Текст книги "Большое кольцо"

Глава четырнадцатая
Лед тронулся…

1

Весть из Мамырей о том, что там происходит подозрительное движение, застало Александра Борисовича в следственном кабинете Бутырок. Турецкий выслушал сообщение Дениса и, не желая прерывать допроса Сафиева, в котором появились наконец проблески перспективы, предложил действовать пока без него. В любом случае, за оперативное обеспечение расследования отвечает не кто иной, как Вячеслав Иванович Грязнов, вот из этого и надо исходить. Но оказалось, что начальник МУРа с утра на операции по задержанию тех ментов, что участвовали в похищении Ирины Генриховны.

Славка вообще бушевал, узнав об этом факте, высказал весьма резкие суждения по поводу бестолкового поведения Александра Борисовича. А когда Турецкий объяснил ему причину, по которой не решился тревожить друга посреди ночи, Грязнов просто разозлился, обозвав его дураком, раззявой и еще более нелестными выражениями, которые словно нарочно копил для этой цели – ну когда можно будет без опаски вылить на голову человека буквально все, что ты о нем знаешь и думаешь. А дело, оказывается, в том, что, по мнению Вячеслава, ни одна, даже самая замечательная б… не должна ставиться на одну ступеньку с женой друга! Во как! И это где ж он такого набрался-то? Неужто в анналах все той же французской литературы? Так там, как раз наоборот, отношение к женщине, независимо от ее профессии и общественного положения, было всегда любовным и почтительным – ну до определенной степени. А потом Турецкий был почему-то уверен, что Вика определенно не заслуживает такого пошловатого, мягко выражаясь, отношения к себе со стороны рыжего собрата. Одним словом, едва не поссорились.

И вот теперь он, вместо того чтобы отслеживать, понимаешь, джип Питера Реддвея и внимательно изучать собранные Денисом факты, шляется черт знает где в поисках очередных ментов-оборотней. Как будто их после этого станет меньше!

Ладно, поговорили, и Турецкий отключился на время, чтобы продолжить жесткий на этот раз допрос понемногу терявшего свою каменную уверенность сержанта.

Для Николая Фаридовича, как упорно обращался к нему Турецкий, и только на «вы», копия милицейской сводки, а также вырезки из газет, где в криминальной хронике упоминалось кровавое преступление в Лианозове, казалось бы, не стали чем-то неожиданным. Вероятно, он и сам знал, каким образом заканчиваются подобные дела. Другое пока было ему недоступно.

Он даже не догадывался, что главную вину за убийство уголовников следователь всерьез возложит на его плечи. А когда он понял, что все его знания в настоящий момент есть не что иное, как сфабрикованная прямо здесь, на его же глазах, туфта, на которой он попросту погорел, вот тут циничное и напускное его спокойствие словно водой смыло. Ух ты, кабы мог, так задушил бы, поди, этого гада следака! Да только руки коротки оказались… В браслетах принял его для серьезного разговора Александр Борисович.

Но вывести подследственного из себя – это была лишь первая и далеко не основная задача Турецкого. Теперь надо было теряющему контроль над собой преступнику показать на конкретных, наглядных примерах, что его ожидает в ближайшем будущем. За что? А за то, что оклеветал подельников и послал их на смерть. Кто поверит, будто его нарочно подставили? Митяй? А почему Сафиев так уверен в этом человеке, если ни разу его в глаза не видел?..

Другими словами, Николай Фаридович был поставлен Турецким перед серьезным выбором, где либо «да», либо «нет», третьего не дано. Или ты немедленно начинаешь говорить правду, и тогда мы, со своей стороны, тоже можем кое-что и тебе гарантировать… Ну, например, не предавать гласности твою прямую вину в зверском убийстве троих членов таганской группировки. Либо все это немедленно становится известным в криминальных кругах, после чего тебе никто не сможет пообещать, что ты доживешь до ближайшего восхода солнца. А теперь думай.

И, только увидев, что Сафиев действительно начал думать, Турецкий отправил его в камеру – до утра. Утром сержант получит последний шанс. Или не получит уже никогда. После этого напутствия он и вызвал контролера, чтобы тот увел подследственного обратно в камеру.

Александр Борисович не кричал, не стращал, не ругался, он просто предупреждал – сухо и холодно. С насмешливой улыбочкой, от которой Сафиеву, если в нем еще оставалось что-то человеческое, должно было стать по-настоящему страшно.

Даже если бы Николай Фаридович и сумел кинуть весточку на волю, ответ не успел бы прийти, это тоже объяснил Турецкий, поэтому и рассчитывать на помощь от своих Сафиеву тоже не приходилось. Но весточка больше не уйдет – сегодня новый контролер, а завтра всем будет плевать на то, что случится с неким Сафиевым.

– Да, кстати, гаражик-то мы твой обнаружили наконец, – равнодушно и словно между прочим бросил Турецкий вслед уходящему Николаю Фаридовичу, почему-то с необъяснимым злорадством успев заметить, как вздрогнули и обвисли его могучие плечи.

А ведь попал!

Ничего, к сожалению, оперативники до сих пор не обнаружили. И фраза была брошена Турецким наугад, в расчете на то, что и тут купится уже сбитый с ног преступник. Невелик, поди, ум, чтоб тебя, сукиного сына, не переиграть…

Значит, теперь что же? Гараж тот надо искать, вот что. Кончать топтаться на одном месте и закидывать сеть на всю родню и всех знакомых сержанта. И там, возможно, найдутся ответы на очень многие вопросы.

А самому Турецкому можно временно переключаться и на джип. Что там у Дениски делается?

Грязнов-младший отозвался сразу.

Он со всей своей командой ожидал дядьку, который вместе с отделением СОБРа должен был с минуты на минуту прибыть на аэродром подмосковного города Жуковского, где с коммерческой стоянки должен был также в самое ближайшее время подняться транспортный самолет, чтобы взять курс на Баку. Такой вот, понимаешь, расклад.

– Я там вам нужен?

– Да ты просто уже и не успеешь, дядь Сань. Можешь не отрываться от своих насущных дел. Да и мы, думаю, скоро вернемся в Москву. Не прошел у них этот номер, они в старом трейлере вывезли джип из мастерской, думая, что мы ничего не увидим. А маячок сработал, поэтому мы особо-то и не торопились. Ну а теперь – тем более… Все, дядь Сань, извини, вон они, вижу.

– Давайте, ребятки, держите в курсе…

2

Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова, передавая Турецкому большой конверт, доставленный с курьером из ЭКУ – Экспертно-криминалистического управления, что на Петровке, 38, с лукавой усмешкой спросила:

– А кто ж это у нас такой симпатичный?

– Ты про меня, Клавдия? – слегка удивился Александр Борисович и чуть приосанился.

– Нет, друг мой, – игриво двинула в его сторону пышным своим бюстом медленно увядающая кокетка, даже не поднимаясь со стула. А какой была – у-у-у! Какие страсти разыгрывались в ее родном Орехове-Борисове! Какие руки лебединые творили чудеса! Какие… гм, да…

Впрочем, если верить писателю Юрию Карловичу Олеше, женщина всегда остается женщиной (за исключением бабы-яги, где не все до конца понятно), а потому умный мужчина, как говорится, от добра добра не ищет. Особенно после принятой на грудь бутылки и когда он сам давно уже не юноша. Вот и слово «была» к Клавдии не должно иметь отношения изначально, по определению.

– Но кто же?! – Турецкий требовательно навис над ней, разрешая вдохнуть запах хорошего французского одеколона, выданного ему сегодня утром супругой в благодарность, видимо, за пережитые им страдания.

Клавдия чуть не сомлела, благо в приемной заместителя генерального прокурора посторонних не было. Но и на явный вызов тем не менее не отреагировала.

– Я про этого, – она потыкала указательным пальцем в конверт. – Такой мужественный мужчина! Ну просто обожаю!

– А кто тебе разрешал, моя дорогая, – мягко спросил Турецкий, – без спросу копаться в чужих документах? А если б там был, к примеру, ну…

– Можешь не продолжать свои вечные глупости. И потом разве я не должна знать, за что расписываюсь и за что несу ответственность?

– Все правильно, молодец, конверт же не запечатан. А это один крупный преступник. Так я думаю, – небрежно сказал Турецкий, забирая фоторобот неизвестного Дмитрия Сергеевича. – Ох, гляди, Клавдия, подведет тебя когда-нибудь твоя эта… любвеобильность! Так ведь и срок схлопотать недолго!

– Ты нахал и негодяй, если смеешь думать обо мне такие слова!

– Все, дорогая, – Турецкий чмокнул ее в румяную щечку возле носа, – никакие слова я больше не думаю! А когда появится твой замечательный шеф, не забудь сказать ему, что лед, кажется, тронулся. – И, смеясь, удалился к себе в кабинет.

А теперь шутки в сторону. Когда там, на Петровке, Ирина увидела окончательный вариант фоторобота, созданный ею совместно, а точнее, под руководством старейшего эксперта-криминалиста ЭКУ Иосифа Ильича Разумовского, ей стало, по ее признанию, даже немного страшно – так был похож этот портрет на того человека, с которым ей пришлось провести наедине, наверное, целый час в странной комнате, отвечая на не менее странные его вопросы.

И теперь, поставив фоторобот перед собой, Турецкий откинулся на спинку своего вращающегося кресла и, покачиваясь из стороны в сторону, стал вспоминать и сопоставлять некоторые сведения, которые знал раньше, а теперь вот услышал от Ирины. Как ни тяжело ему было мучить жену вопросами, он все же постарался выудить из нее как можно больше об этом непонятном похищении.

Как и всякий человек, сидящий за рулем, она вполне могла, к примеру, хотя бы приблизительно представить, сколько времени у них уходило на поездку, причем дважды – глубокой ночью и на рассвете. Она могла бы также вспомнить, что это была за дорога – разбитые колеи или гладкий асфальт. Даже примерную скорость опытный водитель смог бы определить, правда, откуда у нее опыт?..

Сошлись на том, что никак не меньше сорока минут, но и не более полутора часов, значит, в среднем клади час. Дорога ровная, без рытвин, считай – центр города, либо шоссе.

Затем он стал выпытывать у Ирины об особенностях речи Дмитрия Сергеевича. Какой голос – глухой или звонкий, низкий или высокий? Как у него с жестикуляцией, с мимикой? Его рост, сложение и прочее, из чего создается образ неизвестного тебе человека, которого ты мог бы, неожиданно увидев, даже и узнать. Тем более что и фоторобот в руках…

Человек определенно образованный, в смысле грамотный. Нечужд, видимо, искусству. Но вряд ли связан с художественным творчеством, в крайнем случае – с шоу-бизнесом, и то – с худшей, оборотной его стороной. Или просто с бизнесом, в котором он привык чувствовать себя большим боссом. Легко меняет улыбку на ледяной оскал, а вкрадчивость – на откровенную жестокость. Холоден и расчетлив. Нагл, как все «новые русские». Такой вот портрет…

Ирина, конечно, говорила, но радости от этого нового, почти изнурительного допроса, когда приходилось напрягать память, особенно зрительную и слуховую, естественно, не испытывала. Да и устала. И еще за Нинку беспокоилась.

Но дочка вернулась вечером в воскресенье, восторженная, раскрасневшаяся, и без конца пыталась рассказать родителям, как ей было хорошо в гостях, какие там все смешные и заботливые… А тут, дома, никто ее не слушает либо только вид делают. Разве она не понимает, что родители наверняка опять из-за чего-то поссорились, из-за какой-нибудь чепухи? И ушла в свою комнату, обиженная невниманием взрослых.

Ну и что мог бы ей объяснить Александр Борисович? Рассказать о похищении ее матери? Или попытаться расшифровать суть фразы – «Самая лучшая музыка – это тишина»? Но зачем это ребенку?

Конечно, он прекрасно понял смысл сказанного.

Кто-то, давно это уже было, рассказывал, и странно, что Ирина об этом не слышала… В общем, представляли в качестве анекдота, известного, кстати, в музыкальных кругах. В этом-то и странность. Тем более что и Дмитрий Сергеевич предварительно расспросил Ирину о роде ее занятий. Ну да, растерянность, страх, утомление – можно понять, и где уж там до словесных-то изысков! Короче говоря, однажды в ресторане встретились двое меломанов – посидеть, выпить, поговорить. А оркестр на эстраде «лабал» очередной шлягер… Кажется, тогда термина «шлягер» еще не было, но неважно. Гремел, мешал разговаривать, не позволял расслышать даже громкие реплики. И тут один из меломанов подозвал к себе руководителя ресторанного оркестра и спросил, какой репертуар вообще они исполняют? Тот ответил, что любой, на выбор от классики до легкого жанра. И тогда меломан спросил… Вот тут Турецкий не мог вспомнить фамилии названного композитора, но точно классика, вроде Шумана, а может, Равеля. Или еще кто-то. Словом, смогут ли они сыграть десяток тактов из известной симфонии имярека? Руководитель оркестра лишь развел руками – а как же! И меломан вручил ему пятьдесят рублей – огромные деньги по тем временам – и попросил ровно полчаса всему оркестру исполнять без перерыва указанную часть симфонии. Руководитель вернулся на свое место, передал просьбу клиента оркестру, музыканты взяли в руки инструменты и… все. Сидели и молчали ровно полчаса. Указанные такты были паузой в партитуре.

Лучшая музыка – тишина. Ну да, меломаны смогли спокойно дообедать и так же, не напрягаясь, поговорить. Недаром же в ресторанах творческих домов нет никакой музыки – люди искусства хотят тишины, общения друг с другом, а не громов и молний, отбивающих аппетит.

Но Дмитрий Сергеевич, вероятно слышавший тот анекдот, имел в виду нечто другое. И если ему нравятся крайности, то речь у него шла, вероятнее всего, и не о мертвой, могильной тишине. Хотя нечто в этом роде и могло подразумеваться. Но никак не в прямую. Иначе фраза смысл теряет. Да и зачем ему нужно было бы похищать Ирину и везти ее черт знает куда? Стоп! А вот тебе и Нинка, которая катается на снегоходе вместе с Леночкой… Ишь как ловко складывается!

Тишина – это молчание, вот в чем смысл. Когда оркестр сидит, держит в руках инструменты наготове, но не играет, а отсчитывает такты паузы. Другими словами, он сказал Александру Борисовичу следующее: «Твой оркестр мне мешает, господин „важняк“. Отдохните, ребята! А если тебе нужна оплата твоего молчания, так я уже, считай, заплатил… вернув тебе жену в целости и сохранности. Не говоря уж о дочери…» Ах ты меломан, твою мать!

Пристально глядя на портрет, Турецкий взял телефонную трубку и набрал номер мобильника Эммы.

– Эмма Леонидовна, извините за беспокойство, – на всякий случай вот так начал Турецкий, но она перебила:

– Ты как? – о чем хотела спросить, готов, что ли? К чему – это понятно. Как понятно и то, что уж ей-то сегодня точно не обломится.

– Хотел бы попросить тебя подъехать ко мне на службу, снова, понимаешь, нужда объявилась. Или скажи, где мы могли бы пересечься буквально на пять минут?

– На «Речном», – не раздумывая, ответила она.

– Нет, там не получится. Во-первых, далеко, а во-вторых… дел много. И срочных. А у меня к тебе всего один серьезный вопрос, и все.

– Ну для этого я могу и к твоей проходной подъехать, – вздохнула она. – Ты не врешь?

– Твоей ка-ра-са-той клянусь, дэвушка! – с кавказским акцентом, но очень серьезно сказал Турецкий.

– Смотри, если обманываешь! А я недалеко, минут через пятнадцать буду, выходи.

Пятнадцать минут… Одеться, спуститься во двор, покурить, перекинуться парой шуток с милиционером вневедомственной охраны… И все решится. Либо нет. Вот такая, видишь ли, альтернатива. Исключающие друг друга возможности…

Ожидать пришлось действительно недолго.

Эмма подкатила с шиком. И не стала выбирать место для стоянки, а просто дала по тормозам прямо напротив решетки ворот, не обращая внимания на едущие сзади машины, и, опустив стекло, стала призывно махать рукой. Кто-то недовольно начал сигналить, другие объезжали, улыбаясь и подмигивая Эмме, потому что, как известно, красивым женщинам можно делать все, что им нравится.

Турецкий, не сходя с тротуара, поманил ее пальцем. Эмма вышла из машины, громко хлопнув дверцей, кажется собираясь сердиться – ей не нравилось такое с ней обращение. Но на тротуаре Турецкий одной рукой подхватил ее, держа другую руку за спиной, и быстро завел в проходную. Там он, повернувшись спиной к сотруднику охраны, одними губами послал ей воздушный поцелуй и движением фокусника выставил перед собой портрет Дмитрия Сергеевича:

– Знаешь его?

– Димку? – удивилась она. – А зачем тебе его фотография? И потом, он тут молодой еще. Когда фотографировался?

Нет, ну Эмма была сама непосредственность!

– Все, – с невероятным облегчением выдохнул Турецкий, – больше вопросов не имею.

– Как это – все? – прямо-таки растерялась она. – А я что, мчалась сюда только ради того, чтоб на него посмотреть? Да он мне… Эй, ты что, бросить меня хочешь?!

Турецкий прижал палец к губам и сделал страшные глаза, скосив их в сторону постового, разговаривавшего в это время по телефону, но явно не сводившего взгляда с роскошных и к тому же вызывающе открытых ног Эммы.

– Не помнишь, где его дача – в Барвихе или в Жуковке?

– В Уборах, я ж тебе говорила!

Она просто чудо, а не женщина! Но, кажется, собиралась сердиться всерьез.

– У меня к тебе убедительная просьба, – шепотом сказал Турецкий, – ни слова об этой фотографии. Никому. Это может человеку стоить жизни, поняла?

– Ему, что ль? – уже осторожно, с опаской, спросила она.

– Нет, тому, кто достал мне эту фотографию…

– Подумаешь! – фыркнула она. – Сказал бы раньше, я бы сама привезла. И никаких тайн. У Мишки висит большая, в кабинете, где они вместе.

– А маленькой нету?

– А надо?

– Если тебе труда не составит. И никто об этом не узнает…

– Ох, – томно вздохнула она, – для тебя сделаю. Исключительно ради тебя…

– А где твой? Вернулся?

Она отрицательно помотала головой.

– Пожалуйста, очень прошу, будь в ближайшие дни крайне осторожна. Лучше вообще посидеть дома. Или у Вики.

– Ой, слушай! – снова загорелась эта неуправляемая женщина. – Мне Вика такое сказала… ой! – она прижала палец к губам. – Здесь нельзя, да?

Ну хоть стой, хоть падай…

– Беги, я позвоню тебе, – снова зашептал Турецкий, – и помни о моих словах! Ни слова, ни звука!

И шепот его был настолько зловещим, что Эмма, округлив в испуге глаза, приподнялась на цыпочки и, быстро чмокнув его в щеку, тут же убежала туда, где теперь уже без конца сигналили машины.

Милиционер стоял совершенно обалдевший от этой сцены. Но Турецкий, прижав палец к губам, строго посмотрел на него и сказал, по секрету, естественно:

– Очень тайный агент, во! – он показал большой палец и встретил самое полное взаимопонимание.

3

На коммерческой стоянке аэродрома в Жуковском шла своя обычная жизнь. Механики готовили к вылетам машины. Что-то ремонтировали, где-то прогревали двигатели. Поземка на открытом месте казалась еще более холодной и пронизывающей.

Возле средней величины транспортного «антона» азербайджанских авиалиний «AZAL» со стилизованным синим журавлем в красном кругу на хвосте, стоявшего с зачехленными еще двигателями, но опущенной аппарелью, тоже никакого особого движения не наблюдалось. Но в некотором отдалении, словно сам по себе, стоял трейлер с большим и основательно пообтертым в долгих, видать, странствиях по дорогам контейнером. На его боку были видны нанесенные черной краской цифры и латинские буквы, смысл которых понять можно было бы, вероятно, лишь заглянув в сопроводительные документы.

Охранник у ворот между тем оказался в курсе содержимого контейнера. И когда генерал Грязнов, машина которого подрулила к самым воротам на стоянки и взлетное поле, выбрался и спросил у стража, что там, вон в том ящике, тот просто пожал плечами – милиции он же не подчинялся, частное охранное предприятие, но и не отвечать генералу тоже было как-то неудобно, – так вот, пожав плечами, он ответил:

– Говорят, какое-то старье, нефтяное оборудование. азеры теперь всякую муру вывозят, металлолом, наверное. Своего-то нету, профукали братский союз… – И поежился от пронизывающего ветра. – А вы в контору пройдите, там они все – греются, блин, а ты тут мерзни…

Вячеслав Иванович хмыкнул, покачал укоризненно головой и послушался совета, отправился в контору, занимавшую угловое помещение первого этажа большого административного здания. Не один пошел, а с подмогой. Почти весь боевой коллектив частного охранного предприятия «Глория» сопровождал важного генерала.

– О, какое изысканное общество! – воскликнул Грязнов, войдя в душное помещение. – Какие люди! А вы, господин Ибрагимов, как тут оказались? – радушно узнал он хозяина автосервиса. – Домой собрались? На этническую, как нынче выражаются, родину? Похвально. Вещички-то прихватили или их придется посылать туда к вам наложенным платежом? Чего молчите-то? – перешел он уже на резкий тон. – Собирайтесь, пошли с нами.

В комнате находилось человек десять азербайджанцев – судя по внешности, конечно. И никто не пошевелился, будто не поняли смысла «приглашения» генерала. Как в стенку горох.

– Ну не желаете, без вас контейнер вскроем, – выждав паузу, – спокойно заметил Грязнов. – Но тогда прямо сейчас и привлечем вас всех без разбора по статье сто шестьдесят четвертой Уголовного кодекса России, за хищение предметов, имеющих особую ценность. Как считаешь? – обернулся он к стоящему сзади Денису. – Эксклюзивный автомобиль, выполненный по персональному заказу и стоимостью сотня тысяч долларов, потянет на особую историческую, научную, художественную и культурную ценность? – И, не дожидаясь ответа, добавил: – Вот и я считаю, что еще как потянет. А это у нас сколько?

– От восьми до пятнадцати лет с конфискацией имущества, – четко отрапортовал Денис, для пущей верности приставив по-военному ладонь к своей вязаной шапочке. – Поскольку совершено организованной группой лиц по предварительному сговору, товарищ генерал.

– Я тоже так думаю. Ибрагимов – со мной, остальные остаются тут. Позови охрану!

Ох, как они сразу все загомонили, как сразу все поняли!

Но тут с улицы донесся рев мотора, вбежал командир группы СОБРа, доложил:

– Вячеслав Иванович, а там эти… – он откашлялся, – попытались контейнер воткнуть в самолет. Кричат: «Не имеете права! Правительственный спецгруз! Дипломатический скандал!» А мы их послали и не позволили. Там сейчас базар идет. Так будем вскрывать или как?

– А вот сейчас господин Ибрагимов представит нам сопроводительные документы на этот спецгруз, а там и решим. Может, и консула их сюда вызовем. Чтоб уж сажать, так без обид и международных конфликтов. Ну чего молчишь, Анвар Самвелович? А я ведь тебя еще там предупреждал. Следуй за мной, а то автоматчики возьмут под мышки, обгадишься.

Картинка была, конечно, неслабая. Здесь и других азербайджанцев оказалось немало – помимо тех, что заседали в помещении. И теперь все они – откуда столько взялось? – галдели и размахивали руками, окружив трейлер со стоящим на прицепе контейнером. Но так как орали по-своему, то казалось, будто это голодные вороны слетелись. Собровцы перекрывали дорогу к распахнутому нутру самолета и стояли спереди машины, не давая водителю тронуться с места.

– Вызывайте таможенную службу! – приказал Грязнов и, когда появился пухленький, облаченный в добротный тулуп представитель, задал смешной вопрос (а почему смешной, стало понятно через минуту): – Кто давал разрешение на вывоз за границу данного спецгруза? Где документы? Кто ответственный?

«И тишина…» – как говаривал известный российский артист, умерший в Америке.

Вскоре набежало еще местное начальство, стало доказывать друг другу что-то непонятное – словом, один ничего не знал, другой не имел на то права, а третий воспользовался, но не учел обстоятельств, отчего вина падает на голову четвертого, не имеющего к данному факту ни малейшего отношения. Но когда много начальства сразу, имеются и свои неоспоримые преимущества. Иначе говоря, если кто-то в подобной ситуации берет на себя ответственность за производимые дальнейшие действия, все безоговорочно с этим храбрецом немедленно соглашаются. И даже помогают ему по мере собственных сил. Лишь бы не вспомнили не к месту, да не задели часом чем-нибудь тяжелым…

Был все-таки один момент, когда крепко екнуло сердце у Грязнова.

Фиксируя каждое производимое действие в протоколе, с контейнера сорвали пломбы, открыли и стали вынимать какие-то трубы, фланцы, ржавые детали непонятных станков… Куча железа росла, а автомобиля все не было. Вот тут и стало нехорошо Вячеславу Ивановичу. Неужто промахнулись, да еще с такой помпой?! Вот она, отставка, как может выглядеть!.. Ай, позор! Он уже не мог смотреть в тоже несколько уже растерянные глаза сыщиков, которым все больше становилось не по себе. Кто дежурил? Филя! Так куда ж он смотрел?! Стоп! Маячок ведь работал! Или эти… – не хватало слов, чтобы назвать сотрудников автосервиса наиболее подходящим словом! – сумели-таки найти закладку и разыграть свою партию?!

И тогда, когда Грязнову показалось, что небосвод уже начинает рушиться на его голову, из контейнера, где он трудился, появился Филя и просто сказал:

– Есть, ребята. Тут…

Ой, что сразу поднялось! Одни радовались, словно дети, а другие стали как-то очень незаметно, понемногу таять, исчезать, как вода уходит в песок. И скоро возле трейлера осталось менее десятка человек, кроме бойцов, разумеется.

Оставались формальности. Господина Ибрагимова – для острастки, не более, – забрали к себе бойцы. Его отпустят потом. Он никому особенно и не нужен. Пока. Подписки о невыезде на первый случай будет достаточно. И пусть дальше изображает из себя беженца, вынужденного переселенца – непонятно только, от кого он бежал и по какой причине… А то ведь за действия, как говорится, несовместимые с законами Российской Федерации, можно и регистрации лишить – в судебном порядке, разумеется. И дело опять же не в точности той или иной формулировки, а в том, как ее подать – чтоб впечатляла обнаглевшего вконец нахлебника все той же Федерации.

Задерживать всех его жуликов? Зачем, если после проверки паспортного режима с ними и так все станет ясно. А для этого есть свои миграционные и прочие службы, вот пусть и занимаются.

Оставался последний акт драмы? Комедии? Чего?

Как доставить джип на служебную стоянку Петровки, 38? Своим ходом? Как уже делали эти бандиты? А вдруг они устроят засаду? Нет, не отнимут, но ведь повредить, засранцы, могут! Мол, ни себе, так и не вам…

Решение пришло неожиданно. Денис посоветовал дядьке приказать водителю трейлера ехать в Москву. А остальные будут его сопровождать.

Но водитель, простой мужик, в меру, видно, ленивый, но с обостренным чувством собственного достоинства, которого наняли за хорошие бабки, вдруг заартачился. Чего ему, понимаешь, генерал? Он не обязан. И тут уже Грязнов-старший нашел простой выход:

– Тебя, мужик, как кличут?

– Мефодьичем, – с гонором ответил тот.

– Так вот, Мефодьич, доставишь ценный груз куда мы тебе прикажем, а за дополнительный рейс получишь деньги с заказчика. Тебя кто заказывал?

– А вон тот, которого ваша «собра» забрала.

– Он тебе заплатил уже?

– Не, пока только аванец. А теперь и не знаю с кого…

– Видишь, как все славно получается? Зато я теперь лично прослежу, чтоб он тебе две ездки оплатил. Ты ж ведь не виноват, что обстоятельства меняются – то сюда, то туда, верно?

– А то!

– Вот и молодец, все, оказывается, правильно усек. А главное – высокую свою ответственность понял. Вперед, Мефодьич, заводи паровоз!..

4

Сперва заехали на Петровку, и, пока производили разгрузочные работы, Вячеслав позвал Турецкого подняться с ним в его кабинет – сам он должен был отдать кое-какие распоряжения. Они касались задержанного Ибрагимова, автомобиля и прочих вещей, которыми занимался целый день, а также документов, которые требовали его подписи.

Ничего не поделаешь, в каждом деле хватает своей канцелярщины.

Но на рабочем столе у Славки Турецкий с удивлением обнаружил довольно увесистый томик Сартра. Взял в руки, полистал – рассказы, роман… Вроде что-то читал. Нет, скорее всего, просто слышал фамилию французского писателя либо истории, с ним связанные. А в самом деле, когда было читать-то? Тут все больше уголовные дела… протоколы допросов, осмотров, заключения экспертиз… Жан-Поль Сартр! Ишь ты! Прямо как Жан-Поль Бельмондо! Ну этот-то хорошо известен… Турецкий посмотрел оглавление и все понял – ну конечно… И вспомнил фамилию, красиво выгравированную на бронзовой плашке, возле двери, в доме на Фестивальной улице.

Вячеслав заметил его интерес, не отрываясь от папки с бумагами, которые быстро читал, подписывал и переворачивал, и сказал:

– Решил вот почитать… на старости лет. Отстаем мы, Саня.

– В развитии, что ль?

– Ты не остри, – назидательно заметил Грязнов, снова, уже сердито, погружаясь в бумаги. Потом он вдруг отъехал вместе с креслом, отодвинул верхний ящик стола и, достав оттуда японский брелок-фонарик, кинул его на стол. – Верни супруге.

– Так у нее ж…

– Вот именно, тот самый.

– Так что ж ты молчал?! – воскликнул Турецкий. – Взяли?

– Саня, ты же видишь, факт на лице, как говорится. Ах да, – словно спохватился он и протянул конверт.

На фотографиях, которые Александр Борисович вытряхнул из него, были изображены два милиционера – оба в фас и в профиль, как положено.

– Те самые?

– Они, голуби, – подтвердил Грязнов. – Покажи Ирине, чтоб ее зря не дергать, а после проведем уже официальное опознание.

– А у меня для тебя, между прочим, тоже есть кое-что, – таинственно сказал Турецкий.

– Ну не томи!

– А вот поедем ко мне, покажу…

бабки в этот день они решили подбить в кабинете Александра Борисовича. Настроение было почти отличным. И главным образом за счет того, что на стоянке возле МУРа теперь уже прочно будет находиться до появления господина отставного генерала Питера Джеймса Реддвея эксклюзивный, будь он неладен, автомобиль. И никто больше не сможет его украсть. Хотя, как говорится, не «кажи гоп»! Но все остальное практически несущественно по сравнению с проделанной работой.

Меркулов, к примеру, мог бы теперь торжествовать: Россия не посрамила, не подвела, а обещание заместителя генерального прокурора чего-то да стоит! Но Кости у себя не было, еще не вернулся с какого-то очередного совещания.

Однако самым важным в настоящий момент оказался «поистине потрясающий финт Сани», как назвал операцию с фотороботом восхищенный генерал Грязнов. И добавил:

– Учитесь, молодежь! Вот что такое настоящая интуиция! Вот где настоящее умение владеть ситуацией! А вы между тем…

– Но ведь для этого, Вячеслав Иванович, – скромно потупясь, заметил Филя, – необходимо в первую очередь, как лично мне представляется, обладать очень специфическим и притом весьма заинтересованным кругом лиц, с которыми можно… Простите, на которых можно… Ну чего там? Подскажите, ребята.