Текст книги "В семье"

Глава XXII

Занятая своими хозяйственными делами, отнимавшими у нее все вечера, Перрина целую неделю не ходила к Розали; впрочем, через одну из работниц, жившую у тетушки Франсуазы, она получала о ней известия и знала, что ее подруга поправляется. Наконец, как-то вечером она решила сначала посетить Розали и уже потом идти домой, тем более что в этот день ей не надо было заниматься стряпней: на обед оставалась холодная рыба, пойманная и сваренная еще накануне.

Внучка Франсуазы была одна во дворе и сидела под яблоней; увидев Перрину, она подошла к живой изгороди с полусердитым-полудовольным видом.

– Я уже думала, что вы больше ко мне не придете.

– Я была очень занята все это время.

– Чем же?

Перрина, смеясь, рассказала ей, как смастерила себе туфли и рубашку.

– Разве вы не могли достать ножниц у кого-нибудь из живущих в вашем доме?

– В моем доме не у кого попросить ножниц.

– Ножницы есть у всех.

Подумав немного, Перрина решила посвятить Розали в свою тайну, так как боялась, что дальнейшее умалчивание может обидеть девушку, а она очень полюбила Розали и вовсе не хотела с ней ссориться.

– В моем доме, кроме меня, никто не живет, – улыбаясь, проговорила она.

– Не может быть!

– Уверяю вас. Поэтому мне пришлось самой сделать кастрюлю, чтобы варить суп, и ложку, чтобы его есть. И знаете, что я вам скажу? Сделать ложку оказалось гораздо труднее, чем смастерить туфли.

– Вы смеетесь!

– Да нет же, с чего вы взяли?

И Перрина откровенно, веселым голосом рассказала ей про свою жизнь в шалаше, про поиски яиц в гнездах диких птиц, про то, как сделала себе кухонную посуду, как ловит рыбу в пруду и готовит сама себе обед в большой яме на опушке леса.

Розали поминутно восхищенно вскрикивала, словно слушала чрезвычайно интересную историю.

– Как вам, должно быть, весело! – воскликнула она, когда Перрина поведала ей, как она варила себе свой первый суп из щавеля.

– Когда все удается – да; но когда дело вовсе не идет на лад – ужасно! Я три дня работала над своей ложкой и никак не могла придать ей нужную форму; я испортила два куска жести, и у меня оставался всего один кусок. У меня и теперь еще болят пальцы от ударов камнем.

– А ваш суп?

– Он был такой вкусный!

– Верю.

– Но, разумеется, только для меня, потому что я давно уже не ела ничего горячего.

– Я ем суп каждый день, но это совсем не то; как странно, что в лугах можно найти щавель и морковь.

– О, там растет еще кресс[13]13
  Кресс – многолетнее травянистое растение из семейства крестоцветных.


[Закрыть], лук, салат, петрушка, репа, свекла и много других съедобных растений.

– Да ведь это надо уметь находить?

– Мой отец научил меня отыскивать их.

Несколько минут Розали стояла молча, видимо, что-то обдумывая, и потом решилась произнести:

– Позвольте мне прийти к вам в гости.

– Пожалуйста, я буду очень рада. Только пообещайте никому не говорить, где я живу.

– Даю слово.

– Когда же вы придете?

– Я пойду в воскресенье к одной из моих теток в Сен-Пипуа и на обратном пути, после обеда, зайду к вам.

Тут наступила очередь Перрины на минуту задуматься, а потом она сказала:

– Лучше уж пообедайте со мной. Уверяю вас, что вы меня очень обрадуете, – я так одинока.

– Да, верно.

– Ну, так решено! Только не забудьте захватить с собой ложку, потому что у меня нет ни времени, ни жести, чтобы сделать другую такую же.

– Кстати, я принесу с собой и хлеба. Можно?

– Хорошо. Вы найдете меня в лесу, в моей кухне. Я буду ждать вас и заниматься стряпней.

Подруги расстались.

Перрина ничуть не кривила душой, говоря Розали, что охотно примет ее у себя, и уже заранее радовалась. Но сколько дела: надо принять гостью, составить меню, найти провизию… Могла ли она несколько дней тому назад думать, что ей придется угощать обедом свою подругу?

Самое главное было добыть яиц и рыбы, потому что если она не разыщет ни того, ни другого, то весь обед будет состоять из одного щавелевого супа, а это не угощение для званого обеда. Начиная с пятницы, все вечера Перрина только и была занята тем, что внимательно осматривала прибрежные камыши по соседним озерам, и ей удалось найти гнездо водяной курочки; правда, яйца водяной курочки меньше яиц чирка, но привередничать было нечего. Зато рыбная ловля шла гораздо успешнее: ей удалось поймать довольно крупного окуня, которого было вполне достаточно для двоих. Затем появилась возможность после обеда подать и десерт: над ивой приютился куст крыжовника, и ягоды на нем были уже довольно большие, хотя, может быть, и не совсем еще спелые; но ведь главное достоинство крыжовника в том и состоит, что его можно есть зеленым.

Когда в воскресенье, в полдень, пришла Розали, она нашла Перрину сидящей перед огнем, на котором кипел суп.

– Я только вас и ждала, чтобы выпустить желток в суп, – проговорила Перрина, – будьте так добры, помогите мне! Возьмите вот эту ложку и размешивайте желток, пока я буду потихоньку лить бульон; хлеб нарезан.

Хотя Розали и принарядилась по случаю обеда, но она с радостью принялась помогать своей подруге в ее работе, находя ее очень забавной.

Скоро суп был готов. Оставалось только донести его до острова, что Перрина сделала сама.

Готовясь к приходу подруги, которая все еще берегла больную руку, Перрина снова уложила на прежнее место бревно, служившее мостом.

– Я вхожу и выхожу с помощью шеста, – сказала она, – но вам это было бы неудобно, с больной-то рукой…

Когда открылась дверь в шалаш и Розали увидела красующиеся во всех четырех углах огромные букеты из полевых цветов и расставленную на земле посуду, она воскликнула:

– Ах, как у вас здесь хорошо!

На подстилке из свежего папоротника два больших листа чистотела лежали друг против друга, заменяя тарелки, а на листе лопуха, самом большом, как и подобало для блюда, лежал окунь, убранный крессом; около него на маленьком листочке была насыпана соль, а немного подальше на двух отдельных листках, служивших десертными тарелочками, пирамидками возвышался крыжовник. Между блюдами в папоротник были воткнуты белые цветы водяной лилии, красиво выделявшиеся на зеленом фоне скатерти.

– Садитесь, пожалуйста, – протягивая руку Розали, пригласила Перрина.

Девушки заняли свои места, и обед начался.

– Я очень жалела бы, если бы не могла прийти к вам, – сказала Розали с полным ртом. – Все здесь так красиво и так вкусно.

– Что же могло вам помешать?

– Меня хотели послать в Пиккиньи к мистеру Бэнди, который сейчас болен.

– Что с ним?

– Тифозная горячка; он очень болен, а со вчерашнего дня лежит в бреду и никого не узнает. Поэтому-то я вчера чуть было не пришла за вами.

– За мной? Зачем?

– У меня мелькнула в голове одна мысль.

– Если я могу что-нибудь сделать для мистера Бэнди, то я с удовольствием сделаю. Он так добр ко мне. Но только что же я могу сделать для него?

– Сначала дайте мне еще немного рыбы и кресса, а потом я вам все объясню. Вы ведь знаете, что мистер Бэнди занимается иностранной корреспонденцией: он переводит английские и немецкие письма. Так как теперь он лежит в бреду, то не может и переводить. Сначала хотели послать за кем-нибудь другим, чтобы его заменить. Но для того, чтобы он не потерял места, господин Фабри и господин Монблё вызвались заменить его, пока он не поправится. Вдвоем они еще кое-как справлялись, но теперь господина Фабри послали в Шотландию, и господин Монблё оказался в сильном затруднении, потому что хотя он и довольно хорошо знает оба языка, но без господина Фабри дело у него идет не так успешно, особенно с английскими письмами. Вчера он говорил об этом во время обеда, когда я прислуживала, и мне пришло в голову сказать ему, что вы говорите по-английски, как по-французски…

– Я говорю по-английски, но перевести деловое письмо – это совсем другое дело.

– С помощью господина Монблё это не будет трудно; он объяснит вам то, чего вы не поймете.

– Ну, в таком случае, скажите господину Монблё, что я буду только счастлива сделать что-нибудь для мистера Бэнди.

– Я ему скажу.

Окунь, несмотря на свою величину, был съеден подчистую, а вместе с ним и кресс. Дошло дело и до десерта. Перрина встала и заменила листья лопуха, на которых была подана рыба, листьями водяной лилии в виде чашек, лакированных и покрытых жилками, как самая лучшая эмаль.

– А теперь, – смеясь, проговорила она, – попробуйте фрукты из моего сада.

– Где же ваш сад?

– Над вашей головой: в ветвях ивы, к которой прислонился шалаш, вырос куст крыжовника.

– А знаете, что вам недолго придется жить в этом шалаше?

– Я думаю, до зимы.

– До зимы?! Скоро должна начаться охота за болотной дичью. Шалаш в это время, наверное, понадобится.

– Ах, Боже мой!

Сердце маленькой царицы острова болезненно сжалось. День, начавшийся так прекрасно, кончился столь грозным известием, и эта ночь была, конечно, самой тяжелой из всех ночей, проведенных Перриной в шалаше.

Куда она пойдет, если судьба лишит ее этого мирного убежища? А вся ее посуда, которой она с таким трудом обзавелась, – куда она ее денет?

Глава XXIII

Перрина была сильно встревожена известием о предстоящем начале охотничьего сезона, но рассказ о болезни мистера Бэнди скоро дал совсем другое направление ее мыслям.

Конечно, остров ее прекрасен, и покинуть его было бы очень жаль, но вечно оставаться здесь все равно нельзя, да и не следовало: ей во что бы то ни стало нужно добиться своей цели и исполнить обещание, данное умирающей матери. Теперь, если ей действительно удастся попасть хотя бы во временные помощницы сначала к господину Монблё, а потом и к мистеру Бэнди, она, быть может, скорее откроет себе двери, которые иначе навсегда останутся для нее закрытыми. Не хотелось, очень не хотелось Перрине покидать свое маленькое царство, но и оставаться там дольше серьезных причин не было. Неужели для того переносила она все лишения и даже чуть не погибла в дороге, чтобы только иметь возможность вести таинственную жизнь на островке, собирать яйца по гнездам и варить обеды в большой яме на опушке леса, боясь каждую минуту, что ее обнаружат?

На следующий день, в понедельник, едва Перрина вернулась в мастерскую после полуденного перерыва, ее позвал дядя Костыль.

– Ступай скорее в контору.

– Зачем?

– Я почем знаю? Мне приказано послать тебя в контору, ну, и ступай!

Перрина больше не стала его ни о чем спрашивать. Угрюмый дядя Костыль не любил лишних разговоров, да она и догадывалась, зачем ее зовут. Не понимала она только, почему ее вызывают именно в контору. Там нельзя заниматься переводами, ведь тогда все служащие узнали бы, что господин Монблё не может справиться сам и прибегает к посторонней помощи.

Талуэль был на веранде и, заметив Перрину, позвал девочку:

– Ступай сюда!

Перрина поспешно поднялась по ступенькам крыльца.

– Ты говоришь по-английски? – спросил он. – Смотри, отвечай правду, не лги!

– Моя мать была англичанкой.

– А где же ты научилась говорить по-французски?

– Мой отец француз.

– Значит, ты говоришь на обоих языках?

– Да, месье.

– Хорошо, ты сейчас отправишься в Сен-Пипуа, там ты нужна господину Вульфрану.

– Я не знаю дороги в Сен-Пипуа.

– Тебя отвезут туда в экипаже.

И, повернувшись к ней спиной, он крикнул:

– Эй, Гильом!

Фаэтон господина Вульфрана, который Перрина видела на дворе, подъехал к веранде.

– Эту девочку, – продолжал Талуэль, – ты сейчас же отвезешь к господину Вульфрану.

Перрина сошла с крыльца и хотела было сесть рядом с Гильомом, но тот остановил ее движением руки:

– Не сюда… сзади.

Перрина поспешила сесть на заднюю скамейку, и кучер с места погнал лошадь полной рысью.

Когда они выехали из деревни, Гильом, не убавляя хода лошади, повернулся к Перрине.

– Правда ли, что вы умеете говорить по-английски? – спросил он.

– Да.

– У вас есть прекрасный случай доставить удовольствие хозяину.

– Каким образом?

– Он теперь возится с английскими механиками, которые только что приехали собирать новые машины. Сам хозяин по-английски не говорит, а те не понимают по-французски. Позвали было господина Монблё, который будто бы говорит по-английски; но механики не понимают английского языка господина Монблё… Монблё злится, англичане ругаются, а хозяин из себя выходит… Потеха, да и только! Наконец, видя, что дело плохо, Монблё сказал хозяину, что в мастерской работает одна девочка, по имени Орели, которая говорит по-английски. Ну, хозяин и послал меня за вами.

Наступила минута молчания; потом Гильом снова повернулся к Перрине.

– Знаете, если вы говорите по-английски так же, как и господин Монблё, то лучше вам туда и не ехать.

И кучер насмешливо улыбнулся.

– Прикажете остановить лошадь?

– Нет, поезжайте.

– Я ведь говорю это ради вас же.

– Благодарю вас.

Несмотря на свой уверенный тон, в душе Перрина все-таки сильно трусила; она знала английский язык, но еще неизвестно, на каком английском говорят эти механики, если господин Монблё их совсем не понимает. Кроме того, от отца она слышала, что неспециалисту, даже и хорошо владеющему языком, очень трудно понять значение многих технических слов, а эти механики, наверное, будут употреблять технические термины, которых она никогда и не слышала. Что если она не поймет механиков или подолгу будет задумываться над ответом? Не вызовет ли это гнев господина Вульфрана?

Пока Перрина раздумывала о том, что ждет ее впереди, фаэтон быстро катился по дороге и уже подъезжал к Сен-Пипуа; за поворотом открылся вид на фабрики, высокие трубы которых ясно виднелись над вершинами тополей. Но девочке не пришлось долго рассматривать бесконечные ряды фабричных корпусов, так как экипаж въехал в ворота и спустя минуту остановился.

– Пойдемте со мной! – проговорил Гильом.

Он провел Перрину в комнату, где находились господин Вульфран и директор фабрик в Сен-Пипуа, и, держа шляпу в руке, доложил:

– Вот девочка.

– Хорошо, ступай.

Не обращаясь к Перрине, господин Вульфран сделал знак директору нагнуться к нему и заговорил с ним шепотом; директор отвечал тоже шепотом. Но как ни была взволнована Перрина, она поняла, что разговор шел о ней; господин Вульфран спрашивал директора, какова она на вид, на что тот ответил: «Девочка лет двенадцати или тринадцати, далеко не глупая, по-видимому».

– Подойди сюда, дитя мое, – сказал господин Вульфран тем же тоном, которым он уже говорил при ней с Розали и который нисколько не походил на тот суровый голос, каким он обращался к подчиненным.

– Как тебя зовут? – спросил господин Вульфран.

– Орели.

– Кто твои родители?

– Они умерли.

– Ты давно работаешь у меня?

– Уже три недели.

– Откуда ты?

– Из Парижа.

– Ты говоришь по-английски?

– Моя мать была англичанкой.

– Значит, ты знаешь английский?

– Я знаю разговорный английский язык и понимаю его, но…

– Здесь не может быть никаких но: ты или знаешь его, или не знаешь.

– Я не знаю технических слов, которые в разговоре часто употребляют ремесленники.

– Слышите, Бенуа, как толково отвечает эта девочка! – проговорил господин Вульфран, обращаясь к директору.

– Могу вас уверить, она отнюдь не кажется глупой.

– Ну, так мы, может быть, чего-нибудь и добьемся.

Он встал, опираясь на палку, и взял под руку директора.

– Иди за нами, дитя мое!

Скоро они подошли к большому новому зданию, облицованному белыми и голубыми кирпичами. На крыльце стоял Монблё, и Перрине показалось, что он окинул ее далеко не дружелюбным взглядом.

Все вместе они поднялись на второй этаж, где в одной из просторных комнат стояли на полу большие деревянные ящики с разноцветными надписями: «Маттер и Платте Манчестер». На одном из них сидели английские механики, судя по их виду, джентльмены. Это подало Перрине надежду, что она поймет их скорее, чем если бы они были простыми рабочими. При появлении господина Вульфрана англичане встали. Слепой обернулся к Перрине.

– Орели, скажи им, что ты говоришь по-английски и что они могут объясняться с тобой.

Перрина исполнила приказание и с радостью отметила, как прояснились нахмуренные лица механиков при первых же ее словах. Правда, они обменялись лишь обычными в таких случаях фразами, но появившиеся при этом на лицах англичан радостные улыбки могли считаться хорошим знаком.

– Они прекрасно поняли, – заметил директор.

– Ну, теперь, – продолжал господин Вульфран, – спроси у них, почему они приехали на целую неделю раньше назначенного срока. Из-за этого у нас нет инженера, который должен был бы ими руководить.

Перрина тщательно перевела эту фразу, а затем и ответ, данный одним из механиков:

– Они говорят, что, закончив установку машин в Камбрэ скорее, чем предполагали, они не стали возвращаться в Англию, а приехали прямо сюда.

– Прекрасно. У кого ставили они машины в Камбрэ?

– У братьев Авелин.

– Какого рода эти машины?

– Гидравлические.

– Вы видите, Бенуа, Авелины нас опередили, и нам нельзя терять времени. Я немедленно пошлю телеграмму Фабри, чтобы он возвращался как можно скорее. Но покуда нам надо заставить этих молодцов приняться за работу. Спроси у них, малышка, почему они сидят сложа руки?

Перрина перевела вопрос, на который самый старший из механиков дал пространный ответ.

– Ну, что же? – спросил господин Вульфран.

– Они говорят что-то очень непонятное для меня.

– Постарайся все же пересказать мне это.

– Они говорят, что железный пол недостаточно крепок и не выдержит тяжести их машины в сто двадцать тысяч фунтов весом.

– Не может быть! Бревна шестидесяти сантиметров вряд ли погнутся под такой тяжестью.

Перрина передала возражение, выслушала ответ и продолжала:

– Они говорят, что проверяли горизонтальность пола и оказалось, что он погнулся. Они требуют, чтобы была вычислена сила сопротивления или чтобы под пол были поставлены подпорки.

– Вычисления сделает Фабри, когда вернется, а подпорки поставят сейчас же. Скажи им это, и пусть они, не теряя времени, принимаются за работу! Им дадут в помощь рабочих, сколько там понадобится, плотников и каменщиков, а ты останешься при них и будешь передавать их требования господину Бенуа.

Перрина перевела распоряжение хозяина механикам, которые остались очень довольны, особенно когда она сказала, что останется при них переводчицей…

– Значит, ты останешься здесь, – продолжал господин Вульфран, – тебе дадут бумагу, по которой ты бесплатно получишь комнату и стол в гостинице. Кроме того, если тобой останутся довольны, тебе выдадут денежную награду по возвращении Фабри.

Глава XXIV

После работы Перрина отправилась в гостиницу, в которой остановились механики, и заняла для себя помещение; но это уже была не жалкая каморка на чердаке, в которой она ночевала по прибытии в Марокур, а удобная, прилично меблированная комната. Так как никто из англичан не понимал и не говорил по-французски, то они попросили Перрину обедать вместе с ними, закатив по этому случаю пир, которого хватило бы на десятерых.

С каким наслаждением легла она в эту ночь спать; но лежа на настоящей постели, она долго не могла заснуть, а когда, наконец, сон все-таки смежил ее веки, то он был так беспокоен, что девочка поминутно просыпалась.

На следующий день, рано утром, Перрина была уже на ногах и, когда прозвучал фабричный свисток, постучалась в дверь комнаты, занимаемой механиками, говоря, что пора вставать и идти на работу. Но английские рабочие вдали от родины любят разыгрывать из себя важных господ и не очень-то прислушиваются к свисткам и звонкам. После бесконечно долгого туалета они, наконец, вышли в общую залу, где поглотили несметное количество чашек чаю с ломтями хлеба, поджаренного в масле, и лишь после этого отправились на работу в сопровождении Перрины, все это время скромно дожидавшейся их у двери. Бедная девочка просто в отчаяние приходила от непонятной для нее медлительности англичан и боялась, как бы господин Вульфран раньше их не попал на фабрику.

Но на фабрике ее страхи очень скоро рассеялись: господин Вульфран явился только после обеда, сопровождаемый младшим из племянников, Казимиром, которого он взял с собой, по-видимому, только для того, чтобы держать его под контролем.

– Мне кажется, что до приезда Фабри дело не пойдет на лад, – сказал юноша, окидывая презрительным взглядом помещение, в котором механики делали пока еще только подготовительные работы. – Тем более что в качестве надсмотрщика приставлена какая-то девочка.

– Если бы можно было поручить этот надзор тебе, мне не пришлось бы брать эту девочку из мотальни, – сухо заметил господин Вульфран.

Перрина молча стояла на своем месте, боясь шевельнуться, но Казимир, даже не взглянув на нее, почти тотчас же ушел, ведя под руку дядю. Оставшись, наконец, одна, девочка по привычке принялась обдумывать происшедшее. Господин Вульфран, правда, довольно сурово обращался со своим племянником, но зато этот племянник так высокомерен и малосимпатичен. Если они и любили друг друга, то нельзя сказать, чтобы это было особенно заметно посторонним. Но почему? Почему молодой человек так бессердечно относится к своему старому, убитому горем и болезнью дяде? Почему, наконец, сам старик так строг с одним из тех, кого он взял к себе вместо сына?

Она так глубоко задумалась над этими вопросами, что не услышала, как директор два раза громко позвал ее:

– Орели! Орели!

Но так как она не отзывалась и не трогалась с места, то директор в третий раз крикнул:

– Орели!

Перрина, только теперь сообразившая, кого зовут, опрометью бросилась в соседнее отделение.

– Ты разве глухая? – спросил Бенуа.

– Нет, месье, я слушала приказания механиков.

– Подождите меня в конторе, Бенуа, я скоро приду туда, – сказал господин Вульфран директору.

Когда Бенуа ушел, старик обратился к Перрине:

– Ты умеешь читать, дитя мое?

– Да, месье.

– Ты можешь читать по-английски?

– Как и по-французски, месье, мне все равно, на каком языке читать.

– А сумеешь ли ты, читая по-английски, переводить это на французский язык?

– Если не будет ничего особенного, месье, то, конечно, могу.

– Например, газеты?

– Этого я никогда не пробовала: если мне и приходилось читать английскую газету, то мне не надо было переводить ее самой себе, я и без того понимала, что читала.

– Если ты понимаешь, то можешь, значит, и перевести.

– Думаю, что могу, месье, хотя и не уверена.

– Ну, мы с тобой попробуем, пока механики работают; но сначала предупреди их, что они могут позвать тебя, если ты им понадобишься. Ты попробуешь перевести мне в этой газете те статьи, которые я тебе укажу! Поди скажи им и возвращайся обратно.

Исполнив это, Перрина вернулась и села возле господина Вульфрана. Тот протянул ей газету «Вестник Денди».

– Что мне читать? – спросила она, разворачивая газету.

– Найди коммерческий раздел.

Перрина погрузилась в длинные, черные столбцы, непрерывной вереницей следовавшие один за другим; у нее дрожали руки от страха, что она не справится с этой новой для нее работой и дело кончится тем, что господин Вульфран выйдет, наконец, из терпения и отчитает ее за нерасторопность.

Но старик, со свойственной слепым тонкостью слуха, угадал ее волнение по дрожанию газеты и постарался ее успокоить.

– Не спеши, времени у нас довольно. Впрочем, ты, должно быть, никогда еще и не читала коммерческий раздел.

– Нет, месье.

И она опять принялась пробегать газету столбец за столбцом. Вдруг у нее невольно вырвалось радостное восклицание.

– Нашла?

– Кажется.

– Теперь поищи рубрику: «Лен, конопля, джут, мешки, канаты».

Перрина отыскала нужную рубрику и начала перевод, казавшийся ей необыкновенно медленным, с колебаниями и запинками, хотя господин Вульфран, напротив, казался весьма довольным.

– Этого достаточно: я понимаю. Продолжай.

И она продолжала, повышая голос, когда механики заглушали его ударами своих молотков.

Так она благополучно добралась до конца.

– Теперь поищи, нет ли известий из Калькутты?

Перрина стала искать.

– Да, вот: «От нашего специального корреспондента».

– Это самое. Читай!

– «Известия, полученные нами из Дакки»… – начала Перрина, и вдруг голос ее дрогнул.

Это не укрылось от господина Вульфрана.

– Отчего ты дрожишь? – спросил он.

– Я, право, не знаю, вероятно, это от волнения.

– Я ведь сказал тебе, чтобы ты не волновалась. То, что ты делаешь, гораздо лучше того, что я ожидал.

Перрина сделала перевод корреспонденции из Дакки, сообщавшей о сборе джута на берегах Брамапутры; после этого господин Вульфран велел ей поискать в «Морских известиях», не найдет ли она телеграммы с пометкой «Св. Елена».

– «Saint Helena» английское слово, – заметила она и снова принялась искать.

Наконец, «Saint Helena» бросилось ей в глаза.

– Двадцать третьего прошел английский корабль «Альма» из Калькутты в Денди, а двадцать четвертого – норвежский корабль «Грюндловен» из Нарайнгауди в Булонь.

– Отлично, – сказал господин Вульфран, – я доволен тобой.

Перрине хотелось бы ответить, но, боясь, чтобы голос не выдал ее радостного волнения, она промолчала.

Старик продолжал:

– Я вижу теперь, что до выздоровления бедняги Бэнди могу пользоваться твоими услугами.

После этого Перрина должна была рассказать старому хозяину, что именно сделано механиками, и передать последним его приказ поспешить с работами насколько возможно. Затем господин Вульфран поднялся и приказал девочке проводить его в кабинет директора.

– Вы позволите мне взять вас под руку?

– Конечно, дитя мое, иначе как же ты поведешь меня. Только, пожалуйста, предупреждай меня, если на дороге встретится какое-нибудь препятствие; веди меня осторожно, не торопись.

– О, будьте спокойны, месье!

Перрина почтительно взяла господина Вульфрана за левую руку, так как в правой он держал трость, которой ощупывал дорогу.

Едва они вышли из мастерской, как перед ними оказалось полотно фабричной железной дороги, испещренное рельсами, о чем Перрина сочла себя обязанной предупредить слепого.

– Знаю, – кивнул он, – я хорошо сохранил в памяти план завода; ты меня предупреждай о чем-нибудь необыкновенном или неожиданном.

Оказалось, что господин Вульфран знал не одно только расположение своих фабрик, но отлично помнил и узнавал всех служащих; когда он проходил по мастерским, рабочие кланялись ему, снимая шапку и называя по имени:

– Здравствуйте, господин Вульфран.

И в большинстве случаев, по крайней мере, при встрече со старыми рабочими, он тоже отвечал: «Здравствуй, Жак» или «Здравствуй, Паскаль», что доказывало, что ухо старика не забыло их голоса. В тех случаях, когда память изменяла ему, что, впрочем, бывало очень редко, он останавливался и, называя имя рабочего, говорил:

– Разве это не ты?

Медленно продвигаясь вперед, они, наконец, подошли к кабинету, и здесь старик отпустил Перрину, проговорив:

– До завтра.