Текст книги "Тайна Дюрка. Том 1"

В западне водной стихии

Шахри-Зада даже от своих великих учителей не слышала о море Каспиан. Она не могла предположить, что это море может быть таким бескрайним, синим, синим… Тихим… тихим… И неожиданно стать таким буйным, всепоглощающим, сотрясающим, опрокидывающим в свои глубины небеса…

В лунную ночь караван судов, трюмы которых были переполнены невольниками и другим ценным товаром, на всех парусах с восточных берегов понесся на запад, в Дербент. Как предполагал капитан, если вереница судов благополучно приплывет в Дербент, там они наберут воды и продуктов. Потом, в полнолуние, одни с заморскими товарами по Арагви поплывут в сторону Албании, Колхидии. С других судов «живой товар» с караванами верблюдов по суше отправят в Каппадокию, Сарматию, Уграм, Хорезм…

Вереница судов взяла курс на юго-запад. Суда своими килями разбивали зеркальную гладь моря. Шахри-Зада с младшей сестрой Хавой, названной сестрой Марией, Арабелой восторгались морем, ночной красотой. Шахри-Зада с самого восхождения наблюдала за луной, которая, не отставая, следовала за их судном. Луна, отражаясь в глади воды вместе с судном, оставляла серебристую дорогу, которая расширялась по мере движения. За караваном судов, шедших под парусами, неотступно следовала и луна. А за луной бежала серебристая лунная дорожка, разметая рябь.

Шахри-Заде хотелось, чтобы этой лунной ночи, без окриков стражников царицы, звона цепей на запястьях рук, щиколотках ног, не было конца. Она беспричинно смеялась, радовалась морю, дурачилась с луной, отражающейся на его глади. Ее очаровывала серебристая лунная рябь на воде, которая появлялась за пятью судами, разбиваясь на пять конусообразных вееров. Шахри-Зада радовалась звездам, тихому плеску волн, разбивающихся о борта судна. Иногда огромные рыбины с длинными наростами на лбу, похожими на меч, разогнавшись, выпрыгивали из воды. Они перепрыгивали через их судна, на капитанском мостике окатывая ее с сестричками брызгами. На палубе, кроме них, четырех, и капитана судна, его помощника и ночной стражи никого не было.

Отец, уставший от бесконечных преследований царицы Семирамиды, борьбы с ее стражниками, шпионами, теперь, скинув с плеч тяжелый груз, мирно спал в каюте капитана судна. Стражники, сопровождающие караван, моряки, невольницы, рабы, закованные в цепи, мирно спали.

После страшного плена и позорного аукциона Шахри-Зада с сестрой, Арабелой, княгиней Марией, наконец, вдыхая полной грудью необыкновенные мгновения свободы, отправлялись в мир чудес, богатырей, сказок.

Девочки спать легли за полночь. Шахри-Зада уснула сразу же, как только щекой прикоснулась к шелку подушки. И ей снилась ее родина, юность, Средиземное море, длинные золотистые песчаные берега и белые отмели – такие белые, что от их белизны резало в глазах. С запада моря возвышались высокие песчаные барханы, громадные кровавые горы.

Шахри-Зада с отцом любила отправляться рыбачить на море, где в одном рыбацком домике, полюбившемся им, оставались несколько дней. Последнее время она во сне почти каждую ночь на паруснике вновь и вновь приставала к родным берегам с тем деревянным домиком. Она слышала во сне, как колышется море, видела, как морские волны, крутясь и вертясь, несут к берегу лодки местных рыбаков.

В своей каюте, завернувшись в плащ, мирным сном спала Шахри-Зада. Во сне она вдыхала в себя запах смолы и пакли, который шел с палубы судна. Ей снилось, что она вдыхает запахи Аравийского полуострова, с нефтяными вышками, пары нефти, принесенные неожиданно налетевшим ветром.

Обычно дома, когда начинала чувствовать этот запах, она просыпалась. Но сегодня запах родного берега усыплял ее. До ее сознания доходило, что она спит, в то же время не спит. Эти запахи она ощущает во сне, в то же время их физически вдыхает в себя. Она продолжала спать, чтобы продлить ощущение безграничности жизни, родного моря, любоваться кровавыми верхушками утесов, дуновением мягкого бриза, лицезреть пристани и бухты, расположенные на берегах Средиземного моря.

Ее сознание в полудреме от морских волн, лунной дорожки, огромных рыбин, перепрыгивающих через судно, переключилось к умирающей маме, отравленной врагами. Она частью мозга видела еще и Кавказ, его высоченные горы, пики, которые хрустальными креслами возносились в небеса, на которых восседают верховные боги. Ей снилась далекая Албания, Дербент, Табаристан, куда переселился родной дядя, его рассказы о горделивых горцах, их честности, порядочности, мужестве. Ей снились гордые горянки огромными глазами, длинными, пушистыми до пят волосами, с кувшинами воды на плечах и плавными движениями стройных тел, идущих с родника.

Шахри-Зада неожиданно проснулась от резких толчков волн в бок судна. Ветер, превращаясь в шторм, хлестал парусами. Качка на море усиливалась час от часу.

Шахри-Зада не успела подумать, а сознание начало подсказывать, что на море назревает шторм. Сердце во сне учащенно забилось. Ей казалось, что она бодрствует, в то же время еще не отошла от сна. Себя ощущала на челне с парусом, несущемся к рыбацкому домику. В ее сознании закрепился этот челнок, прибой на Средиземном море, деревянный домик знакомого рыбака, где они с отцом останавливались на рыбалку. В ее сознании вспыхнула мысль, не прилив ли Средиземного моря оторвал от земли деревянный рыбацкий домик, где она спит?

Через трюм спросонья взглянула на луну, вокруг которой образовался огненный круг, предвещающий бурю. Вдруг до сознания Шахри-Зады дошло, где она сейчас находится. Резко приподнялась, села в постели. Ее пугали резкие качки моря, его тяжелые вздохи, выдохи.

Она на плечи накинула плащ, поднялась на палубу. С востока слышался гул, не моря, которое вскидывалось, пучилось, а какой-то странный, наступательный, пугающий. Такой гул вначале рождения песчаной бури бывает в пустыне у нее на родине. По небу с восточной стороны, ударяясь, разбиваясь, кучами неслись грозовые облака. Ее знобило от неосознанного еще страха, холодного ветра, с воем несущегося поверх морских волн, окатывая палубу брызгами. Мачты судна заскрипели, и паруса, висящие на них, стали надуваться, напрягаться под его дуновением.

На палубе под окрики боцмана как угорелые забегали моряки, сдергивая с мачт и сворачивая одни паруса, поднимая другие. Шахри-Зада подошла к боцману. Несколькими незначительными словами перебросилась с ним. Поговорила со старшим по наряду стражников, покрутилась по палубе, разглядывая темнеющий, крутящийся в вихрях ветра восток.

Шахри-Зада, успокоенная боцманом и старшиной наряда стражников, вернулась в каюту, легла. Не заметила, как погрузилась в беспокойный сон. Засыпая, Шахри-Зада в темноте ощущала запахи утра, рождение зари, слышала вой ветра, усиливающегося за бортом судна, громыхание сандалий моряков, мечущихся по палубе.

Она в полудреме слышала, как натягиваются канаты парусов на матчах, как дрожит судно, вгрызаясь носом в усиливающиеся волны, как грозно, выше и выше поднимается море. Сквозь открытый люк в их каюту закатывались брызги, срывающиеся с волн. Временами она мельком замечала огромные тела осетров, которые выпрыгивали из воды, перебрасывались через борта судна, рассекая длинными острыми носами воздух. Как на море ураган, у нее в сердце поднимались неописуемые волны тревоги.

Арабела, Хава, Мария, уставшие от тревог и козней последних дней, спали, не чувствуя беды.

Шахри-Зада незаметно задремала, погружаясь в прерванный сон. Шахри-Зада с первой же прогулки с отцом по Средиземному и Эгейскому морям прониклась уважением к их величию, огромным рыбам, особенно дельфинам, которые сопровождали их челнок по морю. Она любила кормить их с рук. Любовалась птицами, их жалела, особенно маленьких чаек, бакланов. Они в поисках мест гнездования и пищи с пронизывающим писком, с клекотом облетают моря и океаны. Смотря на них, Шахри-Зада думала о смысле жизни, сравнивая жизнь людей и птиц: «Мне кажется, жизнь людей намного тяжелее жизни птиц. Птицам небесный создатель дал крылья, а людям, морякам – только весла и паруса. В то время, когда чайки, буревестники, вызывая бурю, ныряют в буйные воды моря, бросая ему вызов, люди перед ней стоят беспомощные. Море, если его разозлить, за мгновения может проглотить все суда с моряками, находящиеся в его власти. Вообще-то море само по жизни доброе, приветливое. Это когда нехорошие люди его тревожат, оно начинает злиться. И через них к остальным тоже иногда становится безжалостным. А птицы в это время, смеясь над беспомощностью людей, неистово перекликаясь, делают круги над беснующимися волнами моря. Летают, выныривая между волнами, скачущими в гневе. В то время когда человек задыхается в волнах, рискует жизнью, птица из бушующих волн выплывает с рыбой в клюве для птенцов. Все это странно. Выходит, люди недостаточно открыты перед богами и щедры, раз море их так наказывает. Чем мы с отцом разозлили море?»

Резкий ветер, поднявшийся над волнами, швырнул судно так, что Шахри-Заду с девочками выкинуло с лежанок. Они больно ударились о борта судна. Вопли, крики о помощи раздались из трюмов, где к бортам судна цепями были привязаны невольницы и рабыни.

* * *

Девочки от страха вскрикнули, не понимая, что случилось. Еще не ведая о случившемся, хватались за поручни лестницы, за то, за что можно было уцепиться. Между тем море за бортом продолжало буйствовать. Над морем разыгралась гроза. Громы, молнии, рассекая небо, падали в его буйные волны. Буря час от часу продолжала усиливаться. Белопенные волны с развевающимися гривами залетали выше бортов судна, окатывая, заливая палубу каскадами соленой воды. Следующей волной судно подбросило так, что, если бы девочки не держались за поручни лестницы, мячиками покатились бы по каюте. Хава заплакала, зовя отца на помощь. Остальные сестры с Арабелой обняли ее, целуя, прижимая к себе.

С первого и второго ярусов нар опять поднялся вой невольниц, окрики стражников. В воздухе засвистели нагайки.

Но там узницы не утихомирились. Они кричали, поднимая бунт, гремя цепями. Откуда-то послышались мольбы невольниц, требования освобождения их из оков.

На верхней палубе судна, подгоняемые зычным голосом боцмана, забегали, засуетились матросы, дергая на себя, закрепляя одни канаты с парусами, отпуская другие.

К девочкам на минутку забежал отец, погладил их по головам, прижал к груди, успокаивая их. Арабела вопросительно заглянула Ададу в глаза. По жестам любимого поняла, она здесь самая старшая. Ей нельзя терять самообладания. И ей перед ним отвечать за девочек. Арабела крепким пожатием запястья любимого дала понять, что девочек берет на себя.

Адад был опытным моряком, который на Средиземном, Эгейском морях, в Индийском океане не раз попадал в такие штормы. Ему в критических ситуациях приходилось брать на себя руководство и управление караванами судов. Поблагодарив Арабелу выражением глаз, Адад поднялся на верхнюю палубу. Он, чувствуя, что шторм над морем Каспиан разыгрался нешуточный, собирался брать командование судном и всем караваном на себя.

Погода ужасно испортилась. Небо стало настолько черным от туч, что многие были уверены, что ночь все еще продолжается. Ближе к утру шторм усилился. Молнии одна за другой ударяли в беснующееся море, а волны вскидывались выше судна, угрожая всей массой обрушиться на него.

Несмотря на неизвестность и разыгравшийся жуткий шторм, экипажи судов держались мужественно. Судно с девочками бросало на волнах, как щепку. Грот-мачта трещала по швам. Шторм все крепчал и крепчал. Судя по показаниям навигатора, главная ударная волна шторма была где-то рядом.

Волнение моря к утру стало другим. Теперь волны закрутили судно, поднимая на волны выше и выше. Поверхность моря стала белопенной. Небо, покрытое свинцовыми тучами, темнело без проблесков света. Свинцовая вода с воем и свистом крутилась перед судном. Море становилось тяжёлым, смертоносным.

Вдруг определенная направленность волн исчезла, они стали хаотичными. Теперь волны неслись с разных направлений и, встречаясь друг с другом, принимали формы зубчатых гор. Потом с грохотом набрасывались, издавая щелчки, свист, шипение.

В какой-то момент наступило полное затишье. Можно было зажечь спичку на палубе мостика, и она бы не погасла. Над головой образовалась огромная воронка с просветами голубого неба. Туда огромной буровой затягивалась вода.

Генерал с капитаном судна поняли, что судно попало в центр шторма.

Через определенное время воздушная воронка, к счастью, переместилась в сторону. Там она закрутила, заревела, всасывая в себя каскады ревущей воды. По всему горизонту засверкали молнии, ветер стал усиливаться. Всё небо задыхалось в тисках свинцовых туч. Через час, может, полтора над судном не было видно туч. Тучи, каскады воды на море превратились в одну сплошную воющую, ревущую, клокочущую массу, которая сплошной волной накидывалась на судно. Между ними слышался оглушительный рев дикого ветра. Волнение моря усилилось настолько, что судно полностью исчезало между громадами волн.

Капитан на мостике пристегнулся к судовому штурвалу. У него удержаться на ногах не осталось сил.

Капитан проявлял чудеса мастерства управления судном, лавируя между громадными валами воды. Он интуитивно ощущал, что держаться против волн гибельно для судна. Судно взмывало на вершину волн, крутилось так, что в трюмах все падали с нар. Судно на некоторое время зависало на гребне, затем со всего размаху ударялось килем, всем корпусом о подошву волны.

Некоторые мачты слетали с судна, в щепки разбиваясь о волны. Оставшиеся мачты ходили ходуном. Светильники на мачтах, закрепленные на специальных рамах, тоже оторвались.

Капитан вынужден был держать курс судна примерно на 45 градусов влево или вправо от направления движения волн.

Удары валов воды в корпус судна уменьшились. Но резко возросла бортовая качка. Крен судна достигал 60 и более градусов. Все, и моряки, и невольницы, понимали, что находятся на волоске от смерти. Каждая невольница, истово молясь, обращалась к своим богам. Просила защиты, умоляла, чтобы судно не разнесло в щепки. А Шахри-Заде, наоборот, казалось, что разные боги, которые вначале берегли своих приверженцев, вдруг между собой перессорились. Именно они устроили это буйство моря и небесных стихий.

Даже моряки перестали передвигаться по палубе судна, остерегаясь, что любая из волн щепкой смахнет их в море. Судно то подбрасывало на гребень, то падало, пропадая между волн, сопротивлялось, чудом выныривало на поверхность. Всё вокруг было в водяной мгле. Свист ветра врывался в уши, сводя невольниц с ума. Когда девочки пытались говорить друг с другом, видели только, как открываются и закрываются их рты, как в ужасе перекашиваются их мокрые лица, сверкают глаза.

Судно крутилось в пучине моря, уносимое волнами далеко от намеченного курса. К концу вторых суток ветер стих так, что это затишье показалось раем по сравнению с предыдущими сутками. За весь период нахождения в зоне шторма из-за сплошной водяной пыли не было видно солнца.

На третьи сутки волнение значительно уменьшилось, ветер утих так, что стало можно подняться на палубу.

С судна были сорваны все мачты с парусами. Удержался лишь один парус, закрепленный на центральной мачте. Судно потеряло трех человек, их с палубы смыло волной. Нижние трюмы судна наполовину были заполнены водой, прибывающей от бреши в борту, образовавшейся от удара то ли сорванной мачты, то ли какой-то части другого судна из каравана. Некоторые стражники, особенно невольницы, прикрепленные цепями к нарам, получили ранения, переломы рук, ног, увечья.

Где-то перед обедом третьего дня между облаками, несущимися по небу, на мгновение показалось солнце. Капитан судна воспользовался этим, чтобы провести замеры относительно солнца. Определив координаты, он потерял дар речи. Судно оказались на 200 миль севернее выбранного курса. От них или отстали, или погибли остальные суда.

К концу третьих суток погода наладилась. Судно потихоньку легло на курс к месту своего назначения.

* * *

Потом, когда море успокоилось, нашлись остальные суда, кроме одного. Ночью, проходя мимо острова Чечень, обнаружили остов разбившегося в шторме судна. Матросы и невольницы на нем все погибли. Многие из них с раскромсанными телами лежали по берегу.

Вспоминая трое суток сущего ада, по-другому эти события не назовешь, Шахри-Зада начала осознавать, насколько в экстремальных случаях на судне важно иметь сильный, мужественный экипаж, который управляется опытным капитаном.

На море воцарился штиль, засияла луна. Все расслабились. Многие смеялись, пели. Словно экипаж судна, его пассажиры несколько часов тому назад не находились в пучине смерти. И будто невольницы не вымаливали у своих богов милости и снисхождения к ним.

Такое красивое бывает море в штиль. Но вдруг оно забушует так, что весь белый свет покрывается пучиной мрака. Море никому и никогда не прощает ошибок и обид.

Дербент – форпост страны гор

В Дербенте у дяди генерал Адад с девочками погостили трое суток. Генералу на третий день доложили о подозрительных лицах, прибывших с Востока, интересующихся им с дочерьми. Генерал решил – это шпионы царицы Семирамиды. Он предполагал, что щупальца царицы могли дотянуться и до этого города, но не так скоро. Семирамида была очень мстительной властительницей. Генерал осознавал, что пока он с дочерьми живы, царица от них не отстанет. Ее шпионы по их следам могли просочиться в Дербент. Они могли последовать по их пятам даже к черту на кулички. Генерал за короткое время правления царицы хорошо изучил ее коварную натуру.

Поэтому генерал на четвертые сутки, посовещавшись с Магди, верхом, переодев девочек в мужскую одежду, отправился к дяде по материнской линии – Ашуру, проживающему с сыновьями всей семьей в Табаристане, в урочище священной пещеры Дюрк. Магди генералу за чаркой вина поведал интересные вещи об Ашуре. Генерал был извещен, что Ашур является жрецом в священной пещере Дюрк. Его младший сын-горбун Арам, став колдуном, давно где-то затерялся. Старший сын Аран, офицер, служит в крепости Нарын-кала города Дербент. Ашур в горах живет в двухэтажном доме со всеми городскими условиями. Жена Ашура является главной жрицей священной пещеры Дюрк, хранительницей Родового огня, матерью всех матерей.

Ашур как главный жрец священной пещеры Дюрк каждый четверг у себя принимает вождей табасаранских племен, по пятницам все время уделяет паломникам. Паломники толпами идут к священной пещере с жертвоприношениями. Главный жрец под священным дубом часто принимает больных, немощных, обездоленных людей. На майдане жертвоприношений, у главного костра, которому он не дает погаснуть, верховным богам табасаран вместе с вождями племен и паломниками, делает жертвоприношения. На майдане, в небольшой хижине с одной комнатой, стоящей на краю плато Дюрк, проводит разные обряды: очищения больных от действия дьявола, сатаны, джинов. Бывает, что главный жрец, занятый своими обязанностями, неделями не находит времени для отдыха и встреч с родными.

Главный жрец со старшинами, главными ясновидцами табасаранских родов и племен принимает важные решения о войне и мире с соседями, враждебными племенами, наскакивающими на них порой с восточных и северных берегов Каспийского моря. В непогожие дни главный жрец пускает паломников ночевать в одну из пещер Дюрка. Бывает, что в той пещере некоторые больные, лишенные крова проводят дни, ночи, иногда и месяцы, поддерживаемые жертвоприношениями паломников.

Вот на это плато Дюрк к жрецу Ашуру направлялся генерал с дочерьми в сопровождении провожатых дяди Магди.

* * *

Путешествие в Табаристан проходило по прикаспийской пустыне. В пустыне хозяйничают обжигающие ветры с песком, хлестко бьющим в лицо. Из древесной породы растут редкие кусты, из трав – верблюжьи колючки, саксаул, горькая полынь, перекати-поле. В степи нет городов, аулов – никакого жилья. Только далеко в пустыне виднеются кошары, загоны для скота, а на холмах пастухи пасут овец. В мареве пустыни в одиночку и группами бредут одногорбые и двугорбые верблюды, за ними в хвосте плетутся ишаки.

Природа степи была схожа природе Ассирии. Только в Ассирии есть величественные города, на площадях и в храмах днем и ночью кипит жизнь. В этой дикой пустыне куда ни глянь, везде простираются пески, солончаки. Здесь за целый день путешествия не найдешь даже лачужку, чтобы перевести дух. Может случиться, что перед случайным путником пробежит заяц, шакал, пискнет вспугнутая змеей полевая мышь.

Но вот когда путники подустали от однообразной пустыни, наконец взобрались на холм и ахнули. За холмом открывался совершенно другой мир с другими холмами, широкой зеленой поляной посредине. По ней текла небольшая речка Дарваг-чай. А по сторонам поляны росли кусты, постепенно переходящие в густые леса.

Здесь, у речки, путешественники устроили небольшой привал. Лошадям дали поостыть, напиться, похрустеть ячменем, который предусмотрительные проводники держат в одном из отсеков хурджин, висящих на луке седел. Сами тоже умылись, освежились и продолжили путь, ведущий на горное плато Дюрк.

За грядой холмов открывался тот таинственный Табаристан, о котором за эти три дня пребывания в Дербенте у дяди Магди гостям наперебой рассказывали его домочадцы.

Когда солнце далеко ушло на запад, караван по узкой тропе, проложенной по гребням холмов, взобрался на высокую вершину. Там от открывшейся картины у гостей перехватило дух. Оттуда открывался вид на мир, где, кроме зелени, бескрайних лесов, горных хребтов Главных Кавказских гор, карнизами спускающиеся в долины, на первый взгляд, ничего не было видно. На Главном Кавказском хребте под ледяными шапками и вечными снегами блистали Шалбуз-даг, Базар-дюзи, Каркул-даг, Джуф-даг, Урцми-даг. При виде великолепия природы, которая возвышалось над долинами, у каждого из путешественников в душе возник вопрос о бесконечности Вселенной, тленности бытия, быстротечности человеческой жизни.

У Арабелы с губ сорвался восторженный возглас:

– А где жизнь, обещанные аулы, висящие на карнизах гор?

Один из проводников мягко прошептал:

– А ты смотри на горы не глазами, а сердцем. Тогда, может, в горах найдешь разгадку их тайны.

Только чуть поостыв, приглядевшись к горам, один за другим стали замечать под хребтами, подножиями горных вершин, среди гущи громадных деревьев небольшие аулы, состоящие из тридцати, сорока саклей. Чуть вдали на пастбищах паслись стада коров, овец.

К заходу солнца запели птицы, стало слышно мычание коров, блеяние овец, рев ослов, окрики пастухов, пригоняющих скот с пастбищ.

На плато Дюрк добрались к ночи, с восходом луны, когда в вечерних сумерках цепенеют вершины гор, хребты. А вся окружающая среда уходит в сладкий сон.

* * *

Двухэтажный дом из дербентского кирпича с дубовыми воротами, обнесенный высоким каменным забором, был виден в свете луны. С западной стороны к дому одним боком примыкала одинокая сакля.

Внимание Шахри-Зады привлек не добротный дом своими размерами, крытый черепицей, а серая сакля, примостившая под его боком. К порогу сакли вели пять грубо сколоченных каменных ступеней. От стен сакли, покинутой ее обитателями, со двора веяло ощущением холода, мертвецким молчанием.

Шахри-Зада, ежась, подумала: «В этой сакле когда-то жил младший сын главного жреца Арам с кормилицей, ее детьми. А Аран, мой жених, боевой офицер, который служит в крепости Нарын-кала, видимо, редко навещает отчий дом».

В доме главного жреца Ашура гостей из Ассирии ждали со вчерашнего дня. Как только на плато послышался стук копыт лошадей, распахнулись ворота. С фонарем в руках гостей встречал старик с аккуратно подстриженной бородой и усами в сопровождении служанки.

Шахри-Зада оглянулась в поисках Матери всех матерей. Среди встречающих ее не было.

Гостям добрый молодец, который вышел со двора, помог слезть с лошадей. Старик, широко улыбаясь, произнес приветственную речь. Первым делом обнял генерала. Вежливо поздоровался с девушками, которых в мужской форме принял за очень красивых юношей. Но, когда пригляделся, извинился, целуя их в щеки.

Тот самый молодец с проводниками отвели лошадей поостыть после дальней дороги. А служанка с приветливыми глазами, широко улыбаясь, шла впереди, ведя за собой гостей. Она холстяным полотенцем, как принято в здешних местах, перед гостями с деревянной лестницы смахивала пылинки. Гостей она вела на второй этаж. Через просторный, хорошо обставленный коридор с коврами сестер повела в среднюю комнату. А Арабелу повела в комнату с керосиновыми лампами, стоящими по краям очага.

Комната, куда сестер завела служанка, оказалась просторной, уютной, чистой. Там в восточном стиле была расставлена мебель, стояли три деревянные кровати вдоль стен. В торцевой части стены находился большой очаг, где весело трещал огонек. Между проемами двух окон красовалось трюмо с огромным венецианским зеркалом. Пол комнаты, как заметили девочки, был устлан коврами незнакомой им расцветки и рисунков. Ковры висели и на стенах.

Дядя принял генерала в гостиной.

Гостьи из Ассирии ожидали увидеть в диких горах скромную саклю, простой быт, убожество, где в одной части помещения должны были находиться люди, в другой – домашний скот. А тут в этом особняке обустроились как лучшие горожане Ашшура.

Дом, его внутреннее убранство, открытость, простодушие хозяев впечатлили генерала и его дочерей. После небольших расспросов о житье-бытье служанка повела гостей в хамам с двумя помещениями: отдельно для мужчин и женщин. Хамам был обставлен в персидском стиле, с горячим паром, золочеными кранами для горячей и холодной воды. Стены, пол хамама были обложены персидским кафелем. Зеркала занимали две стены. Мраморные сиденья, блестящие новизной и чистотой тазики, кувшины разной величины… Девочки были в восторге от хамама. Они поблагодарили служанку и отпустили.

Девушки от души искупались. Они, румяные, в новых нарядах вышли к ужину. К тому времени дядя с отцом успели испробовать несколько сортов дербентских вин. Они сидели, мирно беседовали, как давнишние друзья.

Когда заканчивался ужин со множеством вкуснейших блюд, с восточными фруктами, вином, было далеко за полночь.

Девочки не успели прилечь в постель, как сразу уснули сладким сном.

* * *

Гостьи встали поздно, когда солнце поднялось высоко над горизонтом. К тому времени, когда они в хамаме себя привели в порядок, из общей комнаты стал доноситься аромат вкусного табасаранского чуду из простокваши, куриного мяса, травы. Там, в очаге, еще что-то шипело, шкворчало, томилось.

В столовой за низким персидским столом сидел отец, беседуя с дядей. При виде девочек, веселых, счастливых, Адад им приветливо помахал рукой. А старик, лепеча какие-то приятные слова на ассирийском и табасаранском языках, пошел им навстречу. Он всех пери по очереди расцеловал, поздравляя с весенним праздником Эвелцан. От счастья, душевной простоты дядя не знал, что такое приятное этим ангелочкам сделать.

Старик приговаривал:

– Ангелочки мои, какое счастье, что вы прибыли на наш праздник! Праздник Эвелцан здесь отмечают с древних времен, широко, весело! Вы, милые, поднимитесь на второй этаж, позавтракайте. К тому времени подумаем, чем вас увлечь.

А девочки пожелали садиться со всеми, чему старик очень обрадовался. Шахри-Зада и Хава сели по бокам дяди. А Арабела с Марией – рядом с генералом. Только почему-то постеснялись спрашивать, почему у них лица в саже.

Из кухни вышла звонкоголосая служанка. Она, целуя девочек, по щекам проводила пальцем, обмазанным сажей из очага. В саже из очага были щеки и лоб и самой служанки.

Девочки были в легком замешательстве. Им на выручку пришла хохотушка служанка:

– На празднике Эвелцан принято друг другу лица разукрашивать сажей из очага. Так в этот день люди себя считают причастными к богине Эвелцан. Себя оберегают от прикосновения и колдовства джиннов, шайтанов! – весело объяснила служанка.

Арабела с Шахри-Задой опешили. Ведь этот день во всех храмах Ассирии отмечают как Новый год! Новый год у них отмечают песнопениями жриц, танцами, жертвоприношениями верховному богу Ашшуру. «Неужели у табасаран тоже есть боги, которые в этот день требуют себе живой человеческой крови?!» – задумалась Шахри-Зада.

Девочки оглядывались на дверь, поджидая еще кого-то к завтраку. Ашур догадался: «Не супругу ли его, Мать всех матерей»?

– Пери мои, простите старика, я забыл вас известить. Мать всех матерей находится в священной пещере Дюрк, оберегая Родовой огонь. Она знает о вашем приезде, ждала вас. Мать всех матерей сказала, как только освободится от своих обязанностей, будет рада поприветствовать и расцеловать вас. Теперь, девочки, будем завтракать. У нас на эти три дня расписан очень насыщенный график, заполненный встречей с богиней Эвелцан, Гудилом, встречами, песнопениями, танцами, играми. Сегодня нам с утра надо ко многому успеть. Будут встречи с жителями аулов, паломниками со многих стойбищ. Потом поочередно посетим сакли соплеменников, попробуем их праздничное угощение. А там будет джигитовка, игры, танцы, песнопения.

* * *

Не успели девочки притронуться к завтраку, неожиданно с плато раздался топот множества коней, гиканье, лихие возгласы джигитов, во всю подгоняющих скакунов. Девочки оцепенели, с широко раскрытыми глазами глядя в глаза отца. Больше всего напугались Хава с Марией. Они вскочили, спрятались за спиной отца. Генерал схватился за рукоятку кинжала. Старик Ашур, догадываясь, в чем причина, начал успокаивать девочек:

– Ангелочки мои, не бойтесь! Это с Нарын-калы после ночной службы с друзьями на праздник Эвелцан спешит старший сын Аран.

Он, обнимая пери, стал успокаивать их.

Генерал расслабился, переводя дух, успокаивая дочерей.

Наступил момент истины. Сейчас Шахри-Зада встретится с женихом, с которым ни разу не виделась, но за которого согласился ее выдать отец.

– Не тревожьтесь, мои ангелочки. Джигиты спешат на праздник Эвелцан. Сегодня на плато джигиты племени устраивают джигитовку. Там они будут затевать еще другие игры, борьбу… А завтра, – старик, приподнимая указательный палец правой руки, многозначительно улыбнулся, – будет что-то грандиозное! Эх! – Руками сделал одно па из дагестанской лезгинки. – Мне бы жить и жить! Но не углядел, куда ускакали мои молодые годы!

– Дядя Ашур, сейчас тоже вы, скажу, держитесь молодцом. Если бы не ревность Матери всех матерей, вам молодухи племени не давали бы проходу! – пошутил генерал.

– Нет, сынок, моя кукушка давно откуковала, мои цветы давно отцвели, моя песня давным-давно спета! Было время, когда я голыми руками выпрямлял подковы, одним ударом кулака с ног валил быка, а из трех турецких сабель свивал якорь…