Текст книги "... И дай умереть другим"

– Обобщаем, Александр Борисыч? Подозреваемый мужчина – высокий, крепкого телосложения, очевидно не старый, иначе со Штайном бы не справился, был в маске. И как прикажете его искать?

– А что у тебя с пленкой?

– Я отпечатал все физиономии, включая служащих гостиницы, которые попали в кадр, но боюсь, что предъявлять их свидетельнице для опознания бесполезно – ни у кого из них не было окровавленных клыков. Я проверил: никто на снимках не повторился, то есть человека, который бы за интересующий нас период пришел и ушел из гостиницы, нет. Следовательно, либо он пришел задолго до Штайна, либо оставался в гостинице на момент нашего прихода.

– Нужно на всякий случай отработать этот стремительный визит Штайна в ГУМ накануне убийства. Какого хрена ему там понадобилось? Запланированная встреча? Незапланированная встреча?

– Александр Борисович, а вам не кажется, что она просто морочит нам голову? В ГУМе ежеминутно толпятся тысячи людей, приходят и уходят. Служащие на посетителях просто не фокусируются. Выяснить, был ли он там и что делал в означенный промежуток времени, невозможно. Сам промежуток, кстати, тоже определен весьма приблизительно, то есть это тупик.

Турецкий согласно вздохнул:

– Допустим, она врет, стерва. Хотелось бы узнать зачем. Просто из вредности или прикрывает Кирпичева? А значит, проверять все равно придется. В конце концов, видок у нее весьма запоминающийся, и если кто-то из ларечников (где-то же она должна была искать жвачку?) ее вспомнит, то, возможно, вспомнит и Штайна.

ГРЯЗНОВ

После целого дня метаний по городу, после натужных и безрезультатных вычислений он подвозил Алину домой.

Последние пять часов ушли на проверку казино, в которых при желании можно было провести всю жизнь, не выходя на воздух. Эту здравую мысль высказал Комиссаров. Кроме того, там с успехом и незаметно можно было разменять «меченые» деньги Патрушева, если таковые у Рыбака еще оставались. В казино он вполне мог сидеть сутками, пользоваться бесплатными напитками и телефоном. Это было удобно.

«Космос», «Габриэла», «Метрополь», «Голден палас», «Москва», даже плавучий «Александр Блок»… Все оказалось безрезультатно.

По здравом размышлении Грязнов не стал говорить Алине о том, что Комиссаров с Дятлом обнаружили слежку за их группой – в виде подслушивающих устройств. Тем более что достоверно установить, прослушивается ли телефон Севостьяновой, не удалось. Так зачем барышне нервы трепать лишний раз?

– Вячеслав Иваныч, – сказала она, – я обдумала все, что мне рассказали. С этим возвратом денег Патрушевой у такого субъекта, как наш Рыбак, есть только два варианта. Патрушев – человек случайный в этой истории, как это ни грустно для его семьи. Так что не стоит брать во внимание его квартиру или жену. Значит, либо Рыбак нашел себе деньги, и патрушевские полторы тысячи ему погоды уже не делали, либо он хотел продемонстрировать, что он честный человек и не станет брать чужих денег.

Грязнова такая версия не устроила:

– Не клеится! Эти два варианта меня устраивают только в комплексе. По-моему, демонстрацию своей честности Рыбак стал бы устраивать только в том случае, если бы оказался при деньгах. Но где тогда гарантия, что мы вообще узнаем о его жесте доброй воли? А вдруг бы Патрушева не позвонила в отделение со своей благодарностью любезному участковому? Рыбак же не мог быть в этом уверен.

– Другими словами, игра на публику не стопроцентна?

– Вот именно!

– Так что вас беспокоит, Вячеслав Иваныч? Значит, остается второй вариант. Рыбак просто вернул деньги женщине, свидетелем случайной гибели мужа которой он стал.

– Алиночка! Вы сами-то верите в такую честность?

Она смутилась.

– Вообще-то я ждал от вас других рассуждений. На подобную причинно-следственную я и сам способен. Но у вас же свой метод, диссертация о беглых зеках…

– Боюсь, вы меня переоцениваете.

– И все же попробуйте. Зачем он деньги вернул? Действительно как честный человек или врет? Это ведь нам о многом может сказать. Мне кажется, в подобных радикальных обстоятельствах суть человека выкристаллизуется, кроме нее, у него ничего-то и не остается.

Алина была приятно удивлена.

– Хорошо, я попытаюсь. Жаль только, что никто из нас не видел Рыбака живьем…

Тут Грязнов как-то странно на нее посмотрел.

– …Если не считать, конечно, что вы, Вячеслав Иваныч, когда-то, лет пятнадцать тому, были его болельщиком. Потому что в таком случае были бы возможны простейшие наблюдения, позволяющие определить степень правдивости. Ложь, если быть внимательным, можно заметить по повторяющимся микродвижениям, как-то: ускользающий в сторону взгляд; касание пальцем века; касание пальцем рта, кончика носа; поглаживание шеи, затылка; затаенное дыхание.

– Как-то это общо звучит, – немного нервно сказал Грязнов.

– Что ж вы хотите, теория всегда неконкретна. Естественно, реальный живой человек не будет воспроизводить все эти движения. Его организм неосознанно выберет только некоторые. И уж ими займется всерьез. А владелец упомянутого организма и знать об этом ничего не будет, поверьте мне на слово. Если он не Штирлиц, конечно.

По своим антропологическим данным и по предполагаемому мной темпераменту, Рыбаку были бы свойственны второй и четвертый пункты.

– То есть неосознанное касание века и поглаживание шеи? – уточнил Грязнов. – Учту. Ну что ж, спасибо за лекцию.

– Или поглаживание затылка. Спасибо за внимание, дорогие слушатели, – она раскланялась во все стороны и вышла из машины. – Ладно, пока, побегу своих рыб кормить!

Значит, касание пальцем века, еще раз повторил про себя Грязнов, и поглаживание шеи. Или затылка. Ну и девчонка!…

ТУРЕЦКИЙ

С утра Турецкого затребовал к себе Меркулов.

– Знаешь, кто ты такой, Александр Борисыч? – В голосе Меркулова явственно прозвучали сожалеющие нотки. – Ты герой вчерашнего дня!

– Это как понимать? – опешил Турецкий. – Меня досрочно на пенсию отправляют? Сего числа вступают в силу новые повышенные моральные нормы, которым я не соответствую?

– Да ты и старым не вполне соответствуешь. – Меркулов по привычке посмотрел поверх очков, хотел было добавить что-то еще нравоучительное, но сдержался. – А насчет вчерашнего дня вот что: ты, дорогой мой, стал героем новостей на немецком телевидении. Собственно, фамилия «Турецкий», как я понял, в сводках не фигурировала, зато наш покойный Штайн и твоя деятельность удостоились полной мерой. В общем, сам смотри. – Он включил специально по такому случаю приготовленный видеомагнитофон. – Смотри внимательно, я уже третий раз любуюсь. – Меркулов не смог скрыть хитроватой улыбки, хотя значения ее Турецкий пока не уразумел.

Запись была без перевода, большую часть слов он не понимал, хотя суть происходящего и была ясна.

Московская корреспондентка, ею оказалась недавняя знакомая – Наташа Гримм, помелькала пару секунд на фоне гостиницы, в которой произошло убийство, сказала, что погибший – дипломат, занимавшийся поддержкой немецких СМИ на территории России, затем эффектная пауза и крупный план места преступления с кровавыми свастиками на двери. Дальше пошло, как и следовало ожидать, все в общую кучу. И оголтелые экстремисты, взявшие моду убивать неугодных журналистов и всех, кто им споспешествует. И коррумпированные российские власти, которые ни хрена не могут, только взятки брать. И ни одного громкого убийства за последние десять лет не раскрыли. И дын-дын-дын. И тра-та-та. И бла-бла-бла. Короче, все здесь полные мудаки, а в правоохранительных органах – мудаки в квадрате. (Открыла Америку!)

У Турецкого на лбу выступил пот – немецкий всегда давался ему с трудом. Меркулов смотрел на него все с тем же хитрым прищуром и, похоже, ожидал комментариев.

– Поймаю убийцу, скажут спасибо. Ведь могли бы и японского дипломата кокнуть.

– Ты по существу давай. Пожалуйста.

– По существу, я бы этих уродов из гостиницы… Номер опечатан! Какого… они впустили туда корреспондентов?!

– Вот-вот, – сказал Меркулов удовлетворенно, – уроды. Быстро соображаешь. Я думаю, и документы пропавшие найдутся, и даже деньги. Вполне такое возможно, – с нажимом уточнил Константин Дмитриевич. – Что с проституткой и ее приятелем?

– Повезет – сегодня возьмем приятеля. Прямо сейчас, если отпустишь. И дай мне это кино про немцев, мой Сикор-Мажор – киноман, пусть смотрит и радуется.

Отдать кассету Сикорскому он так и не успел. Только плюхнулся в родное кресло – позвонили из немецкого посольства: обнаружен бумажник Штайна. В сточной канаве, примерно в тридцати метрах от того места, где Ангелина бросила машину. Нашла его дворничиха и позвонила в надежде на вознаграждение. Божится, что денег в бумажнике не было, только документы и визитки.

Турецкий немного поразмышлял: ехать самому или отправить Мажора? И уже почти склонился ко второму решению. И даже вызвал парня к себе. И тут его осенило: ладанка, «трава с Вальпургиевой горы»! Спрашивается: на кой черт Терновской, брать ее с собой на работу? Она что же, всем своим клиентам подобные подарки делает?

– Вот что, поезжай опять на гомеопатический толчок и по местам трудовой славы нашей Ангелины, – отдал Турецкий совершенно не то распоряжение, которое собирался сделать минуту назад, – узнай: не видел ли ее кто-нибудь вместе со Штайном раньше, до дня убийства.

– Разве есть новые факты? – живо заинтересовался Сикорский.

– Новые соображения. Значит, будут и факты, если… постараешься.

В немецкое посольство он опять не выбрался: траурные мероприятия. Турецкому вежливо предложили перенести визит на завтра. Можно было, конечно, настоять, но он не захотел. Все равно толку от этого посещения не предвидится. Ехать общаться с находчивой дворничихой – и подавно желания не было.

Дождавшись перерыва (с некоторым трудом), Турецкий решил пропустить сто граммов для ускорения следственного процесса. Непосредственного участия в таковом он уже пару часов не принимал, но это обстоятельство было решено оставить без внимания. Пить в одиночку он терпеть не мог, но сидеть без дела и ждать, пока кто-то в поте лица и в гуще событий… Этого он не мог терпеть еще больше.

В разгар мероприятия по внутренней связи позвонил Сикорский и с нескрываемым энтузиазмом сообщил:

– Места возможного появления Кирпичева я установил. Сейчас их проверяют. Только что обнаружилась свидетельница по делу Штайна. Желает говорить только с вами. Я дал ей ваш номер и бегом направляюсь в Генпрокуратуру, если не возражаете. Ага? – Не дожидаясь ответа, он повесил трубку.

Турецкий, чертыхнувшись, на скорую руку все со стола сгреб в сейф, зажевал лимонной коркой, достал из ящика фоторобот подозреваемого и уставился на него как удав, желая проникнуть в темные глубины загадочной русской души свидетельницы, коей померещился этот черт с рогами.

Через пять минут, как только Артур вошел в кабинет, немедленно раздался звонок по городскому телефону.

– Здравствуйте, Александр Борисович! Я Наташа Гримм, корреспондентка, вы меня помните. – Последняя фраза прозвучала не вопросительно, а утвердительно, даже – безапелляционно.

– Еще бы! – Он хотел повторить на немецком какую-нибудь фразу из ее репортажа, но все слова безнадежно перепутались в голове.

– Ваш помощник дал мне ваш номер… Мы не могли бы встретиться, у вас должен быть обеденный перерыв? Давайте через двадцать минут в…

– Вопреки вашим безосновательным утверждениям, фрау Гримм, следствие по делу Штайна ведется без перерывов и выходных. – Немного тяжеловесная вышла фразочка, прикинул Турецкий и просверлил глазами излишне доверчивого Мажора. Тот продолжал стоять как ни в чем не бывало. Турецкий указал ему на дверь. Сикорский удалился, унося с собой флюиды оптимизма и жизнерадостную улыбку.

– Куда вы там пропали? Вы что, смотрели мой репортаж? А, я забыла, что мы на «ты»… Так ты придешь?

– Ты говорила, у тебя есть информация по делу. Или я ошибаюсь?

– Да, соображения, я хотела…

– Так информация или соображения?! – не выдержал Турецкий.

– Не ори на даму, нахал, – сказала она резко. В шутку она это или всерьез, он не разобрал.

– Кстати, ты лично его знала?

– Нет практически. Я пытаюсь поднять все его дела за последние полгода-год.

– Нашла что-нибудь стоящее? – спросил он нарочито безразлично, а про себя подумал: может, и вправду стоит с ней встретиться – глядишь, выйдет толк.

– А, по-вашему, должна была? Следствие в этом направлении не продвинулось, так? А ту проститутку нашли? И вообще, есть хоть какой-нибудь подозреваемый?

А, чтоб тебя! Он отстранил трубку, зажал микрофон и смачно обложил ее и себя за минутную, да какую там минутную – секундную слабость. Из трубки тем временем продолжали изливаться вопросы. Стараясь быть галантным, Турецкий подождал еще с полминуты. А потом заорал от души:

– Так! Хватит тараторить! Слушай меня внимательно. Общайся с коллегами, сколько твоей душе угодно. Мой телефон – забудь! И не вздумай путаться у следствия под ногами! Я, когда злюсь, становлюсь страшно коррумпированным. Потом пеняй на себя. Все, ауфвидерзеен!

Он еще некоторое время подышал тяжело, а потом заявил, обращаясь исключительно к сейфу:

– Или свобода слова, господа, или эмансипация. Одно из двух! – После чего почувствовал некоторое удовлетворение.

Кирпичев обнаружился к вечеру.

Пока его разыскивали по Москве и области, он пребывал всего в пятидесяти метрах от собственного дома – в райотделе милиции. Нашелся-таки недовольный пациент, вернее – недовольный муж пациентки доктора Уткина и народного целителя Касьянова.

Но радость Турецкого оказалась на редкость быстротечной. Беда была в том, что первая стычка между сторонами, закончившаяся все в том же райотделе, имела место еще вчера поздно вечером. Как следовало из протокола, допрос гражданина Кирпичева оказался закончен как раз в момент убийства господина Штайна. Ну плюс-минус пять минут, все равно без вертолета ему в «Олимпию» не успеть. Но как говорит Грязнов, ментов много, вертолетов тоже много, но гораздо меньше, чем ментов, которых, кстати, много, как и вертолетов, хотя последних-то не в пример меньше, чем ментов, которых, кстати…

Утром Турецкого в очередной раз вызвал Меркулов и торжественно вручил переданные из МИДа бумаги – обзор вчерашних сообщений немецкой прессы по делу Штайна.

– Изучай! Я бегло просмотрел… Немцы подняли страшный шум, значительно больший, чем можно было предполагать. Дрянное дело нам досталось. Очень дрянное.

– Спасибо, хоть перевести удосужились. – Турецкий угрюмо поглядел на кипу печатных листов.

– Извини, совсем нет времени. Если что понадобится – сразу звони.

Добравшись до родного кабинета, он с минуту тасовал пачку, оттягивая неприятный момент, и в итоге позвонил Сикорскому:

– Я изучил… Очень бегло… В общем, составь резюме на страничку-полторы. Чем скорее, тем лучше. Немцы такой хай подняли, гораздо больший, чем можно было предполагать. Так что дрянное дело нам досталось. Очень дрянное. Извини, совсем нет времени. Если что – сразу звони.

Сикорскому потребовалось не более получаса.

"…Все, буквально все взахлеб расписывают достоинства невинно убитого гр. Штайна. Представитель фонда помощи эмигрантам воздавал должное его щедрости и обвинял в убийстве проклятых наци и их длинные мерзкие щупальца, опутывающие весь мир. Но им это с рук не сойдет. Ни они сами, ни их сторонники в России не смогут замять подлого убийства – прогрессивная общественность во главе с ним не позволит.

Неонацисты тоже весьма тепло отзываются о покойном: истинный ариец, не жалел средств для возрождения германского духа. Русские свиньи и поганые евреи дорого заплатят за его кровь…"

«Русские свиньи и поганые евреи»! «Дорого заплатят»! Он что, издевается?! Намекает: хватит, мол, господин «важняк», свою работенку на меня сваливать? Или у него эпистолярный зуд? Еще одна, растудыть ее, загадочная русская душа.

Турецкий старательно просмотрел бумаги, но ничего существенного не нашел. Ну не бедствовал человек, даже более чем. Ну имел знакомых тысяч десять человек. Ну знал, куда деньги вложить. Ну хорошо, в России бардак, стреляют каждый день. Они мне будут рассказывать… Да если у него десять тысяч знакомых и все они будут судачить?… А представим себе, что хотя бы два десятка из них тележурналисты? Да пошли они все!…

Через пару часов Турецкий явно повеселел. И хотя особых причин для радости у него лично не наблюдалось, «важняком» овладело чувство корпоративности. Он еще раз бегло просмотрел лежащий перед ним документ экспертизы. И за что, спрашивается, Славке такое счастье привалило?

«…Четкие отпечатки указательного и среднего и фрагментарный оттиск большого пальца правой руки, обнаруженные на зажигалке Ronson, принадлежат Рыбаку А. И., осужденному по статье…»

«Рыбак А. И. приговорен Кунцевским райсудом г. Москвы по… статье УК РФ к двадцати годам лишения свободы, при этапировании в Воскресенскую колонию строгого режима сбежал из-под стражи, объявлен во всероссийский розыск».

Турецкий взялся за телефон:

– Слава, как клев?

Грязнов моментально ощетинился, ожидая очередной подначки по поводу неуловимого Рыбака.

– Так поймал или нет?

– Да я его, блин, когда поймаю…

– Ну я так и думал. Давай к нам, тут кое-какие фактики имеются. Да, и не забудь прихватить.

Зная, что посиделки с Грязновым хоть и привносят массу ясности и стройности в туманное и хаотическое нагромождение фактов и версий, но довольно часто, если не сказать регулярно, заканчиваются полной недееспособностью заседающих, Турецкий вызвал Артура. Чтобы ни одно озарение не осталось втуне, ни одна светлая мысль не была забыта.

А Ангелину, пожалуй, придется отпускать. Подписку о невыезде с нее, конечно, взять нужно, но, похоже, это след в никуда: разве что она Рыбака по фигуре опознает?!

Грязнов не заставил себя долго ждать. Театральным жестом извлек из-под полы пол-литровочку коньяку и плюхнулся за стол, обращаясь в слух.

– Пальчики твоего драгоценного Рыбака обнаружились на зажигалке, оставленной в номере гостиницы «Олимпия».

– И что он там делал? – классически-скептически хмыкнул Грязнов.

– Слава, если все твои хмыканья в моем кабинете собрать в кучу, записать на магнитофон и наложить одно на другое, то это будет похлеще, чем гудок на заводе Лихачева.

– Это все, что ли? Сочинил насчет отпечатков?

– Черта с два. Ты спрашиваешь, что Рыбак делал в «Олимпии»? Отвечаю. Предположительно убивал немецкого дипломата. Предположительно потому что там еще десятки других пальчиков, и только рыбаковские пока удалось идентифицировать. Вот я и хотел спросить, не попадалась ли тебе фамилия «Штайн» в деле или в процессе твоей вечной погони. Чтобы как-то определиться с мотивом: за что он его так?

Расставляя стаканы и нарезая прозрачными ломтиками лимон, Турецкий кратко изложил приятелю суть имевшего место преступления. Налили по первой, выпили в молчании, пожевали лимончик, посмотрели друг на друга со значением. Теперь можно и мозгами пораскинуть.

– А ты почему не пьешь? – вдруг спохватился Грязнов, глядя на Артура, сепаратно потреблявшего пепси-колу.

– У меня на коньяк аллергия.

– Ты ему веришь? – воззвал возмущенный Слава к боевому товарищу.

Турецкий неопределенно хмыкнул. Если Сикорский и продолжал его удивлять, то, во всяком случае, «важняк» предпочитал это не демонстрировать. Дабы не терять лицо.

– А я не верю.

– Брось, юноша у нас ригорист…

– Чего-чего?

– Человек, всегда следующий правилам, одно из которых гласит: врать некрасиво, тем более старшим товарищам.

– Ладно, ригорист, а пожевать у нас что-нибудь есть, а то замотался я сегодня, даже пообедать не успел.

– Только фрукты.

– Тащи.

Артур убежал к себе, а Грязнов, не теряя времени, отхлебнул половину его газировки и, щедро долив в стакан коньяка, подмигнул Турецкому:

– Позер он, твой стажер, и трепло, не может быть у нормального мужика аллергии на алкоголь. Сейчас мы его выведем на чистый коньяк.

Появились фрукты, взяли по яблочку, налили по второй. Ничего не подозревающий Артур отпил грязновского коктейля и, закашлявшись, обиженно уставился на шефа:

– За что?

– А я что? Это все он, – немедленно перевел стрелки Турецкий.

Грязнов обнял Артура за плечи:

– Слушай, я тебя уважаю, он тебя уважает, а ты нам тут лепишь о какой-то аллергии.

– Я не леплю, я лечусь, вернее, лечился.

– Слава, отстань от человека, ты мне лучше про Штайна вспомни.

– Да не знаю я никакого Штайна, не было его в деле, там вообще ни одной иностранной фамилии не было.

– Но ты же этого Рыбака изучал, что у него могло быть общего со Штайном?

– Достал он меня, Саня, понимаешь, откровенно достал, – признался Грязнов, в очередной раз наполняя стаканы. – У меня пол-МУРа за ним бегает, у каждого постового, у каждого гаишника его портрет имеется, по телику его рожу показали, и что ты думаешь: как угорь в последний момент шасть – и нет его. И так каждый раз, – справедливости ради уточнил он.

– Но до Штайна, я так понимаю, он никого не убивал. Или у тебя другая информация?

– Жену.

– Я хотел сказать, после побега.

– После побега, насколько мне известно, никого, хотя запросто может оказаться, что половина трупов за последние две недели – его. Только зажигалки он не всегда теряет. Жаль, конечно.

– А пистолет у него кто-нибудь видел? – Артур окончательно расклеился: лицо стало пунцовым, нос опух, даже руки пошли красными пятнами.

– Если и видел, мне не доложил. – Грязнов сочувственно протянул стажеру свой носовой платок, собственный у того был уже хоть выжимай. – Слушай, и вся эта слякоть у тебя от одного ма-а-аленького глоточка?

– Я же предупреждал.

– И так каждый раз? На все, что крепче кефира?

– Нет, только на коньяк, причем настоящий, – прогундосил Артур. – Это реакция на какие-то эфирные масла дубовой древесины, которые, собственно, делают коньяк коньяком.

– Слава, не отвлекайся, мы о Штайне беседовали, – попытался Турецкий вернуть товарища к забытым баранам.

– Класс! – не обращая на него внимания, как ребенок обрадовался Грязнов. – Тебя, значит, можно дегустатором использовать. Достойный продукт – текут сопли, а если туфта, чаем крашенная, – ты как огурчик, и мы ее в раковину.

– Ладно, подведем промежуточные итоги, – Турецкий разлил остатки, – Рыбак пришел к Штайну: "а" – за помощью, "б" – что-то выяснить, "в" – отомстить.

– Промежуточные и неутешительные итоги, Саня, состоят в том, что бутылка у нас кончилась, а гидравлического удара, способного разбудить во мне гениальную мысль, не произошло.

– Не волнуйся, – успокоил Турецкий, – у меня еще есть, на одну мысль хватит.

– Тогда свое "а" можешь забыть сразу. Его каждый второй, а то и два из трех на фиг посылают, и никому он даже морду не набил.

– А вдруг количество переросло в качество?

– «А вдруг», «а вдруг»… – передразнил Грязнов. – А вдруг это твой немец был с пистолетом? Я, конечно, Рыбака, как немецкая овчарка, ненавижу, но в принципе уважаю, и резоны его мне вполне ясны. Если он действительно чист, то нам, мне он не сдастся, пока не найдет достойных доказательств своей невиновности, поскольку официальным путем пересмотра дела он не добился, а значит, и не добьется. И единственный его шанс остаться в живых – представить нам настоящего убийцу, причем четко и аргументированно доказать, что он именно убийца, а не дядя с улицы. Не стал бы он никого убивать, смотался бы, если бы что не так пошло, ему сейчас каждого человечка, который хоть что-то знает, беречь надо.

– Но ведь убил же. Значит, выходит, мстил? – Турецкий с сожалением достал из сейфа заветную, неприкасаемую долгожительницу – половинку «Юбилейного», пережившую два последних дела, ставшую уже талисманом, реликвией, артефактом. Сколько раз собирался допить, и все рука не поднималась. А Славка, жук, так ничего путного не сказал и, судя по всему, уже не скажет.

– Та самая, – проникся Грязнов.

– Она.

– Может, лучше кофейку тогда?

– Ты серьезно?

– Ну или за новой выскочим.

Артур с недоумением понаблюдал некоторое время, как два взрослых, умудренных опытом (правда, в легком подпитии) сыщика умиленно ласкают взглядами полупустую бутылку и, не выдержав этого зрелища, громко высморкался, чтобы отвлечь их от душевных воспоминаний.

– А что-нибудь кроме заявлений Рыбака дает повод усомниться в его виновности?

– Арт, свари-ка нам с Сан Борисычем кофейку, – нежно провожая глазами «Юбилейный», торжественно возвращающийся на почетное место в сейф, попросил Грязнов.

– Нет, вы ответьте, – не унимался Артур, – терять ему нечего, больше расстрела ему не дадут, а по знакомым он ходит просто деньги собирать, прикрываясь святой идеей, насобирает достаточно и исчезнет.

– Может и такое быть, но кофе-то свари.

– Короче, мужики, – подвел окончательные итоги встречи Турецкий, – давайте наши усилия объединим. Поскольку ты, Слава, все равно разные контакты Рыбака проверяешь, давай этих же человеков и насчет Штайна опросим. А мы проверим со своей стороны, был ли Штайн в Москве во время убийства жены Рыбака. И если был, то что делал, может, проясним, кто у нашего героя на очереди.

– Угу, – вяло согласился Грязнов.

– Александр Борисович, между прочим, у нас еще коньяк есть, – как бы невзначай заметил Артур, с видимым отвращением замешивая хоть и неплохой, но все же растворимый «Чибо».

– Шутишь?

– Такими вещами не шутят, – жахнул кулаком по столу Грязнов.

– Я и не шучу, штайновская фляжка у меня в сейфе, почти полная.

– Так вещественное же доказательство, – для порядка запротестовал Турецкий, уже предвкушая продолжение банкета.

– Но вы же не ригористы, а я пить не буду, – убедительно аргументировал Артур.

– Все равно эксперты выжрут, – выдвинул последний довод Грязнов.

– Тащи! – с удовольствием согласился Турецкий.

Разлили, понюхали, погрели в ладонях, глотнули и… никакого удовольствия не почувствовали.

– Жидкий, – прокомментировал Грязнов.

– Бездарный, – согласился Турецкий.

Освежили, приняли, снова никакого кайфа.

– Артур, бери бумагу, пиши, – распорядился Грязнов. – Акт экспертизы. С новой строки: коньяка неизвестной марки, обнаруженного на теле убитого Штайна Г. О. Написал? С новой строки: исследуемый продукт не содержит вредных и отравляющих веществ, способных привести к нарушению жизнедеятельности организма человека. Его употребление причиной смерти Штайна не явилось.

Грязнов замешкался, дозируя остатки, чтобы осталось еще на один раз, но непрозрачность фляжки сильно усложняла задачу, ориентироваться приходилось только на слух. А Турецкий лаконично и метко закончил его мысль:

– Общая оценка продукта: дерьмо.

– Дерьмо! Причем самого низкого пошиба, только фляжка хорошая, тут Федьке Комиссарову такую на пятьдесят лет подарили, я завидовал.

– Кто такой этот Комиссаров?

– Хороший человек.

– Выпьем за хорошего человека.

– Не, давай лучше за нас.

– А как же Федька?

– На фиг нам Федька, у него фляжка есть, пусть из нее и пьет.

– За себя?

– За нас.

Выпили. Помолчали. Через пару минут Турецкий сказал:

– Вот чего я не пойму, Славка, так чего твой Рыбак вообще в Москве делает?

– Да разве он сбежал, чтобы его тут же, не отходя от кассы, и поймали? – Артур все еще тер глаза.

– Совершает неожиданные набеги к друзьям и знакомым, – обстоятельно объяснял Грязнов, как заправский гангстер, маленьким ножичком разделяя яблоко на две восьмилепестковые розочки, – всем рассказывает, что жену не убивал и что хочет разобраться, что к чему и кто его подставил.

– И что друзья, верят?

– Фифти-фифти.

Турецкий нетвердой рукой приготовил ручку.

– Н-ну-ка, с-скажи конкретно, кто его видел?

– Да никто не видел, – буркнул Грязнов.

– Как так, ты же только что…

– Ну и что?! Это я так предполагаю, что он им так говорит, только они не бегут ко мне закладывать. Почему-то.

– Значит, хорошие друзья.

– Да нету у него толком друзей.

– И что, никто его так и не видел?

– Почему же. Есть один человек.

– Из тебя все надо тянуть. И кто этот человек?!