Текст книги "Из жизни энтомологов, или Теория «неидеальной монетки»"

Мари тоже очень нравился Дэвид, пожалуй она испытывала чувство, напоминающее влюблённость, но опасение слишком довериться кому-то, привязаться, стать зависимой и «обычной», сдерживало её. Девушка ещё никогда и никого не любила по-настоящему, может просто время не приходило, а может она ждала именно его. Хотя, ей всегда казалось, что это чувство надуманно, ему придают несправедливо слишком много значения в отношениях. Влюблённость – обычное дело, а вот настоящая любовь… Хотя, возможно, что это был обычный страх перед настоящим и сильным чувством, и она боялась погрузиться в него с головой, потеряв свою индивидуальность, своё «я». Боялась, что тогда в её жизни не останется ничего, кроме любви, а к этому она не была готова.

Поэтому вначале Мари решила ограничиться лишь интимными отношениями, не пуская Дэвида дальше постели. А, может, она обманывала сама себя, не желая признаться, что влюбилась, не желаю того.

– Мне кажется, настоящие чувства возникают там, где соприкасаются все, или хотя бы многие грани обоих партнёров. Мужчина и женщина должны совпасть друг с другом. Как два музыкальных инструмента. Если они настроены в одной тональности, то должны уметь хорошо исполнять как серьёзные драматические произведения, так и бравурные марши, если надо. А иногда, если придётся и жизнь сложится по-другому, то вместе терпеливо репетировать банальные гаммы. А ведь так совпасть во всём – это большая редкость. Невиданная вселенская щедрость мироздания. Одна на миллион. Наверное. Жизнь – она длинная, она вообще длиннее любой самой сильной любви. И, если партнёры не совпадают в интересах, интеллекте, взглядах на окружающее, во вкусах и пристрастиях, то не будут счастливы никогда. Так, проживут жизнь рядом, промучатся, перетерпят, если не будет сил расстаться. А я там не хочу. Я хочу глаза в глаза. Даже когда уйдёт страсть. Не хочу, что бы оставалось ни уважение, ни благодарность, ни терпение. Именно разговор без слов, на одном взгляде, на одном дыхании. Понимание друг друга без слов. Один только подумал, а другой уже улыбнулся в ответ. Даже после ста лет вместе. Мне мало одной любви, я хочу всю жизнь целиком.

8 июля 2016, Яффо

– Мари, дай мне что-нибудь почитать из твоих рассказиков. Ты часто что-то пишешь по ночам, а мне не показываешь. Я сгораю от любопытства, уверен, там что-то необыкновенное. Ты не можешь писать плохо или неинтересно. Покажи, например, последний, который ты вчера закончила. К тому же, когда ты пишешь, ты уходишь от меня в какую-то параллельную вселенную. Ты, вроде, рядом, и тебя нет. Так что, я заслужил почитать что-то из твоих рассказиков.

– Дэвид, это слишком личное. К тому же, я сомневаюсь, что тебе это понравится. Поверь, я не рисуюсь или кокетничаю. Просто, обычные женские зарисовки.

– Твои женские зарисовки мне точно понравятся, – он рассмеялся, обнял Мари, сжал в объятиях, – показывай, иначе вызову тебя официально на допрос и получу прокурорское разрешение на осмотр твоего компьютера.

– Шантажист, – она выскользнула из его объятий, – хорошо, вот мой последний рассказик. Если что, не обессудь. Мне показалась интересной тема.

Дэвид присел к компьютеру.

«Яблочный пирог.

Дежурство у него почти закончилось, оставалось только передать смену и можно было идти домой. К счастью впереди были два выходных дня. Сутки были тяжёлые, много родов, несколько операций, пару из них непростые. Зато в этот раз команда подобралась неплохая. Все пять врачей под его руководством работали слаженно и толково. Особенно понравилась ему симпатичная молодая докторша с короткой стрижкой и бесшабашными озорными глазами, сдавшая совсем недавно экзамены на врача-специалиста и всё время рвавшаяся в бой. Она пришла в больницу всего несколько месяцев назад, была особенно старательной и всё время просила, что бы он брал её с собой на все операции – ей хотелось побыстрее войти в ритм работы операционной. Ассистировала она очень толково, без желания выделиться, но достаточно грамотно, в такт, словно наперёд читая его мысли. Ему нравилось. Вернее сказать – она его не раздражала, как это нередко бывало во время операций с молодыми начинающими врачами. Правда, его смущал её взгляд, на который он всё время натыкался – прямой, без наглости, с лёгкой сумасшедшинкой в глазах. Ему даже казалось, что она слегка пытается с ним заигрывать. Но, какое там! В его возрасте уже не до флирта и мимолётных романов с молоденькими симпатичными девочками.

После окончания утренней операции, когда они одни переодевались в шлюзе, и он похвалил её, она внезапно подошла к нему совсем близко, заглянула в глаза и тихо прошептала, коснувшись пальцами лица: «Поцелуйте меня. Пожалуйста.» Он смутился. И от неожиданности, и её прямой откровенности. Но, скорее от того, что отработав суточное дежурство и приняв столько родов, он мог не очень свежо пахнуть и во рту после трёх часов стояния у операционного стола совсем пересохло. И ещё он не понимал, зачем это всё нужно этой странной девочке, да и, если признаться, ему самому. И, если по её поводу ещё проскальзывали какие-то отрывочные смутные подозрения в её карьерной заинтересованности, то в отношении себя он чётко осознавал всю неуместность и ненужность происходящего.

Её губы были по-детски податливы и отдавали вкусом маминого вишнёвого варенья из детства.

«Поехали ко мне домой, я испеку для вас пирог. Вы любите яблочный пирог?»

Её квартира напоминала поле боя: везде валялись предметы одежды, разбросанные книги по специальности вперемешку с художественной литературой, авторов которых он совершенно не знал. На кухне творился ужасный беспорядок с коробками из-под пиццы, еды быстрого приготовления и немытой посуды. Обычно его жутко раздражал всякого рода бардак, но сейчас всё казалось совершенно естественным и гармоничным – у этой девочки в квартире и не могло быть иначе.

Она сделала ему кофе на кухне и убежала в душ. «Теперь ты иди, а я пока замешу тесто. Я же обещала тебе пирог», – она радостно рассмеялась. От неё пахло молодостью и беспричинным счастьем.

Он вышел из душа посвежевшим и бодрым. Она стояла на кухне в одном легкомысленном фартучке на голое тело и резала яблоки. Он застыл на пороге, восхищённый первозданной красотой происходящего. И от давно забытого чувства осязания чуда, всегда возникающее у него лёгким холодком в груди. От неё действительно было невозможно оторвать взгляд. Она заметила его взгляд, с загадочной улыбкой облизала пальцы, медленно подошла к нему и прижалась всем телом. «Поцелуй меня, пожалуйста».

Они стояли, соприкасаясь лишь одними глазами. Внезапно ему захотелось дотронуться её кожи, казалось светящейся полупрозрачной белизной. Он провёл кончиками пальцев по лицу, почти воздушно касаясь глаз, губ, шеи, до самой впадинки на груди. Он остановился, но её взгляд с лёгкой безумной искрой внутри, сводил с ума.

Он опустился вниз и провёл, невесомо касаясь пальцами кожи бедра, поднимаясь всё выше, и остановился за мгновение до самого сокровенного. Его накрыло волной забытого, почти юношеского неконтролируемого вожделения и ощущения того, что ещё один миг и можно будет касаться всего, всей этой женщины, каждой её частички.

Они много занимались любовью, заказывали еду на дом, пили горький кофе и снова занимались любовью. Эта девочка знала что-то такое, чего он после двух продолжительных браков и множества непродолжительных связей не знал и даже не представлял. Она умела быть податливой и требовательной, заботливой и эгоистичной, искушённой и невинной. Они любили друг друга, проваливались в непродолжительное забытье, пили что-то сладкое и снова занимались любовью. Когда стемнело, она вдруг взволнованно вскочила: «Я же обещала тебе яблочный пирог!».

Когда из кухни начали доноситься вкусные запахи, он не выдержал и решил посмотреть, что она делает. Пирог был готов, она стояла головокружительно-красивая в этом своём легкомысленном фартучке на голое тело и наносила безе на верхний слой готового пирога. Наверное было в его глазах что-то такое особенное, что она подошла к нему, провела измазанными в креме пальцами по груди и вниз к животу и прошептала: «Поцелуй меня, пожалуйста».

Ночь прошла. Всё произошедшее с ним было восхитительно. Особенно приятным послевкусием являлась неожиданность случившегося и успокаивающая необязательность отношений. Однако, в его долгой мужской жизни бывало всякое, и такие мимолётные приятные встречи с волшебной ночью тоже случались нередко. Он привык не делать далекоидущих выводов после одной ночи и не строить отношения, основанные только на этом.

Когда он непривычно поздно проснулся от яркого солнечного света, её рядом уже не было. Он вышел на кухню. Там на столе красовался яблочный пирог с безе, одного кусочка не хватало, а рядом лежала записка:

«Я не думала, что в настоящей жизни такое бывает. Я, правда, ничего не планировала, просто захотелось капельку счастья. Это было удивительно и прекрасно. Ты – удивительный. Мне надо уехать по важному делу на какое-то время. Не волнуйся и не ищи меня. Ничего важного, просто дела Я сама дам о себе знать, когда вернусь.

И обязательно отведай пирог, он вкусный, я попробовала.

Пока.

П С.: мне кажется, я немножечко в тебя влюбилась.»

Всю неделю он просто работал: оперировал, «рожал», принимал больных. И почти не думал о прошедших выходных и молоденькой девочке-докторше. Но, к концу недели не выдержал – он хотел её видеть.

Он искал её везде: в больнице и дома, но никто ничего не знал. В приёмной главного секретарша сказала, что она ещё две недели назад взяла отпуск на месяц за свой счёт. Больше никто ничего сказать не мог.

На третий день раздумий и странных переживаний его внезапно осенило. Имея по работе допуск к компьютеру центрального приёмного городского отделения, он сразу же её нашёл: областной онкологический диспансер, отделение гематологии, палата номер девять.

И диагноз: «Лейкемия, третья стадия».

Он совершенно не понимал, что связывает его с этой несчастной больной девочкой, кроме проведённой с ней совместной ночи, но в больницу пошёл.

«Зачем тебе это. Остановись. Ты всё-равно не сможешь ей помочь. Будет только ещё больнее. Всё, что она хотела, она получила. Всё, что ты ей мог дать, ты уже сделал. Дальше будет только хуже», – внутренний голос взывал к благоразумию.

Девушка лежала на больничной кровати бледная, потерянная и не очень красивая. Она совсем не удивилась, увидев его на пороге палаты. «Тебе понравился мой пирог? Тебя так долго не было, что я соскучилась».

Они целовались, когда в палату зашли двое мужчин: врач и ещё один, похожий на неё – отец.

«Вы не могли бы выйти, нам надо с пациенткой поговорить».

«Нет, пусть он останется. Пожалуйста.»

«Хорошо. Как скажите. Как скажете… В общем, у меня не очень хорошие новости. Мы не можем найти подходящего донора на вашу редкую отрицательную группу крови, а времени практически нет. Придётся завтра начинать с хемотерапии.»

«Нет, от хемотерапии я категорически отказываюсь! Не надо, не хочу. Я уже решила. Не дам! Да, и зачем?»

Через полчаса он сам зашёл к лечащему врачу в кабинет.

«Доктор, у меня, странное дело, эта же группа, давайте проверим на совместимость – может подойдёт. Только у меня одно обязательное условие: ей ничего не говорить.»

Костный мозг брали раз в неделю, было жутко больно, но он терпел и шёл на работу, а вечером к ней в больницу. Он по-прежнему не мог понять, зачем он всё это делает. К чему эта вся великодушная благотворительность. И нужна ли его помощь умирающей девочке. И вообще, его подходящая группа крови – это что, проведение, Б-жий промысел или чья-та злая шутка?

Ей становилось с каждым днём всё лучше. Понемногу, но наступала временная ремиссия. Он выглядел неважно и стал слегка прихрамывать, объясняя всё проблемами на работе и усталостью.

Через месяц её выписали.

«Поехали ко мне домой, нам нужно поговорить. И я соскучился».

У него в квартире царил идеальный порядок и операционная чистота. Разве могло быть иначе.

Они много разговаривали, ели заказанную еду из ресторанов и занимались любовью. Но, в последние дни как-то совсем по другому. Как родные и близкие люди, как будто всю жизнь были вместе. Она всё чаще сама проявляла инициативу, не требуя от него большего. В её ласках появилось что-то от материнской нежности и заботливой теплоты. Им было очень хорошо вдвоём.

Он взял отпуск, чтобы прийти в себя, а она по его требованию согласилась уйти на больничный.

На прошлой неделе они были у её лечащего врача на контрольном осмотре. Когда она ушла в лабораторию, они остались с доктором наедине.

«Я доволен, хотя это и, к сожалению, временно, но анализы у неё неплохие. А вот вы, коллега, выглядите неважно. Зайдите ко мне в понедельник, сдайте кровь на проверку».

К врачу он не пошёл. Может, не было сил, а, может, не хотел терять время, отпущенное обоим.

«Я люблю тебя. Выходи за меня замуж», – он решил поиграть со смертью в прятки.

Он лежал в кровати, последняя ночь забрала все силы. Она радостно летала голышом по спальне.

«Я тоже люблю тебя. Даже сильнее. Наверное. И я… согласна!», – она перестала носиться по комнате и села ему на ноги.

«Но, у принцессы есть одно условие: заморский принц должен выдержать последнее испытание. В награду за это – моё молодое сексуальное тело и яблочный пирог в придачу», – её голос внезапно стал мягким, – «найди мне имя моего донора. Пожалуйста. Это очень для меня важно. Понимаешь? Я должна знать, кто попытался спасти мне жизнь», – она нежно и просяще провела пальчиками по его лицу, животу и тем местам на бёдрах со шрамами от инъекций. Её лицо стало совершенно серьёзным с выражением благодарной любви в глазах. Она уже давно обо всём догадалась.

«Я думаю, это будет невозможно "– он проваливался в какую-то темноту от бесконечной усталости.

Через три дня совершенно неожиданно для всех он оказался в реанимации в тяжёлом состоянии с клинической картиной острой почечной и печёночной недостаточности. В коме он пробыл почти двенадцать дней.

Она отказалась от дальнейшего лечения в больнице, несмотря на наличие нового донора, и через три недели тихо скончалась дома у родителей от острой злокачественной пневмонии.

Когда он после больницы вернулся домой на столе в его кухне по-прежнему оставался сиротливо стоять засохший яблочный пирог с одним недостающим кусочком.»

– Сильно. Грустно. И как-то страшно. Совсем трагическое окончание. Странно, на тебя совсем не похоже – ты писала от имени мужчины? Этот рассказик что-то означает? – Дэвид оторвался от экрана с озабоченным взглядом.

– Ничего, я же тебе говорила, обычное женское заигрывание с литературой. Ничего не означает. Не бери в голову.

Но, знаешь, если ты меня бросишь, то… я без тебя тоже умру. А сейчас, обними меня и поцелуй.

 
                                                 * * *
 

«Я люблю тебя.

И я люблю тебя.

Знаешь, я любил тебя всегда.

А я ждала тебя всю жизнь.

Ты удивительная, трогательная и непостижимая женщина.

А ты мой долгожданный и единственный мужчина.

Давай больше не расставаться никогда.

А мы и не расстанемся никогда».

6 июня 2016, Яффо

– Мари, скажи честно, ты на какую разведку работаешь?, – Дэвид приподнялся на кровати и заглянул в глаза обнажённой девушки, лежащей рядом.

– Ну, хорошо, а если ты узнаешь, что я работаю на какую-то разведку, то что, меня арестуешь? Прямо здесь, в постели? Или сначала переспишь со мной, а утром позвонишь знакомым из «Шабак» и сдашь им меня в руки? Совместишь приятное с полезным?, – Мари напряжённо рассмеялась, но было непонятно, она шутит или всё-таки немного обижена.

– Дэвид, объясни мне, почему для всех мужчин так важно, что было у женщины до них, сколько у неё было партнёров, кого любила, кого бросила. А самое главное, с кем ей до него было лучше всего. Да какая разница? Если ты с женщиной занимаешься любовью, близок с ней и испытываешь какие-то чувства, то почему не принимать её такой, какая она есть, с тобой и сейчас. Почему так важно, что было до? Ведь в этот момент она с тобой. Это что, такой мужской комплекс неполноценности?, – Мари растормошила волосы на голове у Дэвида и рассмеялась, – и потом, должна же в обнажённой женщине оставаться какая-то загадка, зачем знать о ней всё, до самого донышка. А вдруг там есть какой-то осадок, мучайся потом, – девушка сделала серьёзное выражение лица, хотя глаза по-прежнему иронично улыбались, – не переживай, мой бравый полицейский, ни на какую разведку я не работаю, – она обняла его и посмотрела в глаза, – лучше обними и поцелуй меня, у тебя это получается лучше, чем допросы в постели.

22 сентября 2016, Яффо

– Хорошо, хоть это и не в моих правилах, но я раскрою тебе кое-какие секретные данные. Ты знаешь, профессиональная тайна для меня – святое, но ты же моя половинка. Короче, ребята из «Шабак», как впрочем и мой отдел по своей линии, проверили тебя и …, – Дэвид сделал паузу, пытаясь оценить реакцию Мари. Но её глаза оставались спокойными, а взгляд прохладный и ироничный.

– …И?

– И ничего не нашли. Ни здесь, ни в Германии, ни в России. Я скажу больше: единственный человек, у которого всё ещё остаются сомнения в твоей непричастности к делу об убийстве и случайности совпадений, это я. Прости, любимая, но мы же договорились быть честными друг с другом.

– Дэвид, я совершенно не обижаюсь. Это твоя работа, твоё второе «я», ты не можешь иначе. К тому же, у нас с тобой сложились настолько странные и нетрадиционные отношения, что удивляться чему-либо не стоит. Самое смешное, что мы испытываем друг к другу очень похожие чувства, в которых опасаемся признаться и себе, и другому. Нам настолько хорошо вдвоём, что мы боимся спугнуть эту привязанность. Мы стали очень близки, а желание продлить это мгновение так осязаемо, что хочется строить планы на будущее, которого у нас скорее всего нет. Мы говорим «я люблю тебя», и сами не доверяем своим словам. Знаешь, я могу тебе с абсолютной уверенностью сказать только то, что ты – лучшее, что случилось в моей жизни, как бы она дальше не сложилась.

Дорогой, давай поменяем минорный настрой, перестанем гадать, как сложится наше совместное будущее. Лучше я расскажу тебе о чудесах математического анализа вариантов развития отношений между мужчиной и женщиной на примере игры «орёл-решка». Хочешь? Тогда слушай, не перебивай и вдумывайся, мой умный и проницательный полицейский.

Итак, если ты полагаешь, что есть только два варианта решения этой задачи, и это либо орёл, либо решка, то ты не прав. Совсем. Так как подобное решение подходит только для так называемой «идеальной монетки». Но, есть ещё и «неидеальная монетка». И с ней возможны ещё два варианта. Первый – это, когда подброшенная монетка падает не на землю, а в кучу собачьих экскрементов, причём встаёт в ней на ребро. И получается, монетка брошена, упала, а решения нет. И второй дополнительный вариант: ты подбросил монетку в воздух, но тут её схватила пролетающая мимо птица, ну, например, ласточка, и умчалась вдаль. И тоже нет решения, хотя монетка брошена. Но, думаю в нашей с тобой жизни будет всё ещё сложнее. Например, мы кинули монетку, а сами повернулись к ней спиной и ушли. И потом будем страдать всю жизнь, не зная, правильное ли решение мы приняли и что было бы, если бы мы остались и посмотрели, как она упала.

Понимаешь? Жизнь такая длинная штука, что она не может быть просто чёрно-белой. Она, я знаю точно, цветная. И решений любой задачи – бесконечное множество. Солнышко моё, не ищи ответы на все вопросы, реши для себя один. Самый важный. Например, … ты меня любишь?, – Мари рассмеялась, обняла Дэвида и поцеловала.

4 января 2016, Буэнос-Айрес

Люсия всегда называла бабушку исключительно по имени. Так повелось уже с давних пор, и, сколько девушка себя помнила, все в доме звали её Камилой. Так она сама хотела, так было заведено. Было ли это страхом немолодой женщины перед надвигающейся старостью, или знак особой близости и доверительных отношений со стороны домочадцев, но и дочь и внучка, как впрочем и все в их семье, называли Камилу только по имени и не могли даже себе представить, что может быть иначе. И только Люсии позволялось иногда в совершенно исключительных ситуациях называть Камилу любовно «бабулей».

С самого раннего детства Люсия всегда чувствовала по отношению к себе особенную любовь близких и своё привилегированное положение среди родственников. Возможно даже слегка тяготящее своим пристальным вниманием домочадцев ко всему, что происходило в жизни девушки. Наверное это обуславливалось тем, что на неё, как на единственного ребёнка и наследницу, возлагались надежды на будущее семьи и продолжения династии. Люсия это чувствовала всегда, но никогда это не вызывало у неё страха перед ответственностью или особой гордости. Наоборот, это была данность, поэтому взрослея, она старалась всеми силами оправдать надежды и чаяния родственников и морально готовилась продолжить семейный бизнес. Ей это было интересно, в этом она видела своё предназначение в будущем.

– Камила, нам нужно поговорить, – в голосе девушки чувствовалось волнение, когда она вошла в кабинет бабушки, а глаза выражали серьёзный настрой. Возможно, даже слишком серьёзный.

– Конечно, милая, садись. Что-то случилось? Почему у тебя такое взволнованное личико? Ну-ка, выкладывай всё, что тебя волнует.

– Бабуль, ты знаешь, как я к тебе отношусь, – Люсия осталась стоять, – ты для меня – самый близкий и родной в семье человек. Я, конечно, очень люблю маму с папой, но именно ты воспитала меня такой, какая я есть. Я вполне отдаю себе отчёт, что мой характер и сила воли сформировались в значительной степени под твоим влиянием, именно ты «сделала» меня, и я многим обязана тебе в жизни. Ты всегда была для меня примером настоящей женщины, которая может всё и которая всё в жизни заслужила своими силами, интеллектом, обаянием и внутренней энергией. И мне сейчас очень трудно с тобой говорить на эту тему, но я не могу молчать, я обязана спросить тебя о том, что меня мучает. Иначе, я просто сойду с ума. У меня есть к тебе один вопрос, ответ на который для меня очень важен, и я надеюсь на твою искренность.

– Девочка, что случилось? Ты так ещё никогда со мной не говорила. Не пугай меня. Конечно, я отвечу на все твои вопросы, любовь моя, мне от тебя нечего скрывать. Что-то с твоим парнем? Или с родителями? Говори, я слушаю. Ты здорова? Ты случайно не беременна?

– Камила, ты должна мне рассказать о… кольце, которое храниться в нашей банковской ячейке, – девушка, словно не слыша вопросов, посмотрела Камиле в лицо со взглядом, полным отчаянной решительности, – помнишь, несколько лет назад ты взяла меня с собой в банк и показала эту драгоценность. Ты тогда ещё сказала, что это наша семейная реликвия, передающаяся по наследству и поистине не имеющая ценности. И, что ты решила подарить его мне в день свадьбы, не раньше. Помнишь? Ты ещё просила никому о нём не рассказывать и обещала, что, когда я выросту, ты раскроешь мне тайну этого уникального кольца. Так вот, мне кажется, сейчас пришло время мне всё рассказать. Откуда это кольцо появилось в нашей семье?

– Люсия, солнышко, что такое случилось, почему ты так взволнована? Объясни мне, что могло такое произойти, что ты подняла эту странную тему? И потом, если я обещала раскрыть тебе тайну кольца только перед свадьбой, то и сделаю это не раньше, – Камила постаралась сделать серьёзное лицо, – договорённости должны соблюдаться, иначе зачем они будут нужны. Мы так с тобой всегда договаривались. И, тем ни менее, девочка моя, расскажи мне, что произошло? Ты вернулась из поездки по Европе какая-то другая. Что там случилось такое особенное, заставившее поднять эту тему разговора именно сейчас? И почему ты так взволнована? Ты поэтому сняла отдельную квартиру? Люсия, ты меня пугаешь своей решительностью. Объясни всё, не мучай меня.

– Хорошо, Камила, я всё расскажу по-честному и попорядку, – девушка постаралась успокоиться и говорить нормальным тоном, хоть это и не очень хорошо получалось, – в общем, наше путешествие по Европе оказалось замечательным и незабываемым, этот континент вообще совершенно не похож на Южную Америку. Мы столько увидели и узнали, что очень благодарны тебе за организацию и финансирование путешествия. Но, дело не в этом. Однажды, уже в самом конце поездки, когда мы были в Амстердаме, под вечер к нам в гостиничный номер доставили именные приглашения на специальную экскурсию по городу с индивидуальным гидом. Я была уверена, что это ты по секрету сделала нам такой особенный подарок и позаботилась об удивительной экскурсии по Амстердаму. Только ты была способна сделать нам такой сюрприз – это было в твоём стиле. Поездка была действительно незабываемой – это удивительный город. Наш гид показал нам его таким, каким его не увидели бы обычные туристы, показал глазами местного жителя, влюблённого в свой город. Было очень здорово и познавательно.

В последний день у нас была запланирована неожиданная экскурсия: нас повели по музеям города, в том числе в музей Холокоста. Сначала я не понимала, почему в конце дня нас повели именно туда и какое отношение я имею ко всему этому. Я вообще, всю жизнь была совершенно далека от еврейства и всем, что с ним связано. А тема Холокоста представлялась мне чем-то далёким, чужим, находящимся на другой планете, не ближе. Но, чем больше я ходила по музею, чем больше информации я слышала от сопровождающего нас человека, тем сильнее испытывала необъяснимое чувство вины. Перед еврейским народом, перед их памятью. Это чувство настолько переполняло меня, что всё время ходила с заплаканными глазами. Я не могла это логически объяснить, но мне впервые стало не по себе от того, что наша семья имеет немецкие корни.

Я узнала, что из ста сорока тысяч евреев Голландии были уничтожены сто две тысячи – три четверти. Большинство были выданы соседями, сослуживцами, бывшими пациентами, учениками. Как такое было возможно?

Однако, самое главное произошло в самом конце экскурсии: нас подвели к экспозиции, рассказывающей о польских еврейских семьях, погибших в фашистских концлагерях в годы войны. Это были страшные фотографии: сваленные в кучу горы обезображенных трупов, трубы крематория и дым сожжённых людей, расстрелянные дети, газовые камеры, вытатуированные номера на руках. Я не могла сдерживаться от подступающих слёз, сдавливавших мне горло, и разрыдалась. И вдруг, на одной из фотографий я увидела это кольцо! Наше кольцо! Понимаешь? В экспозиции оно называлось «Святая Мария» и принадлежало семье польских ювелиров Козловски, расстрелянных в 1942 году в Аушвице. Мне рассказали, что кольцо уникально и бесценно, второго такого в мире нет, и оно пропало во время ареста семьи Козловски. Но, настоящий шок я испытала, когда мне показали фотографии этой семьи. В этот момент мне показалось, я сошла с ума: на стенде располагалось отдельное фото младшей дочери по имени Мила Козловски в шестнадцать лет! В этот момент я чуть не потеряла сознание – на чёрно-белом снимке была я! Понимаешь, я! Моя абсолютная копия. Точь-в-точь. Глаза, губы, нос, фигура – всё, как у меня. Скажи, так бывает? Ты можешь мне объяснить, как такое возможно? И, чем больше я думаю об этом, тем сильнее понимаю, что наши приглашения в музей были не случайны. И что экспозиция была не случайна. Меня как-будто подводили ко всему этому, кто-то свыше хотел, чтобы я увидела эти фотографии. Кто-то хотел, что бы в погибшей девочке я узнала себя.

И ещё. Я боюсь тебе об этом говорить, но, похоже, я увидела фотографию… моего прадедушки, твоего отца. Может я ошиблась, но это был снимок, похожий на портрет, висящий в твоём кабинете. На фото был изображён немецкий офицер по имени Тео фон Штрелах, ответственный за экспроприации, а вернее грабёж еврейского населения Германии и Европы во время немецкой оккупации. Именно его заочно обвиняют в организации полномасштабного изъятия имущества еврейских семей и последующего уничтожения их в концентрационных лагерях смерти. Так объяснил нам экскурсовод.

Камила, дорогая, объясни мне, что всё это значит. Это была мистификация, чей-то злой умысел или невероятная, ужасная правда? Мне страшно, и меня не покидает ощущение надвигающейся на нашу семью катастрофы. Я боюсь, что в этот миг мой мир рухнет, – у девушки на глазах стояли слёзы и она себя еле сдерживала, чтобы не разрыдаться.

Камила молчала. Она уже некоторое время стояла у окна спиной к Люсии, смотрела куда-то вдаль и молчала. И только напряжённая спина и сжатые до синевы пальцы рук выдавала её волнение. Наконец она повернулась, у неё на глазах тоже были слёзы. Она подошла к внучке, порывисто обняла её и погладила по голове.

– Хорошо, если ты хочешь поговорить об этом именно сейчас, значит так тому и быть, значит пришло время. Но, знай, что разговор будет долгий и очень непростой. И для тебя, и для меня. Поэтому, я прошу тебя об одном: не делай поспешных выводов и не осуждай никого. Сначала выслушай меня, обдумай всё хорошенько и только потом делай выводы. Надеюсь, ты поймёшь меня, – они сели на диван обнявшись, – знаешь, жизнь – она очень сложная штука, она длиннее любого поступка и любой вины. Если суметь понять, то можно и всё простить.

Да, ты права. На той фотографии мой отец и ты – правнучка Тео фон Штрелах – потомственного банкира, человека благородного, интеллигентного, возвышенного и очень доброго, не запятнавшего свою совесть гибелью ни одного человека.

Пойми, тогда шла война. На фронтах убивали сотни тысяч людей, солдат и офицеров – простых людей, исполняющих свой военный долг перед родиной. Неподчинение приказам каралось смертью. Мой отец тоже был обычный солдат райха, исполняющий распоряжения высшего начальства. И запомни самое главное, и это очень важно, что бы лучше понять: за все годы войны твой прадед не убил ни одного человека, не отдал ни одного приказа по уничтожению людей, не присутствовал ни при одной казни. Он просто честно и добросовестно исполнял свой долг немца, банкира и офицера. И это дорогого стоит. А то, что во время войны гибли люди, так это же было, к сожалению, неизбежно. И мы – как немцы, в этом совершенно не виноваты. Мы оказались тоже жертвами той неоднозначной войны.

И потом, подумай, кто попал под санкции государства в году войны в первую очередь и почему. Это были всего лишь евреи – нация, которая по сути своей на протяжении сотен лет сама грабила и порабощала население тех стран, где они проживали. Преступники. Евреи – как паразиты. Потеряв тысячи лет назад возможность жить на своей собственной земле, они бежали оттуда, проникли в страны Европы, адаптировались, прижились и начали использовать население государств, где они ассимилировались, на свою пользу, для своего обогащения, в своих низменных целях.