Текст книги "Из жизни энтомологов, или Теория «неидеальной монетки»"

Считаю правомерным и заслуженным, что профессионалы, достигшие самого высокого уровня мастерства, и всё время находившиеся на передовой, рискуя жизнью, должны быть справедливо вознаграждены за опасность работы, лишения возможности жить «нормальной» обывательской жизнью, хронический психо-эмоциональный стресс в силу специфики своей работы И другие сложности нашей профессии.

Поэтому, я изначально образовал так называемый фонд помощи – счёт, на котором аккумулировались денежные средства проходящие через наши руки за все годы существования ещё «Осы» и теперь «Новотеха». В том числе это накопления, полученные во время выполнения задач по всему миру. Освобождение заложников в бывшей Югославии, пресечение трафиков оружия и наркотиков в Южной Америке, перехват денежных потоков из западных стран для финансирования государственных переворотов в африканских и ближневосточных странах и многое другое. Эти средства будут использоваться, как своеобразный пенсионный фонд при «Новотех», где на каждого из вас открыт счёт с ежемесячными выплатами до конца жизни. Если произойдёт что-то непредвиденное, финансовые начисления будут переводиться на счёт семьи или любой другой счёт, указанный вами. Крупное одноразовое выходное пособие в размере суммы с шестью нулями тоже предусмотрено.

Теперь о текущем моменте.

Сейчас киберугрозы настолько трансформируют мир политики и глобальной экономики, что агентствам, занимающимся сбором информации и влияющим на её обработку, приходится быстро к этому адаптироваться.

Наше подразделение должно и может работать не только на своё государство. Наш продукт – информация самого широкого профиля, наше предложение для работодателя – активно влиять на изменение изначального предмета информации. Такие услуги куда нужнее не государствам, как политическим единицам, а скорее транскорпорациям как производственным, финансовым, так и медийным.

Более того, наш отдел, работающий на подобные корпорации должен одновременно уметь напрямую обращаться к любому гражданину любой страны и для этого придётся отказаться от устаревшего имиджа секретности и военной дисциплины. То есть, мы должны быть не только и не столько активными агентами-оперативниками, сколько также и дипломатами, ИТ-специалистами, банкирами.

Мы должны выступить в роли независимого сообщества, определяющего, кому нужна наша специфическая информация, добываемая особенными методами. И, если потребуется, активно на неё воздействовать. Так же в кругу наших интересов могут быть громадные наднациональные лобби, которых мы тоже можем обслуживать. Например, медицинское, нефтяное, информационное, военно-промышленное.

После завершения дела Герлаха, тех, кто захочет остаться в системе «Новотеха», ждёт много работы. Менее опасной, более легальной и за лучшее вознаграждение.

 
                                                 * * *
 

Анатолий Маркович Хабаров решил «закрываться» и уходить на покой. Хабаров, он же Альфред Лебштайн, он же герр Макс Мюллер практически завершил дело своей жизни, к которому шёл многие годы, и выполнил завещание отца. А ещё он окончательно убедился, что не станет втягивать сына во всё это дело и передавать свою «Осу» по-наследству. Парень должен остаться в своей стране, во всяком случае пока, работать на своём месте, делать карьеру, расти профессионально. А ещё жениться, обзавестись семьёй, родить детей, жить нормальной человеческой жизнью. Конечно, согласно нотариальному завещанию всё движимое и недвижимое имущество, принадлежащее Лебштейну лично, а также финансовые накопления на частных официальных счетах будут переведены на указанный в завещании именной счёт на предъявителя в «Альфа Банк Кипр Лтд». Все средства могут быть использованы наследователем как в личных целях, так и для дальнейшего владения решающим пакетом акций «Новотех-ИТ». Хабаров не мог раскрыть все карты даже после своей смерти – его связь с сыном подданной Российской Федерации госпожой Хабаровой сразу бы могло вывести на след его организации и означать провал всей системы, выстроенной за долгие годы. Но он всё предусмотрел: в специальной банковской ячейке, ключ от которой будет передан его сыну нотариусом через три месяца после смерти отца, находилось письмо с подписью «Макса Мюллера» и карта памяти. В письме Хабаров описывал Михаилу недолгую историю семейных взаимоотношений с его матерью, не более, а на карте хранились все реквизиты его счетов на Кипре, которые принадлежали теперь сыну по праву наследства. Однако, условием сделки являлось анонимное владение пакетом акций через неких господ Ингельсона и Кабоса. Об «Осе» в послании не было ни слова.

Хабаров понимал, что своим решением ставит сына в тяжёлое положение непростого выбора. Но, он надеялся, что парень поймёт его и сделает правильный шаг. Он будет обеспеченным человеком, может когда-нибудь, со временем, он решит переехать на запад, примет руководство обновлённым «Новотехом» и примирит наконец-то их семью с прошлым, закроет главу мести и болезненных воспоминаний, и начнёт новую жизнь. Может быть тогда их души смогут успокоиться.

Официально герр Лебштайн являлся держателем 79,9% активов фирмы «Новотех ИТ», занимающейся компьютерными разработками в области современных медийных технологий и входящей в двадцатку крупнейших ИТ-компаний в области медиа-поддержки в Европе. Оставшимися 20,1% активов фирмы владели ещё два соучредителя: подданный Канады господин Алекс Ингельсон и житель Аргентины сеньор Мануэль Кабос. Оба господина кроме того обладали вторым гражданством, владея паспортами Израиля. По завещанию герра Лебштейна новый наследник его имущества в случае невозможности дальнейшего участия в работе «Новотех-ИТ» был обязан их продать по номинальной цене двум оставшимся владельцам акций господам Ингельсон и Кабос.

Указанные господа, а их настоящие имена были Сергей Колесников и Михаил Боровой, бывшие коллеги Хабарова по «Осе» ещё с советских времён, уже давно владели собственными технологическими фирмами в Израиле, Канаде, Аргентине, Гонконге и Новой Зеландии. Их участие в работе в работе основного предприятия в последнее время сводились к двум-трём встречам в год старых друзей, приятно проводящих время в компании под воспоминания о делах былых. Они всё ещё принимали участие в стратегических разработках «Новотеха», но активно в работе его основных подразделений не участвовали.

За прошедшие почти двадцать лет Альфред Лебштайн создал серьёзное абсолютно легальное предприятие, разрабатывающее собственные компьютерные программы медийных технологий в области студийной записи, крупных концертных мероприятий на открытом пространстве и гала-фейерверков. На него работали семь самостоятельных подразделений, два бюро, логистический центр и небольшой закрытый «отдел инноваций». К началу 2016 года в этом отделе трудились семь мужчин и две женщины. Подчинялся отдел исключительно и лично герру Лебштайну. Именно этот засекреченный отдел и был наследником и продолжателем «Осы». Именно здесь в последнее время разрабатывались все стратегические планы по деятельности подразделения. Это был отдельный от «Новотеха» самостоятельный центр, работающий уже несколько лет исключительно по одному направлению. Это было дело «фонда семьи Герлах» в Аргентине.

«Новотех» располагался в собственном торгово-офисном здании на Визенхюттенплатц рядом с центральным вокзалом города. Также ей принадлежало большое двенадцатиэтажное строение со множеством складских помещений на улице Санкт-Экзюпери на юго-западной окраине Франкфурта-на-Майне, недалеко от международного аэропорта. Так было задумано изначально, когда фирма решила переехать из Австрии в Германию. Расположение офиса являлось стратегически удобным и облегчало логистику перемещений по миру. Здание в Австрии, в котором много лет назад находилось самое первое бюро «Новотеха», также принадлежало фирме и сдавалось в наём.

20 декабря 2016, Франкфурт-на-Майне

– Простите, это кресло не занято? Вы позволите?, – Альфреду пришлось побеспокоить женщину, занимавшей место рядом с ним.

– Да, пожалуйста, проходите, – Наталья Коган привстала и пропустила приятного мужчину лет шестидесяти на его место рядом со своим.

– Благодарю Вас и простите за беспокойство, – Лебштайн пришёл в «Опер-Франкфурт», как всегда, за три четверти часа до начала спектакля, и сразу прошёл в зал. Он любил это время, когда сцена ещё пуста, в вдалеке раздаются звуки настраиваемых инструментов, осветители у пультов ищут нужный ракурс, всё находится в ожидание скорого чуда: театрального действа.

Сегодня в опере давали премьеру гастролей московского Большого Театра «Манон Леско» композитора Джакомо Пуччини. Альфред видел уже этот спектакль много раз в других театрах, но сегодня он не мог пропустить местную премьеру: опера вообще была его слабостью. Единственной, но давней, серьёзной и неизлечимой. У него был десятилетний абонемент в оперу, «своё» место в седьмом ряду партера, которое он бронировал заранее в начале каждого сезона и свои привычки приходить задолго до начала представления.

– Вам тоже нравится сидеть в пустом зале до начала спектакля, – женщина говорила с едва заметным русским акцентом и улыбалась, – я вас уже однажды здесь видела, кажется на «Дон Жуане», вы были практически один в зале за сорок минут до открытия занавеса.

Альфред повернулся лицом к говорившей, улыбнулся в ответ и посмотрел на собеседницу внимательным взглядом, сделав секундную паузу, что бы её рассмотреть.

Женщине было чуть старше сорока пяти-сорока семи, но выглядела несколько моложе. Ухожена, одета современно, но не слишком модно, отличные тёмно-каштановые волосы с хорошей причёской от парикмахера и без обручального кольца на правой руке.

«Русская еврейка приехала из России, скорее всего из крупного столичного города с хорошим театром, не замужем, детей по всей видимости нет, театралка, наблюдательная, интеллигентная. Очень притягивающий взгляд умных глаз. Её, пожалуй, можно назвать привлекательной, несмотря на возраст. Есть в ней какая-то загадка. В осанке, глазах, улыбке. Интересная женщина».

– Да, я иногда бываю здесь. Позвольте представиться: меня зовут Альфред Лебштайн. Вам тоже нравится классический русский театр?

– Очень приятно. Я – Наталья Коган, – женщина протянула руку для приветствия и пожала его ладонь с уверенной мягкой силой, присущей женщинам, знающим себе цену, – да, я из России, из Ленинграда. «Большой» мне очень нравится, хотя, если честно, «Мариинка» на мой взгляд сильнее.

Наталья приехала в Германию с мамой и супругом в самом начале еврейской иммиграции в 1991 году. С мужем они жили не то, чтобы плохо, но и близки последние годы не были. Детей у них не было, не получилось. Так произошло потому, что её муж – врач по профессии – после участия в событиях на Чернобыльской АЭС в 1986 получил слишком большую дозу радиации и детей иметь не мог. От этого он страдал, мучил окружающих, с ним мучилась и Наташа, но бросить его, уйти и создать новую семью она считала недостойным поступком. Ради него она оставила свою хорошую и достойную работу преподавателем немецкого языка и заведующей секцией иностранных языков в Ленинградском педагогическом университете. После переезда в Германию супруг стал много работать, потом нашёл место в больнице на другом конце страны и переехал. Сначала он приезжал раз в месяц, потом всё реже, и конце концов через год прислал документы на развод, которые Наташа с облегчением подписала.

Мама умерла прошлой зимой, проболев почти три года. Урну с её прахом, как мама и завещала, она отвезла в Ленинград и похоронила рядом с отцом на Тихвинском кладбище, вопреки еврейским традициям захоронения. Мама просила похоронить себя рядом с мужем, с которым прожила счастливо более пятидесяти лет. Наташу, переехавшую в Германию больше вслед за мужем, чем по собственному желанию, в этой стране больше ничего не держало и она решила возвращаться домой в Россию. Возможно её снова возьмут преподавателем в родной педагогический институт.

Поход в «Опер Франкфурт» был её прощальной гастролью в полюбившийся театр, после чего она планировала начинать готовиться к отъезду.

Альфред Лебштайн последние годы был настолько погружён в работу, что совсем забыл, что на свете существует противоположный пол. Он не мог припомнить, когда женщина вызывала у него интерес. Тем удивительнее было внезапное чувство волнения от близости с новой знакомой, сидящей рядом. От неё исходило нежное женское тепло, почти забытое, которое мужчина чувствовал почти на ощупь.

Всё время спектакля Альфреда не покидало ощущение, что, если он позволит незнакомке уйти, то безвозвратно потеряет что-то важное и незаменимое в его жизни. Возможно последнюю возможность на личное счастье.

– Вам, наверное, покажется это неожиданным и странным, но позвольте мне пригласить вас со мной прогуляться по вечернему городу. Я понимаю, время позднее, мы едва знакомы, но я просто не могу с вами расставаться, – Альфред давно так не волновался, боясь, что она не согласится.

– Вы знаете, я сама хотела вам предложить пройтись, но не решалась заговорить первой. Это прекрасно, что вы меня приглашаете. Пойдёмте. Если хотите, я покажу вам своё любимое кафе на набережной, там варят чудесный кофе и делают замечательные ромовые пирожные. Вы любите пирожные?

Через три месяца Наталья Коган переехала в пентхаус-апартаменты Альфреда Лебштайн в старинном особняке на Альткёнигсштрассе, вышла на работу в университет на должность преподавателя русского языка, как иностранного, и купила машину БМВ первой модели ярко-красного цвета. Ещё через несколько недель в квартире появилась милое существо женского пола рода собачьих, породы «Гаванка», откликающаяся на имя Ева и предпочитающее спать в ногах у хозяина.

Рядом с Натальей Альфред обрёл то, чего ему не хватало всегда, особенно в последние годы: понимания любящих глаз, тепло женского внимания и домашнего уюта. Наверное, это было обыкновенное тихое человеческое счастье, на которое он уже не надеялся, и которое не думал заслужить. Обоим не верилось, что покой и страсть могут находиться так близко друг с другом.

– Наталья, Наташа, Ната, Натуля. У тебя такое разнообразное имя. Можно я буду называть тебя Наташк? А фамилия, Коган, у тебя вообще загадочная. Это по мужу или…

– Или. Я тогда оставила свою девичью. Ты прав, Коган – фамилия особенная. Она одна из самых распространённых еврейских фамилий. Согласно одной из легенд, эта фамилия происходит из известной во всем мире рода Коэн, которая некогда указывала на принадлежность к сословию жрецов в Иерусалимском храме. Статус Коэна передавался по наследству по отцовской линии ещё от Аарона, брата Моисея, выведшего евреев из Египта. Но, только при условии соблюдения ряда определённых ограничений – не жениться на разведённой женщине, не касаться мёртвого тела, не посещать кладбище и многое другое.

Во все времена Коэны играли значительную роль в жизни еврейского народа, они пользовались особым авторитетом и уважением, а их священнический сан передавался по наследству. После разрушения Иерусалимского храма Коэны утратили большинство своих функций, кроме участия в благословении ими народа во время ежедневной молитвы, а также совершения обряда выкупа первенца в семье. Однако, несмотря ни на что, Коган или Коэн – фамилия особенная, так что, можешь гордиться, тебе повезло с моей родословной.

– Наташк, родная моя, мне вообще с тобой повезло, и ты себе даже не представляешь, как.

Июль 2016, Яффо

– Дэвид, дорогой, давай не будем ссориться по этому поводу. Мы же уже договорились, что ты перенимаешь половину стоимости квартиры. Ну, хочешь, если это успокоит твоё мужское эго, ты будешь оплачивать большую часть аренды. Я понимаю, эта квартира вызывает у тебя некоторые негативные ассоциации, но ты же осознаёшь, что всё это предрассудки, не более. Квартира удобная, мне она нравится, рядом с набережной. Да, и родители твои – рукой подать, – Мари погладила ласково и успокаивающе Дэвида по голове и поцеловала где-то на шее. Она всегда так делала, чтобы добиться своего, знала, что он не сможет устоять.

– Солнышко, я не хочу с тобой ссориться. Просто, я же мужчина, добытчик, глава, – Дэвид смущённо рассмеялся, понимая, что он уже не в силах сопротивляться, – я не настаиваю, просто прошу тебя подумать ещё раз об этом. И мы ещё вернёмся к этому разговору.

– Ну, хорошо, давай сделаем так: я сейчас улетаю на две недели к родителям в Германию, прилечу назад, и мы поговорим ещё раз на эту тему. Не торопи меня, пожалуйста, – лицо девушки стало вдруг совсем чужим и отстранённым, – и, если можешь, не настаивай больше. Мне, чтобы принять решение, достаточно одного раза. Я вернусь, и мы всё решим. Обещаю.

Дэвид боялся её таких чужих и холодных глаз, в такие моменты ему казалось, что всё происходящее с ним – это сон, мираж, ещё мгновение и волшебство закончится, и золушка снова превратится в снежную и неприступную королеву. А у счастливой сказки будет совсем не счастливое окончание.

17 июля 2016, Яффо

– Помнишь, Дэвид, ты спрашивал меня, почему я в шестнадцать лет так внезапно уехала в другую страну, и почему Израиль. Ну, с выбором страны всё более-менее понятно. Когда я ещё ребёнком приезжала сюда с родителями, мне очень понравилось, я чувствовала себя с самого начала как дома. Знаешь, такие яркие детские воспоминания, наполненные солнцем и морем.

К тому же уезжала я скорее не куда, а откуда. Я не хотела оставаться в своей семье и в той стране. Я устала от бесконечных родительских ссор и выяснения отношений, от ощущения безысходности и пустоты, мне не было тепло и уютно в Германии.

Мать с отцом поженились относительно рано. Не знаю, что их связало в юные годы, может страсть, может так сложилось, а может зачем-то так решили Наверху. Их брак был странен изначально. Мама всегда была замкнутой женщиной, интроверт, держащий все эмоции в себе. Зато старательная, исполнительная, хорошо готовила, порядок в доме, всё настирано-наглажено. Чисто, уютно. Она много читала, была образованна, интеллигентна. Мне казалось, мама была вообще очень мудрая женщина. Но, я не помню, чтобы она когда-нибудь спорила с отцом, проявляла в чём-то инициативу. Так, наверное, ей было легче, а может была воспитана в таком старомодном духе. Всё и всегда решал отец – человек интеллигентный, образованный, начитанный, умный, но по-домостроевски доминантный. Я никогда не могла понять, что их связывает. Ни общность интересов, ни какое-то особое внешнее притяжение, ни потребность в общении. Надо сказать, что отец очень часто изменял маме. С самого начала и практически постоянно. Мне кажется, это было его отдушина в «тесной» семейной жизни. Мама чаще всего знала или догадывалась, но терпела. Любила? Не знаю, наверное. А, может, привыкла. А, может, женская мудрость и всепрощенчество. Странно, у меня никогда не создавалось ощущение, что мама несчастлива. Отец изменял часто, почти не скрываясь, но из семьи не уходил. Почему? Он мне как-то уже в старшем возрасте сказал, что с мамой ему всегда было по-эгоистичному комфортно, что она была его частью, с которой, как с любой частью тела, как рука или лёгкое, расстаться невозможно, и не уходил потому, что жалел. Любил, как умел, несмотря ни на что. И говорил маме, что любит, совершенно искренне. Он думал, без него она бы пропала. Да, ещё не уходил из-за меня, не хотел, чтобы я росла без отца. Так и жили: сложно, зато не скучно.

Нет, не всё было таким ужасным и трагическим. Детство у меня было счастливое, насколько я могу помнить. Мы много ездили, путешествовали, всё было как-то празднично и светло. Очень хорошо помню свои детские дни рождения с кучей подарков, которые я ждала с замиранием сердца. Когда я думаю о детстве, в воспоминаниях всплывают счастливые улыбающиеся мама с папой, солнечная погода, шум морского прибоя и запах розовых цветов и кипарисов в Крыму.

Но, в Германии всё стало как-то иначе. Отец ещё на родине был одним из руководителей государственного управления, которое строило исключительно крупные спортивные объекты по всей стране. Очень редкая специализация. Поэтому в Германии его достаточно быстро взяли на работу в серьёзную строительную фирму, занимающуюся возведением стадионов и спортивных залов. Отец много работал, всё время пропадал в разъездах по Германии, да и по всей Европе. Потом, годам к сорока, когда у обоих назрел кризис среднего возраста, началась бесконечная череда этих женщин. А маме почти не оставалось тепла, внимания, заботы. Через год, когда немецкий язык «подрос», мама стала заниматься репетиторством с «русскими» детьми, и вскоре ей предложили место преподавателя русского языка в средней школе. Она тоже начала работать, всё завертелось в бесконечной гонке борьбы за выживание в новой стране. Мы ещё оставляли впечатление счастливой семьи, но уже ею не были.

Позже начались скандалы с выяснением, кто кому больше жизнь испортил. Где-то в глубине души я понимала отца. Не оправдывала, но понимала. Зато маму мне было жалко больше. Хотя, почему она не ушла в своё время от него, когда ещё могла, я тоже понять была не в состоянии. Мама была привлекательная женщина, могла устроить свою личную жизнь, но не стала.

Однажды отец мне сказал, что самое страшное в несчастливой семейной жизни, это, когда тебе ночью становится плохо, а рядом лежит человек, с которым связывают двадцать лет совместной жизни и который всё видит, но не реагирует на твою боль, просто отворачивается, что бы ему не мешали спать. Значит ушли не только любовь и уважение, но и самое последнее, что возможно осталось – сострадание.

Вот такая грустная история. А я – просто сбежала, чтобы не потерять остаток любви к своим родителям. И я не хочу такой семейной жизни. Лучше одной. Независимой ни от кого.

– Девочка моя, ты не одна, у тебя есть я.

10 августа 2016, Яффо

– Дэвид, прости, я не успела сегодня приготовить обед, весь день была занята.

– Ничего, солнышко, не переживай, я утром с Мириам перекусил по дороге в Натанию, так что не голоден. Как у тебя день прошёл?

– Хорошо. Помнишь, я тебе говорила, что написала резюме на работу в музей «Яд Вашем»? Я сегодня была на собеседовании.

– Я не сомневаюсь, тебя взяли на работу, чтобы украсить серые музейные будни твоим глубоким интеллектом и яркой красотой, – Дэвид, улыбаясь, на ходу обнял Мари.

– Да, всё прошло хорошо, после получасовой беседы мне сразу предложили место в музее истории Холокоста. Но, я должна подумать, мне дали неделю.

– Ты сомневаешься?

– Не знаю. Дело в том, что я была позавчера ещё в одном месте на собеседовании. В министерстве Алии и интеграции. Я туда подала резюме ещё месяц назад. Не знала, пригласят или нет, поэтому решила тебе пока не говорить. Представляешь, они беседовали со мной три часа, подробно расспрашивали обо всём и всех, вплоть до колена израилева. Второй этап резюме через неделю, потом будет принято решение.

– Интересно. Здорово. У меня есть ощущение, что музейная работа – это вариант «Б», а ты хочешь в министерство. Я таки прав?

– Не знаю. Всё, хватит об этом. Посмотрим, что будет через неделю. Пойдём куда-нибудь в старый город, поедим.

10 августа 2016, Тель-Авив

– Министерство Алии и интеграции – интересный вариант. Можно тебя спросить, это решение было следствием твоей иммиграционной одиссеи: Россия, Германия, Израиль или что-то ещё? Знаешь, если честно, меня всегда интересовало, почему твои родители переехали в Германию. Удивительно и непостижимо, почему евреи вообще едут в Германию – страну Холокоста. Это же очень символично, что экономические трудности заставляют их искать спасения в государстве, где антисемитизм всего семьдесят лет назад был национальной доктриной, а полное уничтожение евреев, как целого народа, планировалось на высшем государственном уровне. Почему ни Израиль, ни Америка в конце концов? Неужели пресловутый немецкий порядок более приятен, чем израильский дружественный пофигизм?

Я шучу, конечно. Понятно, что Европа по менталитету ближе для советских евреев, чем восточный Израиль. К тому же, иудаизм, наверное, в Советском Союзе являлся не самой распространённой религией и народ Израилев не сильно отличает мацу от халы. Но, тем ни менее, через что надо было в себе переступить, на какие принципы закрыть глаза, что стереть из памяти, что бы иммигрировать в Германию. Как можно было выехать на постоянное место жительства в страну, где под ногами в земле покоятся останки шести миллионов твоих единоверцев. Как можно примириться в душе с тем, что твои родители, а, возможно и ты сам, будешь покоиться в земле рядом с убийцами твоих предков. Наверное, я не смогу это никогда понять и принять.

– Дэвид, это слишком сложный вопрос, и кафе на набережной не самое лучшее место для подобных разговоров. К тому же, мне кажется, тебе, как израильтянину, будет сложно понять экономическую и национальную ситуацию, в которой оказались советские евреи.

– Мари, мы ещё никогда не разговаривали серьёзно на такие нестандартные темы. Мне действительно интересно. Мне вообще интересно слушать тебя, узнавать твоё профессиональное мнение, твои личные рассуждения. Пожалуйста, поговори со мной.

– Хорошо, давай закажем ещё одну бутылку вина и поговорим. Если тебе интересно мнение нетрезвой женщины, слушай.

Мне кажется, нет второй такой народной группы, которая бы на протяжении последних двух веков пережила бы такие радикальные политические, социальные и географические изменения, как еврейская нация, – они сидели в кафе на набережной, пили неплохое красное вино из Верхней Галилеи и наслаждались вечерней прохладой, идущей с моря, – еврейская нация прошла путь от государственного популистского антисемитизма в девятнадцатом веке с погромами, чертой оседлости, ограничительными квотами и понижением в любых правах, до руководства революционными движениями, вплоть до собственного «красного террора» в начале двадцатого века, и активным участием в становлении огромной державы. От религиозного притеснения и разбросанности по всему миру до собственного государства в 1948 году. От черты оседлости в деревнях до заседания в конгрессе США и выступлений талантливейших артистов на лучших сценах мира.

Если попытаться совсем немного понять картину восприятия еврейской нации и иудаизма в мире в девятнадцатом-двадцатом столетиях, то проблема еврейского населения, по мнению историков, заключалась в формулировках «религиозный фанатизм» и «экономическая эксплуатация» местного населения. Эти надуманные представления основывались на мнение, в том числе многих великих и выдающихся людей во всём мире, что столетия гонений сформировали среди евреев особый замкнутый склад ума – так называемый «менталитет гетто», который вместе с усиленным чувством превосходства над другими людьми делал невозможным для евреев стать «нормальными» гражданами какого-либо государства. На этом внушаемом публике представлении основывалось и отношение как государства, так и большинства населения к евреям. Нелюбовь к ним, включая погромы и понижения в правах не могли не создать условия недовольства, стимулировавшие переход евреев в революционное движение. Не зря у руля октябрьской революции 1917 года в России стояли большое количество евреев. Что опять-таки впоследствии ставилось им в вину.

Но, если рассуждать уже о советских евреях, то в СССР они за семьдесят лет пережили тоже огромное число изменений, и не всегда к лучшему. Конечно, революция дала им на бумаге равные права с другими гражданами и одинаковые возможности, но на самом деле в стране были введены квоты во всех сферах деятельности. Но, самое главное, государственно-бытовой антисемитизм сохранились и даже негласно поощрялся. Например, в определённых вузах существовали ограничения на приём студентов-евреев. В медицинский – не более одного процента. Кстати, мой дед по маминой линии вынужден был в шестнадцать лет уехать из Запорожья поступать в медицинский институт за десять тысяч километров в Хабаровск, так как там квота приёма была увеличена до десяти процентов, благодаря наличию с 1934 года еврейской автономной области в Хабаровском крае.

Я тебе не рассказывала, семья моей мамы прожила больше ста лет на Украине, в городе Запорожье на Днепре. Я там была всего пару раз, воспоминаний не осталось никаких, но родом мы оттуда. Правда, там уже никого и ничего, кроме могил, не осталось.

– Мари, знаешь, я слушаю тебя с таким удовольствием, как будто читаю увлекательную книгу. Ты очень хорошо умеешь рассказывать.

– Да, я знаю. Хотя ты мне льстишь, не забывай, я – дипломированный историк.

– Прошу тебя, Мари, продолжай. Мне жутко интересно.

– Хорошо, солнышко. Так, на чём мы остановились? Да, после революции и перераздела власти в СССР, большинство евреев-«родителей» октябрьского переворота были в 30-х годах прошлого века уничтожены, остальные – притихли. Великая отечественная война снова дала возможность еврейской нации в СССР показать себя. Статистически на душу населения среди них был самый большой процент Героев Советского Союза. И самый низкий процент предателей. А это дорогого стоит.

После войны в СССР с подачи тогдашнего руководителя страны началась борьба с космополитизмом, большинством жертв которой оказались советские евреи. В стране развернулась кампания против различных еврейских организаций, закрывались еврейские культурные учреждения, начались гонения против выдающихся деятелей во всех сферах.

Первая волна советской еврейской иммиграции началась ещё в 60-70-х годах после разрыва дипломатических отношений с Израилем. США в обмен на продовольствие, потребовало у Советского Союза позволить выезд евреям на постоянное место проживания в еврейское государство. Руководство СССР разрешило, и тогда они стали массово выезжать по тем самым американским или чаще израильским приглашениям. Тогда иммигрировало примерно сто тысяч человек. В основном это были обеспеченные еврейские семьи, которые распознав, что нельзя не использовать такой шанс, решили уезжать из Союза. Правда, большинство из них летели из Вены прямиком в США, где и оседали в крупных городах на побережьях.

Существовали однако, и такие, кто всё же летел в Израиль. Это были идейные, искренне верующие, воспитанные с детства на идиш, читавшие Тору, многие из которых пережили отказничество, безденежье, психиатрические клиники и даже тюремное заключение. Перед такими тогда можно было снять шляпу. Я вообще с уважением отношусь к идейным людям. Не всегда понимаю, но уважаю всегда.

Когда через несколько лет выезд евреев закрыли, в Союзе остались лишь те из евреев, кто и там неплохо жил или которые были по разным причинам невыездные. А ещё такие, которые не решались на такие радикальные перемены в жизни.