Текст книги "Банкет"

«Работать, чтобы жить или жить, чтобы работать?»

«Для определенной части страны, обремененной собраниями, забастовками, выборами, детскими воплями, а также выписанными на свои кровные, но так и непрочитанными газетами, этот вопрос уже не стоит. Или стоит не так остро. Или потерял знак вопроса, превратившись в изящный каламбур либо пищу для невеселых размышлений. Или оттеснен с горизонта повседневщиной и финансовыми бурями. Или просто заменен философской сентенцией «пропади все пропадом».

Наверное, больше задумывается об этом едва народившееся поколение, успешно переходя из детского сада в члены партии или в предпринимательство, из школы в панки, из хулиганов в новаторы производства и мэнээсы. Первобытный неандерталец или кроманьонец тоже, вероятно, полагали, что должны убить мамонта, чтобы выжить, а не затем, чтобы полностью истребить зверье в округе.

Нынешнее поколение в отличие от древних людей успешно совмещает и то, и другое. Кроме того, прожить на то, что отпущено студентам и мэнээсам, никак невозможно, а всякую чертовщину и метафизику мы отметаем.

Поздний начальник высокого ранга является домой только на ночь. Как раз он не страдает от недостатка средств, а его день складывается по формуле «работа плюс сон». Он может не производить полезной работы, его работа может быть и отрицательная. Для него справедливо «жить, чтобы работать».

Рантье живут под лозунгом «жить и не работать», тунеядцы и безработные, что суть одно и то же, выбрали для себя «не работать и жить». Неистребимая бюрократия пошла еще дальше, убрав слово «жить», выдвинув два варианта: «работать, чтобы работать», то есть строить, чтобы ломать, например, и «работать, чтобы не работать», ведь вряд ли просиживание штанов является работой.

Одни говорят, что светлое будущее впереди – в виде коммунистическом или феодальном. Другие – что «золотой век» миновал, точно так же, как и «серебряный». А в каком веке живем – веке атома, космоса, СПИДа, тотального футбола? Живем или работаем? Или не живем и не работаем? И не много ли вопросов на достаточной и без того извилистой дороге познания?

Не стоит ломать голову, подвергая сомнению устройство мира. Если сосредоточиться, то почти каждый из нас может сказать: «А что – дерево я посадил, дом построил, женщину любил, детей на ноги ставил. Что же – не жил? Или не работал?» И правда.

Обе половинки вопроса оказываются на одном ложе, принося тот же плод – мечту о счастливой гармоничной жизни, которую человечество честно передает от поколения к поколению, откладывая свершение до лучших времен».

Дальше стояла подпись – С. Дипломник лаборатории 07. Газета «Монотехник» лежала на видном месте, свернутая этой статьей наверх. Значит, приходила Та, Которая Покурить, она и принесла. К кому она ходит вообще, непонятно. Тейка-старшая прочитала статью вслух и все сказали:

– Оооо…

– Аааа…

Повод появился сам собой, ниоткуда, как бы даже в нарушение закона сохранения энергии. Его решили как следует отметить, и Старшего Дипломника на этот раз от должности Смотрителя Бадейки освободили.

Муфельные курочки и нольседьмовка

В один из тех дней, про которые нельзя было сказать, что это лучшие дни, сотрудники Тедиумма в очередной раз задумались, как жить дальше. Разгар антиалкогольной пропаганды и засилье пивомафии вокруг всех пивных точек отчизны стало невыносимым. Тогда решили купить четыре трехлитровых банки яблочного сока, засыпали сахарный песок и загрузили все это дело в термостат, поставив температуру сорок градусов. Градусы были привычные. И как часто бывает, сначала припомнил кто-то один, потом подхватили другие.

«Средний лодочник, красотка, председатель профсоюза,

Приоткрыла косметичку и приказом по пустыне

Повелела гнать из тыквы сок армянского разлива,

И немедля изготовить три надежных апельсина

Из отходов бумбы-ямбы, труб и радиодеталей.

Это цитировалось само собой во время загруза сырья в термостат для получения фирменной «нольседьмовки».

Когда термостат заработал, в лаборатории стало тихо, все поняли, что спирт образуется в растворе слишком медленно. Ушли домой, решив подождать там. Через двое суток сотрудники Тедиумма услышали запах, который пропитал все и вся. Чувства обострились до предела. Решили рискнуть и попробовать. Митюля Попутчик пошел открывать и, видимо, тронул не ту трубочку, началась течь, запах чего-то прокисшего стал просто одуряющим.

Выпили по глотку. Это было нечто.

Нечто оказалось горячим, мутным и густым напитком.

Никому не понравилось.

Но жажда обнаружить градус в помоях была еще сильней.

Поэтому содержимое термостата не стали губить окончательно, слили в бадейку и оставили дображиваться.

В еще более тусклый день антиалкогольной пропаганды эту бадейку обнаружили и решили прикончить. Главное достоинство неизвестного в природе вина, как вспоминали очевидцы – его сильная охлажденность. Его все равно выпили и сделали вывод, что технология, видимо, не та. К тому же запах кислятины так долго обнаруживал сущность научных экспериментов лаборатории, что Тедиумму надоело краснеть.

Риск, конечно, был. Но, поскольку никто не умер, решили опыт не повторять. Однако после этого каждый у себя дома решил сделать «нольседьмовку» по личной технологии. Что характерно: никто никогда не мог дождаться конца брожения, так как неясны были вкусовые параметры готового напитка. А что, собственно, требуется? Тем более что это не решало никаких проблем.

Однажды, когда пива или водки не хватило, тедиуммовцы целеустремленно пошли домой к Тее-большой, где им была обещана прилично выстоянная «нольседьмовка». Пока Тея-большая хлопотала на кухне, Митюля жадно обрыскал все тайные углы. Он нашел огромную темную бутыль, быстро расфасовал ее в пластмассовые стакашки. Выпили. Опять никакое! Хотя Митюля уверял, что зашаяло…

Тут прибежала Тея-большая с кухни и закричала:

– Вы выпили жидкость для кактуса!

«Кактусовку» пришлось заедать грибами и запивать настоящей нольседьмовкой, которая в народе зовется просто брусничной бражкой. Сестра и брат Тейки на другой день ужасались:

– Ну и пьянь! А мы думали – интеллигентные люди.

Муфельная печь – это гордость ноль-седьтмой лаборатории. Борода повторял это довольно часто, подчеркивая, что печь нужна ему для научных исследований. Но на самом деле она его интересовала сама по себе как техническое чудо, потому что ему хотелось проверить эффект плавления металла при одна тыща двухстах градусах. Он бросил клич по сбору серебра, после которого студенты, слишком медленно сдающие курсовые работы, принесли ему серебряную ложку, старую китайскую монету и разные мелкие обломочки. Вскоре у них проблемы с курсовыми отпали.

А в это время Митюля Попутчик сварил из нержавейки аккуратный гробик по внутренним размерам муфельной печи. Такой строгий параллелепипед.

– Пора готовиться к захоронению, – сказал пристальный С. Дипломник, наблюдая со стороны.

– Вы учтите, она жрет энергии как два с половиной утюга, – предостерег русобородый Комбрат.

– Я все учитываю, – заявил Борода и загрузил драгметалл в гробик.

Соответственно на другое утро получил прямоугольный плоский слиточек с заусенцами.

Е. Бучкиц, как самый прилежный мэнээс, взялся придать ему хорошую форму и принялся строгать серебро. Тут пришли Теянки и стали его ругать за мусор. Потом они самоуверенно взяли форму из нержавейки и стали кидать туда куриц и всякие пахучие специи из кулечков. Мэнээсы смотрели на развитие эксперимента, как завороженные. Эпикур даже подошел и заглянул в емкость, наполненную продолговатыми кусками плоти.

– На что это похоже? – указал он.

Он даже не сказал, но Тея-большая так сильно засмеялась, что до слез. Никто ничего не понял…

Агрегат включили всего лишь на двести градусов, но пошел запах, способный свалить кого угодно. Муфельная печь не закрывалась герметично. Это было старое, растресканное сооружение с многочисленными щелями. Раскаляясь в работе, оно попутно обогревало весь подвальный отсек института, где и находился Тедиумм…

– Ну, что смотрите? – сказала Тея большая. – Кто у нас мужчины? Ничего не закуплено.

Сигнал был дан и деятельность закипела. Все покатилось по известным рельсам. Прямоугольная утятница или курятница была признана самым необходимым инструментом по защите диссера. Ее использовали как самое нужное оборудование сначала в пределах лаборатории. Но аромат разносился по все всем этажам огромного института и наконец дошел до приемной Шефа. Так к апробациям кур привлекли самого Шефа, то есть ректора института. Он имел возможность убедиться, что институтские деньги не брошены на ветер. И что характерно: в процессе эксплуатации случаев порчи куриц не было никогда.

День рождения Бороды: «Кто я?»
(Нобелевский черновик)

Человеку трудно отказаться от той мысли, что он является центром, этаким сосредоточием всех человеческих достоинств. Мы все хотим быть добрыми, хорошими, умными. И мне кажется, никто не стремится к этому с такой силой и настойчивостью, с таким желанием, как я. Я не остановлюсь ни перед какими преградами. И настанет день, когда вы убедитесь в том, что я правда самый хороший. А часто бывает, что такой человек еще и гений.

Вот я поклонник рок-н-ролла и многие меня за это осуждают. Найдется ли хоть один человек, который бы понял меня? Я оптимист. Я привык выбирать оптимальные варианты. Значит, я жду. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что найду этого понимающего, душевного человека. Я с радостью иду на работу, прохожу мимо киоска, здороваюсь. В купленной газете читаю Указ Президиума Верховного Совета о награждении медалью «За отвагу»: за заслуги перед русским народом и русским государством, за отвагу, проявленную в боях против половцев наградить товарища Князя Игоря, полководца русского войска, медалью «За отвагу». Председатель Президиума… Секретарь Президиума…

«Вот те на!» —восклицаю я, не удержавшись. Проходящая старушка в солдатской шинели образца четырнадцатого года, услыхав меня, останавливается, заглядывает в газету, долго читает по складам Указ. Потом сильным хрипловатым голосом кричит: «Ни фи-ига себе!» Потом делает жест руками, означающий прощание с поездом. Прощание адресовано мне. До слез трогает такая внимательность. Становится хорошо как никогда, но ничего не поделаешь, надо идти на работу.

Лавируя между прохожими, я мелкой рысью двигаюсь по улице. В окне кондитерского сидит кот. «Кс-кс». Он, дико взвизгивая, вскакивает, до смерти перепугав покупателя в соломенной шляпе. Я вижу через витрину, что покупатель резко дергается, выскакивает из дверей прямо мне наперерез и выбегает на дорогу. Свист тормозов. Я хватаю за пиджак эту Шляпу, останавливаю. Старая дребезжащая жестянка не замедляя хода, проносится мимо. Лишь слегка подпрыгнув, проезжает по кончикам крепкокожаных ботинок Шляпы. Краем глаза я успеваю заметить нечто ухмыляющееся за рулем. Соломенная Шляпа наконец поворачивается ко мне лицом.

– Видите ли, по итогам соцсоревнования четвертого квартала позапрошлого года мне была выдана премия, с вычетом подоходного налога. На эту премию я купил бутылку. И до сих пор не могу ее выпить. Но вот, наконец, я в вашем несколько зачумленном лице вижу хорошего понимающего человека…

– Да, но я иду на работу.

– Вы участник соцсоревнования?

– Да, – говорю я.

– К счастью, я тоже. Думаю, что мы можем стать хорошими друзьями. Так пойдемте же, разопьем эту бутылочку. Только куплю вот эту розу.

Купленная красная роза сразу идет в ход и оказывается на шляпе. Дело в шляпе? Красиво, мне нравится.

– Когда-то, – продолжает Шляпа, – у меня была домра. Домбра или домра? Неважно. Я на ней пытался играть старинные непальские песни. Что-то непальское получалось, а вот песни не было. Было бы это все не страшно, но у меня же договоренность с Госконцертом, могли сорваться гастроли по Белоруссии. Пришлось мне что сделать? Старинные непальские песни представить в современной интерпретации, то есть в форме рок-н-ролла. Ведь я когда-то в группе играл, в фиговенькой, но играл. И теперь от этих непальских песен ничего не осталось – ни Непала, ни песни, ни старины. Но я об этом никому не говорил… А знаешь ли ты, дорогой товарищ, что для меня значит рок-н-ролл! Это компонент душевного состояния! Обладает таким же свойством, как формула математическая, химическая…

То есть выражает внутреннее состояние какой-либо системы. Тривиальное объяснение. Я слушаю музыку. Гармония музыки находит отклик в моей душе, и не просто отклик, а величайшее волнение под властью музыки. Происходит нечто аналогичное рассматриванию формулы. Когда мы смотрим на формулу и понимаем ее, мы совершаем познание. Не буду уточнять, какое именно. Когда слушаем рок, понимаем, что это тоже познание. Какое именно, не знаю. Определенность познания, кажется, заключена в подсознании, минуя разум. В этом бесценность, в данном случае – рок-н-ролла. Дорогой товарищ, после первого же концерта меня почему-то уволили. И что оставалось делать поклоннику рок-н-ролла? Я поступил начальником склада в районную заготконтору. Работа попсовая…

– Признаюсь вам, – опомнившись, начал я, – что согласен. Рок-н-ролл – величайшее достижение человечества в области музыки. Я знаю наизусть двести тридцать четыре рок-н-ролла. Могу сыграть, просвистеть, пробарабанить любой из них.

– О, это хорошо. Вы мне определенно нравитесь. А не помните из глубин семидесятых старину Гарри Глитера? Его рок: «Хелло, хелло, бэк эгейн лав…»

Я поддержал его.

Затем он упомянул про обратную сторону любви и затянул песню Кибирова «Дитя карнавала» на мотив «Ой, рябина кудрявая»: «Где-то в знойном Непале – / Он ведь рядом, Непал – / Мы с тобой не бывали, / Лишь Сенкевич бывал… / Где-то в синей Тоскане,/ В Аттике золотой, / Спой мне, меццо-сопрано, / Птичка божия, спой! / Чтобы было мне пусто,/ Повылазило чтоб! / Чтоб от счастья и грусти /Треснул медный мой лоб! / Чтобы Родину нашу / Сделал я, зарыдав,/ И милее и краше / Всех соседних держав! / Что ж ты, божия птица /Мучишь нас и зовешь? / Улетай в свою Ниццу, / А не то пропадешь».

Борода задумался. Думы его клубились и вспыхивали как Люси в небесах с бриллиантами… Затем он переждал бурные, хотя и нестройные аплодисменты.

– С сегодняшнего дня у меня начинается день рождения. Он продлится до конца этого месяца…

– И все же: как долго? Все хорошее быстро кончается…

– Это мы установим эмпирическим путем…

– Все исчезает. Кроме тебя, Борода, кроме тебя…

Шведский стол

В это время жена Бороды стремительно делала термообработку разных продуктов. Потом нагромоздила их горой на стол в кастрюлях и салатниках, втиснула тарелки и стаканы, а стулья по комнате распределила в свободном режиме. Борода устал готовиться ко дню рождения, происходившему постоянно, и не просекал дислокацию.

– Стулья – пустая формальность, – говорил он. – Кто будет сидеть на стульях?

– Гости, – упрямилась жена Бороды.

– Как сидеть без стола? Стол в другом конце комнаты.

– Стол будет шведский. Подошел, положил еду и ушел.

– Куда идти? – не понимал устало Борода. – Где пить и есть?

– На коленях, – не унималась жена. – Как в кино.

– Жизнь на коленях, день рождения на коленях… А в том баке что, не пиво?

– С ума сошел. Курочка в соусе.

– Ты мне своей курочкой все испортишь. – Борода был полон мрачных предчувствий. – Почему у людей не получаются пьянки? Потому что салаты. Потому что стоит сказать – ешьте салат «Парижский», «Оливье», «Сельдь под шубой», «Оранжевое лето»… как сразу все напрягаются… На одной тарелке неохота мешать сладкое и соленое, рыбу и яблоки… Голова переключается на стол, кровь от нее отливает и приливает к брюху и все пропало. Пропала водка без следа. Пропало общение.

– Ну, а что бы ты хотел на день рождения?

Борода расцвел.

– Надо бадейку пива и леща.

– Нет, это очень бедно, – отрезала враждебно жена.

Поэтому богатый день рождения начался сразу же, как только делегация лаборатории вошла в дом Бороды, полный еды, стульев и накормленных детей, сидящих на горшочках. Тедиумм находился в среднем температурном уровне. Изо всех подмышек торчали боеприпасы и большие рулоны ватмана.

– Мы виноваты, – промолвила Тея-большая как самая бодрая. – Мы думали над поздравлением. И чтобы лучше думать, поднимали уровень. А вот самая большая в мире открытка: кроссворд в твою честь.

– А почему столько кусков?

– Да он составной.

Это была правда. Его составляли буквально весь вечер. Куски не сходились больше чем на одну букву и все удивлялись, как так все сходилось в лаборатории, а дома у Бороды вышел такой бардак. Некоторые слова закручивались улиткой и уходили в бесконечность. Борода уставился на ватман, как дед Щукарь в газету.

– Мне кажется, я знаю автора идеи. Только почему-то я не вижу его здесь.

– Ну да, мы все пыхтели, думали, а ему автора идеи…

– Нам нечего скрывать. Это «Та, Которая Зашла Покурить», – открыл тайну Митюля.

– Она сказала, что оплатить другу кабак, конечно, красиво, но поскольку друг интеллектуал, поздравление должно быть интеллектуальным, – добавил Е. Бучкиц

– Зато мы запечатлели вехи! – сказал Горыныч. – Так или не так, Митюля?

– Вехи это да, – сказал Митюля Попутчик и резко заснул.

– Да вы проходите, проходите, – щебетала жена Бороды, растаскивая плотную стену сотрудников Тедиумма. – Не стесняйтесь. Вон там шведский стол. Можно прямо так все брать и накладывать.

Все замолчали.

– Материал оказывает сопротивление, – рассудил Рэм. – Мы привыкли разливать быстро и под столом. Но у нас эта дисциплина пройдет аллюром. Шведы будут разбиты.

– Редкий случай, – промолвил Горыныч. – Просто не знаю.

– Когда я была в Суоми, у нас все время был шведский стол, – вспомнила Тея-большая.

– Может, ты была в Швеции?

– Нет, ребята. Это признак хорошего тона. Смотрите!

Тея-большая как самая пьяная, не раздеваясь, молниеносно налила себе рюмку, наложила в тарелку закуски, отпила и стала прохаживаться с тарелкой туда-сюда.

– Эге, вы уже по второй? Можно мне на диван? – тут же проснулся Митюля.

– Шведский стол можно везде, – горячо откликнулась жена Бороды и подала ему тарелку на диван.

Тут же образовалась давка у шведского стола. Великое дело личный пример.

– Есть повод, – гремел Рэм, – кто скажет тост?

Борода устал ждать.

– Каждое слово будем считать за тост, – сказал он.– Возрадуемся! А что там наша маленькая Тея пишет? Не тост?

– Она стенографирует. Она отлично записывала у меня лекции, ее лекции были легендой факультета и шли по высокой цене. Я предложил ей запечатлеть вехи Тедиумма. Что ты записала, Тея?

– «Возрадуемся», – застенчиво призналась Тея-маленькая. Ее синие очи при этом полыхнули электричеством.

– Поздравляем Бороду Эпикуреича.

– Отлично. Что там у нас в кроссворде?

Жена Бороды вертела кроссворд так и сяк, ничего не понимала.

– Читай на обратной стороне…

– Если б я у вас там работала, то я бы лучше понимала.

– Ну нет, – твердо сказал Борода. – У нас на тебя работы не хватит. Нам самим мало.

Раздался сильный смех. Жена Бороды и Борода имели в виду разное.

– Ага! Нашла. «Непременный атрибут личности патриарха. Что любит жена и не любит Шеф». Это неприличный вопрос…

– Почему? Это же видно с первого взгляда…

– Борода, что ли?

– Ура, ну вот и тост.

– Мы его уже выпили, пока она искала. Давай другой.

– Тут еще есть «любимая игра Бороды и с Бородой».

– Неужели «введение в предмет»? – удивился Борода.

– Да ну! Ты неприлично трезвый, думаешь много. А ты не думай.

– Это совесть… Нечистая совесть…

– А что такое «введение в предмет»? А, ребята? – жена Бороды и так терпела долго.

– Это тайна… Митюля, во что мы с тобой играли последнюю неделю?

– В подкидного… Слушьте, подкиньте мне вон тот футляр от машинки, а то я все время лежу обкиданный салатом.

– Ой, мы к тебе сбоку, – возрадовались Комбрат и Горыныч.

– Как вам шведский стол? – некстати спросила жена Бороды.

– Мы за любым, как за шведским, – дружелюбно ответили все.

– «Любимая игра!» – повышала голос Тея-большая.

– Любимая игра у меня шахматы. Это для прессы. А на самом деле карты…

– Молодец, Борода! Наливай!

– «Тут же вынесла красотка, председатель профсоюза, / Полведра аэрозоли по приказу богдыхана…»

– Ребята! – вопила свое жена Бороды. – Вы зачем взяли пылесос? Его нельзя сотрясать! Сидите как на автовокзале, все на чемоданах и табуретках. А как же шведский стол, фланировать как?

Ее никто не слушал. Тедиумм создал три группы на подножных коробках. Поэтому возникла общность и как следствие – общая отрядная песня.

«По-осреди пустыни Гоби есть завод по-одводных лодок./ Ста-арший лодочник-очкарик никогда не видел моря, / Средний лодочник-красотка, председатель профсоюза. / Младший лодочник, романтик, и должно быть, из двуполых…» – нестройно цитировали все. – …Раз отлив, они решили, будто реки повернули, /В тот же час взорвали лодки, изнутри песком забили./ Что не спрятали-взорвали, остальное растащили, /Саксаулы порубили и решили партизанить… Тут пришел верблюд с посыльным, с ним письмо от богдыхана:/ Дескать, что за матерь вашу! Все отрыть и жить как жили…»

– Что за песня? Не знаю такую, – волновалась жена Бороды. – Она блатная или как?

– Это народный автор. Даже международный.

– А между какими он народами?

– Он понятен всем народам. А сам он сын востока.

– Перестаньте хорошую женщину акклиматизировать…

– Да, вообще-то он у нас на дипломе был. Он и еще этот композитор.

– Теянки, у вас как записано?

– Мы тогда еще не работали.

– У кого они были на дипломе, встаньте.

Тут встал Рэм и громко сказал:

– Антон Руб… Руб-бинштейн и Махмуд Ис… Исполкомов были на дипломе у меня. Один из них и сочинил эту гадость… Ик… И к… которую мы почему-то поем…

– Не «почему-то». А потому что у нас тоже богдыхан, и тоже птица-боинг…

– Ну кто, кто? Ты Дипломник, не Рэма ли скандируешь?

– Вот еще. Кондор-боинг. А Шеф – богдыхан.

– Борода, дети не спят! Я больше не могу!

– А что им надо?

– Пить просят.

– Выбирай одно из двух: или я дам пить, или ты, – Борода заливался смехом.

Дети тоже продолжали заливаться.

– Как ты хочешь, милый, – заученно ответила жена и исчезла в детской.

Теянки решили солидаризироваться по признаку пола.

– Не собрать ли нам лишние тарелки?

– Время собирать камни, время собирать рюмки…

– Бросьте это дело, девушки, у вас впереди вся жизнь…

– Не уноси! Стол не дали, тарелку забрали… Ну и условия.

– Тогда пойду укачивать детей, – твердо сказала качающаяся Тея-большая.

– Стойте! В кроссворде есть «условия, в которых любит питаться Борода».

– Я знаю место, где Борода один раз питался. Это где моя дача. Помните, не хватило?

– А где у Митюли дача? На берегу.

– Пишем: «берег»…

– Ну чем ты пишешь?

– Свеклой, видимо.

– Там еще были две старушки. Они до смерти перепугались и упали замертво, когда трое небритых захотели купить местное здание…

– Какое еще здание?

– Там одно здание – церковь. Мы не успевали построить дачу за то время, которое нам полагалось пробыть в колхозе со студентами. Начинался дождь и Комбрат решил временно найти крышу над головой. А старушкам стало плохо. А, Митюля? Спит опять.

– Зато он хороший попутчик. С ним всегда можно.

– Наливай, Борода, желаем тебе питаться до старости. Если ты твердо что-нибудь решил, то не сворачивай…

– Я привык питаться на природе. Там нет тарелок, рюмок, шведских столов, но есть легкий воздух и здоровый сон.

– Оставайся тоже легким попутчиком…

– «Попутчиком…» – записывала на салфетке Тея-маленькая…

Дверь детской открылась, оттуда резво вышла на четвереньках Тея-большая, везя на спине ребенка Бороды маленького. А ребенок большой говорил ласково в детской:

– Мама, не плачь. Ты ехай к бабе Оле, а мы тут с папой и тетей Теей будем весело себе жить…

«Кэнт бай май ла-ав!» Рэм добрался-таки до магнитофона, и грянула любимая музыка Тедиумма. Это были, конечно, Битлы. Таким образом, последняя строчка в хвостатом день-рожденском кроссворде разгадалась сама собой.