Текст книги "Синее море, белый пароход"

13

Проснулся я от щекотки. Лягнул, не раскрывая глаз, но в Юрика не попал. Он издали щекотал мне пятку соломинкой и хихикал.

– Вставай, лежебока, – сказала бабушка и загремела посудой у печки, – проспишь белый свет.

Я притаился и, когда Юрик подполз ближе, накинул на него одеяло. Он завопил, потому что боялся задохнуться.

– Попей чаю! – крикнула мне бабушка, но я уже мчался по лестнице. Мне надо было договориться с Сумико, чтобы она никуда не уходила, ждала меня. Я позавтракаю, и мы с ней убежим на море купаться.

Я постучался. Мне никто не ответил. Тогда я откатил дверь. В комнате – пусто. На татами валялась мерная трубка с длинным мундштуком. Я крикнул вполголоса:

– Эй!

Никто не отозвался. Я вошел во вторую дверь. На полу валялась желтая косынка Ивао. Я повернулся. Рыбки в аквариуме в углу пялили на меня глаза. Я нашел крошки за аквариумом и бросил в воду несколько щепоток. Рыбешки накинулись на пищу. Их, видно, не кормили утром. Сбежали хозяева… И Сумико с ними! Сумико!..

Я плотно задвинул дверь и медленно поднялся по лестнице.

– Давай чаю, бабушка, – сказал я.

– Умойся сначала, – ответила она.

Я равнодушно сполоснулся под умывальником. Бабушка поставила на низенький столик рисовую кашу с молоком.

– Я же сказал – чаю, – нахмурился я.

– Не выламывайся, ешь, – приказала она и скрестила руки впереди. – Мать приказала табак полоть.

– Я его не курю, – ответил я, ковыряясь ложкой в каше.

– Со мной ты бедовый, – сказала она, качая головой. – А перед отцом?..

Я промолчал и усердно стал есть кашу. Бабушка подставила мне и кружку чаю. Бабушкины глаза были блеклые, как ее старая синяя кофта, и добрые-добрые. Губы сжаты вроде сурово, но самые кончики вздернулись вверх. Сказать ей или нет, что ее японцы удрали? Лучше скажу после. Она расстроится. Все-таки крепко сдружилась с ними. Как вчера она их защищала! А они всех обвели вокруг пальца… И меня особенно… Эх, Сумико, Сумико! Я думал, что мы друзья… Я поднял глаза на деда, тяжело вздохнул и отвел взгляд. А может, вовсе и не Кимура поджег? Тогда почему все удрали? Если невиновны, зачем удирать?.. Эх, Сумико, Сумико!..

– Опять на целый день? – спросила бабушка.

– Есть дело, – ответил я, запивая кашу чаем.

– Какое? – подлез ко мне Юрик.

– Важное, – сказал я.

– Я с тобой! – запрыгал брат.

– Тебе нельзя, – сказал я.

Юрик сел у моих ног, и прозрачные живчики побежали из его глаз.

– Все мне нельзя, – причитал он, крутя кулачками в глазах. – Так у меня ноги не окрепнут.

– Не реви, – сказал я, морщась, и махнул рукой. – Обувай свои сандалии.

Юрик мячиком подскочил с татами. Он вмиг обул красные сандалии и зашлепал по лестнице впереди меня.

Я поймал брата за руку и повел на пожарище.

Головешки отливали на солнце синим цветом. По ним ходили два пожарника и милиционер. Они что‑то выискивали среди обгорелых досок. Если бы они знали, что наши соседи сбежали, наверное, перестали бы рыться в головешках. Надо искать Кимуру. Он выждал удобный момент, отомстил и ушел в море на шлюпке, захватив своих. Вот как мстить надо!..

– Видишь… – сказал я Юрику.

– Да, – ответил он и засунул палец в рот.

– Теперь иди домой, – сказал я, поворачивая назад.

– А ты?

– Я пойду искать тех, кто поджег дом дяди Рыбина.

– И я с тобой, – ответил Юрик, морща нос.

Я остановился, взъерошил ему пух на голове, крепко взял за руку и потащил вниз по дороге. Надо было б спуститься по обрыву – и быстрее к речке Мутной, которая впадала в море за городком, за правым краем волнолома, но с братом я побоялся идти по обрыву.

Мы с ним прошли под императорскими воротами. Здесь я на минуту остановился. Юрик заметил, что я пристально гляжу в землю. А я глядел на кривую тень арки-меча.

– Ты следы увидел этих… кто поджег дядю Рыбина? – спросил он.

– Да, – очнулся я, и пошагали мы с Юриком дальше. Мы шли горячими улицами, и скоро брат захныкал, что ему жарко. На окраине в придорожной канаве я сорвал серый лопух и накинул Юрику на голову.

До речки было два километра. Я ходил туда раз и видел, какие непроходимые кусты в устье. В них можно спрятать целый катер.

Когда мы подошли к темно-зеленому кустарнику в устье речки, я приказал брату залечь в траве и слушать мои сигналы. Если я выстрелю ракетой, то он должен мчаться изо всех сил в порт и звать на помощь дядю Семена или отца. Юрик отдал мне честь и залег. Я пошел по кустам над самой речкой. Над раздвинутыми ветками черемухи, ольхи и тальника колыхался терпкий настой горячего воздуха. Бабушка говорила не раз, что травы и деревья остро пахнут перед грозой. Я подумал об этом мельком, потому что пристально оглядывал каждый просвет в кустах.

И я увидел маленькую гавань чуть выше устья. Волны раскачивали подрубленные ветки кустов. Трава была притоптана, и в ней мелькнуло что-то цветастое. Я нагнулся. Это был «бог счастья», втоптанный в сырую землю. Я вызволил его из земли и отер. Он безмятежно ухмыльнулся фарфоровыми зубами. Только нос у него чуть сколупнулся… Спешили, сильно спешили хозяева. Эх, Сумико, Сумико!..

– Гера, я искупнусь разок? – Юрик незаметно подкрался сзади.

– Я тебе как велел?! – закричал я на него.

У брата опять сморщился нос и задергались щеки.

– Ты никаких сигналов не подаешь, – забормотал он, протыкая пальцем серый лопух, – а мне жарко стало – солнце вон как печет.

– Горе мне с тобой, – сказал я, понизив голос. – Купайся, только быстро…

Он разделся и стал барахтаться в воде у самого берега. Поднял всю муть со дна. Рожица брата сияла, как луковица на солнце. Я уж и сам решил разок искупнуться, но потом поглядел на божка и отставил. Надо было спешить…

– Идем, – приказал я Юрику.

– Еще разок искупнусь, и все, – ответил он.

Я поймал его за скользкую руку и подтолкнул к одежонке.

– Гера, ты не нашел тех?.. – начались расспросы.

– Не нашел, – ответил я, помог ему натянуть майку и потащил через кусты к дороге.

Обратно мы шли быстрее. Однако Юрик не прекратил своих дурацких расспросов.

– Гера, куда мы бежим?

– В порт.

– Зачем?

– Попросим катер.

– Кататься?

– Да.

– Знаешь, что я придумал?

– Что?

– Поплывем на тот остров, где «Оранжад».

– Можно было бы… Но тебя мамка не отпустит.

– С тобой отпустит.

Оставалось только пожать плечами.

Чем ближе мы подходили к порту, тем больше я завидовал велосипедистам, проносившимся мимо. У меня за ушами стало мокро – туда стекал пот.

Юрик сильно пыхтел, но расспросов не прекращал.

– Гера, а Сумико мы возьмем?

– Она уже уплыла…

– На белый пароход?

– На белый.

– А почему она тебя не взяла?

– С какой стати?

– Она твоя невеста, да?

– Много будешь знать – быстро состаришься.

– Я бы сам на ней женился, когда вырос, – она красивая.

– «Красивая»… Она японка, а ты русский.

– Ну и что? Она же красивая.

– Ты еще мал и глуп…

– Возьму вот женюсь и тебя не побоюсь.

Я остановился, положил руку ему на плечо и сказал:

– Перестань болтать, иначе будешь сидеть в корзине.

Брат умолк и лишь изредка косил на меня сизым глазом.

У проходной будки нам преградил дорогу парень-японец с красной повязкой на рукаве. Он был года на четыре старше меня, но только чуть выше ростом. Он помахивал деревянным самурайским мечом.

– Назад ходи! – заявил он нам и постучал мечом по ступеньке проходной.

– Мы к Семену Ивановичу Щавелеву, – ответил я, засовывая руки в карманы.

– Моя порт охраняй, – сказал японец и положил меч на свое покатое плечо. – Пропуск нет – не пускай.

– Я тебе сейчас как дам! – ответил я, выставляя вперед кулаки.

Я бы поколотил этого япошку, потому что злость вдруг во мне закипела, как вода в чайнике. И хорошо, что Юрик в это время пролез сквозь стержни в ограде и закричал:

– Дядя Семен! Дядя Семен!

Японец бросился через проходную за Юриком. Но тут и я проскочил в порт через будку.

Семен шел мимо, перебирая на ходу листки бумаги. Он вскинул голову и сразу же поднял руку навстречу японцу. Тот опустил свой меч и выпятил в улыбке зубы, похожие на костяной веер.

Я давно уже не видел Семена таким усталым. Усы его выгорели на солнце.

Семен подхватил Юрика на руки и закружил. Но я не дал им разыграться. Я поймал Семена за рукав кителя, а Юрику сунул в руки божка, чтобы отвлечь от нашего разговора.

– Дело есть, – сказал я Семену.

– Да ну? – ответил он и подкрутил правый, поникший от пота ус.

Он сложил свои листки и засунул в карман кителя. Если бы он не спрятал эти бумажки, я бы ничего не сказал. Но Семен все-таки умел кое-что видеть по глазам. И он приготовился серьезно выслушать меня.

Я начал с того, что был до сих пор доверчивым дураком. Мною крутили японцы, как Юрик вон тем божком. Я предатель. Мягкое сердце – оно подвело. Вместо того чтобы мстить японцам за деда, стал заводить с ними дружбу. И главное, знал, какие они коварные… Я рассказал про генерала Сиродзу. И что Кимура надеется на новую победоносную для них войну. Все они одинаковые… Меня обвели вокруг пальца. Улыбались мне, дарили рыбки и усыпили мою бдительность. Сумико заколдовала меня, что ли… А потом Кимура поджег дом Рыбина. Недаром чуткий Рыбин не спал по ночам. А я-то, я-то!.. Вчера узнал, где скрывается Кимура, и утаил от отца. И вот Кимура ночью поджег дом Рыбина, и они удрали все вместе в своей шлюпке… Правильно, что отец называл меня слабаком, правильно… Только я знаю, куда они уплыли. Они хотят спрятаться на Птичьем острове и там жить…

– Семен Иванович! – Я облизывал пересохшие губы. – Давайте догоним их!

Он долго смотрел на меня вприщур, зачем-то пощупал мой лоб и потом почесал свой затылок.

– Что ж, вояка, может быть, в твоем бреду есть доля правды, – сказал Семен, растягивая слова, как резину. – Пусть сплавают – проверят…

– Эх, дядя Семен! – сказал я и отшатнулся. – Там же Сумико!..

Он подхватил меня и привлек к себе, заглядывая в глаза. Но я освободился от его объятий.

– Жарко, – сказал Семен, расстегивая китель.

– Пойдем домой. – Я отобрал у брата «бога счастья» и подтолкнул Юрика к проходной.

– Уже надулся, вояка, – сказал Семен и загородил нам дорогу. – Пойдемте. Переговорим с вашим отцом.

– А без него не обойдемся? – спросил я.

– Он сейчас распоряжается катерами, – ответил Семен и повернул лохматую голову к пирсу, где маячил отец.

– Тогда скажите ему, что я во всем виноват, – попросил я, вытирая пот за ушами.

– Много берешь на себя. – Семен наморщил загорелый лоб. Его губы изогнулись серпом, только концами вниз. – Генерал Сиродзу тут виноват пока больше всех…

Мы пошли к пирсу. Три тени – большая, поменьше и совсем маленькая, – точно копья, были направлены на отца. Он бегал по пирсу и что-то кричал в рупор вслед катеру, который шел прямо к волнолому. На катере синели куртки и белели косынки японцев. Полно их было и на волноломе. Они суетились на фоне остекленевшего моря.

Семен оставил нас в тени огромного чана, пахнущего селедкой, а сам, выпрямившись, пошел к отцу. Семен хлопнул его по плечу. Отец покричал еще немного и положил рупор на железную тумбу.

Они постояли с Семеном, покурили, перекинулись несколькими словами, и отец вновь взял рупор. Он нацелил его на серый катер у причала и загрохотал:

– Рыбин, что у тебя с новым мотором?

– У Рыбина всегда мотор как часики, – высунулся из рубки хмурый дружок отца. Он был все в том же японском пуловере.

– Надо обкатать! – закричал отец.

– Хоть до Владивостока, – ответил Рыбин и позвал нас рукой по локоть в мазуте.

Я подошел к краю пирса и прыгнул на горячую палубу.

– Юрик, – сказал я, стараясь не глядеть на брата, – оставайся с папой. Он тебе даст рупор покричать.

– Ишь ты, прыткий, – отозвался отец, подходя к катеру. – Сам устроился, а нас не хочет брать.

У меня заныло в затылке. Значит, и отец и Рыбин поплывут с нами… Конечно, он разведчик и скрутит Кимуру, если потребуется. Ну, а вдруг Кимура все-таки не поджигал? Нет, долой, долой, долой жалость! Надо быть, как отец. Иначе не отомстить… В конце концов, нужно отчитаться перед ребятами в письме.

Семен с Юриком под мышкой прыгнул на палубу.

– Сбегал бы, Василий, посмотрел метеосводку, – сказал он.

– Можно ли теперь доверять японцам? – отозвался отец. – Да и долго ли нам сходить до островка?

– Ладно. – Семен махнул рукой. – Без Кимуры они там все наоборот предсказывают.

Отец тоже прыгнул на катер, который от толчка задрожал, как живое существо. Косматые отблески волн взлетели со стенки до стекол рубки.

– Давайте быстрей, – сказал я.

– Ничего, сынок, от нас не уйдут, – ответил отец и подмигнул. Потом глаза его сузились и стали как два прямых кинжальчика.

Мне с отцом говорить сейчас не хотелось. Я открыл дверь кубрика. Здесь было прохладно и пахло масляной краской. Я растянулся на скрипучей сетчатой полке и потрогал свой нос. Он горел, словно меня ткнули лицом в крапиву.

За перегородкой впереди затарахтел мотор. Я видел в иллюминатор, как от нас отваливается веревочная груша на бетонной стенке. Катер развернулся носом к выходу и понесся навстречу маяку. Башня маяка напоминала ладью на шахматной доске. Капля воды ударила в стекло и поползла. Мы взбурунили открытое море. На стене закачалась половинка бинокля, висевшая на длинном ремешке.

Я поднялся и вышел на палубу.

Над морем визгливо резали воздух чайки. Они ругали рабочих, которые ремонтировали волнолом и согнали птиц с насиженных мест. Я вспомнил, как убил тут журавля, и поежился. Журавль точно живой у меня перед глазами. И в сердце опять засвербило… Может, Кимура все-таки не поджигал Рыбина?.. Ну нет, невиновные не поплыли бы по морю в шлюпочке…

Японцы махали нам белыми косынками. Юрик орал им с мостика в рупор: «Сайонара!»

Отец сидел под мачтой на бухте. А Семен – прямо на палубе, поджав ноги по-японски.

– Кури, – сказал отец, протягивая Семену портсигар.

– Свой есть, – ответил Семен и достал из кармана синий кисет.

– Значит, брезгуешь? – спросил отец.

– Брезгую, – согласился Семен.

– А я думал, ты все-таки друг мне, – сказал отец, и треугольник морщин обозначился на его буром переносье.

– Барыги твои друзья, – ответил Семен, закручивая цигарку.

– Чего же ты плывешь с нами?! – выкрикнул отец, подскочил на бухте и согнулся, точно хотел кинуться на Семена.

А тот спокойно сплюнул под сапоги отца, в складках которых дробилось солнце.

– Это ты с нами плывешь, – ответил Семен и поднял на меня глаза. – Верно, вояка?

У отца кожа натянулась на скулах.

Я понял, что мне лучше спрятаться, и отошел к двери кубрика.

Меня стало поташнивать. Море казалось мертвым, а катер все же раскачивался: то нос вверх, то корма. Вода, зеленая, как лягушачья кожа, зыбилась за бортом. Небо прямо по нашему курсу быстро покрывалось серебристыми мочалками. И там же из моря выпирал помаленьку островок, напоминающий вулкан.

Я разинул рот и сделал несколько глубоких вздохов. Тошнота вроде прошла. Тогда я зашел опять в кубрик, лег на сетку и закрыл глаза.

14

– Гера, – толкал меня Юрик под бок острым кулачком, – проснись… «Оранжад» покажи – где?

Я раскрыл глаза. Бинокля на стене не было. Над левым иллюминатором висели скалы. Чайки падали с них на катер, проносились у самого борта и взмывали вверх на упругих крыльях. Они кричали так, что заглушали стук мотора.

– Еще ничего не видели? – спросил я Юрика.

– Нет, – ответил брат, глядя на меня исподлобья. – Одни чайки.

Я спрыгнул с сетки, затянул ремень на новую дырочку и выскочил на палубу.

Катер буровил пенистое ожерелье острова. Из-за сопки, похожей на вулкан, вытягивалась темная кошачья лапа с серебристыми когтями.

Отец и Семен стояли поодаль друг от друга.

– Не возвратиться ли? – сказал Семен отцу, и совсем не дружеским голосом. – Погода мне начинает не нравиться.

– Черт с ними, с этими японцами, Вася! – закричал Рыбин из рубки. – Я поворачиваю.

– Обожди, – резко отозвался отец. Он разглядывал побережье и сопки в половину бинокля, все время подкручивая его. – Остров переплюнуть можно. Куда тут они могли спрятаться?

Семен смотрел на берег из-под левой руки. Тень падала лишь на один глаз. Но вот «кошачья лапа» схватила солнце, и нас всех накрыла тень, а по воде пошла мелкая рябь. Я оглянулся. Тень накрывала море, гнала ослепительную синеву к горизонту, потом к верхушкам сахалинских сопок.

Я склонился за борт, вглядываясь в берег. Мы все не спускали глаз с береговой полосы. И все равно чуть не проскочили шлюпку. Она стояла среди бурых огромных камней. Мачты на ней не было. Юрик увидел ее первый и закричал с мостика:

– Вон лодка!.. Гера, она с «Оранжада»?

Отец кивнул Рыбину. Тот сбавил ход и положил катер на правый борт. К самому берегу нельзя было подойти из-за камней. Тогда отец выпрыгнул на камень, с него – в воду. Ему оказалось по грудь. Он пошел к шлюпке, подняв вверх правую руку.

– А может, оставим это дело, Вась? – вскрикнул Рыбин, высунувшись из рубки. Его глазки тревожно следили за отцом, а кончик языка то и дело скользил по губам.

Мы с Семеном тоже соскочили на плоский камень. Отец подобрался к шлюпке и толкнул ее нам. Мы прыгнули в нее и подтянулись за конец к берегу.

– Гера, а я? – крикнул Юрик.

– Пока подожди, – ответил я и приложил палец к губам.

На песчаной полоске темнели елочки следов. Я узнал отпечатки маленьких дзори Сумико. Пока я рассматривал их, отец и Семен ушли вперед.

Отец шел пригнувшись. Сапоги его покрылись песком. Мокрая одежда обвисла.

– Осторожно, Васька, – сказал ему Семен, догоняя. Из-под его подметок летел песок. Клёши надувались ветром. – Никакого самовольства… Миром дело да ладом решать будем, слышишь?

Отец отмахнулся, как от комара, и что-то буркнул в ответ успокоительное.

Я засунул руку в карман. Первым мне попался божок. Я пощупал его сколотый нос, опустил на самое дно и взамен крепко стиснул картонную гильзу ракеты.

– Ага-а-а! – зарычал вдруг отец и бросился к большому кусту черемухи.

Я припустил за ним и втиснулся между отцом и Семеном.

Под кустом, в зеленой прохладе, спали беглецы. Сумико уткнулась в кимоно на груди своего отца. По лицу Ивао полз муравей. Ивао смел его сонной рукой и перевернулся. Кимура потрогал его, словно боялся во сне потерять племянника.

– Хорошо спят, – сказал Семен, – жалко будить.

Отец присел на корточки рядом с Кимурой и толкнул его в плечо. Кимура что-то буркнул и опять засвистел носом. Отец потормошил его сильнее. Кимура расклеил закисший глаз и в ту же секунду прикрылся ладонью, точно защищаясь от штыка.

– Ано-нэ, вставай! – сказал Семен. – Пойдем назад.

– Зачем пойдем? – спросил Кимура хриплым голосом.

– Твоя расскажешь, как сжег дом. – Отец гвоздил его своими зрачками.

– Я не жег никакой дом, капитан, – ответил Кимура, садясь.

– Может, он сам загорелся? – хмыкнув, спросил отец.

Кимура сгорбился. Рябинки на его лице темнели, как дробины.

– Ну, хватит, Василий. – Семен поставил ногу между отцом и Кимурой. – Ты не прокурор.

– Смотри, защитник нашелся, – взорвался голос отца. – Может, любить их и жаловать. – Отец выпрямился и зашагал назад, к морю.

Ивао, Сумико и Ге проснулись. Сумико заплакала. Оттопырившийся пучок волос на ее затылке вздрагивал. Ге пытался пригладить этот пучок.

– Конец миру, конец, конец, – бормотал он.

Ивао глядел на меня дерзкими глазами, увеличенными стеклами очков. Его родимое пятно над правой бровью алело, как рана. Наши взгляды сцепились, и мы забыли обо всем. Только глаза друг друга видели мы. Они у него блестели, как мокрая черная галька. И у меня, наверно, горели глаза, потому что я вспомнил пожар. И я пошел вперед на Ивао, крепко сжав челюсти и кулаки. Нудная дрожь ослабляла мускулы. Раньше даже в драках я этого никогда не ощущал. Значит, расшатались нервы, как у фронтовиков.

Я старался не отвести взгляда. Но крепкая рука Семена вцепилась в воротник моей рубашки. Он дернул меня, и я оказался на прежнем месте.

– Надо идти, – прервал причитания Ге Семен. – Смотрите, какое небо…

Глаза Кимуры сильно расширились. Двукрылые морщины потянулись от переносицы. Кимура увидел тучу. Губы его на миг стрелами вошли в щеки. Но тут же Кимура вновь ссутулился и зашагал по траве, примятой ветром.

Мне запомнилась усмешка Кимуры. Но чему он радовался?! Тому, что гроза накроет нас? Хороша радость…

Катер дергался, как конь, почуявший волка.

Ивао и Сумико засуетились возле Ге в кубрике. А Рыбин бросился в рубку.

Через минуту катер врезался в волны.

Юрик крутился под ногами. Ему надо было непременно пробиться к японцам. Я еле выволок его из кубрика.

– Куда лезешь? – сказал я ему сквозь зубы. – Тебя только там не хватало.

– Дядя что – заболел? – спросил Юрик.

– Да, заболел, – ответил я и повел брата на мостик.

Юрик повысил голос:

– Почему ты меня не пускаешь к Сумико?

– У нас с нею все кончено. Понял? – сказал я.

– А мне она споет японскую песню, – возразил Юрик.

– Не споет, – сказал я. – Видишь – гроза идет…

– А «Оранжад»? – забеспокоился Юрик.

Я затащил его в рубку, к Рыбину.

– Он в надежной бухте стоит, – ответил я.

– А почему мы не спрячемся там?

– Отстань от меня, иначе получишь по шее, понял?

– Понял. – Он отвернулся от меня, уткнул подбородок в грудь.

– Обижает тебя брат, – посочувствовал Рыбин, не отрывая взгляда от кипучего моря, и забормотал себе под нос: – Зачем бежал человек? Если невиновный, зачем бежишь? – Он поцокал языком. – Значит, есть вина…

Юрик ухватился за нижние рожки штурвала.

Над морем со всех сторон нависла мгла. Сбоку низкая туча перегоняла наш катер. Размочаленный ее хвост волочился по волнам. Он зацепил нас. По крыше словно защелкала дробь, выпущенная из охотничьего ружья.

Я подумал, что отец и Семен придут сейчас в рубку. Однако они оставались на своих местах: отец на носу, Семен на корме. Они покуривали цигарки. Семен разглядывал шлюпку за кормой. Веревка разрезала два водяных бугра, что вставали между кормой и шлюпкой. Бугры становились все мощнее.

– Брат поколачивает тебя? – спросил Рыбин Юрика, скаля зубы с розовой пилою десен.

И тут почти вспомнил я, где встречал Рыбина раньше, но закружилась голова.

– Его зато мутит от качки, – ответил Юрик. – Смотрите, он уж зеленый… А я буду капитаном.

– Лучше всего – на реке капитаном, – сказал Рыбин.

– А я на море буду капитаном, – упорствовал брат.

Вот заяц! Давно ли валялся в своей корзине? А в самом деле, море на него хорошо действует. Поддразнить брата, что ли? Но мне уже не хотелось и разговаривать. Меня начало мутить от горячего запаха солярки, который поднимался из машинного отделения. Я вышел из рубки и повис на тонком поручне мостика.

Подо мной из приотворенной дверки кубрика высунулась загорелая рука Сумико. Она протянула носовой платок под дождь.

– Мы утонем, – раздался хриплый голос Кимуры. – Тайфун перевернет катер. Мы утонем, но и русские захлебнутся в нашем море…

– Да, в нашем море, – как эхо, отозвался Ивао.

– Конец, конец миру, конец, конец… – затянул Ге.

Сумико громко всхлипнула и закрыла дверку. Я отшатнулся в рубку и вцепился в руку Рыбина.

– Тайфун! – Я приложил палец к губам и показал вниз.

Рыбин раскрыл рот и так глядел на меня минуты три. Потом понял. Лесенка морщин появилась на его побелевшем лбу. Он закрутил, закачал головой, приговаривая:

– На Амуре ни тайфунов, ни японцев – красота… И дернул черт на море переехать.

Эх, катер-катерок, родное существо, выручай нас!

Я отодвинул дверь и спустился на палубу. Меня швырнуло до самого борта. Началась бортовая качка. Я ползком добрался до кормы и сказал про тайфун Семену. Он схватил конец мокрой веревки трехпалой рукой и дернул, распуская узел. Шлюпка сразу отдалилась, исчезла в плеске и водяной мгле.

Вдвоем с Семеном мы крепко держались на палубе. Мы вернулись с ним в рубку. А отец стоял впереди рубки, держась за мачту. Гимнастерка на нем потемнела.