Текст книги "В семье"

Глава XXVIII

Кабинет мистера Бэнди и по размерам и по обстановке очень сильно отличался от рабочего помещения господина Вульфрана. Кабинет хозяина с первого же взгляда говорил посетителю, что здесь, если можно так выразиться, решаются судьбы всех марокурских фабрик. Три громадных окна давали много света; всевозможные столы, начиная от большого письменного посредине комнаты, были завалены несметным количеством папок и портфелей; у столов стояли высокие кресла, обтянутые зеленым сафьяном, а по стенам были развешаны в деревянных золоченых рамах планы марокурских фабрик.

Совсем не то представлял собой кабинет мистера Бэнди. Это была маленькая комнатка, где стояли стол и два стула; по стенам с одной стороны были прикреплены полки для бумаг, а с другой висела географическая карта, на которой крошечные, различных цветов флаги обозначали основные навигационные пути. Единственное окно смотрело на юг и, несмотря на джутовую штору с красным рисунком, в комнате было очень светло; гладко лоснящийся паркет блестел, как зеркало.

Перрине очень понравилось маленькое уютное помещение, такое чистое и веселое. Отворив дверь, она могла видеть, а иногда и слышать, что делается в кабинете господина Вульфрана, видеть и его племянников, и отдел счетоводов и кассу, откуда доносились щелканье косточек на счетах и металлический звон золота и серебра. Прямо напротив помещался кабинет инженера Фабри, где техники, стоя перед высокими наклонными столами, составляли чертежи различных машин для фабрик.

От нечего делать Перрина принялась рассматривать словари, единственные книги, составлявшие библиотеку маленькой комнаты, но это занятие очень быстро ей наскучило. Когда послышался звонок, разрешающий всему фабричному персоналу идти завтракать, обрадованная Перрина вышла одной из первых.

В общей столовой тетушки Франсуазы ясно обозначилась разница в положении Перрины по сравнению с остальными служащими: ее прибор стоял на отдельном маленьком столике в углу залы, и кушанья подавались лишь после того, как самые лакомые кусочки были взяты с блюд теми, кого хозяйка считала вправе выбирать.

Но Перрина не чувствовала в этом ничего оскорбительного для себя. Не все ли равно, что ей подают не первой, а последней и что лучшие куски уже взяты? Ее гораздо больше интересовало то, что она услышит, сидя так недалеко от большого стола. Разговор может подсказать ей, как держать себя, чего следует избегать и на что можно рассчитывать в будущем. Одно какое-нибудь слово объяснит ей положение дел лучше, чем наблюдения за целые месяцы. А дурного в этом нет ничего: это ведь не шпионство, не подслушивание у дверей, да и сами они не маленькие и отлично знают, что можно говорить при посторонних и чего нельзя, – значит, без малейшего угрызения совести она может слушать все, что будет говориться за большим столом.

В это утро беседа Фабри и Монблё не представляла ничего интересного для Перрины; кроме того, и сама она спешила скорее покончить с завтраком, так как хотела расспросить Розали, откуда господин Вульфран узнал, что она только одну ночь ночевала у тетушки Франсуазы.

– А, да это заявлялся долговязый, пока мы ходили в Пиккиньи. Он расспрашивал о вас тетю Зенобию: она и сказала ему, что вы ночевали здесь только одну ночь, да еще и от себя кое-что прибавила о вас.

– Что же еще могла она сказать про меня?

– Этого я не знаю, потому что меня здесь не было, но я думаю, все, что пришло ей в голову, и, конечно, самое худшее. Впрочем, вам это, кажется, не очень повредило.

– Напротив, это только помогло мне, потому что мой рассказ доставил удовольствие господину Вульфрану.

– Непременно расскажу это тете Зенобии – то-то она будет беситься!

Ровно в три часа, как сказал господин Вульфран, они отправились в экипаже на обычный осмотр фабрик, что старик делал ежедневно. В этот день объезд начат был с Флекселля, довольно большого села, где помещаются чесальные мастерские льна и пеньки. Прибыв на фабрику, господин Вульфран, вместо того чтобы отправиться в кабинет директора, пожелал войти, опираясь на плечо Перрины, в громадный амбар, куда складывали тюки пеньки, доставленные на фабрику прямо в вагонах.

– Слушай внимательнее, что я буду объяснять, – сказал господин Вульфран Перрине. – Сегодня я хочу в первый раз попробовать видеть твоими глазами, исследуя кое-какие из привезенных тюков. Ты знаешь, что такое серебристый цвет?

Перрина задумалась.

– Или, скорее, серовато-жемчужный.

– Серовато-жемчужный? Да, месье.

– Прекрасно! Теперь скажи мне, сумеешь ли ты различить оттенки цветов: темно-зеленый, светло-зеленый, рыжевато-серый, красноватый?

– Да, месье, по крайней мере, приблизительно.

– Этого достаточно. Ну, так возьми пеньку из первого попавшегося тюка и посмотри на нее хорошенько, а потом скажи мне, какого она цвета.

Перрина исполнила приказание и, рассмотрев внимательно пеньку, робко проговорила:

– Красного. Кажется, красноватого…

– Дай мне пеньку.

Он поднес пеньку к носу и понюхал.

– Ты не ошиблась, – послышался ответ, – эта пенька должна быть действительно красноватого цвета.

Перрина удивленно взглянула на господина Вульфрана, и он, как бы угадывая ее изумление, продолжал:

– Понюхай эту пеньку. Чувствуешь? У нее запах карамели.

– Да, месье.

– Ну, так вот этот запах доказывает, что пеньку эту сушили в печке и там подожгли, – оттого она и красноватая. Это дает мне надежду, что ты не очень будешь ошибаться и дальше. Пойдем теперь к другому вагону, возьми там пеньку из какого-нибудь тюка.

Теперь Перрина нашла, что цвет пеньки был зеленый.

– Зеленого цвета по крайней мере двадцать оттенков. Назови мне какое-нибудь растение, похожее на эту пеньку цветом.

– Капуста; только мне кажется, что здесь есть еще местами коричневые и черные пятна.

– Дай мне ее.

На этот раз слепой взял пеньку в обе руки и, слегка потянув ее, оборвал волокна.

– Эта пенька была снята слишком зеленой, – сказал он, – и, кроме того, еще подмокла в тюках. Твое определение верно и на этот раз. Я доволен тобой – это хорошее начало.

Отсюда они отправились дальше и продолжали свой объезд по другим деревням; побывали в Бакуре, в Эрме и, наконец, в Сен-Пипуа, где пробыли очень долго, так как осматривали результаты трудов английских механиков.

Как и всегда, лишь только господин Вульфран выходил из фаэтона, его отводили под тень громадного тополя; Гильом привязывал лошадь где-нибудь поблизости к скамье и затем отправлялся гулять по окрестностям, рассчитывая вернуться раньше, чем понадобится хозяину, который таким образом ничего не узнает о его отлучке. Но в этот день он почему-то запоздал, так что когда господин Вульфран вернулся к экипажу, кучера еще не было.

– Велите поискать Гильома, – обращаясь к сопровождавшему их директору, сказал слепой.

Но сколько Гильома ни искали, его нигде не могли найти.

– Думаю, будет лучше, если я сам отвезу вас в Марокур, – предложил директор.

– Благодарю вас, Бенуа, меня довезет эта девочка.

– Но умеет ли она править?

– Родители ее были странствующими торговцами, и она часто исполняла обязанности кучера… Не так ли, малышка?

– Это правда, месье.

– Впрочем, Коко кроток, как ягненок, и не опрокинет нас в канаву, если его туда не загонят нарочно.

И господин Вульфран сел в экипаж. Перрина заняла место возле него и подобрала вожжи.

– Не слишком быстро, – сказал старик, когда она слегка тронула Коко концом кнута.

Велико же было всеобщее удивление, когда на улицах Марокура показался экипаж господина Вульфрана, в котором на месте Гильома сидела девочка в черной соломенной шляпе, в трауре, умело и ловко правившая лошадью. Что бы это значило? Кто эта маленькая девочка? В деревне почти никто не знал Перрину, никому не было известно, какое место она теперь занимает при хозяине фабрик, и все терялись в догадках.

Если обыватели Марокура были сильно удивлены, увидев господина Вульфрана с Перриной, то Талуэль был просто поражен.

– А где же Гильом? – воскликнул он, кидаясь вниз по лестнице, чтобы встретить хозяина.

– Я его прогнал, – ответил господин Вульфран, улыбаясь.

– Мне кажется, что вы давно уже собирались это сделать, – сказал Талуэль.

– Совершенно верно.

– Мне кажется также, – продолжал Талуэль, помогая господину Вульфрану выйти из экипажа, – что эта девочка, которую вы взяли взамен Гильома, оказалась достойной вашего доверия?

– Вы не ошиблись.

– Меня это не удивляет. В тот день, когда она вошла сюда вместе с Розали, мне показалось, что из нее выйдет прок и что вы это непременно заметите.

Говоря все это, Талуэль бросил на Перрину взгляд, ясно говоривший: «Видишь, что я для тебя делаю; не забывай этого и будь готова отплатить мне за добро!»

Требование отплаты по этому условию не заставило себя ждать. Незадолго до окончания рабочего дня Талуэль остановился перед кабинетом мистера Бэнди и, не входя, спросил вполголоса, так, чтобы его могла слышать одна Перрина.

– Что случилось с Гильомом в Сен-Пипуа?

Так как в вопросе этом не было ничего особенного, то девочка после короткого размышления решила рассказать ему все, что видела.

– Прекрасно, – проговорил Талуэль. – Можешь быть спокойна; когда Гильом придет опять проситься на службу, он будет иметь дело со мной.

Глава XXIX

По заведенному обычаю, как только господин Вульфран входил утром в свой кабинет, сразу же начиналось чтение писем, за которыми ходил на почту мальчик, раскладывавший затем их на столе; в одной кучке лежали письма из Франции, а в другой – из-за границы. Прежде господин Вульфран сам прочитывал всю французскую корреспонденцию и затем диктовал кому-нибудь из служащих распоряжения по этим письмам и ответы; но с тех пор, как он ослеп, в этом деле ему помогали Талуэль и племянники, читавшие письма вслух и делавшие тут же нужные пометки. Что касается корреспонденции из-за границы, то с начала болезни мистера Бэнди письма на английском языке передавались Фабри, а те, что на немецком, поступали к Монблё.

На другой день после приключения в Сен-Пипуа господин Вульфран, Теодор, Казимир и Талуэль занимались в кабинете обычной разборкой корреспонденции, как вдруг Теодор, вскрывавший заграничные письма, проговорил:

– Письмо из Дакки, от двадцать девятого мая.

– На французском? – спросил господин Вульфран.

– Нет, на английском.

– Кем подписано?

– Подписано не очень разборчиво: какой-то Фельдэс, Фальдэс, или Фильдэс, и впереди еще стоит какое-то слово, которого я вообще не могу разобрать. Целых четыре страницы. Ваше имя повторяется несколько раз. Прикажете передать Фабри, да?

– Нет, дай его мне!

Талуэль и Теодор удивленно и вместе с тем подозрительно взглянули на господина Вульфрана.

– Я кладу письмо на ваш стол, – сказал Теодор.

– Не надо, дай его мне в руки!

Вскоре после этого разборка корреспонденции была закончена, и дожидавшийся здесь же конторщик забрал всю груду писем и унес с собой. Следом за ним из кабинета вышли Талуэль и племянники.

Оставшись один, господин Вульфран позвонил, и на пороге тотчас же показалась Перрина.

– Откуда это письмо? – спросил ее старик.

Перрина взяла письмо. Если бы господин Вульфран не был слеп, он увидел бы, как побледнело лицо девочки, как дрожат ее руки.

– Это письмо на английском языке, от двадцать девятого мая, из Дакки, – не совсем твердым голосом проговорила она.

– Кем подписано?

– Отцом Фильдэсом.

– Верно ли это?

– Да, месье, тут стоит подпись отца Фильдэса.

– Что он пишет?

– Позвольте мне пробежать несколько строк, прежде чем отвечать.

– Разумеется, но только поскорее.

Перрина и рада была бы исполнить приказание, но теперь волнение ее дошло до такой степени, что буквы прыгали у нее перед глазами, которые словно застилало туманом.

– Ну, что же? – нетерпеливо спросил господин Вульфран.

– Месье, почерк неразборчив, и фразы так длинны, что я не могу сразу перевести вам все письмо.

– И не переводи, читай про себя! О чем он пишет?

Когда волнение Перрины немного улеглось, она проговорила:

– Отец Фильдэс пишет, что отец Леклерк, которому вы писали, умер, и хотя ему и было поручено отцом Леклерком отвечать вам, но он не мог этого до сих пор сделать, потому что долгое время пробыл в отъезде и, кроме того, не успел собрать требуемые вами сведения. Он извиняется, что пишет вам по-английски, и прибавляет, что далеко не свободно владеет вашим прекрасным языком.

– Какие же он добыл сведения? – воскликнул господин Вульфран.

– Но я еще не дошла до этого места…

Хотя это и было сказано мягким голосом, но старик понял, что если будет торопить, то ничего не добьется.

– Ты права, дитя мое, – сказал он, – ты ведь это читаешь не по-французски, и, разумеется, тебе нужно сначала хорошенько усвоить все, о чем тут пишется. Возьми это письмо и ступай в комнату мистера Бэнди; там сначала прочти все послание целиком, а потом напиши перевод и приходи прочесть мне. Иди же и скорее принимайся за работу: мне очень хочется узнать, что пишет отец Фильдэс.

Перрина повернулась и пошла к двери, но господин Вульфран остановил ее:

– В этом письме речь идет о моих личных, семейных делах, о которых никто не должен знать. Слышишь, никто! О чем бы тебя ни расспрашивали, если только кто-нибудь осмелится сделать это, ты должна упорно молчать и не давать ни малейшего повода к догадкам. Видишь, как я тебе доверяю? Надеюсь, что ты окажешься достойной этого доверия. Помни, если ты будешь верно служить мне, тебе будет хорошо.

– Обещаю вам, месье, быть достойной вашего доверия.

– Иди и пиши скорее.

Придя в кабинет, Перрина несколько раз прочла все письмо и только после этого стала писать перевод:

«Дакка, 29-го мая.

Милостивый государь!

С прискорбием сообщаю вам, что мы имели несчастье потерять преподобного отца Леклерка, которого вы просили сообщить вам некоторые сведения, которым, по-видимому, придаете большое значение. Внезапная болезнь лишила его возможности исполнить ваше поручение, и, умирая, он возложил эту обязанность на меня. Извините, что я так замешкался с ответом, но я долго отсутствовал в миссии, путешествуя по стране, и, кроме того, у меня много времени отняли справки о событиях, происшедших более двенадцати лет тому назад. Поэтому еще раз обращаюсь к вам с просьбой простить мне эту невольную задержку, а также и то, что я пишу вам по-английски, но это потому, что я далеко не в совершенстве владею прекрасным языком вашей родины».

Не без труда одолев этот отрывок, который и в самом деле трудно поддавался точному переводу, Перрина приостановилась на минуту и стала перечитывать написанное, чтобы проверить, нет ли где-нибудь ошибки. Вдруг дверь отворилась, в комнату вошел Теодор Пендавуан и попросил Перрину дать ему англо-французский словарь.

Словарь этот как раз лежал на столе открытым. Девочка закрыла его и передала молодому человеку.

– Разве вы им не пользовались? – спросил Теодор, подходя ближе.

– Да, я заглядывала в него, но могу обойтись и без словаря.

– Каким же это образом?

– Мне он нужен только затем, чтобы иногда справляться об орфографии французских слов. Но для этого подойдет и обычный французский словарь.

Перрина чувствовала, что Теодор стоит у нее за спиной и пытается прочесть перевод.

– Вы переводите письмо из Дакки?

Перрину очень удивил такой интерес к письму, содержание которого должно было для всех оставаться строгой тайной. Ради этого-то письма Теодор, вероятно, и явился, словарь, собственно, был только предлогом. В самом деле, зачем ему нужен англо-французский словарь, если он вообще не знает английского?

– Да, месье, – ответила девочка.

– И хорошо идет перевод?

И как близорукий, он нагнулся через плечо девочки к столу; в ту же минуту Перрина перевернула лист таким образом, чтобы он мог видеть буквы только сбоку.

– О, пожалуйста, месье, не читайте… У меня что-то не ладится… Это черновик…

– Ничего.

– Напротив, месье… Мне, право, даже совестно показывать такой перевод.

Теодор хотел взять листок, но Перрина положила на него руку, готовая даже силой защищать доверенную ей тайну.

Молодой человек говорил шутливым тоном, как взрослый с ребенком.

– Отдайте мне этот черновик.

– Нет, месье, я не могу отдать его вам.

– Ну же!

И он, улыбаясь, стал отнимать у Перрины бумагу; та сопротивлялась.

– Нет, месье, нет, я не отдам вам его!

– Да ведь это просто смешно!

– Только не для меня. Господин Вульфран запретил мне показывать кому бы то ни было письмо, и я не могу и не хочу ослушаться его.

– Я сам его распечатывал.

– Неважно, ведь письмо было на английском языке, без перевода.

– Дядя сегодня же покажет мне ваш знаменитый перевод.

– Это меня не касается; мое дело исполнить его приказание, и я, извините, не могу сделать того, что вы требуете.

Перрина говорила таким твердым голосом и вид у нее был такой решительный, что завладеть бумагой без борьбы нечего было и думать.

Заходить так далеко Теодор не хотел и сейчас же собрался уходить, процедив на прощанье:

– Очень рад, что вы столь добросовестно исполняете приказания дядюшки даже в таких мелочах, как эта.

Когда дверь за ним захлопнулась, Перрина снова принялась за работу; но она была так взволнована, что дело совсем не шло на лад. Как отомстит ей Теодор за это сопротивление, которым только что притворно восхищался, хотя в душе был прямо-таки взбешен? Как будет она, одинокая и слабая, защищаться против этого всесильного врага? Один удар – и она будет уничтожена, разбита. И тогда ей придется покинуть этот дом, куда она только что проникла.

Снова отворилась дверь, и, бесшумно скользя по паркету, в комнату вошел Талуэль.

– Ну, как идет перевод письма из Дакки?

– Я только начинаю.

– Тебе помешал господин Теодор? Зачем он приходил сюда?

– Взять английский словарь.

– Зачем это? Он же не знает английского языка.

– Не знаю, он ничего не говорил.

– А не спрашивал он тебя, о чем речь в этом письме?

– Я не успела перевести и первой фразы, когда он вошел сюда.

– Уж не хочешь ли ты уверить меня, что не прочитала всего письма?

– Я еще не перевела его.

– Ты не успела написать его по-французски, но ты прочла его.

Перрина молчала.

– Что же ты молчишь?

– Я не могу ответить.

– Почему?

– Потому что господин Вульфран запретил мне говорить про это письмо.

– От меня он ничего не скрывает. Все его распоряжения передаются через меня; все награды, все его милости делаются тоже через меня, и, значит, я должен знать все, что его касается.

– Даже его личные дела?

– А, значит, в письме говорится о его личных делах?

Перрина увидела, что проговорилась.

– Я этого не говорила: но я спрашиваю вас: если бы здесь сообщалось о его личных делах, я тоже должна была бы передать вам содержание письма?

– Тогда-то я тем более должен все знать, это в интересах самого же господина Вульфрана. Разве ты не слышала, что он заболел в результате огорчений, которые его чуть не убили? Если он неожиданно получит какое-нибудь известие, которое причинит ему новое горе или слишком сильную радость, это может стоить ему жизни. Поэтому-то я заранее должен знать все, что его касается, чтобы иметь время его подготовить, на что, конечно, у меня не будет времени, если ты сразу же пойдешь и прочтешь ему свой перевод.

Талуэль произнес это мягким, подкупающим голосом, который вовсе не походил на его обычный грубый и суровый тон.

Заметив, что Перрина слушает молча, не произнося ни слова, он продолжал:

– Надеюсь, ты меня понимаешь, и понимаешь, как важно для всех нас, для всего этого края, наконец, для тебя самой, чтобы здоровье господина Вульфрана не было подорвано какими-нибудь неожиданностями, которых он, скорее всего, не перенесет. На вид он еще бодр, но семейные неприятности расшатали его организм, а потеря зрения приводит его в отчаяние. Поэтому-то все мы должны заботиться о его душевном равновесии, и я, конечно, больше всех, потому что пользуюсь особенным его доверием.

Если бы Перрина ничего не знала о Талуэле, может быть, его слова и тронули бы девочку, но рассказы работниц там, на чердаке, достаточно просветили ее на этот счет. Он просто хотел заставить ее говорить и только ради этого разыгрывал перед ней преданного слугу господина Вульфрана. Для нее было совершенно ясно, что и директор, и Теодор желали только одного: узнать, что сообщается в письме из Дакки. Недаром господин Вульфран запретил ей передавать кому-нибудь содержание письма. Значит, он предвидел, что могут быть попытки узнать это, и, вероятно, даже догадывался, с чьей именно стороны. Что ж, тем хуже для этих господ: она ни за что не нарушит слова, данного слепому старику, что бы там дальше ни было.

Талуэль стоял, облокотившись на стол и пристально глядя в глаза девочки, точно гипнотизируя ее, как змея. Перрина собрала всю свою храбрость и твердым голосом сказала:

– Господин Вульфран запретил мне говорить кому бы то ни было о содержании этого письма.

Талуэль выпрямился, взбешенный таким сопротивлением, но затем, овладев собой, опять склонился к ней и проговорил:

– Вот именно мне-то и можно сказать, потому что я не кто-нибудь, а второй господин Вульфран.

Перрина молчала.

– Да ты просто глупа! – воскликнул Талуэль сдавленным голосом.

– Конечно, я глупа.

– Ну, так постарайся понять, что для того, чтобы удержать место, которое дал тебе господин Вульфран, тебе нужно прежде всего быть умной; а так как ума у тебя нет, то и места этого ты не сохранишь, и я настою на том, чтобы тебя прогнали. Это ты понимаешь?

– Да, месье.

– Ну, так подумай об этом! Подумай о том, какое ты занимаешь положение сегодня и каким оно будет завтра, когда ты очутишься на улице. Подумай и ответ сообщи мне сегодня вечером.

И не говоря больше ни слова, он так же, по-змеиному скользя по паркету, вышел из комнаты.