Текст книги "В семье"

Глава XXX

«Подумай!» – Перрине некогда было размышлять, так как господин Вульфран с нетерпением ожидал перевода и каждую минуту мог вызвать ее к себе.

И она снова принялась за письмо, рассчитывая, что за работой волнение ее несколько уляжется и у нее еще будет время более хладнокровно осмыслить свое положение; ведь говорить с Талуэлем придется вечером, а перевод нужно нести сейчас. Значит, сначала письмо, а потом уже свои личные дела.

«Самым главным затруднением в моих поисках, как я уже имел честь объяснить вам, было получить нужные сведения о событии, случившемся так давно, – я говорю о женитьбе господина Эдмонда Пендавуана, вашего дорогого сына. Преподобный отец Леклерк, благословивший этот союз, умер, не успев сообщить мне никаких подробностей, и только после долгих поисков и расспросов мне удалось собрать необходимый материал, который и спешу теперь сообщить вам. Из всего, что я узнал, можно заключить, что особа, сделавшаяся женой вашего сына, была щедро одарена не только внешней красотой, но и всеми прекрасными качествами ума и сердца»…

Четыре раза принималась Перрина переводить этот отрывок, чуть ли не самый трудный из всего письма, и, наконец, решилась передать его дословно, хотя и сознавала, что перевод ее далеко не идеален.

«Давно уже миновало то время, когда все познания индусских женщин ограничивались умением держать себя в обществе, а образование, в европейском смысле слова, считалось не только ненужным, но даже вредным. В настоящее время большинство представителей даже высших каст дает своим детям образование без различия пола, памятуя, что в древности покровительницей науки считалась индийская богиня Сарасвати. Невестка ваша принадлежала именно к той категории; отец и мать ее, происходившие из касты браминов[15]15
  Брами́н – в Индии: человек, принадлежащий к высшей касте.


[Закрыть], то есть дважды рожденных, по выражению индусов, имели счастье быть обращенными в нашу религию преподобным отцом Леклерком в первые же годы его миссионерской деятельности. Но главным препятствием в успехах нашей деятельности в Индии является могущественное влияние каст, и вследствие этого, если кто-нибудь меняет свою веру, он в то же время исключается и из своей касты, лишается своего общественного положения, теряет все свои связи и как бы изгоняется из общества, к которому принадлежал. Так случилось и с этой семьей: приняв христианство, они утратили свои права по происхождению и обратились вдруг в париев[16]16
  Па́рия – в Индии: человек из низшей, лишенной всяких прав касты.


[Закрыть].

Вполне естественно, что, отвергнутая индусами, семья эта невольно стала тяготеть к европейцам; деловые и дружеские отношения настолько упрочились, что родственники супруги вашего сына вступили в соглашение с одним почтенным французом и открыли вместе с ним фабрику легких бумажных тканей под названием: “Дорессани и Бершэ”.

В семействе Бершэ Эдмонд Пендавуан познакомился с мадемуазель Мари Дорессани и влюбился в нее. Это обстоятельство еще более подтверждает все, что я говорил вам о достоинствах молодой девушки, тем более что отзывы о ней, собранные мной, были совершенно одинаковы. К сожалению, лично сам я ничего не могу сказать о ней, так как прибыл сюда уже после отъезда вашего сына.

Почему и какие могли быть препятствия ко вступлению в брак вашего сына с молодой индуской? Этим вопросом я не занимался, впрочем, думаю, что ответа на него от меня и не потребуется. Но свадьбу все-таки отпраздновали, и в нашей капелле сам преподобный отец Леклерк благословил брак господина Эдмонда Пендавуана с мадемуазель Мари Дорессани. Событие это записано в наших метрических книгах, и, если вы пожелаете, можно будет выслать вам копию записи.

Целых четыре года прожил господин Эдмонд Пендавуан в доме родителей своей жены, где Всемогущим Господом даровано было им дитя, девочка. У всех, знавших их здесь, они оставили по себе самые лучшие воспоминания как в высшей степени приятные люди и примерные супруги, единственным недостатком которых было разве только некоторое излишнее увлечение светскими удовольствиями… Но разве можно ставить им это в вину?

Долго процветавшая фирма “Дорессани и Бершэ” начала вдруг терпеть неудачи и нести большие убытки, повлекшие за собой полное разорение. Супруги Дорессани скоро умерли, а семейство Бершэ покинуло Индию и вернулось во Францию. Господин Эдмонд Пендавуан отправился в Андалузию в качестве собирателя растений и всевозможных редкостей для английских торговых домов, увезя с собой молодую жену и маленькую дочку, которой тогда было около трех лет.

С тех пор господин Эдмонд уже не возвращался в Дакку. От одного из его друзей, которому он писал несколько раз, а также от одного из наших миссионеров, получившего эти сведения от преподобного отца Леклерка, переписывавшегося с вашим сыном, я узнал, что он прожил несколько лет в Дэра, откуда и отправился в свои экскурсии к тибетской границе; дела его в это время шли очень недурно.

Сам я в Дэра ни разу не был, но у нас есть там миссия, и, если вам будет угодно, я с удовольствием напишу одному из тамошних миссионеров, содействие которого в этом случае могло бы быть вам полезно».

Наконец-то ужасный перевод был закончен, и Перрина, проворно собрав листочки, направилась в кабинет к господину Вульфрану. Старик большими шагами ходил из угла в угол по комнате, отсчитывая шаги, чтобы убить бесконечно долго тянувшееся время.

– Ты что-то очень долго возилась, – заметил он.

– Письмо довольно длинное, да и перевод очень труден.

– Тебе не мешали? Я слышал, как кто-то два раза отворял и затворял твою дверь.

– Господин Теодор и господин Талуэль приходили ко мне.

– А!

Он хотел еще что-то сказать, но потом, точно раздумав, промолвил:

– Сначала письмо, а об этом мы еще успеем поговорить. Садись возле меня и читай медленно, отчетливо, не слишком повышая голос.

Она прочла, как ей было приказано, голосом скорее приглушенным, чем обычным.

Несколько раз господин Вульфран прерывал ее, но не обращался к ней, а следовал за своими мыслями: «…Примерные супруги… светские удовольствия… английских торговых домов»… Каких домов? «…От одного из его друзей»… Кто этот друг?.. К какому времени относятся эти сведения?..

Когда Перрина кончила чтение письма, господин Вульфран проговорил в раздумье:

– Все фразы! Ни одного факта, ни одного имени, ни одного числа. Какой поверхностный ум у этих людей!

Он помолчал с минуту и потом спросил:

– Можешь ты перевести с французского на английский так же легко, как ты перевела письмо с английского на французский?

– Если фразы не очень трудны, – да.

– Депешу?

– Я думаю, что смогу.

– Ну, садись за маленький стол и пиши: «Дакка. Миссия. Отцу Фильдэсу. Благодарю за письмо. Прошу сообщить депешей, ответ оплачен двадцать слов, имя друга, получившего известия позднее этих. Сообщите также имя миссионера в Дэра и предупредите его, что я буду писать прямо ему. Пендавуан».

– Переведи это на английский язык и постарайся насколько можно сократить. По одному франку шестьдесят сантимов за слово – нечего их зря бросать… Пиши крупно, четко.

Перевод был закончен довольно быстро, и Перрина стала громко его читать.

– Сколько слов? – спросил старик.

– По-английски – сорок пять.

– Это выходит семьдесят два франка за депешу да тридцать два за ответ, а всего сто четыре франка. Вот тебе деньги, отправляйся сама на станцию и прочти депешу телеграфистке, чтобы она не наделала ошибок.

На веранде Перрина встретила Талуэля, который, заложив руки в карманы, прохаживался взад и вперед, наблюдая за всем, что происходит на дворе и в конторе.

– Куда ты идешь? – остановил он девочку.

– На телеграф, отнести депешу.

Талуэль быстрым движением вырвал депешу из рук Перрины, но, увидев, что она написана по-английски, сейчас же вернул ее обратно.

– Ты не забыла, что сегодня вечером должна поговорить со мной? – сердито буркнул он.

– Нет, месье.

Вернувшись с телеграфной станции, Перрина долго пробыла одна, так как господин Вульфран потребовал ее к себе только в три часа, как раз в минуту обычного выезда.

– Ты так хорошо правила вчера, что я и сегодня попрошу тебя оказать мне эту услугу, – сказал он. – Кроме того, нам надо поговорить так, чтобы не помешали посторонние.

Когда они проехали деревню и выбрались на луга, где в это время сенокос был в полном разгаре, молчавший до сих пор господин Вульфран наконец заговорил:

– Ты мне призналась, что Теодор и Талуэль приходили к тебе.

– Да, месье.

– Что им от тебя понадобилось?

Перрина колебалась.

– Что же ты молчишь? Или ты забыла, что должна мне все говорить?

– Да, месье, я это знаю… но… но я боюсь… я не решаюсь…

– Никогда не следует колебаться при выполнении своих обязанностей: если ты думаешь, что должна молчать, – молчи; если же думаешь, что должна ответить на мой вопрос, – то отвечай.

– Мне кажется, что я должна ответить.

– Я тебя слушаю.

Перрина рассказала, как в кабинет приходил Теодор, и слово в слово повторила весь разговор с ним.

– И это все? – спросил старик, когда она умолкла.

– Да, месье, все.

– А Талуэль?

Перрина так же правдиво передала сцену с директором, слегка изменив лишь то, что имело отношение к болезни господина Вульфрана, затем рассказала про новую встречу с ним, когда относила депешу, и прибавила, что тот опять настойчиво требовал от нее донесения по поводу письма из Дакки.

Поглощенная своим рассказом, девочка предоставила Коко идти шагом, и старая лошадь, пользуясь этой свободой, спокойно брела, вдыхая приятный запах высыхающего сена.

Несколько минут господин Вульфран не говорил ни слова, и наблюдавшая за ним Перрина заметила выражение досады на его лице.

– Прежде всего, я должен тебя успокоить, – наконец заговорил он. – Будь уверена, что с тобой ничего не случится, и, если кто-нибудь вздумает отомстить тебе за это сопротивление, я сумею тебя защитить. Я ведь предвидел эти попытки, когда приказывал тебе не сообщать никому содержания полученного из Дакки письма. Больше этого не случится. Начиная с завтрашнего дня ты будешь заниматься у меня в кабинете; я отведу тебе комнату в замке, и ты будешь обедать вместе со мной. Я уверен, что мне предстоит получать из Индии и посылать туда письма и депеши, о которых знать будешь ты одна. Я должен принять меры, чтобы у тебя не вырвали силой или не выманили хитростью те сведения, которые должны оставаться в тайне.

Радость Перрины была так сильна, что она не могла даже говорить.

– Доверие к тебе у меня появилось благодаря твоей храбрости в борьбе с нуждой. Когда человек так отважен, как ты, он должен быть и честен; ты только что доказала мне, что я не ошибся и могу довериться тебе, как если бы знал тебя уже целые годы. Ты, вероятно, уже замечала не раз, что обо мне говорят с завистью, но уверяю тебя, что самый бедный из моих рабочих несравненно счастливее меня. Что такое богатство без здоровья, которое позволяло бы им пользоваться? Тяжелое бремя, и больше ничего… А горе, которое я ношу в себе, давит меня. Я знаю, что целых семь тысяч рабочих живут только благодаря мне. Ради них я должен жить и трудиться, потому что, если меня не станет, это обернется бедой: одни сделаются нищими, а другие могут даже умереть голодной смертью. И я должен жить ради них, ради чести этого дома, созданного мной, составляющего мою радость, мою славу, – а я слеп!

Старик умолк, и горечь этой жалобы вызвала слезы на глазах Перрины. После небольшой паузы он продолжал:

– По тому письму, которое ты переводила, а также по рассказам рабочих ты должна знать, что у меня есть сын; но между ним и мной, по разным причинам, о которых я не хочу говорить, произошли серьезные разногласия, разлучившие нас, а его женитьба без моего согласия привела к нашему полному разрыву, хотя и не погасила моей любви к нему. Несмотря ни на что, я его люблю, как любил еще ребенком, и когда я о нем думаю – а я только о нем и думаю днем и ночью, – я своими потускневшими глазами все еще вижу маленького мальчика. Своему отцу мой сын предпочел женщину, которую он полюбил и на которой женился. Вместо того чтобы вернуться ко мне, он остался жить возле нее, потому что я не мог и не должен был принять ее. Я надеялся, что он уступит, а он думал, что уступлю я. Но у нас у обоих один и тот же характер: мы не уступили, ни тот, ни другой. Я больше не получал о нем никаких известий и, как ты сама знаешь, несмотря на все поиски, даже не знаю, где он. К тому же здесь есть еще одно обстоятельство, которое я тебе постараюсь объяснить. Хотя ты еще ребенок, ты должна знать и попытаться понять все, чтобы быть мне действительно полезной. Продолжительное отсутствие моего сына и наш разрыв пробудили в других людях некоторые надежды. Если мой сын не явится занять мое место, когда пробьет час, кто заменит его? Кому достанется все это состояние? Понимаешь ли ты, какие надежды невольно пробуждаются этим вопросом?

– Почти понимаю, месье.

– Этого достаточно, и я даже предпочитаю, чтобы ты не вполне их понимала. Среди людей, которые должны были бы меня поддерживать и мне помогать, есть господа, интересы которых требуют, чтобы мой сын не возвращался. Они даже не стесняются говорить, что мой сын умер. Умер! Мой сын! Разве это возможно? Неужели Бог поразил бы меня таким ужасным несчастием? Что я буду делать здесь, на земле, если Эдмонд умер? По закону природы дети должны переживать своих родителей, и я не допускаю мысли, чтобы моего сына уже не было на свете. Но у меня, кроме этого, есть масса доказательств, что они ошибаются. Если бы Эдмонд погиб, то его жена первая известила бы меня об этом. Значит, он не умер… Я в этом уверен… Хочу верить…

Перрина уже не смотрела на господина Вульфрана: она сидела отвернувшись, точно боясь, что он может увидеть ее лицо.

– Все это я откровенно говорю тебе для того, чтобы ты знала, какое дело я тебе поручаю. Ты должна помочь мне вернуть сына, и я уверен, что ты будешь служить мне верно. Я говорю тебе об этом еще и потому, что всю жизнь придерживался одного правила: идти прямо к цели. Но они не хотят мне верить и думают, что я просто обманываю их… Вот почему они и пытались обмануть тебя и, наверное, попытаются еще не раз. Ну, да ты теперь предупреждена – это главное, что я должен был сделать с самого начала.

– А я, – воскликнула Перрина, когда старик закончил, – я должна вам сказать, что я с вами, месье. С вами всем сердцем!

Глава XXXI

Вечером, после объезда фабрик, господин Вульфран, не возвращаясь в контору, приказал Перрине везти его прямо в замок, и она в первый раз попала за роскошную позолоченную решетку, приобретенную владельцем замка за баснословные деньги на одной из последних выставок.

– Поезжай по главной аллее, – велел хозяин.

Теперь Перрина могла вблизи полюбоваться куртинами[17]17
  Курти́на – здесь: цветочная клумба.


[Закрыть] цветов, которые до сих пор ей удавалось видеть только издали, красными и розовыми пятнами выделявшимися на темном бархате подстриженного газона. Привыкший к этой, так хорошо знакомой ему дороге, Коко шел шагом, и девочка, опустив вожжи, свободно могла наслаждаться разворачивающейся перед ней картиной. Сам господин Вульфран из-за своей слепоты не мог видеть ни цветов, ни ровной поверхности газона, ни раскидистых крон деревьев, но сад по-прежнему поддерживался в том же образцовом порядке, как и в то время, когда хозяин был еще здоров и строго взыскивал за любое упущение.

– Ты здесь, Бастьен? – не выходя из экипажа, спросил господин Вульфран, когда Коко остановился у подъезда.

– Да, месье.

– Проводи эту молодую мадемуазель в комнату бабочек и позаботься обо всем, что ей нужно. Она будет жить в замке и обедать вместе со мной; прибор ее поставь напротив моего. Да, кстати, скажи по дороге Феликсу, чтобы он отвез меня в контору. Обедать мы будем в восемь часов, а до тех пор ты свободна, дитя мое, – прибавил он, обращаясь к своей спутнице.

Перрина вышла из экипажа и направилась вслед за камердинером. Ей казалось, что она переживает один из тех чудесных снов, которые так часто создавала ее богатая фантазия в дни нужды и горя. А как хорош, как прекрасен был этот сон, и как хотелось ей, чтобы он продолжался как можно дольше, если уж нельзя не просыпаться совсем!

Через массивную дверь она вошла в огромный вестибюль, откуда наверх шла роскошная лестница с мраморными ступенями. Дорогой бархатный ковер красной дорожкой бежал вверх по ступеням. На каждой площадке в красивых жардиньерках[18]18
  Жардинье́рка – подставка для цветов.


[Закрыть] расставлены были тропические цветы, тонкое благоухание которых разливалось в воздухе.

Неужели можно постоянно жить в таком доме и привыкнуть ко всей этой царской роскоши! Нет, не может быть! Это просто заколдованный замок какой-нибудь волшебницы!.. Один неосторожный шаг, одно неловкое движение – и все очарование исчезнет…

На верхней площадке лестницы Бастьен остановился.

– Я сейчас пришлю к вам горничную, – сказал он и, открыв одну из дверей, ушел.

Пройдя по небольшому полутемному коридору, Перрина очутилась в просторной, очень светлой комнате, обитой материей цвета слоновой кости, затканной яркими бабочками; мебель была из белого дерева с темными крапинками, и серый пушистый ковер покрывал весь пол.

Не успела Перрина вдоволь налюбоваться уютным гнездышком, в которое она так неожиданно попала, как отворилась дверь и вошла горничная.

– Бастьен послал меня к вам, мадемуазель, – вежливо кланяясь, сказала она.

Горничная в светлом платье и кружевном чепчике будет исполнять приказания той, которая недавно спала в шалаше, на ложе из тростника, среди болот, вместе с крысами и лягушками! Перрина не сразу сообразила, что нужно тут этой нарядной особе, и несколько секунд простояла в замешательстве, не зная, что ей сказать.

– Благодарю вас, – наконец проговорила она, – но, кажется… Мне ничего не нужно.

– Если госпоже угодно, я покажу ей ее комнату.

И, не дожидаясь ответа, она отворила дверцы зеркального шкафа и выдвинула ящики туалетного столика, наполненные щетками, гребенками, мылом и различными флакончиками, затем указала на пуговки звонков на стене:

– Эта – чтобы позвать прислугу, эта – для освещения.

Горничная надавила на одну из кнопок. В ту же минуту яркий ослепительный свет залил всю комнату и мгновенно погас. Перрине вспомнилась при этом ночь в лесу, когда ее настигла гроза и сверкавшие молнии указывали ей дорогу.

– Когда я вам понадоблюсь, госпожа, потрудитесь позвонить… Один раз – для Бастьена, два раза – для меня.

Перрине больше всего хотелось остаться одной и привести в порядок свои мысли: события этого дня выбили ее из колеи, и нужно было время, чтобы освоиться с новой обстановкой.

И в самом деле, как много случилось за день! Могла ли она думать утром, слушая угрозы Талуэля, что вечером не только будет в безопасности, но даже сделает еще шаг вперед по намеченному пути. И как это странно: сами нападки Теодора и Талуэля принесли ей пользу… Это становится даже смешно.

Но еще больше посмеялась бы Перрина, если бы она могла видеть физиономию директора, принимавшего господина Вульфрана у лестницы, ведущей в кабинет.

– Кажется, эта молодая особа выкинула какую-то глупость? – осведомился Талуэль.

– Вовсе нет.

– А между тем вас привез обратно Феликс?

– Я проездом доставил ее в замок, чтобы дать ей время приготовиться к обеду.

– К обеду! Мне кажется…

Талуэль так был поражен этим, что сразу не мог даже придумать, что именно должно было ему казаться.

– А мне кажется, – перебил его господин Вульфран, – что вы и сами не знаете, что вам кажется.

– …Мне кажется, что вы хотите оставить ее обедать с вами.

– Совершенно верно. Мне давно уже хотелось иметь возле себя умное, скромное, преданное мне существо, на которое я мог бы вполне положиться. Эта девочка соединяет в себе все эти качества: она умна, я в этом уверен, она также скромна и верна, и я имею этому доказательства. На мне лежит обязанность оградить ее от нападений некоторых лиц, с которыми, если они не перестанут ее преследовать, я принужден буду расстаться, кто бы они ни были.

Он сделал ударение на последних словах и продолжал:

– Она будет заниматься в моем кабинете, ездить со мной по фабрикам, обедать за одним столом со мной и жить в замке. Одним словом, будет постоянно находиться при мне.

Талуэль тем временем успел вернуть себе свое обычное хладнокровие и поспешно сказал:

– Мне кажется, что эта девочка оправдает ваше доверие.

– Мне тоже так кажется.

Между тем Перрина, облокотившись на подоконник, любовалась на покрытые цветами лужайки сада, на фабрики, на деревню, с ее домами и церковью, на луга, на прилегающие к ним озерки, серебристая вода которых искрилась под косыми лучами заходящего солнца, на тот лесок, где она сидела в день своего приезда и где в тихом дуновении ветерка она словно слышала голос своей матери, нежно шептавший ей: «Я вижу тебя счастливой».

Фабричный свисток возвестил об окончании работы, и эти резкие звуки, нарушив очарование, сразу вернули ее из области фантазии к действительности. Тогда с высоты своей обсерватории, господствовавшей над улицами деревни и белыми дорогами, пролегавшими через зеленые луга и желтые поля, она увидела, как рассыпался черный муравейник рабочих, разделяясь на ходу на более мелкие группы, быстро исчезавшие в переулках. Вскоре послышался звонок привратника, и экипаж господина Вульфрана показался на главной аллее.

Перрина отошла от окна и торопливо занялась своим туалетом, а ровно в восемь вышла из комнаты и спустилась вниз. Лакей во фраке и в белом галстуке провел ее в столовую, куда вслед за тем вошел и господин Вульфран. С ним не было провожатого. Старик, как заметила девочка, уверенно шел по тиковой[19]19
  Ти́ковый – сделанный из тика, плотной хлопчатобумажной или льняной ткани.


[Закрыть] дорожке, проложенной по ковру через всю комнату.

Перрина нерешительно стояла около своего стула, не зная, садиться ей или нет; к счастью, господин Вульфран понял ее колебания.

– Садись, – предложил он.

Тут же начали подавать блюда. Провожавший Перрину лакей поставил перед ней тарелку супа, а Бастьен подал другую тарелку своему хозяину.

Перрина чувствовала бы себя вполне непринужденно, если бы обедала одна с господином Вульфраном; но любопытные взгляды обоих слуг стесняли ее, и она с нетерпением ожидала конца обеда.

– Со времени моей болезни, – проговорил господин Вульфран, – я привык съедать по две тарелки супа, но ты, конечно, не обязана делать то же самое.

– Я так давно не ела супа, что охотно съем две порции.

Вторым блюдом была баранина с горошком и салатом, на десерт подали сладкие пирожки и редкие фрукты.

– Завтра, если захочешь, можешь пойти осмотреть оранжереи, в которых выросли эти фрукты, – сказал господин Вульфран.

Перрина взяла всего несколько вишен, но он настоял, чтобы она попробовала абрикосы, персики и виноград.

– В твоем возрасте я съел бы все фрукты, которые поданы на стол, если бы мне их предложили.

Тогда старый Бастьен, которому понравилась скромность девочки, с видом знатока выбрал два самых лучших персика и большую кисть винограда и положил ей на тарелку.

Несмотря на это, Перрина с облегчением вздохнула, когда обед закончился: чем короче будет испытание, тем лучше, а завтра слуги, удовлетворив свое любопытство, возможно, оставят ее в покое.

– До завтрашнего дня ты свободна, – вставая из-за стола, объявил господин Вульфран, – ты можешь гулять в саду, читать в библиотеке или взять книгу к себе в комнату.

Перрина раздумывала, не предложить ли ей свои услуги господину Вульфрану, как вдруг, подняв голову, увидела Бастьена, делавшего ей знаки, которых она сначала не поняла: в левой руке он как будто держал книгу, которую перелистывал правой, показывая в то же время на господина Вульфрана и безмолвно шевеля губами. Значит, и он тоже советует ей предложить старику почитать ему что-нибудь и вообще постараться его развлечь.

– Не нужна ли я вам, месье? Не хотите ли вы, чтобы я вам почитала? – храбро проговорила она.

Бастьен одобрительно кивнул головой.

– Когда человек работает, ему необходим и отдых, – ответил господин Вульфран.

– Я совсем не устала, уверяю вас.

– Ну, тогда пойдем ко мне в кабинет.

Перрина не раз спрашивала себя, как проводил хозяин свое время, когда оставался один – ведь читать он не мог. Комната, в которую они вошли, не дала ответа на этот вопрос: вся меблировка кабинета состояла из большого письменного стола, заваленного бумагами, нескольких стульев и большого вольтеровского кресла перед одним из окон. Но вся обстановка говорила о том, что старик часто проводит здесь целые часы, сидя в большом кресле около окна, хотя и не может любоваться открывающимся видом.

– Что же ты мне почитаешь? – спросил господин Вульфран. – Тебе нравятся описания путешествий?

– Да, месье.

– И мне тоже: они занимают ум, заставляя его работать. Пойдем в библиотеку.

Библиотека примыкала к кабинету, и, чтобы попасть в нее, нужно было только отворить дверь.

– Ты знаешь журнал «Вокруг света»? – спросил господин Вульфран.

– Нет, месье.

– Хорошо, алфавитный указатель поможет нам.

Он подвел Перрину к шкафу, где лежал этот список, и велел ей поискать его, на что потребовалось некоторое время. Наконец указатель был найден.

– Что мне искать в нем? – спросила девочка.

– На «И», слово «Индия».

Перрина поняла, что старик хочет послушать описание тех стран, где жил его сын и в которых он пытался его искать.

– Нашла, месье.

– Прочти, что там написано.

– «Индия раджей, путешествие по государствам Центральной Индии и по Бенгальскому президентству, 1871 г. (2) 209 до 288».

– Это значит, что во втором томе за 1871 год на странице 209 мы найдем начало этого путешествия. Возьми этот том, и вернемся в кабинет.

Но когда Перрина достала нужный том с одной из нижних полок, она неподвижно замерла перед портретом, висевшим над камином.

– Что с тобой? – спросил господин Вульфран.

Перрина ответила взволнованным голосом:

– Я смотрю на портрет, который висит над камином.

– Это портрет моего сына, когда ему было двадцать лет; но ты, должно быть, плохо его видишь; подожди, я сейчас освещу его.

Он нажал кнопку, и несколько маленьких лампочек, помещенных над рамой портрета, залили его светом.

Книга выскользнула из рук Перрины, и громкий крик вырвался из ее груди.

– Что с тобой? – тревожно спросил господин Вульфран.

Но Перрина не произносила ни слова. Она, не отрываясь, смотрела на белокурого молодого человека в зеленом бархатном охотничьем костюме, в высокой фуражке с широким козырьком. Он стоял, как живой, одной рукой опираясь на ружье, а другой гладя голову черной испанской собаки. Перрина дрожала как в лихорадке, и слезы градом текли по ее щекам; слышались сдавленные рыдания.

– О чем ты плачешь? – повторил господин Вульфран.

– Этот портрет… Ваш сын… Вы его отец… – задыхаясь от слез, дрожащим голосом проговорила девочка.

– И ты вспомнила о своем отце? – меняя тон на более ласковый, сказал старик.

– Да, месье… Да, месье…

– Бедняжка!