Текст книги "Нежный фрукт"

Все внезапно встало на свои места, разрозненные кусочки головоломки с удовлетворенным щелчком втиснулись в картину мироздания. Люба ехала знакомиться с Грушиным, который мечтал найти вторую половину, но из-за излишней боязливости так никого себе и не завел. Они договорились, что она поживет у него, он привыкнет к ней, а потом они поженятся. То, что Грушин оказался Дмитрием, да еще и профессором, объясняло все остальное.

В голове Астраханцева сверкнула молния, осветив на мгновение ближайшее будущее. Выходит, настоящая Люда, которая должна очистить энергетику в его квартире, просто еще не приехала. Но приедет, это как пить дать! Приедет и прямо с порога заговорит про его жену, то бишь свою нанимательницу, что убьет Любу Мирошникову наповал.

Она не должна узнать правду! По крайней мере, пока. Сначала необходимо завоевать ее сердце и лишь потом признаться, что он не Грушин. Потом, позже… Когда правда уже не будет выглядеть для нее такой ужасной. А вот с экспертшей нужно что-то делать – в идиллическую картину мира, которую Астраханцев уже начал рисовать в уме, незнакомая женщина, хозяйничающая в квартире, точно не впишется.

С ходу он не смог придумать, как избавиться от «подруги подруги Амалии». Но решил, что будет действовать экспромтом и, конечно, справится с этим делом блестяще – благодаря своей врожденной находчивости. Из комнаты все еще доносились всхлипы, и он быстро посмотрел в зеркало, прикидывая, похож ли на человека, страдающего от одиночества. Решил, что не похож, подумал: «Пошло все на фиг!» – и сделал шаг по направлению к гостиной.

Именно в этот момент раздался звонок в дверь. Вернее, это были два коротких звонка, смелых и сильных, от которых душа Астраханцева почему-то нырнула в пятки. Воровато оглянувшись, он шагнул к двери и отпер замок.

На пороге стояла женщина лет тридцати. Некрасивая, но яркая брюнетка с гладкими волосами до плеч, постриженными, будто по линеечке.

– Здравствуйте, я – Люда, – сказала она голосом диктора телевидения. В голосе была профессиональная мягкость, внутри которой таилась крепкая косточка. – Надеюсь, вы меня ждете. Вы же Дмитрий, да?

Держалась визитерша так, словно привыкла командовать батальоном. Строгие глаза, большой рот и бездна самоуверенности. Она была в соломенной шляпе и летних кружевных перчатках. Казалось, что она явилась из прошлого. Именно такие женщины в начале прошлого века отправлялись в Африку изучать дикие племена, записывать голоса саванны и защищать от истребления маленьких антилоп дукеров.

– Э-э-э… – протянул «находчивый» Астраханцев. – Что вам угодно?

В квартиру он ее не пускал и не собирался. Вероятно, почувствовав это, Люда нетерпеливо повела бровью и провела рентгеноскопию его зрачков.

– Не понимаю, почему вы на меня так смотрите, – продолжал хозяин квартиры, разыгрывая дурачка.

– Жду, когда вы пригласите меня войти. Так поступают все воспитанные люди.

Астраханцев открыл было рот для ехидного комментария, но тут же прикусил язык. Ехидство можно было оставить при себе. Эта Люда отбрила бы его, не моргнув глазом, и судья сразу засчитал бы ей очко. За годы преподавательской деятельности профессор перевидал множество людей и сразу понял, что перед ним женщина, предпочитающая пользоваться исключительно головой, – тело она отрезала от жизни, хотя наверняка ухаживала за ним, как хорошая сиделка за пациентом, который заслуживает всего самого лучшего.

– Но я не собираюсь приглашать вас к себе, с какой стати? Мы с вами не знакомы, – возмутился он.

– Вы Дмитрий Астраханцев? – спросила Люда, проявив первые признаки беспокойства.

– Ха, нет, ну что вы! – Астраханцев выскользнул из квартиры на лестничную площадку и прикрыл за собой дверь.

Люду ему пришлось оттеснить с коврика к хлипким перилам, окрашенным, как и весь подъезд, в неопределенно-тоскливый цвет.

– Разве это не улица Весенняя, дом десять? – Его визитерша утратила лишь каплю самоуверенности. И даже эта капля была скупой.

– Так точно, адрес именно этот. Но вы ошиблись: профессор Астраханцев живет в другом доме, тут же, неподалеку. В доме номер шестнадцать.

– Вы ничего не путаете? – с подозрением спросила Люда, доставая из сумочки мобильный телефон.

Астраханцев наблюдал за ее манипуляциями совершенно спокойно, ибо точно знал: Амалия отключила связь. Из жадности, разумеется. Международные звонки были дорогими, и заставить ее пустить деньги на ветер могло только стихийное бедствие. А судя по его сведениям, в Праге все шло своим чередом.

– Нет, я ничего не путаю. Я отлично знаю профессора Астраханцева! Он такой… приятный человек. Но живет в доме номер шестнадцать. По нашей общей с ним Весенней улице. Я – в доме номер десять, а он – в доме номер шестнадцать.

Пока он говорил, Люда держала телефон плотно прижатым к уху и покусывала нижнюю губу. Весь ее вид выражал досаду. Вероятно, себе она все же доверяла больше, чем какому-то типу в тренировочном костюме и с чертиками в глазах. Однако делать было нечего, приходилось признать очевидное.

– Вы уверены, что Астраханцев живет именно в шестнадцатом доме?

– Еще бы! Живет, живет, не беспокойтесь. Судя по всему, вы с ним лично не знакомы…

– Ну и что? – Люда смотрела на него в упор, словно мысленно разбирала по косточкам.

«Если она в самом деле экстрасенс, – неожиданно подумал Астраханцев, – то наверняка видит, как трепещет моя совесть, переливаясь всеми оттенками черного».

– А то, – ответил он небрежным тоном, – что, если вы не знакомы с Астраханцевым, вам придется несладко. Профессора, они, знаете, всегда немного того. – Он повертел пальцем у виска и еще присвистнул для верности.

– Хотите сказать, он странный?

– Нет, ничего особенного… Но нужно учесть некоторые детали. – Астраханцев перешел на заговорщический тон.

Он видел, что «подруга подруги его жены» заинтересовалась. Может быть, и против воли, но какая разница? Это было ему на руку. Позволяло надеяться на успех предприятия. Весьма сомнительного, честно говоря.

– Вы знакомы с его женой?

– Нет, не знакома.

– Вот как? – искренне удивился Астраханцев. – И приехали в гости к ее мужу?

– Она моя клиентка, – коротко пояснила Люда. – Но я с ней никогда не разговаривала. Я даже не знаю, как ее зовут.

– Вы не знаете, как зовут вашу клиентку? А как же вы с ней общаетесь?

– Мы не общаемся. Меня попросили ей помочь.

«Кажется, мне везет!» – подумал Астраханцев. Внутри у него все дрожало – он собирался проделать весьма хитрый фокус и искренне надеялся, что публика его не раскусит.

– Это хорошо, что вы не знаете его жену. Потому что тема жены для бедняги – запретная. Жена только что сбежала от него. В Прагу. С любовником.

– Серьезно? – Щеки его собеседницы приобрели теплый персиковый цвет. Вероятно, таким образом она краснела.

– Говорю же вам, я все знаю про этого типа. Да, вот еще что! Он стесняется своей фамилии и ненавидит всех, кто ее произносит.

– Почему же? – изумилась Люда. – Хорошая фамилия, если о чем и напоминает, так только об Астрахани. Никаких смешных корней или ассоциаций…

– Это вам так кажется, – жарко заверил ее Астраханцев. – У него другое мнение… О чем собственная фамилия ему только не напоминает! Так что будьте дальновидны и называйте его исключительно по имени – Дмитрий. В крайнем случае, говорите «профессор».

– Спасибо, что предупредили. – Люда достала из сумочки батистовый платок и промокнула лоб, скрытый полями шляпы. – Еще есть какие-то запретные темы? Раз уж вы так любезны…

– Да! Еще одна. Астраханцев мечтал стать профессором физики, знаете ли. Но… завалил экзамены и с горя подался в литературу. До сих пор его второе «я» не желает признавать, что карьера сделана не в той области, о которой он грезил. В мечтах он все еще профессор физики. Так что не удивляйтесь, если его занесет.

– Мужчины очень вздорные существа, – сделала вывод Люда. – Не знаю, относится ли это к вам тоже, но, на мой взгляд, вы выглядите вполне разумным.

– Спасибо, вы тоже.

Она действительно выглядела разумной, он не кривил душой. Может быть, даже слишком разумной. Отделаться от нее было непросто, но, кажется, он справился. Если она выполнит все его рекомендации и не станет трезвонить кому ни попадя, есть шансы, что Грушин впустит ее в квартиру, приняв за Любу. Вот только что делать с именем? Возможно, у Грушина превосходная память и он ни за что не поверит, что просто перепутал Любу с Людой!

– Кстати, Астраханцев немного туговат на ухо, – немедленно сочинил он. – Часто путает имена родственников и друзей… Вероятно, с головой погружен в литературу, герои книг кажутся ему живыми людьми, с которыми он был когда-то знаком… Бедняга…

В глазах Люды мелькнула тень подозрения. Однако тень так и осталась призраком – Астраханцев смотрел на нее такими честными глазами, словно на горизонте маячил «Оскар». На самом деле он боролся за свое право остаться наедине с женщиной, которая ему нравилась. И от того, насколько искусно он лгал, будет многое зависеть. По крайней мере, стыда он не испытывал.

– Как вас зовут? – неожиданно спросила Люда, убирая платочек в сумку.

– Митя, – на секунду замешкавшись, ответил Астраханцев.

– Спасибо, Митя, – сказала она, окинув его быстрым взглядом. – Надеюсь, вам тоже будут встречаться только хорошие люди. Это очень важно, когда живешь в большом городе и каждый день видишь сотни новых лиц.

Астраханцев соорудил на лице маленькую улыбку и помахал рукой.

– Удачи вам с профессором! – пожелал он таким тоном, словно точно знал, что профессор кусается, как аллигатор.

– И вам удачи, – бросила Люда, направляясь к лестнице.

Астраханцев закрыл дверь. Тут же снова открыл ее, но Люда уже исчезла – было слышно, как каблуки ее туфелек отстукивают тарантеллу где-то внизу.

Глава 6

Как Грушин и думал, подруга его двоюродной племянницы оказалась некрасивой. Осознав, что она некрасива, он тотчас выбросил эту оценку из головы. Правильность черт, миловидность… Что они значили перед лицом его одиночества?

Она позвонила в дверь, когда Грушин уже устал ждать. За этот день он раз двести подошел к окну, чтобы окинуть взглядом двор, и столько же раз включал электрический чайник, чтобы можно было сразу вести гостью на кухню и поить чаем с дороги. Ганимед Ванильный Дым ходил за ним как привязанный, шкурой чувствуя, что грядут важные события.

Когда прозвенел звонок, оба, Грушин и кот, бросились в коридор. Кот, разумеется, мельтешил под ногами, грозя уронить хозяина на пол. В последний момент тот перешагнул через него, щелкнул замком и открыл дверь.

На пороге стояла элегантная женщина среднего роста, некрасивая, но эффектная. Она напоминала героинь фильмов пятидесятых годов – чистенькая, отмытая, розовощекая, в выглаженной юбке и кофте с белоснежными манжетами. У нее были лучистые глаза в стрельчатых ресницах и ямочки на щеках. И от нее можно было сойти с ума, потому что она оказалась дотошной, как налоговый инспектор.

– Добрый день, профессор, – сказала она слегка насмешливым тоном. – Простите, я немного задержалась. Самолеты не летали из-за грозы.

У Грушина сделался абсолютно глупый вид. Он не знал, что из Орехова в Москву летают самолеты, по его мнению, расстояние было слишком маленьким. Кроме того, Лена говорила, что ее подруга покупала билет на поезд. Однако уточнять ничего не стал, а в свою очередь поздоровался:

– Здравствуйте! Очень рад вас видеть.

Грушин посторонился и сделал приглашающий жест рукой. Люда переступила порог его жилища и непроизвольно потянула носом, уловив запах лаванды. Она любила травы, и лавандовый аромат показался ей добрым предзнаменованием.

– Знаете, я вас так ждал, – признался между тем хозяин квартиры.

– Серьезно? А что, профессор, у вас дома настолько неблагополучная обстановка, что я нужна вам как воздух? – спросила Люда, стягивая перчатки и укладывая их на тумбочку вместе со шляпой и сумочкой.

– Да нет, с обстановкой все в порядке, – озадачился Грушин. – Кстати, я не думал, что вы будете обращаться ко мне, используя научное звание.

– Мне так нравится, – ответила она.

– Ну, дело ваше. Любочка, а почему вы без вещей?

«Почему это я – Любочка? Ах, да! Он же глуховат. И к тому же путает живых людей с литературными персонажами», – вспомнила Люда наставления любезного Мити из дома номер десять и вслух сказала:

– Мне больше нравится, когда меня называют Людой.

– Действительно? Ну ладно. Конечно, если вам так комфортней…

– Просто я к этому привыкла. Все друзья называют меня Людой.

– Хорошо, я тоже буду вас так называть. А вы можете называть меня Димой. – Люда пристально посмотрела на него, и он тут же стушевался. – Или Дмитрием… На первых порах. Так где же ваши вещи?

– Я налегке. Не собираюсь оседать у вас надолго, – обнадежила она его, внимательно оглядывая коридор от пола до самого потолка и долго задерживая взгляд на самых обычных предметах. – Думаю, мы быстренько все обкашляем.

– Почему быстренько? – изумился Грушин.

– Я сама задаю себе сроки.

– Но если мы с вами найдем общий язык, вы ведь останетесь, правда?

Грушин готов был даже заискивать перед ней. Он, черт побери, согласился на дичайшую авантюру, он дал слово своей племяннице, что женится на ее подруге, хотя никогда ту в глаза не видел, он все это время боролся со своей паникой… Нет, теперь, когда Люба – тире – Люда приехала, он просто не мог ее отпустить.

– Боже мой, какой красавец! – воскликнула тем временем Люда, заметив наконец притаившегося под вешалкой кота. – Само очарование! Как его зовут?

– Ганимед Ванильный Дым, – послушно ответил Грушин. – Можно просто Ганя, он не обижается.

– Иди ко мне, Ганя. – Люда наклонилась и подхватила кота на руки. Прижала к груди и почесала за ухом. Поганец мгновенно размяк, закатив глаза и безвольно свесив задние лапы.

Однако счастье улыбалось ему недолго. Люда оказалась кипучей натурой и долго нежить обладателя пушистого меха оказалась не способна. По достоинству оценив уютный интерьер коридора, она отпустила кота на волю, о которой он, в общем, не очень-то и мечтал, и обратила свой взор на банкетку, стоявшую возле самой двери.

– А можно я ее подвину? – спросила она азартно.

– Двигайте.

– Потому что когда открывается дверь, она бьется углом…

– Двигайте, двигайте.

– И если так будет продолжаться некоторое время, на двери останется безобразная отметина.

– Можете подвинуть банкетку.

– А на самой банкетке облупится лак, и это тоже получится некрасиво.

– Вы все время разговариваете? – не выдержал Грушин.

– Ну да. Все люди разговаривают друг с другом. Даже немые разговаривают при помощи жестов, чего тут удивительного?

– Люди не всегда разговаривают, – осмелился возразить Грушин.

– Всегда, – отрезала Люда. – Некоторые даже во сне разговаривают.

– Вы тоже? – испугался он.

– Нет. Впрочем, не знаю. Потому что я сплю одна. Но раньше, когда мы жили в одной комнате с сестрой, она иногда храпела. Я ее подкалывала, и в отместку она говорила, что я во сне пою. Наверняка в отместку. Потому что сама я никогда не слышала, чтобы люди во сне пели!

Грушину стало смешно, и он криво улыбнулся. Это была его фирменная улыбка, которую он считал слишком широкой для обычных случаев.

Тем временем Люда продолжала свои изыскания. Разделавшись с банкеткой, она обратила взор сначала на шкаф, в котором хранилась зимняя одежда, потом на тумбочку и, наконец, добралась до пестрого мексиканского коврика, на котором стояли экономкины тапки.

– Как ее зовут? – спросила Люда, показав на них глазами. Она была уверена, что тапки принадлежат жене профессора, которая убежала в Прагу с любовником.

– Евдокия Никитична.

– Вот как? Наверное, интересная личность. Очень сильная и властная, как мне кажется.

– Не в бровь, а в глаз, – согласился Грушин. – Если вдруг отправишься обедать, а руки не вымоешь, такая гроза начинается! Чувствуешь себя пятилетним мальчишкой. Или вот стакан с соком поставишь на журнальный столик без салфетки, она голову готова оторвать. Ненавидит пятна! Борется с ними всеми возможными способами. Однажды гоняла меня полотенцем по всей квартире. Если честно, я боюсь ее до смерти. Но терплю. Потому что она отлично управляется с хозяйством.

«Клинический случай», – решила Люда, а вслух сказала:

– Да, могу вам только посочувствовать. Что ж, теперь отправимся в комнату, если вы не против. Только я должна подготовиться.

– К чему? – удивился Грушин.

– К знакомству с вашим жилищем. Мне нужно немного времени, не возражаете?

– Нет. Я могу чем-нибудь помочь?

– Можете, – кивнула она. – Помолчите несколько минут, хорошо? Дайте мне сосредоточиться. Прежде чем войти в квартиру, мне нужно вызвать в себе определенное состояние.

«Ей трудно войти в чужой дом просто так… Все это от одиночества», – подумал Грушин. И ему вдруг стало отчаянно жалко Люду. Сам он, замученный пересудами и кривыми взглядами коллег и соседей, отчаянно желающий сравнять счет с теми, кто легко проживал свою жизнь, кожей ощутил свое с ней родство. Его охватило странное возбуждение – словно в предчувствии чего-то невероятного.

Тем временем Люда закрыла глаза, сначала напряглась, потом расслабилась и принялась размеренно дышать, забирая воздух короткими порциями, а выпуская медленно, со змеиным шипением. Это была ее собственная техника, помогавшая быстро входить в особое состояние, которое позволяет видеть людей и предметы окрашенными в разные цвета спектра.

Конечно, цвет был условностью. Скорее, на уровне эмоций и тепловой реакции кожи, нежели на уровне зрения, она ощущала слабые токи, исходившие от живых и неживых тел. Именно эти токи имели ни с чем несравнимую, индивидуальную окраску. В языке не находилось названий для тысячи видимых Людой оттенков, но названия ей были и не нужны. Все светлые тона она считала безвредными для людей, очень яркие – тревожными, а темные – весьма опасными. Люди не понимали, как легко можно очистить дом с помощью влажной уборки, свежего воздуха, естественных ароматов, солнечного света, хорошей музыки и добрых мыслей. Поэтому Люда никогда ничего никому не объясняла. Но после ее ухода хозяева чувствовали себя гораздо лучше в собственной квартире.

Помогала Люда только знакомым или знакомым знакомых и никогда не брала за это платы, искренне считая, что, раз ее наградили особым даром, она должна этот дар хоть как-то реализовывать. Деньги же зарабатывала, занимаясь дизайном букетов, и создала в Питере собственную маленькую фирму, которая вполне успешно существовала на рынке.

– Ну вот, – сказала Люда Грушину, который все это время наблюдал за ней, затаив дыхание. – Теперь я готова к осмотру квартиры. Я могу войти?

– Пожалуйста, конечно, я не против.

– И кухню, и ванную тоже нужно будет обследовать.

– И ванную тоже? Ну хорошо, если вам так хочется.

– Хочется не хочется, а мне с этим работать, – отрезала Люда, изрядно озадачив Грушина.

Он некоторое время размышлял над ее словами, после чего осторожно заметил:

– А мне нравится, как у меня тут все устроено. Не представляю, зачем прикладывать какие-то усилия и…

– Действительно, ничего не могу сказать, в квартире чисто, – не дала ему договорить Люда, которая, очутившись в гостиной, быстро обошла ее, осмотрев углы и закоулки. – Не понимаю, отчего ваша Евдокия Никитична так переживает.

– Ее очень мучает Ганина шерсть.

Ускользающая от пылесоса Ганина шерсть скатывалась легкими клубками и шевелилась в углах, доводя экономку до исступления. Когда она охотилась за ней с тряпкой, шерсть взлетала к потолку и, словно НЛО, носилась кругами, беснуясь в потоках воздуха, прилетавших с балкона.

– Ну, Ганина шерсть – это даже благо, отвечу я вам. Живое существо, забирающее плохую энергию, действует на хозяев сильнее иных лекарств. Надеюсь, вы подолгу не находитесь в тех местах, где Ганя особенно любит спать?

Грушин с сомнением посмотрел на кота, который преследовал гостью, внимательно наблюдая за ее ногами. Еще в коридоре она разулась, но хозяина это нисколько не смутило, потому что на ней были носки. Белоснежные носочки с широкой резинкой, которые смотрелись безумно трогательно.

– Конечно, я все здесь… облагорожу, – пообещала Люда. – Ароматические масла и благовония вполне подойдут. Ничего более сильного применять не надо.

– Хотите все облагородить? Вам у меня не нравится? – В голосе Грушина было столько разочарования, что Люда опустила руки и изумленно взглянула на него.

– Нет, мне нравится, – ответила она и сделала еще один оборот вокруг своей оси, чтобы посмотреть на обиталище профессора другими глазами, глазами обычной женщины.

До сих пор она выполняла свою работу, а тут вдруг встряхнулась и поняла, насколько у него хорошо. Атмосфера была легкой, все вокруг дышало уютом, ни один предмет мебели не претендовал на первенство и не желал, чтобы на него обращали внимание. Можно было забраться с ногами на диван, не боясь навредить обивке, которая явно повидала всякое, растянуться на ковре перед телевизором, потому что телевизор был старым и дозволялось наплевать на расстояние до экрана. Можно было задеть руками люстру, снимая одежду через голову, и не опасаться при этом, что на тебя просыплется хрустальный град стоимостью тысяч в пятнадцать. Нельзя было только ставить стаканы на журнальный столик без салфетки – но это такая мелочь, что и говорить о ней не стоило!

– Мне правда нравится, – еще раз подтвердила она. – Необходимо только кухню осмотреть, и все станет окончательно ясно. Надеюсь, вы тут без Евдокии Никитичны не умираете с голоду?

– Господи! – ужаснулся Грушин, позабывший про то, сколько раз сегодня он кипятил чайник. – Пойдемте скорее туда, я вас накормлю сырниками! Если можно.

Люда оказалась слишком энергичной, слишком напористой, поэтому все шло не так, как он запланировал. Она точно знала, что ей надо и чего хочется, а Грушин всегда тушевался перед такими женщинами.

– Можно, почему же нельзя? – пожала она плечами. – В самолете кормят едой с консервантами, а я стараюсь ее избегать. Сказать по правде, я голодная. Сырники будут в самый раз.

Очутившись на кухне, Люда медленно прошла по периметру, мешая Грушину накрывать на стол. Ее манера придирчиво осматривать каждую мелочь его ужасно удивляла. Но он подумал, что вполне может с этим смириться. В Люде ему нравилось многое – она была очень аккуратненькой и приятной, обладала потрясающе нежной – даже на вид – кожей и пахла чем-то свежим и ненавязчивым. Но больше всего Грушина будоражили ямочки на ее щеках. Его так и подмывало сказать что-нибудь смешное, чтобы снова их увидеть. Однако в голову, как назло, ничего не шло, и он положился на Ганю, который суетился под ногами и выделывал всякие фокусы. Когда он изображал приступы голода и корчился в воображаемых муках перед пустой миской, Люда смеялась так, что у нее даже слезы выступили на глазах.

Потом они вместе ели сырники, а покончив с ними, переключились на бутерброды с колбасой, яичницу и помидорный салат. Им оказалось так легко вместе, словно они были старыми приятелями, потерявшими друг друга, а потом внезапно встретившимися снова. Они говорили обо всем на свете – о породах кошек, об экологической обстановке, о последней песне Майкла Джексона, о новом ужастике и поисках водных запасов на Луне. Им обоим казалось, что давно уже они так интересно не проводили время.

Когда дело дошло до торта и чая, оживление немного утихло, уступив место доверительности.

– Знаете, я ведь освободил для вас комнату, – сказал Грушин, когда Люда положила в рот первый кусочек торта и облизала ложку.

– Для меня?! – Ложка замерла воздухе.

Люда никогда не оставалась до утра в тех домах, где проводила очистку. Ну, если только дом оказывался загородным, а работы было через край. Ночевать в незнакомых местах ей не нравилось, поэтому она сразу же напряглась, когда Дмитрий сказал про комнату. Но потом посмотрела ему в глаза и растерянно моргнула.

У него были потрясающие глаза – серые и грустные, наполненные сыпучей печалью. Но в самой их глубине полыхал костер, и, неосторожно обжегшись, Люда вздрогнула, неожиданно ощутив, что перед ней особенный мужчина: его настоящая, эмоциональная составляющая была туго спелената неудачами и предрассудками, а больше всего – разнообразными страхами. Страхом не понравиться, быть отвергнутым, осмеянным, в конце концов…

Именно в этот миг Люда признала то, что она с первой минуты встречи пыталась от себя скрыть, – профессор притягивает ее как магнит. Во-первых, у него была неопределимая аура, Люда затруднялась даже описать, какие тона в ней превалируют, это была плавильня, в которой перемешалось все на свете… Во-вторых, профессор обладал нестандартной внешностью и благородной мужской сдержанностью, что невероятно трогало ее как представительницу слабого пола.

Все романы Люды оказывались скоротечными. Мужчины казались ей открытой книгой: содержание было банальным и совсем ее не увлекало. До сих пор. До сих пор она и представления не имела, что чувства могут возникнуть сразу – просто так, без всяких на то оснований. Притом сильные чувства, мощные, которые даже слегка испугали ее. Она привыкла контролировать свои отношения с людьми, а сейчас – совершенно очевидно! – все выходило из-под контроля.

– Почему вы освободили для меня комнату? – обалдело спросила она, глядя на Грушина круглыми глазами. – Я вас не просила.

– Знаю. Но мы обязательно должны познакомиться поближе. Если вы сразу уедете, получится ерунда. И вообще – это нечестно. Сначала вы меня обнадеживаете, а потом говорите, что не собираетесь задерживаться. Как можно узнать человека, пробыв с ним рядом всего ничего?

Люда отломила ложечкой второй кусок торта и принялась задумчиво жевать, не сводя с Грушина глаз.

– Вы считаете, что мы непременно должны познакомиться друг с другом поближе?

– Конечно. Тем более вы уже приехали. Стоит ли упускать такой шанс? Мы ведь понравились друг другу…

Люда продолжала молча расправляться с тортом, пытаясь изловить мысли, которые разбежались, как всполошенные куры. «От этого парня только что ушла жена. Ушла к другому! Возможно, ему хочется немедленно отомстить ей и сразу же закрутить новый роман… Или он – бабник, привыкший волочиться за каждой юбкой, попадающей в поле его зрения». Плохие мысли сами лезли в голову. Тогда как добрые, обнадеживающие улетали в окно одна за другой, словно верткие воздушные шары.

Но профессор отнюдь не был похож ни на брошенного страдальца, ни на бабника. Наоборот, он выглядел ранимым, несмотря на броню возраста, научные регалии и внешнюю сухость.

С самого детства отец учил Люду полагаться на интуицию, на чутье, считая, что это поможет спастись, если придут трудные времена. «Слушай только сердце, – говорил он. – Когда перед тобой стоит неразрешимая задача, закрой глаза и слушай, как оно бьется. Оно подскажет тебе, что нужно делать. Разум может ошибиться, сердце – никогда».

– Ладно, – сказала Люда вслух. – Сейчас я решу.

Она отложила ложечку и посмотрела в окно. Сумерки накрыли двор серым шифоном, сквозь него очертания предметов казались мягкими, размытыми, слегка нереальными. Облака тяжело дышали на соседних крышах, втягивая и раздувая бока, словно набегавшиеся собаки. Лунная чаша медленно наливалась тусклым золотом. Снизу ползла темнота, намереваясь проглотить все живое.

Люда опустила ресницы и спросила себя, хочет ли она остаться. Здесь, с этим человеком, которому она никто, и он ей никто…

Пока она сидела с закрытыми глазами, Грушин жадно ее разглядывал, чувствуя себя школьником, совершившим набег на женскую раздевалку. Если бы Люду нужно было описать, пользуясь бумагой и чернилами, он сделал бы это каллиграфическим почерком. Начав свое исследование с чуть подрагивающих губ, слишком сочных для деловой женщины, он опустился ниже, озирая кремовую шею с бойким родником пульса, потом скользнул взглядом по маленькой круглой груди и затаил дыхание, потому что от удовольствия ему захотелось мурлыкать, как Гане.

Почувствовав, что Люда сейчас откроет глаза, он оторвался от груди и сосредоточился на бровях, поэтому ее взгляд ударил в него, как сильно пущенный мяч.

– Так вы согласны? – нетерпеливо спросил Грушин, яростно призывая на помощь судьбу, которая столько лет водила его за нос.

– Согласна, – ответила судьба Людиным голосом. – Останусь у вас до завтра. В конце концов, я не двужильная, чтобы сразу лететь обратно. Раз вы любезно предоставляете мне комнату…

Грушин так обрадовался, что не сумел этого скрыть. Хотя ему, конечно, хотелось казаться крепким орешком.

– Я рад, – сказал он и незаметно сжал руки в кулаки, впившись ногтями в кожу.

– Почему вы на меня так пристально смотрите? – спросила Люда, понизив голос.

– Я не пристально, – пробормотал Грушин. – Я просто смотрю. Думаю, не налить ли вам еще чаю?

Люда хотела сказать, что от чая у нее уже живот круглый, как у клопа, но не рискнула использовать столь живописное сравнение и просто покачала головой.

– Давайте так посидим, – предложила она.

Темнота, поднимавшаяся от земли, доползла до самого окна и бесшумно перелилась через подоконник, затопив кухню. Грушин не включал свет, и сейчас оба втайне этому радовались. Потому что между ними возникло что-то то такое… опасно-возбуждающее. И оно здорово щекотало нервы.

Мелькая мягкими лапами, мимо проскользнул Ганя, оставив их один на один. Грушин неожиданно встал, с шумом отодвинув табуретку. На его лице была написана такая мрачная решимость, словно он собрался пойти и утопиться.

Люда удивленно вскинула голову, глядя в его смутно белеющее лицо. Волнуясь, она схватила пустую чашку и принялась крутить ее в руках. Руки чуть заметно дрожали, а пульс частил, как у девчонки, которая еще ни разу не целовалась.

– Люда! – сказал Грушин с надрывом.

Его глаза превратились в два буравчика.

– Да-да?

– Люда, встаньте.

– Вы прямо как строгий учитель, – пробормотала она, но все-таки послушно поднялась на ноги. Поставила чашку и ухватилась пальцами за край стола. – Ну вот…

Они замерли, разделенные столом, и смотрели друг на друга, шумно дыша. Сердце колотилось у одного в ушах, у другого в горле.

Грушин ни о чем не думал. Он только успел удивиться, что в голове у него нет ни единой мысли, а тело кажется пустым и легким, как пенопласт.

– Люда, идите сюда, – потребовал он все тем же замогильным голосом.

– Лучше вы идите, – ответила та излишне оживленным тоном. – У меня, знаете, почему-то отнялись ноги.

Вероятно, с ногами проблемы были не только у нее, потому что Грушин двинулся в обход стола с проворством Робокопа, тяжело ступая и топая так, будто на ногах у него были не велюровые тапочки, а тяжеленные сапоги. Подойдя ближе, он положил железные руки на плечи Люды и уверенно развернул ее к себе лицом. И сразу ощутил, как она мелко дрожит, а дыхание ее горячее, чем картофельный пар, которым его заставляли дышать в детстве, когда он болел.