Текст книги "Нежный фрукт"

Глава 4

– Пока я буду в Праге, ты освободишь квартиру, – словно между прочим сказала Амалия, поправляя двумя руками прическу перед зеркалом.

На ней было алое платье с широкой юбкой, похожей на колокол, и яростно цокающие туфли на шпильках. Наверное, из-за того, что жена была так красива, сцена напомнила Астраханцеву эпизод из какого-нибудь кино про развод.

Он стоял в коридоре в старых тренировочных штанах и растянутой футболке, небритый и совершенно спокойный. Если это и кино, он-то уж точно не комедийный персонаж. Комично выглядела именно Амалия со своими попытками сделать из проблемы пустячок.

– Интересно, как ты себе это представляешь? – спросил он.

– Соберешь чемодан и поедешь в свою «двушку». Ты там весной обои поклеил, потолок побелил. Вот и пригодилось! Вещей у тебя немного, так что, полагаю, к завтрашнему дню управишься.

– По-моему, ты забыла, что поселила в моей «двушке» свою племянницу, – напомнил Астраханцев, прикинув, что собраться ему действительно ничего не стоит. Вот только книги…

– Ах, да. – Амалия нахмурилась, перестав на секунду копаться в сумочке. – Фу, как некстати. Зачем я это сделала? – спросила она сама у себя.

– Из жадности, – подсказал Астраханцев. – Ты берешь с бедной девушки арендную плату.

– Ничего, не развалится, – жестко ответила его красавица-жена. – Приехала работать, пусть работает. Нет, Дмитрий, совершенно невозможно, чтобы ты оставался тут. Как порядочный человек ты просто обязан освободить жилплощадь.

Астраханцев усмехнулся, наблюдая за тем, как она пытается всунуть в карман чемодана еще какую-то блестящую штуковину. Чемодан был набит, и штуковина влезать в карман не желала.

– И куда ты предлагаешь мне деться? Просто вылететь в окно, как Карлсону? Жить на крыше?

– Ты сделал все для того, чтобы наше совместное существование стало невыносимым!

– Серьезно? – саркастически заметил Астраханцев. – Кажется, ты забыла, что это я застукал тебя в постели с учителем физкультуры.

– Он инструктор по фитнесу, – злобно ответила Амалия, не терпевшая никаких насмешек над собой. – И то, что ты нас застукал, ничего не значит.

– Еще как значит. В противном случае ты бы еще много лет морочила мне голову, изображая верную и преданную жену, а я бы тебя холил и лелеял.

– Ты?! – нахально засмеялась она. – Ты не умеешь холить и лелеять женщин. Тебя испортили твои студентки, многочисленные и доступные. Шастающие в наше семейное гнездышко!

– Господи, какая же ты несправедливая, – не удержался Астраханцев. – Это была одна-единственная студентка, ей требовался досрочный зачет. Кстати, ты напугала ее до смерти.

– Так ей и надо, – ответила Амалия. – У тебя вообще дурной вкус, если говорить о женщинах.

– Это ты себя имеешь в виду?

– Я была твоим лотерейным билетом!

– Я тоже так думал. Только билет оказался пустым, без выигрыша.

Амалия развернулась на каблуках, подошла к мужу на опасно близкое расстояние, обдав его запахом ландыша и жасмина. Он точно знал, что это за духи, потому что сам подарил их ей на Новый год. Он почувствовал не только знакомый аромат, но и тепло тела, которое раньше казалось ему таким родным, особенно в темные бесприютные ночи, когда он на ощупь пробирался из выстуженного кабинета в спальню и нырял под одеяло, прижимаясь к сонной жене и греясь около ее сладкой неги. Сейчас он неожиданно подумал, что только к ней спящей испытывал настоящую нежность.

– Ты ведь меня больше не любишь, – с затаенной обидой в голосе сказала Амалия, подняв глаза, тщательно обведенные темным карандашом.

Астраханцев против воли оценил ее умелый макияж. Единственным действительно ярким пятном были губы, покрытые шелковой помадой. Ухаживать за собой его жене нравилось. Внешняя сторона жизни вообще имела для нее огромное значение.

– Да, больше не люблю, – согласился он, стараясь, чтобы это прозвучало не слишком обидно. Обиженная Амалия способна испортить настроение на неделю вперед. Впрочем, как можно не обидеть женщину, заявив о том, что ты к ней равнодушен?

– Я хочу знать – почему, – сказала она приказным тоном. Потом вспомнила, что с мужем такие штучки не проходят, и поспешно добавила: – Я должна знать правду, Дмитрий. Чтобы больше не совершать ошибок. Так почему?

«Потому что ты злая, Амалия», – хотелось ответить ему. Это была та самая ужасная правда, в которую его жена наверняка не поверила бы. Она? Злая?! Какая чушь. Она ведь так чувствительна, сентиментальна, уступчива, иной раз даже щедра! Она умеет проявить нежность, сострадание и в нужный момент готова пойти на жертвы.

Однако Астраханцев нутром чуял, что это не более чем искусная маскировка, вроде умения накладывать тени и румяна, которому Амалия училась у какого-то именитого визажиста. Скрыть свое истинное лицо от человека, с которым десять лет прожил бок о бок, просто невозможно. Эгоизм Амалии был стержнем, на котором держался построенный ею мир. Позвоночником ее духовного тела. Это был не здоровый эгоизм, сладостный, как детство, а злой и жестокий, словно зверь, откормленный и выдрессированный для того, чтобы защищать хозяйку.

Астраханцев неожиданно подумал, что все женщины, с которыми ему доводилось сходиться близко, оказались той же породы. Наверное, это рок. Однажды, еще до женитьбы, подчинившись порыву, он выбрал в подруги одинокую некрасивую барышню. Почему-то ему казалось, что у некрасивых и одиноких богатый внутренний мир, а душа глубокая и чистая. Сказать, что он был разочарован, значит, не сказать ничего. Больше всего барышня походила на подколодную змею, злопамятную и завистливую. За всю взрослую жизнь Астраханцев повстречал лишь одну милую тихую даму, которая на поверку оказалась скрытой алкоголичкой и обитала в полупустой квартире, заросшей бархатной пылью. Амалию он поначалу не раскусил. А когда раскусил, они уже жили вместе и наверняка растили бы детей, если бы не ее страстное желание баловать себя и только себя, пока не упорхнула молодость.

С тех пор как Астраханцев понял, что Амалия никогда не станет его настоящей второй половиной, жизнь сделалась грустной и безысходной. Душевное одиночество сжигало его. Оно было неотвратимым, как солнце, разбойничающее в пустыне. Многие его приятели уходили от жен к другим женщинам и через пару лет чувствовали себя столь же несчастными, как и прежде. Новая страсть ненадолго озаряла их существование, словно факел, который рано или поздно гаснет, оставляя путника без ориентиров.

– Мы совершенно разные, – сказал он вслух, решив ограничиться общими словами. – Ты не понимаешь меня, а я не понимаю тебя. Мне не близко все то, что тебе нравится.

– Тебе не близко то, что нравится всем нормальным людям, – отрезала Амалия, махнув рукой и снова переместившись к зеркалу. Минута душевного общения, на которое она оказалась способна, утомила ее. – Надо подумать, как выйти из положения. Я о твоем переезде, – добавила она. – Придется тебе позвонить моей племяннице и сказать, чтобы она выметалась.

– Нет, это тебе придется ей позвонить, – непререкаемым тоном заявил Астраханцев.

Недовольно посмотрев на него, жена раздула ноздри. Они были такой же идеальной формы, как и все, чем наградил ее Господь.

– Хорошо. Сегодня я ее выселю, и завтра утром ты займешь ее место.

– Я не собираюсь бежать из квартиры, в которой живу, – отрезал Астраханцев. – И уж тем более спешно. Не понимаю, какой прок пытаться выставить меня именно сейчас? Разве я мешаю? Ведь вы с вашим физруком отправляетесь путешествовать.

– Когда мы с Виктором возвратимся из отпуска, – ответила Амалия, вызывающе поведя бровью, – то поселимся здесь.

– Да селитесь на здоровье! Вас не будет почти месяц. Этого времени мне как раз хватит. Кроме того, за один день твоя племянница не сможет найти себе новое жилье и перевезти вещи.

– Ей придется! – жестко ответила Амалия, приглаживая волосы щеткой и заправляя локон за аккуратное ушко, в которое Астраханцев в свое время так любил шептать всякие глупости. Как позже выяснилось, она едва это выносила.

– Что за блажь на тебя нашла? – Его ум, привыкший анализировать тексты и искать глубинный смысл в каждой фразе, немедленно привел его к следующему вопросу. – Что такого случится завтра утром, что я обязательно должен быть изгнан из квартиры?

– Вот всегда ты так! – раздраженно бросила Амалия, взмахнув расческой и глядя не на мужа, а на его отражение в зеркале. Отражение было хмурым. – С тобой невозможно договориться просто. Ты обязательно влезешь в печенку, будешь допытываться, допрашивать…

– Когда люди договариваются просто, они ничего друг от друга не скрывают, тебе не кажется?

– Ну хорошо, – сдалась Амалия. – Я хочу, чтобы ты освободил помещение, потому что завтра утром сюда приедет один человек.

– Ты что, сдала квартиру на время отпуска? Вместе со мной?! – изумился Астраханцев, искренне веря, что его жене ничего не стоило поступить именно так.

– Фу, ну что ты несешь! – возмутилась та. – Это всего лишь специалист, который занимается энергетикой. У жилья должна быть хорошая энергетика, ты согласен? Вот этот человек и проведет очистку. Все эти наши стычки, обиды, недоговоренности… Я не хочу начинать новую жизнь с Виктором под крышей, где мы с тобой столько ссорились.

– Амалия, мы поссорились с тобой всего лишь один раз, – напомнил Астраханцев. – Когда я пришел домой раньше времени и застукал тебя с твоим инструктором-затейником. Уверен, что ничему хорошему он тебя так и не научил.

– Фу ты, ну ты! Конечно, мы же профессор, имеем дело с высокой литературой!

– Образование как-то дисциплинирует. Приучает быть разборчивым.

– Хочешь сказать, я кинулась на первого попавшегося мужика?! – Амалия раскраснелась, почувствовав себя в своей стихии.

В юности она играла на сцене любительского театра и до сих пор считала себя потрясающей актрисой, которой отлично удаются страстные монологи.

– Да что ты! – насмешливо возразил Астраханцев. – Я уверен, что ты тщательно прицеливалась, прежде чем накинуть аркан на Виктора. Вероятно, у него отличное резюме.

– Ты просто злишься. Несколько лет я искренне пыталась спасти наш брак. Не знаю, что нужно было сделать, чтобы ты стал нормальным мужем!

«Нужно было просто любить меня», – подумал Астраханцев, а вслух сказал:

– Давай не будем кричать, хорошо? А то твоему специалисту придется разгребать тут целую кучу всего. – Он знал, что, если его жена приняла решение, изменить ничего не удастся. Придется идти на компромисс. – Значит, он приедет завтра, верно?

– Да. И это не он, а она, – ответила Амалия, облизав губы. Гнев ее быстро угас, как всегда бывает с поддельными страстями. – Ее зовут Люда. Она подруга моей подруги из Питера.

«Наверняка какая-нибудь шарлатанка, – решил Астраханцев. – С кучей тараканов в голове. Поклонница Стивена Кинга, окончившая ускоренные курсы НЛП». Он представил себе тридцатилетнюю ведьму с распущенными волосами цвета битума, хрипатым голосом и обкусанными ногтями. На руках у нее непременно целая куча серебряных колец с недорогими камнями.

Впрочем, нет. Амалия с ее склонностью к внешнему лоску ни за что не доверилась бы такому специалисту. Скорее всего, подруга ее подруги – модный психолог с двумя высшими образованиями. А то и с тремя. Она пишет концептуальные статьи в хорошие журналы, возможно, даже ведет собственную колонку, вылущивая для читателей зерна здравого смысла из вороха тайных знаний, к которым считает себя причастной. Женщина, существующая в мире эклектики: знает йогу, фэн-шуй, умеет очищать энергетические каналы и делать массаж, который восстанавливает тонкое тело, рекламирует гирудотерапию и биотическую медицину. Носит одежду дорогих, но малоизвестных марок, раз в неделю посещает спа-салон и использует мужчин только как сопровождающих на званые вечеринки. Она свежа, не признает косметики и с утра до вечера ходит со стеклянной улыбкой Диты фон Тиз.

Ему стало интересно, какова она на самом деле. Он даже почувствовал азарт, словно утомленный игрок, бросивший на кон последнюю фишку.

– Ладно, договоримся так. Пусть твоя экспертша по энергетике приезжает, я не против. Не буду ей мешать. Я даже могу уйти из дому на то время, пока она станет заниматься, так сказать, ассенизацией.

Амалия шумно дышала, но молчала. Вероятно, обдумывала предложенный вариант.

– Хорошо, я предупрежу ее, что ты здесь, – наконец заключила она. – Хотя я надеялась, что Люда приедет в свободную квартиру и очистит ее целиком и полностью.

– Боишься, что, после того как она ее очистит, я снова загажу все вокруг своей ужасной энергетикой? – поинтересовался Астраханцев ехидно.

– Что-то в этом роде, – бросила его жена через плечо. – Виктор сейчас поднимется за вещами. Если не хочешь с ним встречаться, иди в свой кабинет.

– Ложись на коврик и не гавкай, – пробурчал он себе под нос. – Поцелуешь меня перед отъездом?

– Не паясничай. Когда племянница съедет, я отправлю тебе смс-сообщение.

– Очень великодушно с твоей стороны.

– Твой чемодан лежит в кладовке, на самой верхней полке. Будешь снимать, не поцарапай стену, там обои мягкие.

Астраханцев, ездивший в командировки со спортивной сумкой, уже и забыл, что у него есть большой чемодан. Ему никогда не хотелось брать в дорогу много вещей. Он любил свой дом и ненавидел скитаться по гостиницам, будь они хоть трижды комфортабельными. В маленьком кабинете хранились его любимые книги и дорогие сердцу вещи, к которым он стремился как можно скорее возвратиться. Не было только женщины, ждущей его днями и ночами. Той женщины, для которой он стал бы самым родным человеком на свете. Он уже начал думать, что после смерти матери такой женщины больше не найдется.

Удалившись в кабинет, Астраханцев сел у окна с книгой молодого писателя, которую ему рекомендовали друзья. Прежде чем начать читать, перевернул том и поглядел на фотографию автора. Там был изображен лысый молодой человек с маленькой серьгой в ухе, который смотрел на него насмешливо. Астраханцев открыл первую страницу и вчитался в текст. Начало было дерзким и ярким, книга вполне могла бы его захватить, однако, когда хлопнула входная дверь, настроение пропало. Амалия уехала. Еще одна глава его жизни закончилась.

Он вышел из кабинета и прошелся по квартире, пытаясь осознать, что в ближайшие дни покинет это место навсегда. Амалия ни слова не сказала про вещи. Разумеется! Она ведь убеждена, что порядочный муж не возьмет ничего, кроме своей одежды и библиотеки, которая ей самой совершенно ни к чему. «Времена дефицита прошли, – менторским тоном говорила она Дмитрию. – Совсем не обязательно иметь дома собрание сочинений Чехова. Если вдруг захочется почитать, можно зайти в магазин и купить любую книжку». С каждым годом читать Амалии хотелось все меньше и меньше. Для того чтобы чувствовать себя современной и умной, ей достаточно было журналов и новостей в Интернете.

Астраханцев терпеть не мог новую манеру скоростного потребления информации, эту нахватанность, которая вполне могла сойти за эрудицию, самовыражение молодых, оттачивавших свой ум во внелитературном пространстве. Он видел, что к книгам относятся теперь совершенно иначе и читают их иначе, не давая душе возможность прорасти, и страдал от этого.

Прогулявшись по комнатам, он отправился в кладовку и достал чемодан, о котором говорила его благоверная. Чемодан оказался настоящим монстром с металлическими углами. У него не было колесиков, к которым все давно привыкли, и длинной ручки. Если набить его вещами, он станет неподъемным.

Астраханцев оттащил чемодан в кабинет, водрузил на диван и щелкнул замками. Внутренности монстра пахли старой бумагой и клеем. Там лежали две пожелтевшие газеты и маленький черный блокнот, выглядевший незнакомым. Открыв его, он понял, что блокнот очень старый. Возможно, он принадлежал его отцу или матери. А может быть, и бабке, которая обожала сундуки, лари и большие коробки. Под обложкой были стихи, написанные от руки фиолетовыми чернилами. Почерк он не узнал и стихи не узнал тоже. «Всю жизнь играть и в одночасье сдаться: стереть с лица гримасы, пыль и грим. За все, что мы утайкой говорим, в итоге нам обязано воздаться. Как часто невозможно догадаться, какой в душе мы умысел храним. И груз предательств не обременим, когда он может тайным оставаться…»

Он бродил с блокнотом по дому, доставал из холодильника сыр, помидоры и колбасу, жевал, размышлял о своей жизни и в конце концов не заметил, как уснул. Проснулся ночью в кресле и едва смог пошевелиться – руки и ноги затекли, голова отваливалась. Перебравшись на диван, он долго смотрел в потолок, по которому скользили тени с улицы, и снова отключился.

Разбудило его наглое солнце, прогуливающееся по комнате. Все вокруг казалось пыльным и блеклым, кружевные занавески порхали над дверью распахнутого балкона, откуда доносилось исступленное чириканье. В этом чириканье было столько жизни, что захотелось немедленно отрастить крылья и вылететь наружу.

Астраханцев вскочил, соображая, сколько сейчас времени. Узнав, что больше полудня, он расстроился, как ребенок, проспавший поход в зоопарк. Все ушли без него, и он остался дома один. Лелея сладкую обиду неизвестно на кого, он отправился в душ, потом выбрился до синевы и достал из холодильника куриную ногу, всю в застывшем желе из бульона, остро пахнущую чесноком и петрушкой. В тот момент, когда его зубы вонзились в упругое мясо, раздался звонок в дверь.

«Наверняка та самая экспертша, которой поручено восстановить в квартире хорошую энергетику», – решил он и быстро прожевал все, что было во рту. Ему до смерти хотелось проверить, угадал ли он, рисуя в своем воображении образ этой штучки. Не раздумывая, он отправился в коридор, отпер замок и распахнул дверь.

Глава 5

Улица называлась Весенней. Любе очень понравилось, как это звучит, и она подумала, что ее авантюра обязательно должна закончиться счастливо. Конечно, она согласилась на авантюру, по-другому и не назовешь.

Она еще раз заглянула в бумажку, которую сжимала в руке. За время ее путешествия до Москвы бумажка помялась, и на месте одного из заломов оказался номер дома, написанный кое-как. То ли это дом десять, то ли шестнадцать. Вторая цифра была изображена небрежно и странно разрывалась наверху. Люба сама записывала адрес Грушина, который диктовала подруга, и винить, кроме себя, было некого.

Завернув на автобусную остановку, она поставила дорожную сумку на скамейку и достала мобильный телефон. Толком ей Лена ничего про своего двоюродного дядю не рассказала – ей было не до того. Ее захлестнули чувства, и она, сдав ребенка свекрови, упорхнула со своим новым возлюбленным. Еще неизвестно, ответит ли она.

– Ленка, привет.

– Алло! Люба, это ты? Ты уже добралась? – Лена была где-то далеко, вокруг нее все шумело, гудело и лязгало. Возможно, она сейчас находилась в порту или на автостраде. – Ты встретилась с Димой?

– Я как раз возле его дома! – прокричала Люба, испугав какую-то старушку, которая сердито зашевелила губами и забормотала что-то себе под нос. – Лена, какой у него номер дома? Десять или шестнадцать?

– Я ничего не слышу! – прокричала Лена издалека. Возможно, с другого конца земли. – Когда вернусь, сразу позвоню, поняла?

После этих ее слов все звуки исчезли, в телефоне воцарилась гулкая тишина. Досадуя, Люба захлопнула крышку, вздохнула и огляделась по сторонам. Перед светофором, дрожа от нетерпения, стояли рычащие автомобили, из-за них воздух над шоссе казался синим. Позднее лето катило по небу тяжелый шар солнца, напитанный спелым соком. Оранжевые дворники гонялись за первыми опавшими листьями, собирая их в яркие пакеты. Любе стало жалко листьев, жалко уходящего тепла, жалко себя.

Почему все так несправедливо? Почему именно она оказалась той женщиной, которой отказано в простом человеческом счастье? Все другие влюбляются, крутят романы и выскакивают замуж, а ей пришлось соглашаться на брак вслепую. Еще на вокзале, стоя на перроне в кашемировых сумерках, она слушала мерное сопение поезда и ощущала утрату чего-то важного. Наверное, это была мечта о настоящей любви, о неожиданно вспыхнувшей страсти, о случайной, незапланированной встрече с единственным мужчиной, который смог бы сделать ее безоглядно счастливой.

Поставив ногу на железное кружево ступеньки, она еще раздумывала, стоит ли ехать. Но потом вспомнила все, что проделал с ней Алекс, встряхнула головой и быстро прошла на свое место. В купе никого не было, и она обрадовалась – ей хотелось остаться один на один с собственными чувствами. Вагон бежал сквозь ночь по льющимся рельсам, и таинственные постукивания и пощелкивания усыпили Любу. Она уснула, как была – в одежде, склонив голову на плоскую подушку. Проснувшись рано утром, долго приводила себя в порядок: несмотря ни на что, ей хотелось произвести на Грушина хорошее впечатление.

Она никак его себе не представляла. Лена сказала ей, что Грушин одинок, несчастлив и абсолютно беззащитен. Он не умеет обращаться с женщинами, боится их и поэтому страдает. Зная, что Грушин – профессор, Люба убедила себя, что у него есть лысина и очки, и решила на этом остановиться.

И вот теперь она стояла на остановке, держа в руке мобильный телефон, который готов был соединить ее с кем угодно, если этот кто угодно находился в зоне действия сети. Ее подруга из этой зоны совершенно точно исчезла. Люба некоторое время размышляла, что делать, затем еще раз изучила бумажку и решила, что ей все-таки нужен дом десять, а не шестнадцать. И ошиблась.

В доме номер десять по Весенней улице, в квартире семнадцать стоял возле холодильника профессор литературы Дмитрий Астраханцев и собирался съесть куриную ногу.

Люба прижала палец к кнопке звонка. Кнопка была холодной, и этот холод, словно ток, прошел по Любиному позвоночнику, сковав шею и спину. Заслышав шаги и возню с замком, она заставила себя глубоко вдохнуть. Воздух на лестничной площадке отдавал хлоркой и мокрой побелкой. Ее затошнило от страха. Нужно было срочно что-то придумать, как-то взять себя в руки. Люба вспомнила, что ведь Грушин тоже отчего-то согласился на этот слепой брак. Может быть, он боится и волнуется даже больше, чем она. Всего несколько секунд потребовалось ей на то, чтобы приободриться. В эти секунды она дала себе клятву: во что бы то ни стало сделать Грушина счастливым. Или хотя бы устроить его жизнь так, чтобы он ни разу не раскаялся в том, что позвал ее к себе.

Дверь отворилась, и на пороге появился высокий мужчина в сером спортивном костюме. У него не оказалось ни лысины, ни очков. Лицо было живым, броским, с крупными чертами и сухой улыбкой. А вот выражение лица совершенно не соответствовало моменту. Оно было ехидным.

– Дмитрий? – растерянно спросила Люба.

– Да, – ответил тот с веселым вызовом. – А вы, полагаю, Люда?

– Люба, – поправила она.

Астраханцев про себя чертыхнулся, решив, что или Амалия все перепутала, или он неожиданно стал тугоухим.

– Ну, проходите, Люба, – пригласил он и отступил в сторону. – Значит, вот вы какая. А я все гадал, как вы выглядите.

Он гадал, да не угадал. Разве мог он предположить, что шарлатанка, разъезжающая по чужим домам и очищающая их непонятно от чего, похожа на маленькую фею? И не то чтобы она отличалась особой красотой. Просто в ней было что-то особенное, что-то такое, что отвлекало от лица и заставляло смотреть на нее всю, целиком. Впитывать ее взглядом, словно женщину с картины Ренуара.

«Наверное, она наводит на меня чары», – в панике подумал Дмитрий и решил изо всех сил сопротивляться. Он полагал, что насмешка и ирония будут действенной защитой от попыток обольстить его или что она там задумала с ним сделать. В том, что она что-то задумала, Дмитрий не сомневался. Достаточно было поймать ее взгляд. Она смотрела на него так, словно решала, в кого его превратить – в жабу или в медведя.

Со своей стороны, Люба обрадовалась, что ее будущий муж так легко завел разговор о том, что ей самой казалось неловким обсуждать.

– Если честно, я точно так же гадала, как выглядите вы.

– И как я вам?

– Симпатичный, – хмыкнула она, доконав Астраханцева своей улыбкой.

– О, смотрю, у вас большая сумка, – сказал он ненатуральным тоном. – Там что, всякие принадлежности?

– Принадлежности для чего? – удивилась гостья, глядя на хозяина во все глаза.

Глаза у нее были удивительными – грозными и нежными одновременно. Астраханцев сроду не видел таких глаз.

– Ну, я не знаю… Вы ведь приехали с определенной целью, – пожал он плечами.

– Думаете, для этого мне нужны какие-то принадлежности? – продолжала недоумевать Люба, поставив сумку на пол и поворачиваясь к Астраханцеву лицом.

Он совершенно точно не был похож на человека, у которого не складываются отношения с женщинами. В желто-коричневых глазах с тяжелыми веками таился веселый и хищный блеск. Любу неожиданно пробрала дрожь.

– Хм, – сказал ее визави, дернув щекой. – Разувайтесь, вот вам тапки с помпонами. Значит, вы будете пользоваться исключительно руками? Собственными токами? Энергией, да?

– Послушайте, – сказала Люба, запнувшись на пороге комнаты, по направлению к которой он ее теснил. – У меня нет намерения как-то на вас влиять. Ни руками, ни токами.

– Хорошо-хорошо, – противным голосом согласился он. – Может, мне вообще уйти и оставить вас одну?

– Нет, зачем это? – испугалась Люба, решив, что подруга скрыла от нее одну маленькую деталь: Грушин слегка того. Говорят, у ученых бывают некоторые завихрения в мозгах. Впрочем, он умный и порядочный, так что к его завихрениям наверняка можно привыкнуть. – Не уходите, пожалуйста.

– Ладно, не уйду, раз вы просите. Слушайте, что вы замерли на пороге? Располагайтесь, осматривайтесь. Даже не верится, что женщина, которая взяла на себя такую миссию, столь нерешительна.

– Миссия – это очень сильно сказано, – не согласилась Люба, надевая предложенные тапки.

Ей было не по себе оттого, что Грушин оказался таким напористым. Она-то думала, что придется брать инициативу в свои руки, что профессор – рохля, каких поискать, и с ним надо будет возиться, как с ребенком.

– В любом случае, я уверен, что вы справитесь, – покровительственно сказал тот. – Хотя квартира довольно большая, а вы довольно маленькая. Но квартиры – это ведь ваша стихия, верно?

– Считаете, у меня есть интерес к вашей квартире? – обиженно спросила Люба. – Если вы так думаете, нам лучше сразу расстаться, пока мы еще толком не познакомились.

Астраханцев повернулся и посмотрел ей прямо в глаза. Она пылала негодованием, у нее даже щеки разрумянились, сделавшись такими красными, как будто она перемазалась гранатовым соком.

– Ладно, – сказал он недовольно. – Будем считать, что вы приехали, потому что так… – Он покрутил руками с растопыренными пальцами у себя перед носом. – Потому что так планеты сошлись.

– Вообще-то, я приехала ради вас.

– Ну да? – не поверил Астраханцев. – Что значит: ради меня? Вы наверняка узнали о моем существовании накануне приезда.

– Вас это оскорбляет? – живо откликнулась Люба. – Думаете, нужно было полгода переписываться?

– Нет, я бы не хотел тратить столько времени. Ужас какой – полгода! За это время можно написать диссертацию.

– И состариться, – поддакнула Люба. – В конце концов, вам это нужно не меньше, чем мне, так что не придуривайтесь, ладно?

Вслед за хозяином она вошла в большую гостиную и сразу удивилась тому, как все здесь напоказ великолепно: и воздушные шторы, и ласкающая взгляд обивка дивана, и монументальный шкаф, и диковинные вазы с сухими цветами…

– Ну что? – спросил Астраханцев все тем же вредным голосом. – Чувствуете что-нибудь? Какие-нибудь миазмы? Сгустки отрицательной энергии? Тучи, зависшие под люстрой?

– Я же не Гидрометцентр, – ответила Люба, призвав на помощь чувство юмора. – А где вы меня поселите?

Он посмотрел на нее с таким изумлением, словно она спросила, где тут телепорт для отправки на Марс. Подняв повыше свою сумку, Люба пояснила:

– Мне нужно переодеться с дороги. И вещи где-нибудь разложить.

– В самом деле? Ну, хорошо, я сейчас соображу… – Он растерянно огляделся по сторонам.

«Вот ведь мужчины! – подумала Люба. – Предложил жениться и при этом даже не подумал, где меня поселит. Или он планировал, что мы сразу будем жить как муж и жена? Странно. Ленка сказала, ему нужно очень долго привыкать к женщине, прежде чем дотронуться до нее. Вроде бы в этом и состоит его проблема».

– А где я буду спать? – для верности уточнила она.

– Спать? – все с тем же изумлением спросил Астраханцев. – Зачем вам спать?

– Если честно, я иногда сплю, – ответила она, улыбнувшись уголками губ.

– То есть вы полагаете, дело затянется?

– Точно не на полгода, не расстраивайтесь. Вы что, хотите поминутный отчет? Вы вообще как-то странно на меня реагируете. Мне кажется, пока я до вас добиралась, вы передумали. И это ужасно обидно, потому что отступать мне некуда.

– Ладно, ладно, – быстро сказал Астраханцев и поднял руки вверх, словно сдавался в плен. – Спать вам, судя по всему, придется вот на этом диване. Не против?

– Нет, конечно. Как вы распорядитесь, так и будет.

– Шкаф я для вас освобожу. Я просто не предполагал, что вы приедете с вещами.

– Но я же собираюсь здесь жить, – на всякий случай сказала Люба, чтобы проверить его реакцию. – Как же без вещей?

«Ну, Амалия! – с досадой подумал Астраханцев. – Как всегда, накрутила целый клубок лжи. А я теперь чувствую себя дураком. Значит, она собирается здесь жить. Да я тут с ней с ума сойду!»

– Можете смотреть телевизор, сколько вздумается, – вслух сказал он, вытаскивая из шкафа ворох одежды и прижимая его к животу двумя руками. – Дверь запирается на защелку. Ванная и туалет там, – он мотнул подбородком в сторону коридора.

После чего ретировался в кабинет и швырнул принесенное барахло на свою кровать. «Фу-у… Вот это приключение на мою голову, – подумал он, свалившись в кресло и раскинувшись в нем без сил. – Может быть, взять и уехать? Напроситься на дачу к Павлику Пущину… Ну ее, эту бабу!» Он тут же понял, что обманывает сам себя. Никуда он не уедет. Во-первых, потому, что его отъезд будет похож на бегство, а это унизительно. А во-вторых, потому, что ему не хочется уезжать. Шарлатанка она или фея – неважно. Она его заинтересовала, причем до такой степени, что он готов был возиться с ней столько, сколько потребуется. Сейчас он ни за что бы не ушел. Ему было дико интересно, что она собирается здесь делать. Положа руку на сердце, она ему понравилась. И он не хотел с ней расставаться, хотя, по сути дела, вообще ее не знал. «Что это со мной? – подумал он раздраженно. – Я только что ее увидел. Впервые в жизни. А она так на меня подействовала… одурманивающее. У нее фиалковые глаза, восхитительно чистые, без примеси всякой житейской гадости».