Текст книги "Собачьи дни"

Глава 4. Любовь Ларисы

(2 карта старшего Аркана Таро – Жрица)

На дне каждого сердца есть осадок.

Козьма Прутков

Сердце – это вино, в котором есть осадок. Поэтому перед тем как пригубить, не надо его

взбалтывать.

Некозьма Прутков

В то время как два нетрадиционных полюбовника делали предопределённый, окончательный шаг навстречу друг другу, правда, один спиной, другой… наоборот, Лариса, автоматически прихорашиваясь перед старинным овальным зеркалом в бронзовой раме с «дикой» патиной, думала о Штерне. Она думала о нём всегда, мечтая не думать никогда.

Ларисе вдруг показалось, что из зазеркалья на неё печально уставился бледный двойник с распущенными волосами и покрасневшими от слёз глазами. Он, то есть она, укоризненно покачала головой.

Ларисе стало вдруг нестерпимо тоскливо, словно её из живительной прохлады Рая бросили в губительный смрад Ада с его температурой плавления песка. Душа девушки надрывно заныла как скрипка в руках начинающего музыканта.

Итак, Пряник мечтала задушить безумную любовь к этому человеку. А человеку ли? Лариса задавала один и тот же вопрос при каждой встрече с Армиллием. В нём было что-то не просто животное, а демоническое. Она любила чудовище, осознавая, что эта любовь не рождена её душой, а привнесена неведомой для неё силой.

После второго свидания у Ларисы со Штерном состоялся откровенный… откровенно неприятный разговор. Несмотря на то что прошло уже немало времени, девушка помнила каждое слово и даже выражение лица предмета вожделения.

– Ты меня любишь?! – дрогнувшим голосом спросила она после традиционно-незабываемой ночи.

– Люблю? – иронично переспросил Армиллий и с ядовитой честностью продолжил: – Я люблю только себя и…

– И кого? – простодушно, с плохо скрываемой ревностью в голосе, перебивая ненаглядного, потребовала ответа Пряник.

– Радуйся! Ты единственная, с кем я переспал больше одного раза, – блеснул образчиком цинизма Штерн, – и дальше буду продолжать это делать.

– Но ты меня полюбишь? – душевная боль заставила голос дрогнуть.

Армиллий глухо рассмеялся.

– Я не знаю, что в этом смешного? – повышая тон, с нажимом произнесла Лариса, методично бросая в Штерна слова как булыжники мостовой разгневанный пролетарий.

– Я сам решаю, что смешно, а что нет! – глаза Армиллия метнули молнии олимпийского бога.

– Но я… – попробовала продолжить разговор почти испепелённая взглядом возлюбленного девушка.

– Ты – гейша. Не более, но и не менее, – оборвал её Штерн и холодно добил, надевая хлопковые боксеры, представлявшие собой очередное творение французских дизайнеров фирмы «Меркурий». – И на своё… женское счастье со своей ролью ты справляешься неплохо, я бы сказал, с полной самоотдачей.

– Значит, я для тебя ничего не значу, – обиделась окончательно раздавленная откровенностью деспота Лариса.

– Значишь, но ровно столько сколько стоишь, а сколько ты стоишь знаю только я. И всё, больше мы к этому разговору возвращаться не будем! – расщедрился на слова Штерн и вогнал жирную точку в душу девушки, словно вонзил осиновый кол в грудь вампира, посмевшего проявить неуважение к графу Дракуле.

Армиллий ушёл, а она проплакала весь день. Вернее, вначале, в припадке ярости девушка перебила всю старинную посуду, бесценные вазы и статуэтки. В общем, всё, что ей попадалось под руку. А подвернулось немало. Ощущение растерзанного полёта – вот что осталось бедной Ларисе, влюблённой в чудовище.

Реакция Штерна была неожиданной. Он просто безобразно улыбнулся, небрежно окинув взглядом беспорядок, стоимость которого без вариантов свела бы с ума лицитатора аукционного торгового дома «Кристис», и приказал отвезти Ларису в частную психиатрическую клинику «Тихая гавань» к главврачу Мишкину. Этот, лоснящийся от удовольствия, суслик по воле Штерна устроил ей двухнедельные «каникулы». Главврач ехидно заверил Ларису, что всё делается исключительно для её пользы.

– «Болейте на здоровье», – зачитал ей Мишкин надпись на плакате, висящем в коридоре, неприятно усмехнувшись. – Это мой девиз…

– В Вашем родовом замке, рыцарь без страха и упрёка? – пренебрежительно съязвила испуганная, но озлобленная Пряник, прервав фразу главврача.

Мишкин немного промолчал, готовя свой, как он считал, безукоризненный выпад.

– «Тихая гавань» всегда к Вашим услугам. Приятного одиночного плавания, – «уколол», прощаясь с Ларисой, главврач и, выразительно подмигнув, припал жирными губами к пергаменту её тоненькой руки.

Он очень хотел продолжить предложение, предлагавшее услуги «Тихой гавани», фразой: «И я, Ваш покорный слуга», но вовремя остановился, хихикнув, словно икнув.

Мишкин, действительно, был слугой, причём слугой самого Армиллия Борисовича! А слуге посягать на имущество хозяина, да ещё такого, равносильно самоубийству.

Как и намекнул избежавший «суицида» главврач, сопроводив липким взглядом Пряник, он определил «имущество» Штерна в одноместную палату без живописного вида на больничный сад… Впрочем, не так. Без всякого вида, потому что в палате не было ни одного окна.

Процедуры, нескончаемая болтовня Мишкина, считавшего себя заправским шутником, еда, которая приелась уже с первой ложки и одиночество, действительно, потрепали нервы девушке, хотя и отучили не выплёскивать эмоции. Теперь в её поведении, особенно по отношению к Штерну, чувствовалась поправка на «Тихую гавань».

Лариса разучилась плакать. После памятного разговора со Штерном, который стоил ему целого состояния, и пребывания в психиатрической клинике она выплакала все слёзы. Обида окончательно превратила ошмётки любви в ненависть. Теперь Лариса мечтала отомстить. Отомстить самому Штерну. Но как?!..

Девушка пристально посмотрела в зеркало. Двойник из зазеркалья исчез, проведя большим пальцем правой руки по горлу. Это был знак! Во всяком случае так решила Пряник… Она должна быть безукоризненной, чтобы оставаться нужной Армиллию. Она обязана быть нежной и страстной, чтобы он как можно чаще находился с ней рядом. Она вынуждена выглядеть любящей, маскируя свою ненависть, чтобы достичь поставленной цели. И Лариса сделает всё, всё, что в её силах во имя замысла, который, обретя форму мести, ждал только случая, чтобы наполнить желание расплаты реальным содержанием.

Сегодня вечером она идёт с Армиллием в «Воланд». Как же её раздражала обстановка и атмосфера в ресторане! Эти ужасные картины, пепельницы… Но страшнее всего были люди, с которыми она встречалась, сопровождая Штерна. Лариса заметила одну характерную особенность: Армиллий считал, что одной встречи с ним более чем достаточно, чтобы его воля была исполнена неукоснительно. Повторный ужин означал моральное уничижение собеседника… Вернее слушателя. А то и…

Поначалу девушке нравилось, как чванливая «свинья», самовлюблённый «фазан», полусонный «филин» или, считающий себя непревзойдённым хитрецом, «лис» вначале теряли то, чем кичились, а затем и человеческое достоинство. Но постепенно у Пряника проснулась жалость к этим несчастным представителям рода человеческого, растоптанным Штерном. Лариса была не лучше этих игрушек в руках разрушителя судеб, какими бы ничтожными те ни были.

Единственной радостью для Ларисы стал театр. Подсознание Пряник подсказывало ей, что именно с подмостков «Куража» начнётся финал этой истории. Лариса сама, будучи «куклой», любила общаться со служителями муз и, особенно, с их «кукловодом», так приятно не похожим на Штерна.

Мы уже говорили, что за глаза актёры называли режиссёра театра Полукровкина не иначе как Димасик, но в процессе подготовки к премьере ласкательное Димасик превращалось в деспотичное Карабас. В это время он был беспощаден и не только по отношению к актёрам, но и к собственной экстравагантной персоне.

Лариса жалела только о том, что её встречи с труппой и режиссёром проходили исключительно и безоговорочно в присутствии Армиллия Борисовича. А это, естественно, не способствовало задушевности общения.

Но недавно, по предложению Штерна, которое нельзя было воспринимать иначе, чем приказ, Полукровкин начал готовить к премьере малоизвестную, но симпатичную, пьесу местного автора «Хвостатая правда» и Лариса выпросила у Армиллия возможность курировать эту постановку. На удивление Штерн легко согласился и за проявленную инициативу девушка была вознаграждена, получив необходимую ей как воздух отдушину.

Штерну понравился сюжет пьесы, в которой главными героями были: трехцветный кот с бельмом на глазу, оторванным ухом и надломленным хвостом по кличке Тёма, огромный чёрный собрат Уголёк, белоснежный кот Барсик и чистокровный «британец» Сэр. Полукровкин решил незатейливо расшаркаться перед Армиллием и предложил ему, чтобы действующее лицо в пьесе, выступающее от имени автора, выходило на сцену вместе с толстым сиамским другом Штерна, о существовании которого Димасик узнал от Ларисы. Вначале Армиллий согласился, но накануне премьеры неожиданно передумал.

Когда Штерн дал Пряник добро следить за ходом постановки пьесы, Лариса буквально воспрянула духом. Она и Димасик, простите, Дмитрий Андреевич, быстро нашли общий язык, который они непрестанно «чесали», и не заметили, как стали закадычными приятелями.

Очень скоро Лариса убедилась в том, что Полукровкин приятный и остроумный собеседник. Он рассказывал бесчисленное количество баек из закулисной жизни театральной богемы. В основном это были весёлые истории, и в этом было их явное преимущество по сравнению с её грустными повествованиями, особенно под бутылку-другую вина.

Штерн даже начал поощрять эти посиделки, потому что благодаря близости к театральной сцене, Лариса стала более покладистой, перестав устраивать, пусть и робкие, но всё же сцены ревности.

Тщедушный, среднего роста, с постоянной трёхдневной, русой, стильной и жёсткой, щетиной, Дмитрий Андреевич немного заикался, но делал это с неподражаемым шармом, не то, что официанты «Воланда» с «родовым» прозвищем Меменю. Длинные ресницы бросали тень на, по-детски большие, наивно-выразительные, глаза. Когда он разговаривал, его ноздри порхали, как крылья уставшей бабочки, а слегка припухшие губы обнажали белоснежные, но немного неровные зубы. Полукровкин был в том неопределённом возрасте, который можно охарактеризовать как перезревший юноша или недозревший мужчина.

Было в нём что-то избыточно-недостаточное. Даже в его одежде был налёт парадоксальности: недостаток цветов, только чёрный и белый, и щегольской избыток деталей. Особенно прорезных, накладных и распложенных в швах, карманов. Чего там только не было! В его карманах можно было найти блестящие пуговицы, карандаши, монеты, металлические скрепки, ручки, записные книжки в ярких переплётах и многое, многое другое. Ах, да, ещё забыл одну, далеко выступающую вперёд, деталь! Это нос, длинный и тощий, нос. Все эти отличительные черты делали Дмитрия Андреевича похожим на… сороку.

Однажды, в своём кабинете, за месяц до премьеры, Полукровкин под бокал «Бароло» 1980 года начал рассказывать Ларисе очередную байку, которая случилась год назад во время спектакля, поставленного по пьесе Антона Павловича Чехова «Чайка».

– … В финале спектакля, как известно, должен прозвучать выстрел. Потом на сцену выходит доктор Дорн и произносит: «Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился», – подошёл к кульминации бархатным, приятно запинающимся, голосом Полукровкин, смакуя вино. – Но актёр Блошкин к этому моменту уже превысил свою привычную норму коньяка…

Дмитрий Андреевич снова пригубил невообразимо более изысканный, чем любой из тех, что по карману провинциальному актёру, нектар. Королевский аромат Пьемонта заставил Полукровкина сделать артистически-аристократическую паузу.

– Но ведь у вас в труппе нет актёра с фамилией Блошкин? – не скрыла своего удивления Пряник.

– По воле Штерна нет, но я ещё не закончил историю, – оглянувшись по сторонам, понизил голос режиссёр.

– Да, извини, женское любопытство часто опережает события. Я вся превратилась вслух.

– Так вот, Блошкин вместо того, чтобы сказать, что Константин Гаврилович застрелился, пафосно произнёс: «Дело в том, что Константин Гаврилович повесился». Поняв, что сказал не ту фразу, а возврат к прежней не уместен, Блошкин продолжил: «Повесился или застрелился – какая разница. Его больше нет». И тут он… разрыдался. Я думаю, вместе с ним рыдал и Антон Павлович. Но зрители… Зрители хохотали. А Армиллий Борисович были в ярости.

– И что случилось с Блошкиным?

– Продаёт на блошином рынке театральный реквизит… – попробовал грустно отшутиться Дмитрий Андреевич, но запнулся и закончил заговорщическим шёпотом: – Я не знаю.

Лариса ему не поверила, но расспрашивать не стала, потому что и так всё было ясно: «Армиллий Борисович были в ярости». А ярость Штерна ничего хорошего не сулила её источнику. Тем временем Полукровкин демонстративно перевёл тему разговора.

– А ты знаешь происхождение своего имени?

– Конечно, моё имя латинского происхождения и означает «чайка», – не задумываясь, ответила Лариса и усмехнулась: – Прямо по-Чеховски.

– Это да, но это всего лишь одна из двух самых распространённых версий. Вторая приятней и сочетается с фамилией.

– Заинтригована, – улыбнулась Пряник.

– Тогда слушай. Есть мнение, что в самой основе твоего звучного имени всё же лежит именно древнегреческое слово – «ларос», которое и означает – «приятная, или сладкая», – блистая эрудицией, иронично-назидательно произнёс Полукровкин.

– Сладкий Пряник – это уже не по-Чеховски, а по-кондитерски, – рассмеялась Лариса. – А что стоит за этим именем?

– Насколько я помню… Лариса своей выразительностью, чрезвычайной впечатлительностью и щепетильностью может привносить в обыденную жизнь окружающих её людей некое оживление. Именно благодаря таким ярким людям, как Лариса, наша жизнь может стать насыщенной и не такой пресной… – Дмитрий Андреевич никогда не жаловался на память.

– Прямо сладким пряником, – заулыбалась, перебивая Полукровкина, Лариса.

Дмитрий Андреевич подошёл к книжному шкафу и, не задумываясь, достал книгу, протянув её девушке.

– «Тайна имени», – озвучила название Лариса и нашла по оглавлению своё имя.

– Прочти, – предложил Поукровкин, – И ты поймёшь источник своих бед и… побед. Прислушайся к мнению книги.

– «…Лариса может убедительно выглядеть решительной и чрезвычайно уравновешенной только на первый взгляд, но, если узнать её немного поближе, сразу становится понятно, что в этом неоднозначном характере никак не получается привести в состояние гармонии такие черты как удивительная твердость и жизнерадостность. Именно благодаря неустойчивому состоянию основных качеств её сильного характера, Лариса, порой, бывает склонна к несколько агрессивному поведению…», – прочла Пряник вслух и, усмехнувшись, добавила: – Что правда, то правда.

– Вот, вот, прочитай на досуге, – осушил бокал вина Полукровкин…

На досуге, который наступил на следующий день, Лариса убедилась, что имя ей, безусловно, подходит. Например, то, что она частенько пытается скрыть собственное внутреннее, глубокое напряжение от окружающих её людей, что сдержанной она сможет быть лишь до поры до времени, а в один прекрасный момент всё напряжение может резко выплеснуться наружу с накопившейся силой.

В книге также значилось, что Лариса, как правило, ищет настоящую мужскую любовь, но на практике пытается переделать своего мужчину, доставая его язвительными замечаниями. Недовольство партнером зачастую мешает Ларисе проявлять свою любовь так, чтобы это понравилось мужчине. Ларисе всё время кажется, что в партнёре чего-то не хватает. Подчинение такому мужчине тоже не выход, потому что она будет обвинять его в недостаточной мужественности, пока воздушный замок не развеется как дым. Лариса считает, что её не любят и не ценят, оказывают недостаточно знаков внимания. При этом она редко замечает, что её, плохо скрываемое, недовольство становится для мужчины непреодолимой преградой в выражении им в полной мере своих чувств.

– «Очень на меня похоже, – подумала Лариса. – Но Штерн – это особый случай».

Затем она прочитала о том, что неуверенность в себе делает Ларису язвительной и злой. Из-за этого окружающие начинают её недолюбливать.

– Может быть. А, вот… Лариса может быть неплохим программистом, лингвистом, литературным критиком или преподавателем… Это точно. Во всяком случае, что касается критика. Но не литературного, а исключительно театрального, – патетично озвучила вывод Пряник.

Прочитав, что Лариса очень любит сиамских кошек и обожает собак, девушка заулыбалась.

«А вот это – полуправда или полуложь. Насчёт собак несколько преувеличено, а что касается семейства кошачьих, то этого куцего любимца Штерна я не то что не люблю, я его просто ненавижу, впрочем, как и хозяина. При этом даже не знаю почему», – мысленно прокомментировала Лариса прочитанное и закрыла книгу.

Она пригубила бокал с полюбившимся ей вином «Бароло», которое после знакомства со Штерном могла себе позволить в любое время и в любом количестве.

– В бокале нет осадка, но в моём имени столько всего намешано… Не надо взбалтывать эту смесь, а не то она может превратиться в яд… – выдала девушка на-гора философский спич.

Лариса прошла точку невозврата, когда решила стать Жрицей Немезиды.

Глава 5. Городская свалка

(11 карта старшего Аркана Таро – Сила)

Пруссия должна быть королевством.

Козьма Прутков

На свалке есть всё, чтобы быть Пруссией. Даже рыжие тараканы.

Некозьма Прутков

Городская свалка! Минимум поэзии – максимум ароматов и не самых пикантных. Здесь человеческое обоняние встречал такой букет запахов, от которого у того, кто попадал на свалку впервые выворачивало всё изнутри. Это добавляло новые оттенки в бушующий океан ароматов.

Городская свалка, – приют отверженных, – представляла собой не только удушливую какофонию запахов, но и поистине водоворот страстей. На свалке кормилась, порой напивалась и устраивала разборки каста неприкасаемых, каждый из членов которой носил звучное клеймо – БОМЖ. Это был особый мир. Мир, о котором остальные знали, что он существует, но мало кто, что он есть такое.

Свалку, на момент начала нашего повествования, избрали своим ПМЖ семеро бомжей, трое из которых были женщинами неопределенного возраста, ближе к пожилому, и четверо мужчин, двое из которых в прошлом занимали солидные должности, бывший учитель математики средней школы и поп-расстрига.

Женщин звали: Анна, Наталья и Маруся, а мужчин: Анатолий, Пётр, Алексей и Александр, хотя о том, как их зовут они вспоминали только на свои дни рождения. Зато все «актёры» свалки имели прозвища и благо не такие распространённые как их имена.

Так, Анну прозвали Паровоз от того, что она непрестанно курила. Жуткие шрамы от ожогов покрывали её тело. Она чудом выжила в автокатастрофе, в которой погибли её муж – военнослужащий и грудной ребёнок. После того как зажили её телесные раны врачи принялись лечить раны душевные. Но… излечить их так и не удалось.

Мозг Анны принял твёрдое решение, что она просто стала очевидцем страшной трагедии, в которой погибли посторонние для неё люди. Тронувшись умом из-за пережитого нервного потрясения, сознание Анны, вернее, то, что от него осталось, убедило бедную женщину в том, что ни мужа, ни ребёнка у неё никогда не было.

Как это часто бывает, душевной болезнью несчастной не преминула воспользоваться ближайшая подруга, которая легко убедила Анну переоформить шикарную трехкомнатную квартиру в центре города на свою дочь. «Черные риелторы», которых опередила «подруга» Анны, кусали себе локти. Попытка «наехать» на нового собственника провалилась, нарвавшись на более солидную криминальную «крышу».

Разборки, закончившиеся в пользу «подруги», обошлись относительно малой кровью. А и правда, несколько новых ножевых царапин на теле прожженных уголовников – эка невидаль!

Бомжи жалели обожжённую горем женщину, но виду не подавали, опасаясь разбудить в Паровозе Анну.

Наталье – бывшей учительнице французского языка, имевшей характерную прическу, дали прозвище Пьер. Когда-то яркая, красивая женщина, пользовавшаяся неизменным вниманием мужчин, именно благодаря этому вниманию пристрастилась к алкоголю. Она пила всё и спала со всеми желающими собутыльниками. Сколько было бутылок и желающих она не помнила и помнить не хотела. Её тело стало синонимом нечистот, но на этом фоне ещё виднее стала её, по-детски чистая и наивная, душа. Наталья не сошла с ума. Она просто стала жить в параллельном мире. Слава Богу, что в мире человеческой грязи она прожила не долго. Представители жилищной конторы под предлогом порчи коммунального имущества в судебном порядке выселили Наталью из квартиры без предоставления другого жилья. Закон в очередной раз восторжествовал и одним бездомным стало больше. Свалка встретила её настороженно, но очень быстро полюбила… За душу.

Ну а Маруся жила в деревне с большой узловой станцией и проработала в вагоне-ресторане поезда дальнего следования лет двадцать. За неискоренимую любовь к ненормативной лексике её уже тогда прозвали Пипец. Это был не просто пипец, а полный пипец.

Она умудрялась, работая в вагоне-ресторане, переработать и продать всё, что находилось на грани фола и скупалось на складах, в магазинах и подпольных цехах по бросовой цене. Ещё мясо, почти рыба, якобы фарш, выдержанно-простроченное пиво, подобие овощей, «ископаемая» птица и даже перезимовавший в земле картофель поедалось без всякого ущерба для здоровья и с аппетитом. Секрет крылся в специях и в самогоне крепостью градусов эдак за шестьдесят, замаскированным хреном, мёдом, мятой и мелисой.

Маруся, с сочными губами доботоксовой эпохи, в качестве финального аккорда чревоугодливого коротания времени в пути предлагала клиентам рюмочку «фирменного спотыкача» за счёт заведения по пути в койку. Отказы не принимались, да их и не было. Напиток богов, попав в желудок посетителя ресторана, начинал уничтожать и хорошие, и плохие бактерии. Это был поистине желудочный геноцид. Правда, доставалось и мозгу самого клиента, который терял всякие пространственно-временные ориентиры. Но на утро ни головной боли, ни пищевого отравления и пассажир приятно констатировал, что кухня в вагоне-ресторане вполне приличная, не говоря уже о спиртном.

Нельзя не отметить, что Маруся относилась к той категории женщин, которая категорически не воспринимала отказов со стороны представителей противоположного пола не только по части угощения, но и в эротическом плане. В ней, казалось, жил дух амазонки или, как минимум, женщины времён матриархата. Характерным был один из эпизодов её бурной, насыщенной впечатлениями, жизни, который привёл женщину на свалку.

Однажды очередная пассия Маруси посмела отказаться от шикарной женщины, как она сама о себе говорила, в возрасте «коллекционного коньяка». Когда интеллигентный мужичок, устав от Маруси, которой во всех смыслах и всегда было чересчур, решился занять круговую эшелонированную оборону, женщина легко и непринуждённо преодолела её. Ни двухметровый забор, на разбросанные вокруг дома строительные материалы, ни двери с замком, который имел длинный, слегка ржавый «язык», не сдержали эту несдержанную натуру.

Для покорения первой преграды Марусе понадобилась лестница. Надо было видеть это поистине увлекательное зрелище. Но повезло только немногочисленным зрителям, которые под петушиное пение стали свидетелями того как зрелая женщина рысцой, с лестницей наперевес в одной руке и массивным гвоздодёром в другой, подбежала к забору полюбовника. Не отдышавшись, Маруся взлетела по лестнице на забор. Преодоление нагромождений из кирпичей и брёвен заняло несколько секунд. «Надругательство» над последней преградой – массивной дверью было делом техники…

Перепуганный мужичонка в семейных трусах на всех парах мчался по улице. Следом за ним, размахивая гвоздодёром, бежала раскрасневшаяся Маруся, выкрикивая весь свой богатый арсенал ругательств. Это лицедейство на некоторое время даже отвлекло внимание от «топтания» третьей за утро курицы великолепного, сказочно-красивого петуха кучинской породы. Петух, отпустив затылок белоснежной подруги, провожал взглядом охотника и жертву. Только обиженное кудахтание курицы вывело петуха из оцепенения для продолжения полового акта, лишённого элементарной эротики.

– Помогите, убивают! – на каждую серию матов с каждым разом всё более хрипло отзывался любовник, надеясь на спасение.

Благо, что дистанция между охотником и жертвой неумолимо увеличивалась. Страх явно побеждал желание. Но… Вечное, коварное «но». Оно подстерегает из-за угла, строит козни. В данном случае «но» превратилось в камень размером со среднюю дыню на пути жертвы. Мужичонка споткнулся о булыжник, упал и шандарахнулся слегка приплюснутым черепом.

– Добегался, – подбежавшая Маруся, тяжело дыша, театрально занесла над головой гвоздодёр, на жаргоне именуемый «фомка».

Её раскрасневшееся, забрызганное веснушками лицо напоминало мухомор. Ядовитая улыбка зачитала любовнику-беглецу приговор. Во всяком случае в его перепуганном воображении замелькали зловещие картинки.

– Всё, люблю, люблю, только не убивай, – пробормотала жертва и потеряла сознание.

– Эй, ты чего, червяк двуногий?! Лежачих не бью, е… ать-колотить, – Маруся подумала, что мужичонка притворяется и начала его с силой тормошить. – Поднимайся, мудак-слезняк!

Совершенно некстати для женщины финал этой короткометражки лицезрел участковый Ростислав Васюткин. В родной деревне Маруси молодого лейтенанта за его спиной называли ласково, но пренебрежительно и с неуважительной опаской, Ростик. Это был низенький, плюгавенький человечек, который, сколько себя помнил, мечтал вырасти. Когда выяснилось, что это невозможно, Ростик обозлился на весь род человеческий. Юный, безбородый гномик жаждал одного – власти. Его колючие глазёнки бегали по сторонам как затравленные, но матёрые, волки.

Обладая амбициями великана, но тельцем пигмея и предельно заурядным интеллектом, Ростик прошёл огонь, воду, медные трубы, чертовы зубы, Крым и рым, чтобы стать участковым. Его унижали, над ним издевались, но он неуклонно шёл к своей цели и стал маленьким, нет мелким, Наполеоном участка, состоящего всего лишь из трёх кривых улиц. Но каких улиц!

В по-японски приземистых хижинах, деревянных, обмазанных светлой глиной и побеленных, домишках, каменных домах и паре горделиво возвышающихся коттеджей, построенных успешными выходцами из деревни, жили ярые служители Мельпомены, Талии… Ну а с лакеями Эрато мы уже познакомились. Трагедия, комедия и, конечно же, любовь не уходили с подмостков этих деревенских улиц, вызывая у населения приступы слёз, смеха и страсти.

На предварительном следствии Маруся пыталась пояснить, что никакого желания убить полюбовника у неё не было, что во всём виновато проклятое чувство.

– … А вот Ваши односельчане утверждают, что Вы человек взбалмошной, агрессивный и вполне способный на убийство, – на предварительном следствии, смакуя каждое слово, заявил монголоиднообразный следователь в бериевских очках, затянувшись вонючей сигаретой.

– Е… ать-копать, – высказалась в своём репертуаре Маруся.

– Да хоть колотить, – мгновенно отреагировал следователь.

– Значит, бабку в расход? – ёрничала женщина.

– Скорее «восьмерик» и на свободу с чистой совестью.

– Многовато, бля, будет, презерватив в очках, шлепок майонезный, пельмень контуженный, моль обдолбанная… Иди, кури носки, монгольская морда… – вскипела Маруся.

Затем последовал обвинительный приговор и тюремное заключение, за время которого ухоженный Марусин домик с хозяйскими постройками с ведома Ростика превратился вначале в притон, а после в руины. Выйдя на свободу, женщина обошла полстраны, но приют нашла только на этой свалке.

Что касается мужчин, то Анатолия, работавшего председателем профкома градообразующего предприятия, прозвали Вобла из-за его анорексической худобы. В своё время члены профсоюза называли его проще – Козлом, то ли за бородку, то ли за поступки.

Пока Козёл-Вобла продвигался по карьерной профсоюзной лестнице, он позволял себе панибратство с рабочими. Порой Анатолий одалживал им небольшие суммы денег и великодушно отказывался принимать их обратно. При этом карман его, конечно же, не страдал. Козёл поступал с профсоюзной кассой, как его жвачный собрат с капустой. Махинации были его коньком. Здесь он был настоящим профи.

Вначале Анатолий после работы и во время праздничных мероприятий разрешал себе пропустить рюмку-другую с рядовыми членами профсоюза, зарабатывая, как выяснилось, не такой уж и дешёвый авторитет. Всё складывалось хорошо, просто замечательно: деньги, рестораны, девушки. И снова – деньги, рестораны, девушки… Круговорот транжирства, беспутства и распутства стал водоворотом, увлёкшим Анатолия на дно.

Однажды профсоюзный вождь «прикарманил» слишком много и по пьяни проболтался об этом очередной девице, у которой к несчастью для Анатолия папашей был начальник Каинского городского отдела милиции.

Раньше профсоюзный лидер, прибедняясь и раболепствуя, делился с руководителем вышестоящего органа и директором градообразующего предприятия крохами. Теперь он вынужден был наполнить кубышку отца любовницы всем, что нажил, изображая из себя защитника интересов трудящихся. Всего было немало. Любой труд вознаграждается, но работа на себя в ущерб другим или за их счёт вознаграждается по-особенному.

Это был самый дорогой секс и не только в истории города. Даже Анне за всё время её связи со Штерном не удалось удостоиться такой цены по совокупности, реально, королевских подарков. Анатолий не успел и глазом моргнуть как оказался на городской свалке и стал Воблой, бомжом, потерявшим работу, семью и смысл в жизни. Но с Игорем Вальдемаровичем воздаяние обошлось ещё хуже, лишив его жизни и водрузив голову на постамент у ног бородатого кумира с обильной растительностью на голове и лице.

Обиднее всего для Козла-Воблы было то, что на предприятии хищениями занимались все. И это вовсе не гипербола. Воровали, и в правду, все, начиная с директора и заканчивая банщицей. Была ли это эпидемия, принцип или традиция – никто не знал, да и знать не хотел. Так по незнанию и воровали: директор тоннами продукции, банщица обмылками, остальные – кто во что горазд. Прийти домой с пустыми руками считалось чуть ли не преступлением.

Местный преподаватель социологии, двоюродный брат Мыльницы, изучал этот каинский феномен, положив его в основу написания кандидатской диссертации.

Только с приходом Штерна ситуация резко изменилась, если не считать банщицу. Она по-прежнему носила домой обмылки, побывавшие во всех уголках тел пролетариата и руководства среднего звена. Как вы уже догадались это была Тонька, она же подруга Бояновны, она же Мыльница.