Текст книги "Излом необъявленной войны. Первая чеченская"

Глава 6. Вертолётчик от бога

В официальных кругах чеченский конфликт назывался «наведением конституционного порядка», а в войсках группировки его иронично прозвали «пластилиновой войной» (из-за непролазной грязи, особенно в осенне-зимний период).

Погода на Северном Кавказе – мягкая. Ударит лёгкий мороз, затем сорвётся дождь, а с вершин гор вдруг спустится густой туман. Вот и получается на земле – месиво, грязь, «пластилин», а в небе – не видно ни зги.

Вертолётчики называли весь этот пейзаж туманной войной. Сложные погодные условия, когда видимость становилась нулевой, для боевиков превращались в подарок судьбы: мол, с воздуха не накроют. И полной неожиданностью становилось то, что винтокрылые машины зависали над местом боя, практически на ощупь опускались на землю, высаживая группу спецназовцев или десантников.

Боевики боялись вертолётов как черт ладана. Винтокрылые Ми-24 (огневой поддержки) и Ми-8 (военно-транспортные) доставали их везде: в горных пещерах, густых лесах и укреплённых опорных пунктах. За любую информацию о вертолётчиках чеченские боевики готовы были заплатить немалые деньги. Даже существовал своего рода прейскурант, согласно которому за сбитый вертолёт любому боевику полагалось вознаграждение – от 20 до 50 тысяч долларов (в зависимости от типа вертолёта).

«Дёшево они нас оценивают. Но ничего, мы заставим их поднять ставки», – шутили вертолётчики.

Одним из тех, за кем шла настоящая охота на чеченской войне, был полковник Александр Дзюба. Летал в Афганистане, прошёл все горячие точки на постсоветском пространстве, участвовал в двух чеченских кампаниях. Совершил более 2700 боевых вылетов! Многократно возил (выражение вертолётчиков) представителей миссии ООН и ОБСЕ, политиков, журналистов – наших и зарубежных. А уж о наших генералах, которые в разное время командовали группировками войск на Северном Кавказе, и говорить не приходится. На такие боевые вылеты, как правило, назначался А. Дзюба.

Поэтому легендарный вертолётчик и находился на особом контроле у боевиков. Конечно, на войне каждый как-то пытается оградить себя от беды. Найти источник поддержки, защиты. Поэтому верили в приметы, обереги.

Верили и вертолётчики: кто-то в кабину брал иконку или крестик, кто-то перед вылетом традиционно плевал через плечо. Или ещё такой вариант: бросить монету, пролетая над ущельем, чтобы потом обязательно вернуться.

Вообще пилоты, чтобы хоть как-то обезопасить себя, бортовые номера краской замазывали. Противник же знал, кто и на какой машине летает. Был случай, когда в распоряжение Дзюбы доставили два вертолёта. Сам он передислоцировался на другой аэродром. Перед отъездом Александр Иванович строго-настрого предупредил сменщиков: «Ребята, не забудьте номера стереть». Они не послушались. В течение недели оба вертолёта сбили.

По мнению самого Дзюбы, в этом деле немалую роль играет случай. В приметы Александр Иванович не верил. Всегда полагался на своё мастерство и интуицию. Вот о таком случае (типичном, между прочим, – таких было множество во время войны) и рассказал как-то Александр Дзюба: «Послали нас с напарником забрать пассажиров высокого ранга в одной точке и доставить их в другую. Всё происходило вечером, когда уже сумерки сгустились и видимость была очень плохой. Зависли мы над селением, а оно как будто вымерло, вокруг ни души. Раздались позывные авианаводчика, который предупредил о том, что вокруг ходят боевики, поэтому садиться следовало там, откуда будет выпущена зелёная ракета. В небе появились зелёные огни, и мы уже полетели в ту сторону, как вдруг совсем с противоположного края кто-то выпустил ещё одну точно такую же ракету. Вот тогда мне какое-то шестое чувство подсказало, что это ловушка. И это оказалось правдой: в этот момент раздалась пулемётная очередь. Тогда мы с большим трудом вышли из-под обстрела. Оказалось, что боевики заранее всё подготовили, окружили нас с разных сторон, разузнали, что для опознавания своих используется именно зелёный цвет. В этом не было ничего удивительного, поскольку бандиты часто ловили наши частоты и прослушивали все разговоры. А меня узнавали по голосу. Поэтому я точно знаю, что в тот вылет только опыт и помог избежать смерти».

Мы познакомились в начале первой чеченской войны. За плечами тогда ещё майора Александра Дзюбы уже был Афганистан, грузино-абхазский и осетино-ингушский конфликты, противостояние в Южной Осетии. Сослуживцы считали его вертолётчиком от Бога. Во время вылетов на боевое задание знали, что он не подведёт, всегда прикроет.

В тот раз пришлось выручать спецназовцев. Во время ночного рейда они столкнулись с группой боевиков. Бой был жёсткий и скоротечный. Никто из боевиков не смог уйти. Но и у наших случилось двое раненых. Надо было срочно уходить, чтобы не «засветиться» и не попасть под удар крупной банды. Вызвали вертолёты.

Сигнал руководителя полётов о срочном вылете экипажа Дзюбы был обычным делом, даже будничным. К этому уже привыкли. Смущало другое – погода. Аэродром Моздока плотно укрыла сплошная пелена дождя. В горах, где ждали спецназовцы, даже не просматривались вершины, окутанные густым туманом. В авиации решение принимает командир экипажа. Дзюба решил взлетать. Быстрый отрыв от взлётки, набор высоты сквозь низкую облачность. Через полчаса полёта в кромешной тьме вертолёт уже зависал над одним из хребтов Аргунского ущелья.

Началась ювелирная работа. Мастерство полёта в таких условиях шлифовалось годами. Казалось, что шансов на точное приземление нет. Винты натужно, со свистом рубили туман, лопасти раскачивали из стороны в сторону трясущийся вертолёт. Винтокрылую машину глиссадили буквально по сантиметрам. На земле старались спецназовцы. Как могли, корректировали посадку. Дзюба филигранно «притёр» вертолёт. Никто даже не заметил, как шасси коснулись грунта. Загрузились в считаные минуты. Сначала раненые, затем остальные. Пока двигатель набирал обороты, командир экипажа успел накоротке переговорить со старшим группы. На помощь уничтоженным боевикам ринулся основной отряд, находившийся поблизости от места боя. Едва вертолёт взмыл вверх, началась стрельба. Дзюба скорее почувствовал хлопки выстрелов, чем услышал. Туман, смертельно шутивший с вертолётчиками при посадке, на этот раз сыграл им на руку.

К аэродрому подходили так же, вслепую, по приборам. Дзюба сажал вертолёт по-самолётному, пройдя сигналы дальнего и ближнего привода. Наизусть изученная глиссада снижения вывела машину точно на взлётно-посадочную полосу. Вот такой обычный день «туманной» войны. Правда, с приключениями.

А один рядовой вылет Александр Иванович запомнил на всю жизнь. С командиром вертолётного полка полковником Николаем Майдановым они крепко дружили. В Чечне часто работали парой. Майданов на своём вертолёте был ведущим, Дзюба – за ним. И вот – очередное сложное боевое задание в горах. Как часто случается, подвела погода. Вертолётчики должны были высадить десантников на склоне ущелья. Поначалу всё шло в обычном режиме. Но вдруг их стали обстреливать из крупнокалиберных пулемётов. Через несколько минут Дзюба услышал в наушнике: «Первый ранен». Стал прикрывать вертолёт Майданова, чтобы он ушёл от обстрела. Огонь был плотным. Командир получил тяжёлое ранение. Пули пробили кабину, срикошетили от приборной доски и попали прямо в грудь и в шею. Майданову нечеловеческими усилиями удалось удержать штурвал и почти довести вертолёт со спасённым десантом на аэродром. От большой потери крови смерть наступила за несколько секунд до приземления. Посадку завершал второй пилот капитан Деревянко.

Когда Николая Майданова выносили из вертолёта, на суровых лицах боевых офицеров были слёзы. Через несколько дней полк прощался со своим командиром, единственным из вертолётчиков, который был удостоен званий Героя Советского Союза (за Афганистан) и Героя России (посмертно, за Чечню). Звучала траурная музыка, в небе кружили вертолёты, распушив фейерверк салюта тепловыми ракетами. Так по традиции пилоты прощаются с павшими в бою героями.

– Это был идеальный тип офицера, – рассказывал А. Дзюба. – Он умел в каждом человеке разглядеть лучшее и это лучшее вытащить наружу. Скромность, мужество и храбрость: таких офицеров сейчас единицы остались, а может, и нет вовсе! Майданов сделал свой полк одним из лучших в России. Жил с нами в простой палатке, ел замёрзшую, в комках, тушёнку. Удивительно, но бестолковых людей около него не было, он из каждого подчинённого смог сделать настоящего специалиста. Николай Майданов – это величина. Для нас он был как Гагарин.

Едва доставив тело своего командира и друга в Моздок, Александр Дзюба снова оказался в небе. Доставлял грузы, боеприпасы, разведчиков и спецназовцев в горы. Таков непреложный закон войны. И снова в условиях непогоды. Часто под обстрелами. Теперь он летал за двоих. За себя и за своего командира.

Не один раз мне довелось летать на Ми-8, которым управлял Александр Иванович. Запомнил я его приветливый взгляд и улыбку. Особенно в конце полёта. Мы высаживались из салона винтокрылой машины, а Дзюба приоткрывал кабину и поднимал палец вверх – его фирменный знак и пожелание удачи.

Целые дни порой проводили в воздухе и генералы, руководившие войсками группировки. Особенно в период активных боевых действий. И это не преувеличение. Часто за штурвалом вертолёта находился Дзюба. В один из таких полётов над Грозным со стороны русского кладбища ударил крупнокалиберный пулемёт. Огонь вели метров с двухсот. Вертолёт продырявили, как решето. Дзюба мастерски сумел посадить вертолёт. Уже на земле насчитали свыше двадцати пробоин. В салоне находился генерал Г. Трошев и группа офицеров штаба.

В другой раз Дзюба посадил машину в привычной для себя, но непривычной для других нелётной погоде. Могли просто рухнуть на склоне ущелья. К тому же попали под обледенение. Лопасти почти не работали, двигатель «чихал и захлёбывался». Но сесть удалось. И снова – фирменный знак Дзюбы с приподнятым пальцем вверх.

Журналисты, находившиеся на борту, с тех пор стали считать Александра Ивановича своим талисманом, а генерал В. Казанцев крепко пожал ему руку и по-мужски обнял.

За время службы в Чечне полковника Дзюбу не раз представляли к высокому званию Героя Российской Федерации. Однако присвоили только с четвёртой попытки. И то уже после войны. В 2002-м. За мужество и героизм, проявленные при проведении спасательной операции. На юге страны произошло сильнейшее наводнение, из зоны бедствия спешно эвакуировали жителей Карачаево-Черкесии и Ставрополья. Вертолётчики зависали над селевыми потоками, буквально вытаскивая детей и стариков из затопленных домов. Школьный лагерь «Дамхурц» мощные селевые потоки отрезали от дорог, дети и вожатые оказались в сложных условиях. Вывезти школьников автотранспортом спасатели не могли. На выручку пришёл легендарный Ми-8 и экипаж Дзюбы. Несмотря на то что положение казалось безвыходным из-за сгущавшейся темноты и того, что топливо было на пределе, Дзюба решил рискнуть, хотя по законам гражданской авиации ночью в горах летать нельзя. Но ведь он не раз рисковал подобным образом в боевой обстановке в Чечне.

Его расчёт оказался верным, а риск – оправданным. Когда вертолётчики прибыли на место, воды в лагере было по колено. Дети и вожатые сразу бросились к своим спасителям. Пассажиров оказалось слишком много, порядка двадцати пяти человек. Взлететь не получилось. А вода тем временем стремительно прибывала. Пришлось снять топливо, которого и так оставалось мизер. Наконец удалось подняться в воздух. А через каких-то полчаса лагерь затопило. Дети были спасены.

Пятнадцать лет Александр Иванович находится на пенсии. Дома не сидит. Передаёт свой опыт молодым ребятам.

Кстати, профессию военного лётчика выбрал он ещё в юные годы, когда был расцвет авиации. Тогда все мечтали быть или лётчиками, или космонавтами. Его дядя летал на кукурузнике, опрыскивал поля. Несколько раз брал племянника с собой в кабину. Даже разрешал сесть за штурвал. Дзюба один раз ощутил волшебное чувство полёта и понял, что его уже никогда не забыть…

Глава 7. Вернуть погибшим имена

Мы разговаривали с ним по телефону в феврале 2019 года. Владимир Владимирович чувствовал себя неважно: перенёс инсульт. Замедленная речь, впрочем, не мешала ему вспоминать события 25-летней давности детально и основательно. Кто бы мог подумать, что это будет наш последний разговор? Через месяц его не стало.

Ушёл из жизни легендарный Щербаков – начальник известной всему миру 124-й Центральной лаборатории медико-криминалистических исследований тел погибших военнослужащих. Через него прошли тысячи неопознанных солдат и офицеров двух чеченских войн. И большинству из них он вернул имена! Именно благодаря Владимиру Щербакову и его подчинённым удалось опознать почти 100 % военных и гражданских, предать их прах земле.

Полковник медицинской службы в отставке В. Щербаков много лет прослужил на Тихоокеанском флоте: два года – на миноносцах, затем – экспертом-криминалистом. В 1992 году перевёлся в Ростов-на-Дону, на свою малую родину. К тому времени он уже имел хороший практический опыт.

Лабораторию возглавил в начале первой чеченской кампании. Была поставлена задача – идентифицировать остатки неопознанных трупов военнослужащих. Кто-то погиб при кровавом штурме Грозного, а кто-то сгорел в танке, подорвался на мине или фугасе или разбился на земле после попадания в вертолёт ракеты. А других доставляли из обнаруженных в Чечне мест массового захоронения, в основном гражданских жителей.

Судмедэксперты начинали всю работу практически с нуля, на коленке. Но у них было огромное желание выполнить святую обязанность: вернуть имена погибших солдатским матерям и родственникам. В те первые месяцы войны (да и потом!) небольшое здание 124-й лаборатории буквально осаждали толпы людей. Тут уж хочешь не хочешь, а приходилось делать, порой через не могу. Причём без права на ошибку. Иначе как ты потом будешь смотреть в глаза убитым горем матерям, отцам, сестрам и братьям?

Давила на плечи сотрудников лаборатории и политическая составляющая. Тут уж постарались средства массовой информации, которые регулярно подбрасывали поленья в огонь. Какие только страшилки не сходили со страниц газет и экранов телевидения! И о многочисленных «эшелонах смерти», стоящих в железнодорожных тупиках, и о рефрижераторах с останками погибших, которые никто не собирается разгружать для идентификации.

Можно было поступить в подобной ситуации тупо: взять и зарыть тело с табличкой «неизвестный солдат», а можно решить эту задачу по-человечески: вернуть матерям своих сыновей и достойно похоронить их на родине.

По второму пути и пошёл Щербаков. Работал днём и ночью, часто без сна и отдыха. Разрабатывал новые методы идентификации. Среди них, к примеру, дерматоглифика признаков кровного родства по строению гребешковой кожи. Проще говоря, установление родства по признакам сходства отпечатков пальцев. На основе этого метода была разработана компьютерная программа.

Щербаков не раз рассказывал мне о том, как происходила обычная, дотошная, скрупулезная работа по опознанию. Привозят тело, вернее, его останки. Начинается обследование: какую идентификационно-значимую информацию тело (или останки) собой представляет? Есть ли ориентирующие признаки (одежда, воинский шеврон)? Есть ли на шевроне самодельные надписи, маркировка полевой формы, номер военного билета? Уже по этим признакам можно выйти на конкретного человека. Хотя и не факт! Обмундированием могли поменяться. Важны также личные вещи. Например, письма. Солдаты, как правило, хранили их в нагрудном кармане. Письма – это уже почерковый и установочный материал, там и адреса указывались. Это всё педантично учитывалось, проводилась фото– и видеофиксация.

Затем приступали к исследованию тела. Тела классифицировали по трём категориям: пригодные, условно пригодные и непригодные для опознания. Акцент делали на условно пригодных и непригодных (первую категорию тел и так смогут опознать). Большое значение играл и фактор времени. Тщательно фиксировались все признаки внешности. В обязательном порядке производили видеосъёмку в пяти ракурсах. Детально. Особыми приметами служат татуировки, рубчики, родинки. Использовалось всё: знаки отличия, документы (если они сохранились), письма, фотографии. На первом этапе удавалось идентифицировать сразу половину пострадавших. Трупы, помеченные белой биркой («белые»), отправлялись на родину.

К ещё одной трети тел, «жёлтым», применяли традиционные методики: обследовались следы прошлых травм, операций, рубцы, строение зубов. Если есть медицинские документы, рентгенограммы, записи, выписки. В некоторых случаях для идентификации «жёлтых» приглашали родных и сослуживцев. Они были субъектами опознания. Текстуальные данные медицинских исследований присылали военкоматы. Прижизненная база данных заполнялась при использовании таких источников информации.

Оставалась третья группа, «красная». В неё, как вы понимаете, попадали тела, которые невозможно было опознать без специальных методик. Щербаков работал по уже разработанным методам опознания, внедрял и свои наработки, которые появились и апробировались им в годы чеченских войн.

Помнится, был один случай – уникальный и драматический одновременно. Один из солдат после гибели от подрыва фугаса был захоронен аж в пяти могилах. По ошибке (или, мягко скажем, халатности) военкоматчиков или командиров. Но тщательные обследования по новым методикам, проводимые экспертами лаборатории, сделали своё дело. Одним словом, тело парня ростовские судмедэксперты собирали по частям, но в конце концов передали его родителям для достойного погребения на родной земле.

Щербаков пытался создать общую «антимортальную» базу данных военнослужащих именно для опознания. Однако по тем временам это сделать не удалось. Тогда ещё не было соответствующей законодательной базы. Внесённый в Госдуму проект закона идентификации и регистрации дошёл только до первого чтения. Затем его завернули. «Слуги народа» ограничились законом о дактилоскопической регистрации, с подтекстом: потом напишем ещё один закон – о геномной регистрации. И в этом правовом поле решили действовать.

Так вот и «действовали» многие годы. В итоге геномную регистрацию одобрили и приняли закон. Но он затрагивал только осуждённых за тяжкие преступления. А в военкоматах по-прежнему проводили лишь дактилоскопию пальцев рук.

Надо отдать должное: В. Щербаков упорно добивался своего. Сама жизнь и практическая работа в лаборатории подсказывала другие подходы к решению этой тонкой, наисложнейшей проблемы. Начальника 124-й всё время подгоняли и требовали скорейшего результата.

Думаю, что чиновникам высокого уровня просто надоело само звучание этой темы в средствах массовой информации. Щербаков же настаивал на своём. Настойчиво предлагал подсказанную опытом и практикой модель работы в этом направлении: да, надо захоронить неопознанных солдат, но при обязательном условии, что с каждого погибшего будет взята необходимая информация. Только потом их можно предать земле, а судмедэксперты продолжат свою работу, с применением разных технологий для последующего установления личности.

К сожалению, мнение сторонников лишь визуального опознания преобладало. «А что вы с ними возитесь? Зачем? Есть же акт опознания», – просто читалось в глазах некоторых чиновников, в том числе из Министерства обороны. Но как быть, если произошла ошибка? А они случались!

Щербаков рассказывал об одном довольно типичном случае. В Центр обработки и отправки погибших, находившийся в Ростове-на-Дону, поступило тело погибшего в Чечне Сергея Клочкова. О том, что это был именно рядовой Клочков, свидетельствовали акт опознания сослуживцами и военный билет. Но у экспертов лаборатории по ряду причин возникли сомнения. И они не развеялись, когда старший лейтенант Р. Азадьянц, хорошо знавший Клочкова, подтвердил первоначальные сведения. Следуя положениям приказа министра обороны РФ № 500, можно было поступить просто – отправить тело солдата для захоронения.

Но Щербаков решил провести повторное опознание. Проведённые лабораторные исследования достоверно установили, что на самом деле тело принадлежало рядовому Алексею Кокутину, а под его именем ошибочно проходил Клочков.

Чудовищная ошибка! Ещё бы! А ведь таких ошибок в первую чеченскую войну было допущено семь! Пришлось проводить эксгумацию. Хорошо, что эксперты заранее зафиксировали на видео и взяли идентификационную информацию. Таким образом, были предотвращены ошибки. Можно себе представить, что бы случилось, когда тела погибших, якобы опознанные в воинских частях, отправляются к местам захоронений, минуя 124-ю лабораторию! Страшно, когда трагедия сменяется зыбкой надеждой, а потом переходит в бесконечное ожидание, а потом – в тягостное, когда родителям вернут хотя бы тело погибшего сына.

Владимир Владимирович предлагал использовать хорватский опыт. По окончании войны на национальном кладбище Загреба построили мемориал. Он представлял собой обыкновенный пантеон. Но это только видимая часть. А под ним – бункер, где в контейнерах сохраняются тела. С ними можно работать, проводить исследования при получении новой информации. С одной стороны, хорваты всех погибших разместили на кладбище, с другой – ни одного не бросили и не закопали неопознанным. Как только идентификация будет закончена, можно и хоронить. Вот это наглядный пример того, как нужно обращаться с погибшими.

Кстати, о вышеупомянутом приказе министра обороны РФ № 500, в котором за основу был взят визуальный метод опознания. В то время в оборонном ведомстве, точнее, в Главном военном медицинском управлении преобладали противники генетики. Щербаков не раз писал докладные записки, объяснял, доказывал, спорил. Думаю, что вряд ли его выводы и обращения доходили до министра. Чиновники стали в глухую защиту и отгородились высоким забором непонимания. Полковника, пожалуй, лучшего эксперта в этой области, даже не пригласили на заседание Комитета обороны Госдумы, где рассматривался этот вопрос!

Знаете, в армии есть поговорка: «Дадут приказ – начнём рассказ». В какой-то момент руководитель 124-й лаборатории решил высказаться публично – через прессу. Другого выхода у него не оставалось! Уж слишком значимый и волнующий вопрос, затрагивающий судьбы многих людей. Как живых, так и мёртвых. Получил он за это два строгих выговора и представление о неполном служебном соответствии.

А вот фрагмент беседы Щербакова с журналисткой газеты «Известия» Е. Строителевой:

«Работы по розыску без вести пропавших, эксгумации наших солдат, погибших в первую чеченскую войну, практически заморожены (в Чечне захоронены около 250 неопознанных тел, и это только те, о которых известно). Хотя эксгумация и идентификация погибших в ходе военных действий – это средство умиротворения. Если беженцу дать „гуманитарку“, то он сегодня её съест, а завтра о ней забудет. А если помочь ему найти и похоронить своего Ваху, этого он никогда не забудет, и одним условием для наступления мирной жизни станет больше. Но ведь сейчас никто не ищет ни Ваху, ни Ивана! Спроси любого генерала: „Ты против того, чтобы мать получила тело своего погибшего сына?“ Ни один не скажет, что против! Но генерал генералу – рознь. Один воюет, а другой сидит в уютном кресле. Отсюда и предложения Минобороны о превращении специализированной 124-й лаборатории в Межрегиональный центр судебных экспертиз Северо-Кавказского военного округа. Но ведь войну в Чечне ведёт не округ, а значит, округ не сможет обеспечить системное решение проблемы. Пойдут сбои в работе, упрощенчество, как следствие – ложные захоронения, социальная напряжённость.

Этот приказ будет иметь негативные социальные последствия. Не раз говорил об этом и сейчас повторюсь. В аналитических записках, которые я направлял в Москву, был и список из 101 военнослужащего, которых могли бы в результате планируемой реорганизации похоронить по ошибке под другими фамилиями!

– Разве сама идея о необходимости идентификации тел погибших не даёт гарантии, что все погибшие будут опознаны?

– Нужна система, которая бы работала на эту идею. А эта система слагается из нескольких составляющих: духовность, политика, законодательство и организационная структура. И последнее, но не по значению – профессионалы, специалисты (как инструмент решения задачи). Жаль, что планка духовности страны далека от уровня твёрдого принципа: „Мы не допустим, чтобы наш гражданин потерял имя после смерти“. Есть, например, законопроект медико-криминалистической регистрации и идентификации в Вооружённых силах РФ, который предусматривает создание национальной службы идентификации, как это принято в армиях цивилизованных стран. Но у нас решили: не надо никакого закона, можно ограничиться опознанием погибших, то есть достаточно показаний свидетелей о том, что, к примеру, этот человек – Иванов. И при этом никого не волнует, что в первую чеченскую войну в результате таких „опознаний“ было 7 % ошибок, во вторую – около 5 %».

Вскоре полковник Щербаков уволился в запас. Официальная версия – по достижении предельного возраста пребывания на военной службе. Но парадокс этой детективной истории в другом: через несколько лет этот пресловутый приказ № 500 отменили. Преобразованный Центр судебно-медицинских экспертиз СКВО (ныне – Южный военный округ) продолжил свою работу. Эксперты трудятся над слепками черепов и ДНК-профилями неопознанных солдат и офицеров.

Миссия остаётся прежней – вернуть погибшим имена. Цель, которой посвятил Владимир Владимирович Щербаков всю свою жизнь. Кстати, перед ним даже не извинились!

На подмосковном Ново-Богородском кладбище в местах захоронения уже установлены личности 136 военнослужащих. По желанию родственников многие из них захоронены по месту их жительства.

Работа продолжается. А значит, жива и память о настоящем профессионале, достойном офицере, герое нашего времени – Владимире Щербакове.