Текст книги "Собачьи дни"

Не имея возможности утолить воровской голод, директор ушёл в запой, из которого так и не вышел… Его вынесли… Прямо из кабинета с бутылкой, намертво зажатой в руке словно «коктейль Молотова», который так и не сумел превратить танк в груду металлолома.

Приемник, кандидатуру которого утвердил сам Штерн, начал на предприятии перестройку с возврата к методам руководства времён сталинизма, из-за чего бывшие несуны впали в жесточайшую депрессию, которая на бытовом уровне привела к массовым разводам.

Алексей был несомненно не в себе. Он постоянно решал какие-то запутанные математические задачи. В скудном лексиконе Алексея слово «теорема» уступало только слову «аксиома», что и стало его прозвищем.

Алексей работал старшим научным сотрудником какого-то научно-исследовательского института, был холост, жил на потрёпанной съемной квартире, вопиющей от необходимости проведения косметического ремонта, и потихоньку, в общепринятом смысле этого слова, становился ненормальным. Однажды Аксиома и вовсе забыл, где работает и ночует.

У нас всегда с особым трепетом и потаённым страхом относились к сумасшедшим. Чем меньше в человеке привычного, тем он ближе к сферам, не доступным условно нормальному человеку. Почему условно нормальному? Да потому что если норму установит блаженный, кем будут считать всех остальных?

Алексей мог смело составить конкуренцию юродивому Флору. Только вместо разгадывания смысла словосочетаний, в случае с Аксиомой, жаждущим прикоснуться к таинственному пришлось бы иметь дело с математическим набором цифр, констант и прочего.

Если честно, то Аксиома даже не почувствовал разницы между прежним и нынешним образом жизни. Он жил в особом мире, как Диоген. Но если безумец античности с фонарём среди бела дня разыскивал Человека, то помешанный Алексей выискивал Ответы на математические задачи и не мог рассчитывать на славу философа-маргинала. Она ему просто не светила как ночью солнце. Судьба Аксиомы прилипла к судьбе разлагающейся свалки. Математик в царстве мусора – насмешка, закономерность?

О каинском Диогене мы ещё поговорим, а пока несколько слов об античном. Лишним не будет.

Так вот, судьба Диогена пересеклась с судьбой самого Александра Македонского. По иронии Фортуны царь-философ и философ-царь умерли в один день. Александр, ученик Аристотеля, и Диоген, ученик Антисфена, встретились один раз, но какой! Эта встреча пережила века. Царь нашёл философа в гимназии неподалёку от Коринфа, когда тот принимал солнечные ванны.

– Я – великий царь Александр, – ни на йоту не соврал подошедший к философу.

– А я, – пафосно ответил отдыхающий, – собака Диоген.

– И за что тебя зовут собакой?

– Кто бросит кусок – тому виляю, кто не бросит – облаиваю, кто Злой человек – кусаю.

– А меня ты боишься? – прямо спросил царь.

– А что ты такое, – поинтересовался Диоген. – Зло или Добро?

– Добро, – не задумываясь ответил Александр Македонский.

– А кто же боится Добра?..

– Проси у меня чего хочешь, – в конце диалога искренне предложил царь.

– Отойди, ты заслоняешь мне солнце, – также искренне ответил философ…

– Если бы я не был Александром, то хотел бы стать Диогеном, – серьёзно, в ответ на шутки своих товарищей по итогу диалога с философом задумчиво произнёс царь.

Философ-собака – звучит грустно, собака-философ – смешно. Добро боится грусти, Зло – смеха, остальное – грани… гранёного стакана…

С попом-расстригой Александром было всё просто. Его незатейливо называли – Поп.

Петра, – создавшего сеть предприятий по отмыванию денежных средств, – Голова. Ну, а что Голова? Хотя рыба гниет, и не только на свалке, с головы, Голову мы оставим на потом, как, впрочем, и Попа…

По соседству с бомжами жила собачья стая.

Что такое стая? Для её членов – это, безусловно, способ выживания, для людей – это напоминание. Напоминание о постэдемовской, первобытно-коммунистической организации общества, когда потомки братоубийцы Каина и первого каббалиста Сифа смешались в непостижимую генетическую мутацию. Вскоре они создали общество, которое с попутным ветром поплыло от райских истоков до устья, не догадываясь, что там всё закончится потопом.

Но отпрыски прощённого Ноя, меняя вывески и лозунги, и в новых социально-экономических формациях сохранили в себе животный инстинкт Каина и интеллект Сифа. Секрет нормального, стабильного существования человеческого стада заключается в балансе инстинкта и интеллекта власти. И называется это равновесие мудростью. Перекос и… либо кровавая бойня, либо деградация. Но если люди в качестве идеального политического режима предпочитают иллюзию – демократию, собачья стая делает ставку на автократию.

Там, где умный лидер, расставив своих людей в институтах власти, имитируя народовластие, держит в кулаке чаяния большинства и отчаяние меньшинства, башковитый вожак объединяет в своей уверенной лапе возможности и способности всех членов стаи. От его авторитета зависит сплочённость и благополучие кобелей, сук и щенков. Но в отличие от первого лица государства, хотя чаще от его прихлебателей, вожак собачьей стаи не может позволить себе роскоши набивать брюхо до потери аппетита, брюхатить сук до потери потенции, греться на солнце до заката…

Что же остаётся собачьему вожаку? Власть! Ах как адреналинит этот сладкий способ навязывания своей воли! Ох уж это упоение от воздействия на собачьи массы! Чем вожак мудрее, тем сильнее стая, чем сильнее стая, тем слаще власть. Управлять слабыми – слабое удовольствие. Острота ощущений возникает лишь в результате доминирования над сильными.

Усиление достоинств и нивелирование недостатков членов стаи – главная задача вожака. На этом пути не раз придётся, исчерпав весь запас демонстративных поз, содержащих угрозу, заставлять нерадивых членов стаи ложиться в позу подчинения, на спину, показывая живот и пах, и поскуливать, моля о пощаде. Но это с кобелями, которые занимают свои ниши, в основном с учётом физической крепости и мощи. У сук, как всегда, ситуация несколько иная.

У собачьих особей женского пола своя табель о рангах в рамках общестаевой иерархии и она существенно отличается от предопределённой градации кобелирующих членов стаи. Вызвано это, прежде всего, так называемым феноменом двуполости.

Касательно сук… Их природа в значительной мере подчиняется закону сохранения собачьих генетических активов, а борьба за место под солнцем у женской половины стаи отличается от мужской исключительной агрессивностью и жестокостью. Бледный по сравнению с кобелями репертуар угроз, просьб и поз подчинения с лихвой компенсируется их выразительностью и зверством. Для сук сама по себе поза подчинения не является, как в случае с кобелями, достаточным основанием прекратить травлю соплеменника. Победившая сука очень часто не ограничивается моральным удовлетворением, а, желая насладиться животным инстинктом, рвёт поверженную, упиваясь её воплями и стенаниями.

Статус сук, в отличие от иерархической принадлежности кобелей, не отличается устойчивостью так как напрямую связан с их физиологией. Тут тебе и гормоны, и течка, и беременность, и роды.

Порядок в сучьей среде был бы невозможен без постоянного, ежедневного контроля со стороны верных, ближайших помощников вожака. В свою очередь и суки вмешиваются в процесс распределения ролей в кобелиной составляющей стаи, оставляя за собой последнее слово в выборе партнёра, тем самым повышая его социальный статус.

Вожаком этой стаи был потомок любимцев императоров – японский хин по кличке Сёгун. Поговаривают, что один из правителей Японии объявил представителей этой породы священными животными и приказал им поклоняться. Наверное, речь шла об удивительном сходстве императора и его любимца.

Поразительно, как эта, очень подвижная, изящно сложенная, крохотная собачонка весом в два с половиной килограмма сумела навязать свою волю разношерстной братии стаи.

Сёгун имел крупную голову, широкий череп с выпуклым лбом, а также расставленные, тёмные, навыкате глаза. Несмотря на место обитания, у него была красивая, белая с рыжими пятнами, ниспадающая на туловище шерсть и очёсы на ногах. Казалось даже грязь, – вечный спутник свалок всех времён и народов, как бытовых, так и исторических, – стеснялась оскорбить импозантную внешность вожака.

Характер у Сёгуна, как и любой харизматической личности, был противоречивый. За одно и тоже одних он наказывал чужими лапами, других награждал лакомыми кусочками из своих собственных. Чем не собачья интерпретация метода кнута и пряника, палки и морковки?!

Сёгун был настолько уверен в своих силах, что одного его пристального взгляда хватало, чтобы на корню пресечь любой конфликт в стае. Вожак без особых усилий создал в коллективе такую атмосферу сплочённости и взаимовыручки, которой позавидовали бы даже диверсионно-разведывательные группы.

Сёгун сбежал от праздной жизни у прокурора города Каинска, человека тучного, с корявым лицом цвета тепличного помидора и с зашкаливающей самооценкой. Но, несмотря на амбиции, он не заслуживает особого внимания в рамках нашего повествования. Отмечу лишь, что двум самовлюблённым эгоцентрикам было тесно в огромном, элитном четырёхэтажном загородном доме.

Последней каплей, заставившей сбежать претендовавшего на величие будущего вожака стаи, стала помпезная картина, которую местному, талантливому, многодетному и, естественно, запойному художнику заказал прокурор. Представитель породы, обласканной императорами Страны Восходящего Солнца, не мог смириться с изображением на огромном полотне какого-то императора величайшей из империй Западного полушария, да ещё и с мордой прокурора…

Каждый день Сёгун, намного раньше Головы, проводил утреннюю поверку и раздавал задания. Умный вожак поделил свалку на сектора и каждому присвоил свой порядковый номер. Для слуха человека это выливалось в резкий, отрывистый лай, количество которого совпадало с номером сектора.

Мало того, Сёгун ежедневно, как он сам выражался на собачьем языке, устраивал идеологическую обработку личного состава стаи. На этот раз вожак не просто «полоскал» собачьи мозги «политинформацией». Он вышел на тропу войны. Если бы случайный слушатель понимал собачью речь, то сегодня он услышал бы следующий программный монолог великого Сёгуна.

– Братья и сёстры! Я считаю, что так жить, как живём мы и наши бездомные собратья, больше нельзя.

– Мы требуем объединить всех сук и кобелей в одну Великую стаю.

– Мы требуем равноправия с домашними везунчиками.

– Мы требуем жизненного пространства, необходимого для собачьего пропитания и расселения новых членов Великой стаи.

– Вожак стаи избирается членами Великой стаи навсегда.

– Все члены стаи должны обладать равными правами и обязанностями.

– Первейшей обязанностью каждого члена стаи является добыча пропитания для всеобщей пользы.

– Мы требуем объявления безжалостной войны тем, кто вредит Великой стае.

– Мы требуем смертной казни для Армиллия Штерна и тех, кто намерен вредить членам Великой стаи: директора «Прометея», ловцов-санитаров и живодёров-санитаров.

– Мы требуем поменять собачьи обычаи на собачьи законы.

– Мы должны обеспечить каждой собаке возможность научиться считать до десяти.

– Великая стая вводит обязательные подвижные игры для всех членов стаи независимо от возраста и породы.

– Мы требуем свободы повадок для породистых собак и метисов.

– Для осуществления всего этого мы требуем создать сильную централизованную власть. Вожак стаи принимает на себя обеспечение выполнения вышеуказанных задач любой ценой.

– Да здравствует Великая стая! Гав!

Во время всей этой собачьей тирады в Сёгуна как будто вселился Гитлер. Успех был гарантирован. Это был поистине собачий фурор, не хуже, чем в фильме Лени Рифеншталь «Триумф воли».

– Гав! Гав! Гав! – восторженно завопили члены стаи, несмотря на то, что большинство из них так полностью и не поняли, к чему, собственно говоря, вся эта речь.

Ближайшим помощником хина по добыче продовольствия был крепкий, мощный ньюфаундленд Блэк, естественно, чёрного цвета с широкой грудью, сильной спиной и огромными медвежьими лапами. Блэк, несмотря на кажущуюся нелюдимость, хотя правильнее было бы сказать несобачесть, отличался добрым, рассудительным характером, носившим отпечаток грусти.

Давным-давно, в другой жизни, Блэк был замечательным весёлым псом, который дружил с хозяйским сыном, но подул ветер перемен и ему оказалось не по пути с хозяевами, уехавшими за границу в поисках лучшей, не собачьей, как они считали, жизни. Блэка поручили заботам престарелой тётушки, которая вскоре благополучно скончалась, а собака очутилась на улице.

Вопросами защиты жизненного пространства стаи ведал боксер Клык. Массивный, с рельефной мускулатурой и тигровым окрасом, Клык во время драки наводил ужас на любого противника. Насколько кобель был сильным, настолько и бестолковым, что вполне устраивало умного Сёгуна, разделявшего и властвовавшего, как в своё время не японский император и почитатель не хинов, а мастиффов.

Мальтийская болонка Лора была бы бесполезным участником стаи, если бы не её поистине сучья натура, доставлявшая удовольствие всем желающим членам стаи. Чисто собачий промискуитет!

В принципе и сама по себе стая не нужна была выносливой, несмотря на кажущуюся хрупкость и нежность, Лоре, прекрасно ловившей мышей и крыс, которые почему-то не переводились на свалке. Однако, в силу всё той же натуры, Лора жила в стае и со стаей. Очень длинная, шелковистая, чисто белая шерсть, пушистый, высоко посаженный и загнутый на спину хвост, неизменно вызывали рефлекс собаки Павлова у других собак, которые, опасаясь Клыка, всё же не решались реализовывать свои фантазии сразу. Да, Лоре удавалось следить за собой даже в тех антисанитарных условиях, в которых жила стая.

Сёгуну было непросто только с ней. Лора была склочной даже для сучьей натуры и всячески стравливала представителей прекрасной половины стаи между собой. За это ей, конечно, доставалось, но немного и только от вожака. Связано это было не столько с тем, что Лора была редкой сукой благородных кровей, сколько потому, что она уж больно нравилась приближённым Сёгуна.

Остальные кобели и суки в стае были метисами, из которых только Босс, любитель морепродуктов, уверял, что он мастифф. Прочие же дворняги боялись с ним спорить, а собачья элита не считала нужным разубеждать хорошего бойца в том, что он такой же мастифф как утка – бабочка.

Бомжи и собаки жили не то чтобы дружно, но можно сказать взаимополезно, чего не скажешь о наглых воронах, воробьях и прочей пернатой братии, которых люди и собаки вытеснили на другую окраину свалки, рядом с кладбищем. Стая охраняла территорию помойки от кошек и диких животных, представлявших опасность для человека, а бомжи, по ходу работы находя вполне сносную для собачьих желудков пищу, отдавали её братьям меньшим.

Что касается крыс, то они жили везде и на них никто, за исключением Лоры и Попа, приручившего одного из грызунов, не обращал никакого внимания. Поп назвал свою крысу Машей – по имени девушки, в которую он когда-то давно, в другой жизни, влюбился и из-за которой был лишен церковного сана. Умная, весёлая, чистоплотная и сообразительная крыса, будучи всеобщей любимицей, стала причиной создания «крысиной библиотеки». Неудивительно, что её инициатором выступил Поп. Вначале он сам, а со временем и остальные бомжи, стали собирать книги, содержащие какие-либо сведения о крысах.

О, печатные книги! Вы породили прогресс, который убивает вас. Но если место книг, рождённых в типографии, на городской свалке, то где место тех, кто так ничему и не научился? Конечно на свалке Истории, которая учит, но не прощает нерадивых учеников.

По вечерам, у костра, Поп любил разглагольствовать не столько о душе, сколько о крысах, у которых люди должны были многому научиться, чтобы жить по-человечески. Под его лекции бомжи любили засыпать.

После рассказов о крысах им снились утопические сюжеты а ля Томмазо Компанелла, Сирано де Бержерак, Томас Мор. При этом многие бомжи не знали о философской глубине своих снов, но им было приятно оказаться в совершенном мире, где было место и для тех, кого судьба забросила на остров по имени «Свалка».

В последнее время Поп, который знал о крысах почти всё, был очень обеспокоен. Его драгоценная Маша ждала малышей. Сегодня она приготовила гнездо, сделав необходимые запасы корма. Поп ждал появления на свет у его любимицы десятка голеньких, слепых, глухих, постоянно мёрзнущих, но таких обаятельных детёнышей, которым Маша первое время будет вылизывать животики, чтобы облегчить переработку пищи. Он даже начал записывать возможные варианты их имен, перебрав сотни и сотни.

А ещё Поп втайне надеялся на рождение альбиноса, прочитав однажды индийское поверье о том, что человеку, у которого есть белая крыса, будет сопутствовать удача. Удача нужна была не ему лично. Вернее, не только ему, а всем его братьям и сестрам по несчастью.

– Маша, – нежно погладил Поп крысу, – всё будет хорошо, родная.

«Да, – подумала крыса, – вам, мужчинам, легко об этом рассуждать».

При этом её глаза поневоле наполнились влагой и так проникновенно посмотрели на Попа, что он даже прослезился. Правда, слово «даже» не совсем уместно, так как Поп плакал часто и почти по любому поводу.

– Ну, ну, малышка, ты же знаешь, как я тебя люблю.

«Я тебя тоже, но не мог бы ты меня сейчас оставить в покое», – скривила мордочку Маша.

– Нет, нет, я никуда не уйду, моя хорошая! – успокоил крысу Поп.

«Ладно, – смирилась крыса, почесав лапой за ухом. – В конце концов, ты станешь дедушкой»…

Городская свалка жила по своим законам и ждала прибавления в семействе. На свалке было всё, даже жизнь. И чувствовалась какая-то животная Сила.

Глава 6. Рыба гниёт с головы

(18 карта старшего Аркана Таро – Луна)

Всякая человеческая голова подобна желудку: одна переваривает входящую в оную пищу, а другая от неё засоряется.

Козьма Прутков

Голова перерабатывает пищу ума, желудок остальную.

Некозьма Прутков

Итак, Голова… Голова Пети Ашкенази, как, впрочем, и всё остальное, появилась на свет в семье крещёных евреев. Понятно, что Петя тоже во младенчестве был окрещён. Низенький, коренастый, темноволосый человечек с детства пытался всем доказать, что он лучше всех этих выскочек, зубрилок и самовлюблённых дебилов. Поэтому сверстники, тогда ещё Пети Ашкенази, мягко говоря, его ненавидели. Отношения с учителями тоже не заладились, потому что одних он считал недоумками, других неудачниками и не очень это скрывал. Уважение, по его мнению, заслуживали немногие, которые работали по призванию.

Проявления его негативного отношения к большинству педагогов не сводились только к кисломолочному выражению на лице, вначале по-детски припухшем, а затем прыщаво-юношеском. Петя привык действовать. В данном случае это означало издеваться и прикалываться над недоумками и неудачниками. На отрезке детство – юность эволюцию претерпевали и его выходки.

Как-то Ашкенази намазал доску воском, чтобы на ней невозможно было писать мелом; через некоторое время засунул бумагу в замочную скважину двери, ведущей в класс; позднее записал на диктофон школьный звонок и включил раньше конца урока; однажды он снял двери с петель; в следующий раз, когда новый учитель вызвал его отвечать, Петя просто открывал беззвучно рот, чтоб тот подумал, что подросток либо сошёл с ума, либо глухой…

Конечно, это далеко не полный перечень его, так называемых, приколов и подручных средств их воплощения. Финальным аккордом петиных шалостей стала «дрожжевая бомба». О, это великое изобретение! Быстродействующие дрожжи, помещённые в пластмассовую коробку, плюс вода, стали, мягко говоря, неприятным сюрпризом под столом учителя математики.

Повзрослев, Ашкенази начал отдавать предпочтение не маленьким шалостям, а большим вербальным баталиям, из которых неизменно выходил победителем.

Родителей Пети часто вызывали в школу из-за его вызывающего поведения, благодаря которому одарённый юноша окончил школу без золотой медали.

«Подумаешь, медаль! Превосходство даёт не она, а власть!», – так или примерно так решил обойдённый заслуженной оценкой своих знаний Ашкенази.

После каждого похода в школу отец, к слову сказать кандидат экономических наук, воспитывал сына ремнём, мать, начальник одного из отделов исполкома, слезами, но Петя оставался при своём мнении.

Боль приучила его к стойкости, слёзы к жёсткости. В седьмом классе он записался в секцию бокса, чтобы давать достойный отпор не только вербально, но и физически тем, кто не столько его ненавидел, сколько хотел проучить. А таких было немало…

Петру, в самом деле, было наплевать на то, что он не получил медаль. Юноша блестяще финишировал в посредственном, но известном провинциальном ВУЗе республиканского значения – Каинском политехническом университете.

При этом, параллельно с обучением, Пётр организовал свой первый бизнес и очень скоро стал обеспеченным человеком. Женился он ещё в ВУЗе на видавшей виды, но красивой блондинке, естественно, с голубыми глазами, вначале воспринимая её, скорее, как девушку из эскорта, которая всегда под рукой, нежели жену.

Их взаимоотношения не отличались романтичностью. По сути, Ашкенази купил её красоту. Ему нужна была та, с которой не стыдно было выйти в свет. Но блондинка оказалась не просто красивой, а на редкость умной, хотя и занудной, особой, что, впрочем, не помешало супругам зачать двоих, вопреки неказистой внешности папы, относительно симпатичных детишек. При этом жена стала его верным союзником и хорошим советником, обладающим врождённой проницательностью, что не раз помогало Ашкенази в бизнесе и неоднократно выручало из щекотливых ситуаций. Удивительно, но она и вправду искренне привязалась к мужу и напрочь отметала многочисленные предложения интимного характера, которых, благодаря её преданности мужу и положению Петра, становилось всё меньше и меньше, пока они не исчезли вовсе.

Быт, даже блестящий, был не по нутру Ашкенази. К тому же планка амбиций просто зашкаливала. Он строил прекрасные офисные центры, шикарные дома, удивительные виллы, но не потому, что нуждался в них, а потому что этого требовал его статус. Ашкенази контролировал ход строительства каждого объекта недвижимости, но в большинстве из них, после ввода в эксплуатацию, бывал крайне редко.

Обладая врождённым чувством прекрасного, Пётр любил наблюдать за процессом превращения виртуального проекта в реальность. Сам по себе архитектурный шедевр мало его интересовало, потому что в голове Петра уже зрел очередной, ещё более удивительный, замысел.

Кстати, он не был жадным на идеи. Так, своему приятелю Потапу Заливанскому Ашкенази подсказал идею с пивным рестораном «Деньги на ветер». И предприятие общественного питания вышло на славу. Да на такую, что испытать свои мочевые пузыри в пивной ресторан приезжали даже из столицы. Все стены в трёхэтажном питейном заведении были обклеены цветными фотокопиями купюр всех стран мира и эпох. На первом этаже круговую оборону заняли шесть барменов, одетых в костюмы пиратов, которые сдерживали пивной натиск на барную стойку в виде уменьшенной копии каркаса затонувшего галеона.

Интенсивность труда этих шести была таковой, что за вредность им надо было выдавать молоко, если бы они не предпочитали пиво. Больше того, работать приходилось в условиях плотного, несмотря на многочисленные вытяжки, сигаретного дыма, напоминающего то ли дымовую завесу, то ли химическую атаку. Если первый этаж представлял собой, по сути, пивной кабак, второй был образчиком пивного бара, а третий выступал в роли шикарного ресторана. Понятное дело, фотокопии денег на стенах, в зависимости от этажа, отличались и редкостью, и достоинством. Чем выше этаж, тем крупнее и экзотичнее номиналы фотокопий купюр.

Внутри декоративной барной стойки на первом этаже, а также посередине пивного бара и ресторана располагались фонтаны в виде скал, а у подножия каждой из них сундучок с открытой крышкой, в который каждый желающий мог бросать монеты. На вершинах импровизированных скал несли смену день через два огромные попугаи.

За попадание в сундук полагался бокал пива, а каждый промах сопровождался душераздирающими криками: «Пиастры, пиастры!». Желающих было хоть отбавляй. Особенно на первом этаже. В итоге, под утро, два увесистых мешочка мелочи и порядка трёх десятков бокалов убытка. Затем следовал «пивной заплыв» работников «Деньги на ветер» и одноимённая корпоративная песня со страдальчески-хриплыми возгласами пернатых: «Пиастры, пиастры!».

Сейчас… сейчас… Ах, да, вспомнил:

Нам море по колено,

Нам пушки не страшны.

Мы самых смелых племя,

Мы вечно вольны и пьяны.

Припев:

Пиастры, пиастры! Корабли на абордаж!

Пиастры, пиастры! Вперёд, пиратский экипаж!

Нам надо море рома,

Нам сладок звон монет.

Мы в океане дома,

Мы легко заметаем след.

Нам рад наш флаг весёлый,

Нам только скука яд.

Мы мир построим новый,

Где пират пирату – брат.

О, пиастры, пиастры! Деньги не пахнут, особенно, если их нет, или они побывали в фонтане, где их в прямом и переносном смыслах отмыли. Они сексуальны, когда их курсы поднимаются. При этом кое-кто чувствует себя неудовлетворённым. Их нельзя рубить ни сплеча, ни сгоряча, ни тем более на корню, даже если они вечнозелёные или деревянные. Их не рекомендуют сплавлять на сторону, ибо они могут не доплыть к пункту назначения.

Деньги плодоносят, особенно, если находятся в приличном банке. Их плоды называют процентами, и некоторые «вегетарианцы» умудряются на них жить, причём, хорошо и долго. Те, у кого они есть, нам постоянно твердят, что деньги – это зло. Следовательно, добро – это их отсутствие. Ну, такого добра у многих хоть отбавляй!

Главное свойство денег – это то, что они липнут к деньгам, но, когда их становится много, они тянут на дно…

Да, Ашкенази был всему голова, и одноимённое прозвище родилось ещё на заре его карьеры вначале в среде коллектива, а потом, за глаза, его стали так величать и большинство тех, кто его знали, в том числе и высокопоставленные чиновники.

Ради успеха он научился нравиться окружающим, особенно тем, которые ему были нужны. Оказалось, Пётр может быть кем угодно: шутом, приятным собеседником, внимательным слушателем, интересным рассказчиком, собутыльником, игроком… Он научился притворяться, интриговать.

По мере роста капитала Пётр, на удивление, не мутировал в заурядного олигарха. Да, Голова был жаден и жесток к облачённым властью попрошайкам, но к своим сотрудникам – щедр и милосерден. И не только к сотрудникам. Какой-нибудь заказной художник слова по этому поводу сказал бы: «Хлеб его души не заплесневел, не превратился в сухарь. Душа его с детства привыкла трудиться…».

Но Пётр и сам был неплохим мастером слова. Он не только писал стихи и прозу, но ещё и финансово помогал начинающим литераторам. Кстати, писал он, на поверку, неплохие, особенно иронические, произведения.

Голова даже начал издавать литературный журнал «Ледокол», естественно, став в нём главным редактором. Он искренне верил, что только настоящая литература способна очистить человеческие истоки от тысячелетних слоёв генетического льда.

– У каждого свои истоки, скрывающиеся под морозной коркой: у одного – родник, у другого канализация, – любил повторять чьи-то слова Ашкенази, продолжая фразу своими: – Для того чтобы узнать кто откуда необходимо расколоть лёд.

Но главный талант Петра заключался в том, что он был мошенником… Незаурядным мошенником. Я бы сказал блестящим! Он с лёгкостью брал у предпринимателей дурно пахнущие деньги, которые тут же исчезали с поля зрения фискалов, а затем девственно-чистые, ароматные купюры по воле финансового коперфильда, безусловно после удержания им своего процента, выплывали на поверхность, чтобы исчезнуть навсегда, материализовавшись или перекочевав за границу.

Делец усовершенствовал схемы легализации, подведя многие под так называемую оптимизацию. По сути, Голова вначале ничего не изобретал. Он просто придавал мошенническим комбинациям невиданный, шокирующий своей наглостью, масштаб. И это сработало. Его финансовая паутина удивительно быстро выползла за пределы города. Конечно, её не раз пытались разорвать конкуренты при помощи власти. Но это был неравный бой: горстка идейных, дальновидных и обделённых петровским куском хлеба государственных мужей не обладала той финансовой мощью, которая уже была в расположении Головы.

Одних устраняя или усмиряя на своём пути при помощи компромата, других покупая, он был обречён на успех. Этот успех заметила и еврейская община, которая даже несмотря на то, что он, по их мнению, был хуже гоя, пыталась напомнить Ашкенази о его корнях. Он нужен был ей…

– Посмотрите на меня, – однажды, принимая очередное кошерное угощение, сказал ребе Финкельштейну Израилю Ионовичу Голова, – Какой я еврей? Разве что хазарин. Причём типичный.

От Финкельштейна всегда пахло старостью, причём последние лет двадцать. На его голове была ермолка, один в один как у академика Зелинского. Из-под неё торчали густые седые волосы, которые, сливаясь с пейсами, усами и бородой, скрывали всё лицо Израиля Ионовича, кроме массивных очков, такого же носа и ушей.

– Внешность – это оболочка, – ребе поправил очки на мясистом загнутом носу, дужки которых скрылись за оттопыренными ушами. – Думай о своей духовной сущности. Ты всегда можешь заново родиться, пройдя гиюр, тем самым приняв на себя обязательство соблюдать предписания Торы. И тогда хазарин станет евреем.

Финкельштейн немного, по-бронштейновски, картавил, чуть-чуть хромал и слегка покашливал.

«Да, евреем быть непросто, особенно если учесть количество заповедей в Торе», – подумал Ашкенази, с благодарностью на устах приняв кошерную пищу.

При этом полный, но не слишком плотный, по мнению еврейской общины, конверт традиционно перекочевал в карман ребе.

Не обделены были посильной для Головы, но очень приличной в сумме помощью и православное духовенство, и многочисленные секты, и огнепоклонники, и буддисты, и даже община кришнаитов.

От имени православного клира мзду собирал Его Высокопреподобие, небезызвестный праздный протоиерей Азат, он же Милан Хрюкин, он же приятель вора в законе Румына. Хрюкинский пятак без стеснения нырял в корыто пухлых ашкеназиевских конвертов, заставляя их изрядно похудеть.

Это в его адрес юродивый Фрол высказался: – Чем ненасытнее свинья, тем больше в ней бесов.

Финансовую помощь для Свидетелей Иеговы получал старейшина, восьмидесятилетний хромоногий живчик Потап.

– Деньги – гости: то нет, то горсти, – заканчивал поговоркой каждый визит старейшина, не скрывая своего удовольствия при виде упитанного конверта, неизменно, улыбаясь, добавляя: – И да – деньги всему голова!