Текст книги "Квадратный корень из лета"

{5}
Черные дыры

S_BH = A / (4L²_p) = c³A /(4Għ’)

Центр черной дыры, или ее сингулярность, имеет размер элементарной точки и бесконечную плотность. Черная дыра образуется при гравитационном коллапсе звезды. Сила тяготения над ее поверхностью чудовищно возрастает, втягивая все вокруг. Это называется энтропией черной дыры.

Воскресенье, 17 августа

[Минус триста пятьдесят]

Мне снилось, что я на космическом корабле, а Томас за приборной доской, ведет нас через галактики. Мы совершенно одни, в мире есть только мы и звезды, которые проносятся мимо, пока мы пронзаем пространство и время, направляясь в будущее. И когда мы долетаем до самого края Вселенной, Томас останавливает корабль и разворачивается.

– Отсюда Землю видно, – говорит он. – Все собрались и ждут.

Я поглядела, куда он показывал, но ничего не увидела во мраке. Когда я проснулась, Томаса не было.

Секунду все казалось прекрасно. Прошлой осенью так было каждое утро – до Джейсона, после чего я вообще перестала спать. Проснувшись, я не сразу приходила в себя и несколько мгновений не помнила, что случилось. По всему саду белье на деревьях – во Грей чудит! А затем реальность обрушивалась на голову.

Комнату затопили воспоминания. Признание папы. Как я набросилась с поцелуями на Томаса. Как я топталась по саду среди гостей, пьяная и воинственная. Как пряталась от временнóй воронки. Как пыталась заняться с Томасом сексом. Как Томас сказал «нет». Я корчилась от неловкости под одеялом, но проснувшийся мозг подсовывал все новые картинки. Как возмущалась Соф, как орал Нед. Как сорвало кран. Как Мег всем растрепала о нас с Джейсоном. Как мы поссорились, и Томас убежал.

И последний тоннель во времени. Вот из-за чего я казнилась целый год. Это желание, это дурацкое желание деда умереть викингом – кем я себя возомнила, Господом Богом?

Грей мертв, и этого пожелала я. Я этого пожелала. Я этого пожелала. И не говорите мне, что желания нематериальны, потому что я видела, как гаснут звезды, а цифры падают дождем, и это не менее реально, чем квадратный корень из минус пятнадцати. Я пожелала всего на долю секунды —

и

получила желаемое!

Мне хотелось кричать. Я готова была голыми руками разрыть землю, крича, чтобы он вернулся. Я хотела бы похоронить это воспоминание поглубже и никогда не приходить на могилу. Я хотела сто тысяч миллионов разных разностей, но больше всего, глупо и безнадежно, я хотела, чтобы Грей не умирал.

Я долго плакала обильными, горячими слезами жалости к себе. Я плакала, наказывая себя, пока уже не осталось слез и не заболело горло. Я лежала в кровати с красными, зудящими глазами, глядя, как утренний свет наливается спелостью и приобретает цвет дня. Когда солнце пробилось сквозь плющ, чувство вины медленно подхватило меня волной и вынесло на берег.

Худшее позади, я выжила.

Я никогда не примирюсь со смертью Грея и загаданным мною желанием. Но я могу встать с кровати, распахнуть окно и раздвинуть плющ, настежь раскрыть дверь. В комнате душно, сумрачно от зелени, а я хочу воздуха и света.

Спотыкаясь, я вышла в сад, где будто ураган пронесся: пустые бутылки и пивные банки подмигивали мне из травы, настольная лампа свисала со сливы. Я сняла лампу и, сунув под мышку, зашагала на кухню.

Нед уже вовсю драил пол, одетый в черные леггинсы и огромный побитый молью джемпер, в котором я узнала дедовский. Брат сказал, что отвез вещи Грея в благотворительный магазин, но теперь я вижу – кое-что он оставил. Волосы Нед усмирил лыжной шапочкой.

Я стукнула в открытую дверь, не зная, можно ли входить.

– Очень плохо?

Зеленый с похмелья, Нед поднял на меня глаза. Ему было слишком худо, чтобы фотографировать меня косматую и нечесанную.

– Ты о папе или об этом?

«Это» было огромной лужей воды, покрывавшей пол. Выглядела она хуже, чем накануне: цвета вегетарианского супчика миссис Петракис, а сверху, как гренки, плавали окурки. Перевернутые стулья громоздились на столе, как в кафе. Я всматривалась сквозь лес ножек в надежде увидеть каравай хлеба или гору булочек.

– Можешь войти, – не без юмора сказал Нед. – Грязнее не станет.

Я поставила лампу и, шлепая по воде, прошла в кухню. Кроссовки сразу промокли. Недовольный Умляут сидел на верху поленницы, озирая Водный мир. Дверь в гостиную закрыта, отчего во мне зародилась надежда – стихия обрушилась только на кухню, Томас помогать не придет. У меня все внутри сжималось при мысли, что придется с ним общаться.

Подняв проплывавшую мимо пустую банку, я стояла с ней, ожидая указаний.

– Я не знаю, с чего начать.

– С чая. Всегда начинай с чая, – посоветовал наш семейный эксперт.

Я пошлепала к чайнику, который, к счастью, оказался полным – кран, замотанный широким коричневым скотчем, напоминал культю после ампутации. Когда чайник закипел и я полезла за молоком, вокруг уже ничто не напоминало о вчерашнем дебоше, если не смотреть на кран и мусорное ведро, полное бутылок.

– А где папа? – спросила я, подавая Неду кружку.

Он отхлебнул чая, не ответив.

– Ты со мной не разговариваешь, что ли?

– Гротс, – вздохнул Нед, – тебе пора знать, что такое похмелье. Мне сейчас разговаривать – как раскаленную кочергу к голове прикладывать.

– Ты на меня злишься? – упрямо гнула я свое. Я не вынесу, если Нед на меня до сих пор зол.

– Нет, конечно. Как я вчера сказал, ты игнорируешь меня весь год, все лето…

– Я?! – недоверчиво переспросила я. – А сам-то?

– Что сам-то? Я, к твоему сведению, был рядом. Чинил твой велик, готовил ужин, репетировал, да мало ли. Я постоянно был тут. А ты где-то витала – смотрела в пустоту или сидела в своей комнате, избегая всех и вся. Соф из-за тебя ходила расстроенная. Потом Томас направил на тебя свои очки, и ты вся разлимонилась и рассияла. Не пойми неправильно, я рад, что ты повеселела, но ты сначала устранилась от подготовки праздника в честь Грея, даже не желала говорить об этом, а потом заявилась сюда и наорала на всех без причины… Ладно, забудь. Разве на тебя можно сердиться…

– О! – После вчерашнего выговора меня будто окатило волной облегчения.

– Это был сарказм, дуреха, – засмеялся Нед, громко ставя кружку на стол. – Слушай, ты вот не любишь, когда я напоминаю, что старше тебя на три года…

– На два года и один месяц, – машинально поправила я.

– Одна фигня, – фыркнул он. – Но я считаю, ты могла бы быть помягче с Соф. Могла мне сказать, что Джейсон к тебе клинья подбивает. Однако я отдаю себе отчет, что целый год на пару с папой – это рехнуться можно. Наверное, я должен был приехать домой на Пасху… Уезжать в Лондон всего через неделю после его смерти – это полная задница. Ты ведь не одна о нем скорбела, ты в курсе? Может, «через два года и один месяц» ты это раскумекаешь.

– Ты зол из-за Джейсона, – глубокомысленно изрекла я.

– Р-р-р-р! – Нед сорвал лыжную шапку и сунул в карман. Волосы вырвались на свободу, и он снова стал похож на себя. – Я зол на Джейсона. Уверен, ты тоже.

– Это была не его вина, – произнесла я, потому что целый год винила Джейсона в своих несчастьях и чувствовала себя обязанной его обелить. – Он просто растерялся после смерти Грея, не знал, как себя вести.

– Зато, блин, прекрасно знал, что ты на два года младше, – фыркнул Нед, не слушая меня. – Козел.

– Он же твой лучший друг.

– Бывает, и лучший друг оказывается козлом. Кретин.

– Он меня любил, – объяснила я.

– Он так сказал? Или стиснул зубы, задвигал кадыком вверх-вниз и сказал… – Нед скроил похоронную мину, отвел взгляд (получилось очень похоже на Джейсона, я чуть не прыснула) и прогудел: – Ты меня любишь?

Я точно знаю: то, что было у нас с Джейсоном, – это любовь. Но нам не стоило держать все в секрете. А ему не обязательно было вынуждать меня выпрашивать у него общение после отъезда. Поэтому я сказала:

– Тихушник недоделанный.

– Иди сюда. – Нед скрутил меня скорее в полунельсон, чем в объятия, и провел кулаком по волосам. – В точку. Любовь скрывать нельзя… Господи, я говорю знаешь как кто?

Так мы и стояли некоторое время: я – неудобно согнувшись пополам и дыша ртом. Нед еще раз погладил меня по волосам и отпустил – я наконец глотнула воздуха. Нед застегнул на талии поясную сумку и – невероятно! – вид у него стал самый модный. Только Неду такое по силам.

– Я поговорю с Алторпом, чтобы не пудрил тебе мозги. Но сейчас я ухожу гулять с Соф.

– А что ты ее к нам не пригласишь? Ее мать будет вас кормить только вегетарианской едой. У меня нет опыта в похмелье, но инстинкт подсказывает, что захочется пиццы.

– Потому что папа намерен тебя отчитать, – ухмыльнулся Нед, идя к двери. – Я свое уже выслушал, больше не хочется.

После его ухода я вынесла из кухни мешок с мусором, вернулась и вытерла столы губкой для посуды, пшикая какой-то химией с резким запахом, которую Грей бы не одобрил. Я заставила себя съесть банан и сварить кофе, сняла стулья со стола, уселась и принялась ждать папу.

Я смотрела на свои руки, сложенные вместе на столе, как в детстве. Мы с Томасом с неизменным упорством затевали авантюры, заканчивавшиеся разрушениями, выгодой или научной экспертизой (а иногда всем сразу). По возвращении домой Томас прятался, а я топала прямо на кухню ждать обнаружения и наказания.

– Я наказана? – спросила я папу, едва он вплыл в кухню, проверив первым делом, что его фирменные красные кеды не промокнут.

Это его сбило.

– Найн, это же была вечеринка Неда, Неду и отвечать. С краном действительно вышло случайно?

– Да. – Я ожидала гусиного шипения, но не дождалась.

– В кухне убрали? Тогда, может, ты вызовешь водопроводчика, а Нед оплатит ремонт? – Папа налил себе кофе и сел рядом со мной. – Пожалуй, до сентября я сам распределю смены в «Книжном амбаре». Работайте вместе и больше не ссорьтесь. Может, поужинаем всей семьей сегодня, или завтра, или послезавтра… – Папа улыбнулся: – Готовить буду я или твой брат. Не надо больше печеной картошки и овсяных хлопьев. Ты готовишь, как твоя мама.

– И все?

– Хочешь наказания за то, что повеселилась? – Папа сморщил нос. – Если бы праздник устраивал Грей, вышло бы то же самое. Я считаю, что ты должна Томасу извинения. Подробностей я не знаю, но утром он ушел очень расстроенный…

Папа еще говорил, когда я со скрипом отодвинулась на стуле и, ударившись мыском о ножку стола, бросилась к двери в гостиную и настежь ее распахнула. Я пробежала через гостиную к комнате Грея… Томаса.

Дверь не была заперта и раскрылась от моего барабанного стука кулаками.

На кровати голый матрац, вчерашние следы раздавленного «Черного Лесса» исчезли. На пианино стопка аккуратно сложенных поваренных книг, собранных по всему дому и принесенных из «Книжного амбара». В комнате все еще немного чувствуется запах виски. Над пустотой печальным синим пенисом висела Колбаса.

– Он постучался ко мне в очень ранний час.

Я обернулась. В дверях стоял папа и смотрел на меня.

– Он стоял с уже собранными вещами и сказал… – Папа поколебался, – …что не может здесь оставаться и поживет у друга.

– У кого? – Единственным другом Томаса была я. Если не считать Соф, Мег и всех, с кем он общался в те дни, когда я его игнорировала, нырнув в очередной тоннель во времени. Он, наверное, много кого знает в Холкси, жил же он здесь пять лет назад. – Где он?

– Я проверил, там надежное место, его мама в курсе, но, Готти, Liebling, – папа протянул ко мне руки, однако я уже пробежала мимо, когда он закончил: – Он не хотел, чтобы я тебе говорил.

Воскресенье, 17 августа – понедельник, 18 августа

[Минус триста пятьдесят – триста пятьдесят один]

Вбежав в свою комнату, я сорвала с кровати лоскутное покрывало, скомкала и швырнула к двери. За ним полетели одеяла и постельное белье с незадачливыми велосипедистами – сейчас лето, кому нужны шерстяные одеяла? По комнате разлетелись скатанные носки. Носки Томаса. Умляут сразу же прыгнул на один из них и удрал с добычей под кровать.

Дальше что? На спинке стула висел кардан. Я запустила им в образовавшуюся гору белья для стирки, опрокинув при этом стул. Мне требовалось двигаться и что-то делать, иначе я начну думать: «Томас ушел, Томас ушел…»

Я вне себя от бешенства.

Да как он мог снова подстроить свое исчезновение?!

Сломанная губная помада отправилась в мусорную корзину, за ней полетели одолженные у Соф сережки. Я высыпала туда же плошку с резинками для волос и шпильками, а потом выбросила и плошку. Вся комната уставлена тарелками – результат Томасового пристрастия к кулинарии и многих часов, проведенных за письменным столом в поисках потерянного времени. Когда у двери выросла стопка тарелок, а все остальное отправилось в мусор, беспорядка в комнате поубавилось, но сердце у меня по-прежнему отскакивало от стен. Как он смел так поступить?

Забравшись на стол, я по одной оторвала пластмассовые звезды и побросала на пол, испытывая мрачное удовлетворение. Но когда я сгребла созвездия в охапку, то почувствовала, что не могу их выбросить. Поэтому я свалила их на голый матрац, где уже лежала горстка мелочи с подоконника. На комоде высохшая водоросль с пляжа. Я посрывала все с пробковой доски – имей, рецепт пирога, полароидные снимки, сделанные Недом.

На этом силы закончились. Тяжело дыша, я глядела на кровать. Столько вещиц, временнáя капсула нашего лета – и чем все это обернулось? Горой мусора и нарушенными обещаниями. Томас не оставил мне ничего стоящего, даже своего слова. Я практически ничего о нем не знаю! Я подавила мысль о том, что я ведь и не спрашивала.

У меня не было выбора, меня то и дело затягивало во временные воронки.

«Да неужели? – отозвался голос Грея. – Детерминизм, пигалица. Управляй своей собственной газонокосилкой». Что мне делать со всем Томасовым барахлом? Грей назвал бы это очищением и заставил бы меня все сжечь на костре из трав, Соф отнесла бы в магазин подержанных вещей, Нед вывалил бы в мусор. А как поступлю я? Достаточно ли я себя знаю, чтобы принять решение?

Я отыскала в шкафу школьный рюкзак, лежавший там без дела с прошлой четверти, и затолкала все туда. В кармане рюкзака что-то зашелестело. Я расстегнула упрямую молнию и вытащила смятый листок – тест миз Эдеванми. Как же я проглядела, что в нем был вопрос об Вельтшмерциановом исключении?

Поставив набитый рюкзак поглубже в шкаф, я положила на подоконник «Большой тест по пространственно-временнóму континууму», легла на голый матрац и проспала шестнадцать часов.

* * *

Я проснулась уже днем – солнце, пробиваясь сквозь завесу плюща, окрашивало комнату в зеленый полумрак. Первое, что я увидела, был тест. «Часы – это способ измерения времени… Оно бесконечно… Горизонт событий – точка невозврата… Что такое Вельтшмерцианово исключение?»

Хороший вопрос.

Через десять минут я была на берегу моря. Небо казалось бескрайним, бесконечным и пустым, когда я ехала на велосипеде по заброшенной прибрежной дороге. Я последний человек во Вселенной. Мир вокруг превратился в трехмерную проекцию высокого разрешения, больше и ярче, чем я когда-либо видела. Или все дело во мне? Побывав в последнем временнóм тоннеле, я, словно яркое солнце, прогоняю туман?

Пристегивая велосипед у школы, я удивилась количеству учеников: может, занятия уже начались?

Класс миз Эдеванми оказался не заперт и пуст. Странно и даже тревожно было находиться в школе в неурочное время: стулья, на которых я обычно сидела, и белые доски, с которых списывала материал, вдруг показались музейными экспонатами – смотри, но руками не трогай.

Доска так и стояла исписанная уравнениями с прошлой четверти – явно программа выпускного класса. Все равно к началу занятий доску вымоют, поэтому я взяла фломастер и добавила уравнение, которое значилось моим почерком на имейте Томаса. Я до сих пор не разобралась, что оно означает.

– Ого!

Я так и подскочила. В дверях стояла миз Эдеванми, глядя не на доску, а на меня.

– Ты сменила прическу?

– Э-э, да. – Я неловко потыкала в свой маллет. – Вы тоже.

Учительница поставила на парту большую коробку и отбросила назад тонкие косички.

– Мне нравится, – сказала она. – Ты как Крисси Хайнд.

– А вы переезжаете?

– Готовлюсь к новой четверти. – Она начала выкладывать новые фломастеры для доски, стопки бумаги, запаянные в пластик картонные папки и здоровенный пакет леденцов, который протянула мне: – Бери с колой, прежде чем все закончатся.

Я взяла у нее пакет и не глядя выудила леденец, ожидая, когда миз Эдеванми закончит раскладываться, чтобы засыпать ее вопросами.

– Присядь, ума палата, – кивнула она на парту. – Подвинься. Я уделю тебе внимание через секунду.

Я присела на край парты, глядя на доску. Неужели я умная? Я понимаю все числа, на которые гляжу, но точно так же Соф с лету умеет растолковать картину эпохи Ренессанса, Нед – прочитать ноты, а Томас – превратить рецепт в пирог.

Это лето было делом рук Вселенной, а не моих: тоннели во времени могли привязаться к любому, я просто умею их вычислять математически. И все равно, уравнения на доске неимоверно сложны. Может, они начнут мне поддаваться, когда я пойду в университет и узнаю все способы описания мироустройства.

– Ну что, миз Оппенгеймер, – физичка присела на парту рядом со мной с леденцом во рту, словно с сигаретой. – Вы пришли немного рано, занятия начинаются в следующем месяце.

– Мне нужно с вами поговорить, – сказала я. – Я принесла тест и хотела кое-что спросить по теории – в одной книге из вашего списка не хватает страницы…

– О, кстати, ты мне напомнила, – учительница не глядя взяла у меня тест и положила на парту, копаясь в сумке. – Вот, хотела обрушить на тебя первого сентября в обмен на твое эссе, но так и быть, держи сейчас.

Я взяла у нее стопку буклетов: Оксфорд, Кембридж, Империал в Лондоне, есть и подальше – Эдинбургский, Даремский, а вот об этих я вообще не слышала – МТИ[30]30
  Массачусетский технологический институт.


[Закрыть] и Мюнхенский университет Людвига-Максимилиана. Я погладила глянцевые обложки, пытаясь представить, какой я буду через год.

Миз Эдеванми постучала по стопке длинным ногтем с нарисованной молнией:

– Я получила твои теоретические выкладки. Стало быть, принцип Готти Г. Оппенгеймер?

Я не сразу вспомнила имейлы, отправленные из «Книжного амбара».

– Хорошая работа. Немного уходишь в научную фантастику, но все равно. Придай эссе какую-нибудь удобочитаемую форму, и мир станет твоей устрицей.

– Может, мой вопрос покажется вам глупым, но…

– О, ты поступишь, куда захочешь, Готти. Если вопрос в деньгах, существует финансирование, особенно для девушек, желающих получить диплом в сфере науки и технологий. Есть разнообразные программы, гранты и тому подобное. Конечно, придется поискать, но они есть. И у тебя будет моя рекомендация.

– Я вообще-то хотела спросить, можете ли вы расшифровать вот это уравнение?

– Нет… Это выше моего разумения… – Физичка повернулась ко мне с большими глазами и с ужасом выдохнула: – Ты, получается, гений!

Я только глаза округлила. Миз Эдеванми хохотала дольше, чем когда пригласила меня в клуб параллельной вселенной, и наконец сказала:

– Извини. Ну, ты меня веселишь… Это парадокс временнóй петли.

Я недоуменно затрясла головой.

– Шутка физиков, – пояснила учительница. – Уравнение для описания несуществующего феномена. Научная фантастика. Ты вообще телевизор не смотришь, что ли?

– Вы не могли бы все равно объяснить?

– Отчего же. – Миз Эдеванми соскочила с парты и протерла на доске небольшое место, продолжая разговаривать через плечо и рисуя диаграмму для моего уравнения.

– Оно описывает временнýю петлю, тоннель в прошлое, созданный в настоящем. Дыра во времени, по которой можно пройти туда и обратно. Штука в том, что в настоящем этот тоннель откроется только в том случае, если он уже был открыт в прошлом. – Она обвела на доске фломастером. – Однако противоположное утверждение тоже будет истинным: тоннель существует, потому что он существует. Это парадокс. Теперь понятнее?

– Немного. – Я указала на ту часть, которая больше всего меня смущала: – А это что за переменная?

– Это материя, образующаяся при открытии тоннеля, вроде отливного клапана. Избыточная энергия. Уравнение имеет решение только при том условии, если ты сможешь стравить ее, как в воронку, в точно предназначенное место, то есть фактически уравнение решения не имеет. Типа, физики шутят.

– Шутят, – разочарованно протянула я. Я-то думала, это Вельтшмерцианово исключение. Которое тоже наверняка хохма, развеселая городская байка математиков. Мне никогда не узнать наверняка, что происходило все лето. Миз Эдеванми снова села рядом, болтая ногами.

– До известной степени. Вообще-то это весьма и весьма крутая математика. Больше у тебя нет вопросов? Наверняка в такой прекрасный денек тебе хочется погулять!

Я слезла с парты. У самой двери я обернулась:

– Еще один вопрос. Почему вы в списке для чтения написали «Навсегда»?

Учительница засмеялась:

– Мне показалось, тебе не помешает почитать что-нибудь для души. А это классика.