журналист бульварной прессы, он не сочиняет, а выясняет и фиксирует правду. Кроме того, протокол вами подписан.

Колыванов процедил:

– Мало ли что, всего не вспомнишь.

Турецкий знал, что нужно продолжать давить. Тяжело играть хорошего и плохого полицейских разом, но ничего не попишешь, надо.

– Колыванов, вы думаете, я из Москвы сюда ехал, чтобы слушать, как вы врете?

– Из Москвы, – презрительно сказал Колыва-нов. – А что Москва-то? Москва бьет с носка. Москва слезам не верит. Москва не всем красна. Москва… – Тут запас пословиц, видимо, иссяк, потому что слесарь глубокомысленно замолчал.

Турецкий, в свою очередь, терпеливо дожидался этой паузы и снова заговорил мягко:

– Давайте договоримся так. Я не буду вам угрожать. А вы станете отвечать на мои вопросы – полностью, не ограничиваясь недомолвками и междометиями.

– А если не договоримся?

– Тогда я таки стану вам угрожать. – Турецкий ослепительно улыбнулся.

– Чем же это, интересно?

– Сокрытие от следствия важных улик преследуется по закону. Заведу дело. Арестую. Посажу в следственный изолятор.

К удивлению Турецкого, которое он пытался всячески скрыть, Колыванов кивал каждому слову.

– Вот-вот.

– Что – вот-вот?!

– В изолятор. Тех, кто через вас, через Генпрокуратуру, проходят, в Матросскую Тишину отправляют, а там – я передачу про олигарха видел – в камерах ковролин, телевизор…

– Стриптиз по выходным, – дополнил список Турецкий. – Я вас разочарую, Колыванов. Специальную статистику не вел, но приблизительно помню, что две трети моих подследственных отбывают предвариловку в Лефортове. Да и в Бутырках, кстати, тоже некоторые сидят.

– Правда?

– Да. А что, это для вас аргумент? Колыванов засмеялся:

– Да ладно, это я так, балагурю. Спрашивайте, чего уж…

– Что вы имели в виду, когда говорили о фантазиях вашего соседа?

Колыванов горестно покивал, демонстрируя свою законопослушность, как бы ни тяжела была эта ноша. Но вдруг сказал:

– А другой вопрос нельзя?

Турецкий поймал себя на том, что уже едва сдерживается. Но все же молчал, ждал, знал, что теперь давить не нужно – Колыванов скажет. И он действительно сказал:

– Тут дело в том… Он смастерил одну штуку. Колыванов уже не играл, Турецкий видел это наверняка.

– Смастерил?

– Не, изобрел.

– Значит, изобрел. – Турецкий почувствовал, что удача близка. Сейчас что-то прояснится, сейчас наружу выплывет то, до чего Смагин добраться не смог. А тогда можно будет искать злоумышленника… Понять мотив преступления немудрено. Белов изобрел какую-то гениальную вещь, ее хотели отнять, не нашли, Белова грохнули, а изобретение он успел передать соседу. Только вот что это? Лекарство от рака? От СПИДа? Вечный двигатель? Что-нибудь попроще? Что-нибудь такое, на чем можно крупно заработать?

– Ну да, придумал. Объяснил мне, что и как. Чертежик сделал… Что это вы так глядите? – вдруг сказал Колыванов. – А смастерил уже я. Так что мы, выходит, эти… соавторы, так? По закону?

– Не знаю. Рассказывайте дальше.

– Как это не знаете? – разволновался Колыва-нов. – Вы закон должны знать! У меня на нее столько же прав, сколько у него. Даже побольше, может. Потому что… Потому что…

– Что – потому что?

– Потому что он мне ее уступил, вот почему!

– Уступил? – Турецкий немного растерялся. – Как – уступил? И почему?

– Ну да! Подарил! Сказал: владей, Колываныч, и наслаждайся! Пусть она облегчит тебе жизнь. Или как-то так сказал. Словом, моя она, и точка.

– Да кто – она?

– Обещайте, что никому! – Колыванов приложил палец к губам.

Турецкий кивнул.

– Ладно, была не была, покажу, доверяю вам почему-то. Зинка, неси ее сюда…

Жена Колыванова, Зина, заглянула на кухню, поочередно посмотрела на мужа и на гостя.

– Ну неси, кому говорю!

Судя по тому, что никаких вопросов она не задавала, женщина подслушивала разговор. Она вышла в другую комнату и через минуту вернулась, бережно держа в руках предмет, похожий на ракетку для большого тенниса, только меньше в размерах. И еще струны были металлическими.

– Что это?

Колыванов предоставил право ответа жене.

– Мухобойка, – с гордостью сказала хозяйка.

– Электромагнитная, – уточнил хозяин. Турецкий подавленно молчал. Вот вам и гениальное изобретение…

– Не догадались, – заметила Зина. – Я так и думала. Я даже сама с собой поспорила: догадаетесь или нет?

– Когда это ты успела? – ревниво поинтересовался Колыванов. – Подслушивала?

– Как же она работает? – растерянно спросил Турецкий, все еще не приходя в себя.

– Тут вот, на рукоятке, кнопка, – показал Колы-ванов. – Какой-то импульс включается, Феликсович объяснял, да я не помню. Возьмите в руку. Ну возьмите же! Сейчас какая-нибудь муха залетит, и вы махнете издалека, будто по мячику…

– Да ну вас, – буркнул Турецкий.

– Вы не поверите! Достаточно просто нажать кнопку… Бац, и все! Нету мухи!

– Растворяется в воздухе, что ли?

– Нет, это я в том смысле, что она сразу ласты склеивает.

– Муха? Ласты?

– Ну да… И не только! Комары, мошкара, осы! Любая дрянь летающая – с копыт долой. Сила? У нас тут комары знаете какие? Звери! Дракулы!

Хозяева явно ждали поощрения.

– Сила, – вяло кивнул Турецкий. – А в теннис ею можно играть?

– Да ну вас! Это не для баловства. В теннис… Скажете тоже!

Хозяйка проворно убрала чудесное изобретение подальше.

Турецкий выпил пива. Это было полное фиаско. Ученый на досуге изобрел бытовой прибор, который подарил своему соседу. И все. Никакого криминала за этим последовать не могло. За такое чудесное изобретение не убивают. Да, наверно, оно остроумное, может, даже по-своему гениальное, кто знает, как там это все придумано… Но за такое – не убивают… Нет, неверно, просто дело в другом. А убивают и не за такое. Убивают за ерунду. Ни за что. Убивают за косой взгляд и неправильное слово. Убивают даже тех, кто ничего не говорил, но не понравился лицом или цветом волос. Дело в другом… Белова прессинговали. От него хотели явно не теннисную ракетку для мух и комаров.

Когда Турецкий уже спускался по лестнице, дверь Колывановых приоткрылась, и в образовавшуюся щель высунулся палец, который поманил его назад.

Неужели, подумал Турецкий, проворно возвращаясь, интуиция все-таки не обманула? Может быть, тут все же что-то не так?…

– Начальник, – прошептал Колыванов, – есть еще кое-что.

– Говорите, Колыванов, говорите, помощь следствию – большое дело.

Видно было, что Колыванову и хочется, и колется. Но также заметно было, что он уже почти принял решение, так что Турецкому оставалось лишь его морально простимулировать.

– Еще какое-то наследство от Антона Феликсовича? Обещаю, все останется при вас.

Колыванов выглянул на площадку, никого, кроме Турецкого, не обнаружил и прошептал:

– Отпугиватели.

– Кто?! То есть что? О чем вы?

– Отпугиватели. Коробочки такие, – шептал Ко-лыванов. – Две коробочки и один брелок. Брелок – отпугиватель собак. В радиусе пяти метров – не сунутся. Здорово?

Турецкий ошарашенно кивнул.

– А еще – для крыс и мышей. От сети работает. Такая вещь! Моя просила Феликсовича и от кротов сделать – для дачи, у нас жуть что творится. Жаль, не успел. Золотой был человек, пусть земля ему пухом.

Турецкий вышел на улицу и закурил: в квартире жена Колыванова просила этого не делать.

Вдохнул сигаретный дым полной грудью и подумал, что в Лемеже даже такой воздух гораздо приятней, чем в мегаполисе… Интересно, каково было бы тут жить?

А что вот, доктора наук живут, и ничего… Но у них тут работа, дело. А у него, чиновника Генпрокуратуры, совсем другое дело. Впрочем, и доктора наук не очень тут живут. Некоторых вот отчего-то убивают… Понять бы только отчего. Хотя что с самим собой лукавить? В этом деле и мотив, и исполнитель одинаково беспросветны – нет никакой гарантии, что при знании одного из этих слагаемых станет понятно другое. Несмотря на то что сумма уже давно известна – хладное тело профессора Белова и простреленная его голова. Не работает в Лемеже арифметика.

А может быть, тут имеется что-то другое, помимо науки? Допустим, Белов был таким схимником, как говорят. Как много бы он ни работал, сколько бы ни торчал в своей Лаборатории, надо же ему было как-то восстанавливаться?

Войдя к Майзелю, Турецкий уже продумал свою хитрую тактику. Собственно, это был блиц-криг.

– Белов водку пил?

– То есть как? – не понял Майзель, отрываясь от экрана компьютера. Турецкий заглянул туда и увидел сплошные формулы.

– Ну образ жизни, моральный облик, и все такое.

– Вы издеваетесь? Он ученый! Он…

– Гений, знаю, – кивнул Турецкий. – Но у гениев тоже бывают общечеловеческие заскоки. Знал я одного нобелевского лауреата, так за воротник заливал[1]1
  См. роман Фридриха Незнанского «Поражающий агент».


[Закрыть]… Куда там вашему Колыванову. Значит, Антон Феликсович вел здоровый образ жизни, режим и все такое? Дьявольская работоспособность, да?

– Мы занимаемся наукой. Иногда в Лаборатории приходится сидеть ночью, а иногда много дней подряд. Впрочем, вам, видно, этого не понять, – заметил Майзель снисходительно.

Турецкий сокрушенно покивал.

– То есть водку он не пил, а совсем наоборот?

– Да.

– Что именно?

– Я не понимаю, чего вы добиваетесь? – повысил голос Майзель.

На них посмотрела хорошенькая лаборантка Вероника.

– Ответа. Что он делал, раз не пил водку?

– Вы за идиота меня держите?!

– Отвечайте на вопрос.

– Спортом занимался, вот чем!

– Серьезно?

Майзель вытирал платком вспотевшее лицо. Турецкому его стало жаль. Все-таки в возрасте человек. Но работа есть работа.

– Лев Наумович, просто скажите, как Белов проводил тот редкий досуг, который у него был. Занимался восточными единоборствами?

– Кажется, в юности. Он как-то упоминал, что перестал, разочаровался…

– Значит?

– В теннис Антон любил играть…

Эврика, подумал Турецкий. Все-таки «сработала» мухобойка. Только почему у него дома не оказалось ни ракеток, ни мячиков? Ладно, выясним.

– В теннис любил играть, – весело повторил Александр Борисович. – Любопытно! А где он это делал?

– Ну у нас тут возможностей немного. Пара приличных кортов в клубе «Бумеранг».

– У него были там постоянные партнеры?

– Откуда мне знать? Спросите там, где он играл.

– А вы с ним не играли?

– Я играю в преферанс, – буркнул Майзель и вернулся к своему компьютеру.

Турецкий подошел к лаборантке. Она запечатывала какой-то конверт.

– Курите, Вероника.

Девушка машинально протянула руку к пачке, но тут же и отдернула.

– В Лаборатории нельзя.

– Почему? У вас тут горюче-смазочные материалы? Что-то не заметил.

– У нас тут большие Мозги, – сказала она безо всякой иронии.

– Ну так давайте выйдем.

– Я работаю. Если только в обед.

– А где вы обедаете?

Вероника посмотрела на Турецкого без удивления, но как-то оценивающе.

– Ну говорите же.

– Я обычно не обедаю… Но тут недалеко есть приличный трактир. Не в Лемеже.

Турецкий вздохнул.

– В Дедешине, что ли?

– Уже освоились, значит?

– Вроде того. Я заеду за вами… Во сколько? В полдень?

Она кивнула огненной гривой.

Через четверть часа Турецкий был в спортивном клубе «Бумеранг», где старший менеджер подтвердил: да, у профессора Белова был абонемент, он регулярно играл в большой теннис. Как часто? Не так чтобы очень. Два раза в неделю. С инструктором? Нет, Антон Феликсович играл давно и довольно прилично. У него были постоянные партнеры. Кто? Ну такая информация не разглашается, это же все-таки клуб… Но раз этим интересуется Генеральная прокуратура… ну что ж… Кое с кем из городского начальства. С кем конкретно? С председателем суда. И с мэром.

Турецкий затребовал у менеджера график тренировок Белова. Сопоставил даты и понял, что последний раз профессор ходил в клуб за день до самоубийства.

В письме Колдину Белов писал, что ему перекрывают кислород, и конкретно назвал: глава администрации города.

В яблочко!

В трактире превалировала русская кухня.

На этот раз официант возник молниеносно, и они сделали заказ. Официант сказал, что пельмени хороши, но бефстроганов лучше, и Турецкий ему поверил. Несмотря на то что Вероника сообщила, что обычно не обедает, в выборе блюд она не стеснялась и в отличие от Турецкого заказала еще и солянку. Искоса посмотрела на Турецкого и сказала:

– Если вы меня не выдадите, я выпью красного вина.

– В Уголовном кодексе нет такой статьи.

– Я про Лабораторию говорю.

– Не волнуйтесь, Вероника, я туда сегодня больше не пойду. А до завтра все забуду. У меня из-за ваших формул последние мозги высохли.

– Много вы в них понимаете.

– Это точно.

После обмена любезностями приступили к трапезе, которая прервалась только однажды, когда Турецкий выразил удивление тому, что красное вино дама пьет с рыбой.

– Вроде бы белое положено, а, Вероника? – заметил он.

– Люблю делать все наоборот. И потом, это же вкусно. Попробуйте.

– Да я знаю, – сознался Турецкий. – Я на вашей стороне. Я даже собираюсь написать кулинарную книгу о том, как неправильно, но вкусно питаться. Хотите еще выпить?

– Не подлизывайтесь. Мне работать надо. И выкладывайте, что вам нужно.

Турецкий закурил, Вероника тоже, и он задал первый вопрос:

– Белов был холост, так?

Она кивнула и добила свой бокал. Турецкий кашлянул.

– В предсмертной записке… насчет волос на подушке – это про вас?

Она снова кивнула.

– Он был холост, но все-таки какие-то родственники у него были? Какая-нибудь седьмая вода на киселе. И кому, кстати, квартира отойдет и прочее имущество?

Вероника сделала изящное движение худенькими плечиками:

– Им, надо полагать. Мне это как-то все равно… сами понимаете.

– Вы на похоронах кого-нибудь видели?

– Приезжала одна фифа. Племянница. Но потом ее больше никто не видел.

– Как ее найти?

– А бог ее знает.

– С ней разговаривал кто-то из женщин?

– С ней все разговаривали, выражали соболезнование. Это естественно… Хотя по-честному, это она нам должна была соболезнования выражать.

Турецкий поймал себя на мысли, что ни черта он в этих ученых не понимает. Просто какой-то другой биологический вид.

– Он действительно был вам так дорог?

– Слушайте, не лезьте не в свое дело!

– В юридическом смысле это как раз мое дело. Лаборантка нахохлилась. Турецкий понял, что пора

либо попытаться растопить лед, либо идти напролом. На первый способ было слишком мало времени.

– Знаете, чтобы не терять время, я потом наш разговор оформлю в протокол, хорошо?

У нее округлились глаза. Турецкий сказал с напором:

– Вы лично говорили с племянницей Белова?

– Да…

– Как ее найти, знаете?

– А вам зачем?

– Ну это мое дело, – улыбнулся Турецкий. – Может, я за ней приударить хочу.

– А если ей лет пятьдесят?

– Вы же сказали, она – племянница? – удивился Александр Борисович.

– Ну и что? Разве у человека не может быть пожилой племянницы?

– Врете, – понял Турецкий.

– Фан-та-зи-рую. Понимаете?

– Так думаете, не получится ухлестнуть за племянницей?

– Кто вас знает, на что вы способны? – Вероника опустила ресницы.

Да она сама флиртует, сообразил Александр Борисович. Пока я… Эх, ну и барышни пошли. Точно флиртует! Потому и адрес этой Натальи давать не хочет. Надо подобрать правильный тон. Чтобы не обидеть девчонку настолько, чтобы она закрылась.

– Как же мне найти эту несчастную племянницу?

– Почему же она несчастная?

– Ну все-таки дядя умер.

– Плевать она него хотела.

Турецкий не особенно удивился: он ждал чего-то такого.

– Откуда вы знаете?

– А мы с ней старые подруги.

Вот тут уже Турецкий не выдержал.

– Что же вы молчали?!

– Разве меня кто-то спрашивал, как давно я ее знаю?

Турецкий собрал все свое самообладание и улыбнулся:

– Действительно. Вы совершенно правы. А я – нет. А знаете, почему?

– Почему? – машинально переспросила Вероника.

– Потому что правы вы. А я неправ. И знаете почему?

– Ну ладно, хватит. Я уже поняла, вы так до утра можете.

Он отвез Веронику в Лабораторию, высадил за квартал (она не хотела, чтобы коллеги видели) и позвонил Смагину:

– Олег, сейчас запишешь телефон, по нему узнаешь адрес. Это племянница Белова. Найди ее и поговори лично, не по телефону. Это важно, понимаешь?

– Конечно.

– Узнай у нее все, что можешь. В том числе не забирала ли она какие вещи из квартиры дяди. Она там появлялась, говорят, когда вы с прокурором дело уже закрыли.

– Ну, Александр Борисович…

– Ладно, ладно. Задай ей свои стандартные вопросы – те, что всем свидетелям задавал, – и, главное, постарайся расшевелить. Запомни, когда ведешь допрос, просто говори себе: «Я магнитофон, который умеет задавать вопросы» – расслабишься, и все получится как надо. Узнай, когда она последний раз общалась с дядей? Что знает о его недругах? И тэ дэ, да? Насчет квартиры – обязательно. Что она собирается с ней делать, я хочу знать.

– Понял, – энергично отрапортовал Смагин.

В ожидании информации от Смагина Турецкий поехал в местную администрацию. Он был уверен, что там уже давно знают о его присутствии в городе. План был прост: с полным отсутствием плана пойти напролом. Для начала собирался познакомиться с судьей и мэром. Но оказалось, что судья Левшин в отпуске, где-то в Поволжье, а мэр, Григорий Михайлович Навоша, – в Москве, на приеме у губернатора.

Исходя из того, как ему ответили, Турецкий решил, что мэр – человек солидный, в годах, а судья – помоложе.

Выйдя на улицу и вдохнув полной грудью чудесный лемежский воздух, Турецкий понял, что кое-что упустил. Он вернулся в клуб и нашел менеджера, с которым разговаривал.

– Вы сказали мне, что Белов играл хорошо и услугами тренера не пользовался?

– Совершенно верно.

– А те, с кем он играл? Мэр и судья? У них есть тренер?

– У мэра есть. Виктор Аскольдов. Наш лучший специалист! Он когда-то с самим Борисовым играл! Знаете, кто это?

– Наверно, теннисист?

– Точно. Вот это был мастер! Какая подача! Какая игра на задней линии… А помните, на Кубке Дэвиса…

– Зубы мне не заговаривайте. Аскольдов сейчас в клубе?

– Да, но у него занятия…

– Скоро закончатся?

– Примерно через полчаса.

– Где у вас тут можно отдохнуть?

– Бар к вашим услугам. Если хотите, есть прекрасный массажный кабинет. Там у нас такой китаец уникальный есть, он…

– Расцветает провинция, а? – не то порадовался, не то вздохнул Турецкий.

– Какая мы провинция, – возразил менеджер, – мы – цивилизация!

Турецкий поинтересовался ящичком Белова, и оказалось, что все в сохранности, будто в клубе надеялись, что Белов еще вернется и разделает всех под орех. Вот почему у него дома не оказалось ни ракеток, ни мячиков – все хранилось в спортклубе.

Аскольдов оказался сухопарым мужчиной с аскетичным лицом. И вполне дружелюбным – его отнюдь не смутила корочка Турецкого. И про теннисные тренировки Турецкий без проблем узнал у него все, что было нужно. Только все оказалось наоборот. Навоше было сорок лет, а судья подбирался к седьмому десятку.

Турецкий удивился:

– А как же это получается, что молодому мэру тренер нужен, а пожилому судье – нет?

– Сердит очень, – усмехнулся Аскольдов. – Сам все знает. Говорит, по телевизору все видел и нечего деньги на ветер выбрасывать. Говорит, в бадминтон на пляже играет и в теннис сможет, невелика, мол, разница.

– Рачительный у вас судья. И что, хорошо играет?

– Шутите? Да никак вообще.

– А Белов как играл?

– Это кто? – наморщил гладкий лоб Аскольдов.

– Профессор тут у вас был. Застрелился недавно.

– А, этот прилично. Агрессивно очень. Техника слабовата, конечно, но кураж… Подача – выход к сетке – удар! – приятно было смотреть. И мэр так же примерно. Только он послабее. Но проигрывать не любит – страшное дело. Вот и натаскиваю его. – Асколь-дов подмигнул: – Уж не выдавайте, ладно?

– Могила. Так почему же судья играл с Беловым?

– Наоборот. Профессор – с ним. Подачу отрабатывал. А это уж – все равно с кем, хоть с Питом Самп-расом, хоть с кенгуру.

– А теперь еще один вопрос…

ИЗ РАЗГОВОРА СЛЕДОВАТЕЛЯ СМАГИНА С ПЛЕМЯННИЦЕЙ ПРОФЕССОРА БЕЛОВА НАТАЛЬЕЙ КОЖЕМЯКИНОЙ:

Вопрос. Кем вам приходился Антон Феликсович Белов?

Ответ. Это мой дядя по материнской линии. Вопрос. Когда вы в последний раз виделись с дядей? Ответ. На похоронах.

Вопрос. Вы вообще часто с ним виделись? Ответ. Нет.

Вопрос. А как вы узнали о его гибели?

Ответ. Вероника позвонила. Лаборантка его. Мы знакомы были раньше.

Вопрос. Что вы забирали из дядиной квартиры?

Ответ. А какое вам дело?

Вопрос. Это может помочь следствию.

Ответ. Да в чем следствие-то? Разве он не застрелился?

Вопрос. По всей вероятности, его убили.

Ответ. Хорошенькое дело… Даже не знают, что сказать… А в общем, это уже неважно. Я же и так знала, что его нет. Я закурю, вы не против?

Вопрос. Пожалуйста. Помните вопрос?

Ответ. Помню. Ничего я не забирала. Там нечего забирать. Техники у него дома никакой не было. Мебель мне и даром не нужна. Фотографии некоторые взяла. Где он с мамой в молодости…

Вопрос. Как вы думаете, у Белова были враги?

Ответ. Ха! Весь научный мир – это одна большая банка с пауками… Фу, какая дрянь эта сигарета.

Вопрос. Когда вы последний раз видели дядю живым?

Ответ. Года четыре назад, пожалуй. Или три? Нет, четыре. Это было перед моим отъездом в Америку.

Вопрос. Вы прощались?

Ответ. Не в том дело. Мне нужна была его помощь. Вопрос. Какого рода?

Ответ. Я закончила аспирантуру, но защищаться не стала, а поехала на стажировку в Массачусетский технологический институт. И просила у дяди рекомендательные письма к тамошним профессорам, ну или что-нибудь в этом роде.

Вопрос. Он, конечно, помог вам? Ответ (возмущается). Конечно?! Он, конечно, отказал!

Вопрос. Почему?

Ответ. Он сказал, что настоящий ученый ни в каких протекциях не нуждается. Что современная микробиология – непаханая целина, и мне вообще нет нужды ехать через океан. Что я могу работать у него… Да еще много чего говорил. Обычный идеалистический вздор, которым он был набит.

Вопрос. Значит, вы микробиолог?

Ответ (говорит недовольным голосом). Ну да.

Вопрос. А где вы учились?

Ответ. В МГУ. Дядя, кстати, у нас на курсе лекции читал.

Вопрос. Интересно. Это он привил вам любовь к науке?

Ответ. Ну как сказать?… В нашей семье он всегда считался немного с приветом. Но я была в него, что ли, по-детски влюблена. Восхищалась. Ловила каждое слово. И потому этот биофак. Впрочем, родители мой выбор одобрили. Что ни говорите, а это – марка. И даже в Америке мой уровень оценили.

Вопрос. Значит, вы добились там успеха?

Ответ. Относительного. В общем, да… Я устроилась на отличную работу – в антидопинговую лабораторию… Это, конечно, не совсем моя тема. Но дело не в этом! Там же в микробиологию огромные деньги вбухивают! Там это наука не будущего, а сегодняшнего дня! А у нас?! Не институты, а сараи какие-то.