Текст книги "Принцесса Баальбека"

Братья обернулись и увидели позади себя черный и покрытый драгоценностями крест, поставленный на утесе, а перед ним епископа Акры. Но поднялся дым от горящей травы и скрыл все. Начался один из самых ужасных боев в мировой истории. Несколько раз тысячи сарацин нападали, и снова отчаянная храбрость франков отбрасывала их. Изнемогая от жажды, христиане сражались, как львы. К братьям подбежал чернобородый человек, распухший язык которого высовывался изо рта. Взглянув на него, д’Арси узнали гроссмейстера тамплиеров.

– Ради Христа, дайте напиться, – сказал он рыцарям, которых недавно называл водоносами. Д’Арси уделили ему воды из того небольшого запаса, который оставался у них, потом из остатка напились сами и напоили своих лошадей, а тамплиер, освеженный и окрепший, побежал с горы, размахивая окровавленным мечом. Наступило затишье. Братья услышали голос епископа Назаретского, который не отставал от них. Старик говорил как бы с собой:

– И здесь Спаситель произнес свою Нагорную проповедь. Да, Он говорил слова мира на этом самом месте…

Сарацины отступили; воины креста начали раскидывать королевский шатер и другие палатки кругом вершины.

– Неужели они хотят здесь устроить лагерь? – с горечью спросил Вульф.

– Нет, брат, – ответил Годвин. – Они думают образовать стену кругом креста. Но все напрасно, ведь именно это место видел я в пророческом сне.

Вульф пожал плечами

– По крайней мере, умрем с честью, – сказал он.

Начался последний приступ. Вверх по холму катились густые клубы дыма, а вместе с ними двигались сарацины. Трижды возобновляли они штурм – трижды их отбивали. Во время четвертого натиска дрались немногие франки: жажда победила их на этом безводном холме. Они лежали на иссохшей траве, их челюсти раскрылись, распухшие языки выдались из губ; они, не защищаясь, ждали смерти или плена. Большой конный отряд сарацин прорвал кольцо палаток и понесся к пурпурному шатру. Вот он качнулся взад и вперед и рухнул, окутав короля своими складками. Руфин, епископ Акры, бился подле креста. Но вот стрела пронзила ему горло, и, широко раскинув руки, он упал на камни. Тогда сарацины бросились на крест, сорвали его со скалы и с насмешками понесли в свой лагерь. Оставшиеся в живых христиане в ужасе и отчаянии подняли глаза и стонали от позора и печали.

– Поедем, – сказал Годвин Вульфу странно спокойным голосом. – Мы достаточно смотрели. Настало время умереть. Видишь, под нами мамелюки, наш бывший полк, и посреди них Саладин; я вижу его знамя. Мы утолили жажду и потому сильны; наши лошади тоже свежи. Умрем же так, чтобы память о нас осталась в Эссексе! Скачи прямо на знамя Саладина.

Вульф кивнул головой, и братья рука об руку поехали с холма. Над ними сверкали сабли, стрелы ударялись об их кольчуги и щиты с изображением мертвой головы; но рыцари, не раненые, ехали дальше, направляясь к штандарту Саладина. Повсюду виднелись только одни враги… Д’Арси не останавливались, хотя раны покрывали их коней. Братья врезались в редкие ряды мамелюков, промчались мимо них и поскакали по направлению к хорошо знакомой фигуре султана, сидевшего на своем белом коне. Рядом с ним были его сын и принц Гассан.

– Саладин – тебе, принц – мне! – крикнул Вульф.

Сталь зазвенела. Все войско ислама в отчаянии вскрикнуло, увидев, что победитель неверных упал под отчаянным ударом одного из безумных христианских рыцарей. Через мгновение султан снова поднялся, и множество мечей засверкало над Годвином. Его Огонь зашатался и рухнул на землю, но д’Арси соскочил с седла, размахивая своим длинным мечом. Саладин узнал герб на его щите и крикнул:

– Сдавайтесь, сэр Годвин. Вы хорошо бились, сдавайтесь же, сдавайтесь!

Но Годвин ответил:

– Сдамся, когда умру.

Саладин что-то шепнул мамелюкам; часть его воинов принялась беспокоить Годвина спереди, держась на безопасном расстоянии от его страшного меча; другие мамелюки прокрались за его спину, неожиданно схватили его и, повалив на землю, связали по рукам и по ногам.

Конь Вульфа Дым, пораженный саблями, тоже упал, когда д’Арси подскакал к принцу Гассану. Однако Вульф поднялся и сказал:

– Гассан, старый противник и друг, вот мы и встретились в бою! Я заплачу вам старый долг за отравленное вино. Один на один, меч против меча!

– Правильно, сэр Вульф, – со смехом сказал принц. – Воины, не трогать этого храброго рыцаря, решившегося на многое, чтобы добраться до меня! Султан, я прошу милости: между сэром Вульфом и мною – старая ссора, и только кровь может ее смыть. Позвольте нам свести здесь наши счеты, и если я паду в честном бою, пусть никто не трогает моего победителя и не мстит за мою кровь.

– Хорошо, – сказал Саладин. – В таком случае сэр Вульф сделается моим пленником… и только; его брат уже взят мной. Я обязан это сделать для человека, который спас мне жизнь, когда мы с ним были друзьями. Напоите франка: я хочу, чтобы их силы были равны.

Вульфу поднесли кубок с водой, а когда он утолил жажду, напоили также и Годвина. Даже мамелюки любили этих братьев и восхищались их отвагой. Гассан соскочил с седла, сказав:

– Ваш конь погиб, сэр Вульф, значит, мы будем биться пешими.

– Всегда великодушен! – со смехом заметил Вульф. – Даже отравленное вино было милостью.

– Боюсь, что я великодушен в последний раз, – с печальной улыбкой ответил Гассан.

Они выступили друг против друга. Странная это была картина! На откосах Гаттинской горы еще свирепствовал бой. Посреди дыма и огня маленькие отряды солдат стояли спиной к спине, отбиваясь от сарацин. Рыцари то поодиночке, то группами бросались на врагов и встречали или смерть, или плен. Равнину усеивали сотни убитых воинов; их предводителей взяли в плен. К лагерю Саладина с торжествующими криками двигался мусульманский отряд. Руки поднимали черный обрубок – древо святого креста. Другие воины вели множество пленников, в том числе короля и его избранных рыцарей. Песок пустыни покраснел от крови; воздух раздирали крики победы и вопли предсмертной борьбы или отчаяния. И посреди всего этого смятения, окруженные почтительными сарацинами, стояли эмир, поверх кольчуги одетый в белую тунику и с тюрбаном на голове, и Вульф в доспехах, покрасневших от крови и изрубленных мусульманскими саблями.

Первым нанес удар Гассан, удар меткий. Острая, как бритва, сабля соскользнула со стального шлема Вульфа и упала на его наплечник; рыцарь зашатался. Новый удар опустился на его щит, и так сильно, что франк упал на колени.

– Ваш брат погиб, – сказал сарацинский предводитель Годвину, но тот ответил:

– Подождите.

Вульф быстро уклонился от третьего удара, и, когда Гассан наклонился вперед от усилия, д’Арси оперся рукой о землю, вскочил и шагов на восемь отбежал назад.

– Он отступает, – крикнул сарацин, но Годвин ответил:

– Подождите. – И действительно, бросив щит и схватив обеими руками меч, Вульф с криком: «Д’Арси, д’Арси!» – прыгнул к Гассану, точно раненый лев. Меч взвился и упал; щит Гассана распался на две части. Еще удар – и увенчанный тюрбаном шлем был разрублен. В третий раз сверкнуло могучее лезвие; теперь плечо и правая рука с саблей отделились от тела эмира; умирающий Гассан упал на землю. Вульф остановился, глядя на него. Печальный ропот вырвался из губ зрителей: все любили эмира. Гассан знаком подозвал к себе победителя и отбросил меч, точно желал показать, что он не боится предательства; Вульф подошел к принцу и опустился перед ним на колени.

– Мастерский удар, – слабым голосом произнес Гассан, – он разрезал двойной слой дамасской стали, точно легкий шелк. Помните, я сказал вам, что наша встреча в бою будет недобрым часом для меня. Вы заплатили долг. Прощайте, храбрый рыцарь. Хотелось бы мне надеяться, что мы встретимся с вами в раю. Возьмите эту драгоценную звезду, носите ее на память обо мне. Живите долго, долго и счастливо…

Вульф обнял эмира. Саладин подошел к своему другу, позвал его, но принц не ответил.

Так умер Гассан, и так окончилась битва при Гаттине, которая сломила власть христиан на Востоке.

VII. Перед стенами Аскалона

Когда Гассан умер, предводитель мамелюков Абдулла по знаку Саладина отстегнул от его тюрбана драгоценную звезду и передал ее Вульфу. Она была сделана из крупных изумрудов, осыпанных бриллиантами, и Абдулла, жадно посмотрев на нее, прошептал: «Печально, что неверный будет носить заколдованную звезду, „счастье дома Гассана“». Вульф услышал и запомнил эти слова. Он взял драгоценность и сказал Саладину, указывая на мертвого эмира:

– Окажете ли вы мне пощаду после такого деяния, султан?

– Разве я не напоил вас и вашего брата? – многозначительно спросил Саладин. – Вы в полной безопасности. Только одного поступка, и вы знаете какого, я не прощу вам, – прибавил он, посматривая на д’Арси. – Гассан был моим любимым другом, правда, но вы убили его в честном бою, и душа принца вошла в рай. Никто не будет вам мстить.

Султан замолчал и обернулся к большому отряду христианских пленников, которых победители сарацины пригнали, как живое стадо.

В числе приведенных д’Арси с удовольствием увидели Эгберта, которого они считали мертвым, а рядом с ним раненого гроссмейстера тамплиеров.

– Значит, я был прав, – сиплым голосом и с насмешкой сказал он. – Вот вы, рыцари с видениями и с мехами!.. Вы благополучно добрались в лагерь ваших друзей – сарацин.

– Вы с удовольствием пили из наших мехов, – ответил ему Годвин и прибавил с грустью: – Не все видение еще исполнилось. – Повернувшись, Годвин посмотрел на расшитую палатку, которую расставляли арабы. Гроссмейстер вспомнил, что, по словам Годвина, он подле такой палатки видел мертвых тамплиеров.

– Значит, вы, предатель и колдун, здесь собираетесь зарезать меня! – вскрикнул он.

Бешенство овладело Годвином, и он ответил:

– Не будь вы в плену, я теперь же остановил бы мечом слова в вашем горле, и если мы оба останемся в живых, я это сделаю позже. Вы называете нас предателями, а разве предатели стали бы пробиваться одни сквозь все это войско, потеряв коней, – и он указал на лошадей Огня и Дыма, лежавших с неподвижными, стеклянными глазами, – разве предатели решились бы сшибить с коня Саладина и убить принца Гассана в поединке? – И он повернулся к трупу эмира, которого уносили слуги. – Вы называете меня колдуном и убийцей, потому что ангел показал мне видение. Если бы вы поверили ему, тамплиер, вы спасли бы десятки тысяч людей от кровавой смерти, христианскую веру от уничтожения, а святыню от насмешек. – И он посмотрел на крест, который стоял невдалеке на скале, с мертвым рыцарем, привязанным к его перекладине. – Вот вы – убийца, сэр тамплиер, и вы погубили дело креста, как предсказывал граф Раймунд!

Сарацины оттащили его, раскинули шатер, и Саладин вошел в него, сказав:

– Приведите ко мне короля франков и принца Арпата, которого зовут Рене Шатильонским. – В голову султана пришла какая-то новая мысль, подозвав к себе Годвина и Вульфа, он сказал: – Рыцари, вы знаете наш язык, отдайте ваши мечи моему офицеру, вам вернут их. А теперь идите, будьте моими переводчиками.

Братья вошли за ним в палатку; скоро в нее ввели несчастного короля, седовласого Рене Шатильонского и еще нескольких рыцарей, которые, несмотря на свое несчастье, с удивлением взглянули на Годвина и Вульфа. Саладин понял выражение их лиц и сказал:

– Король и вельможи, не заблуждайтесь. Эти рыцари такие же пленники, как вы, и сегодня никто не бился храбрее их или не принес мне и моим воинам большего вреда! Если бы не мои телохранители, я пал бы от удара меча сэра Годвина. Но они знают арабский язык и будут служить моими переводчиками. Согласны ли вы? Если нет, мы найдем других.

Выслушав перевод этого обращения, король сказал, что он согласен, и прибавил, обращаясь к Годвину:

– Жаль, что две ночи тому назад я не счел вас за переводчика воли небес.

Султан предложил своим пленникам сесть и, видя, что они томятся от страшной жажды, приказал невольникам принести большую чашу шербета из розовой воды, охлажденной снегом. Он собственноручно передал ее королю. Гвидо пил большими глотками, потом передал кубок Рене Шатильонскому; тогда Саладин крикнул Годвину:

– Скажите королю, что не я напоил этого человека. Между мною и принцем Арпатом нет связи соли.

Годвин печально перевел эти слова, и Рене, знавший обычаи сарацин, ответил:

– Незачем объяснять, это мой смертный приговор? Ну что же, я так и знал!

И снова зазвучал голос султана:

– Принц Арпат, вы старались взять святой город Мекку, осквернить могилу пророка, и тогда я поклялся убить вас… Потом, когда в мирное время из Египта шел караван мимо Эш-Шобека, вы, забыв клятву, перебили купцов. Они во имя Аллаха просили пощады, говоря, что между сарацинами и франками перемирие. Но вы насмеялись над ними, предложив им ждать помощи Магомета, в которого они верят. Тогда я вторично поклялся убить вас. Тем не менее я даю вам последнюю возможность спастись. Желаете ли вы подчиниться Корану и принять ислам? Или хотите умереть?

Губы Рене побледнели, он зашатался. Но смелость скоро вернулась к нему, и он ответил громким голосом:

– Султан, я не хочу такой ценой купить жизнь. Не преклоню я колен перед вашим псом лжепророком, я умру в вере Христовой и, так как мне надоел мир, рад уйти к Нему.

Саладин встал, даже волосы его бороды поднялись от гнева, обнажив саблю, он громко крикнул:

– Ты оскорбляешь Магомета. Я мщу за него. Возьмите его! – И он ударил Рене саблей плашмя.

Мамелюки кинулись на принца. Вытащив его из палатки, они поставили Рене на колени и обезглавили на глазах солдат и других пленников.

Так храбро умер Рене Шатильонский, которого сарацины называли принцем Арпатом. В наступившей ужасной тишине король Гвидо сказал Годвину:

– Спросите султана: следующая очередь моя или нет?

– Нет, – ответил Саладин, – короли не убивают королей, а этот нарушитель мира получил возмездие по заслугам.

Следующая картина была еще ужаснее. Саладин подошел к выходу из своей палатки и, стоя перед телом Рене, велел привести пленных тамплиеров и госпитальеров. Их привели, всего около двухсот человек; легко было отличить их от других рыцарей по красным и белым крестам, вышитым на их одеждах спереди.

– Они тоже нарушители мира, – крикнул султан. – И я очищу землю от их нечистого племени! Эй, эй, эмиры и законники, – и он обернулся к окружавшим его, – пусть каждый из вас возьмет одного из них и убьет.

Эмиры отступили; как ни были они фанатичны, но не любили убивать беззащитных людей, даже мамелюки зароптали.

Но Саладин снова крикнул:

– Они достойны смерти, и тот, кто не исполнит моего приказания, сам будет убит!

– Султан, – сказал Годвин, – мы не можем присутствовать при таком преступлении, мы просим, чтобы нас тоже убили.

– Нет, – ответил султан, – вы ели со мной соль, и если я убью вас, то согрешу. Пройдите в палатку принцессы Баальбекской – оттуда вы не увидите смерти этих франков, ваших единоверцев.

Один из мамелюков вывел д’Арси, и братья в первый раз в жизни бежали, минуя длинный ряд тамплиеров и госпитальеров, которые, освещенные последними красными лучами умирающего дня, опускались на песок и молились; эмиры подходили к ним…

Никто не помешал д’Арси войти в большую палатку принцессы; в ее отдаленном конце они заметили двух женщин, сидевших обняв друг друга. Они тоже увидели рыцарей и с радостным криком кинулись к ним, повторяя:

– Вы живы, вы живы!

– Да, Розамунда, – ответил Годвин, – и мы видим позор. Лучше было бы, если бы мы умерли! Сарацины убивают рыцарей священных орденов. Станем на колени и помолимся за их отлетающие души.

Все они опустились на колени и молились, пока вдали не замер шум.

– О двоюродные братья, – сказала Розамунда, наконец поднявшись с колен, – среди какого ада злобы и кровопролития живу я. Спасите меня, увезите отсюда! Умоляю вас, спасите.

– Постараемся, – ответили д’Арси. – Но не будем больше говорить об этом, чтобы не потерять разума. Все в воле Божьей… Расскажите нам, что было с вами.

Розамунде недолго пришлось рассказывать. С ней хорошо обращались, и в армии она всегда была подле султана, так как он все ждал исполнения своего видения. В свою очередь, братья рассказали ей все, что случилось с ними, не скрыли от нее видения Годвина и смерти Гассана. Услышав о гибели эмира, Розамунда заплакала и немного отшатнулась от Вульфа: она любила принца, но когда Вульф смиренно прибавил:

– Не я виноват, так было решено судьбой. Жаль, что я не умер вместо этого сарацина!

Розамунда ответила:

– Нет, нет, я горжусь, что вы победили его.

В ответ Вульф покачал головой и сказал:

– Я не горжусь. Хотя я устал от ужасной битвы, я все же был моложе и сильнее его. Но мы, по крайней мере, расстались друзьями. Смотрите, вот что он дал мне. – Д’Арси показал Розамунде изумрудную звезду, которую в последнюю минуту ему передал умирающий принц.

Масуда, все время сидевшая спокойно, тоже подошла и посмотрела на звезду.

– Знаете ли вы, – спросила она, – что это драгоценность знаменитая не только по своей цене, но также потому, что рассказывают, будто она принадлежала одному из детей пророка и с тех пор приносит счастье своему владельцу?

Вульф улыбнулся:

– Немного счастья принесла она бедному Гассану, когда меч моего дяди разрезал дамасскую сталь его кольчуги, точно влажную глину.

– И почти без муки отослал его в рай, – договорила Масуда. – Нет, всю жизнь этот эмир был счастлив; все любили его: султан, жены, товарищи, слуги. И я не думаю, чтобы он желал другого конца, кроме смерти во время битвы с франками. Полагаю также, что в армии султана не найдется ни одного воина, который не отдал бы всего, что он имеет, за это украшение, известное под названием «Звезда счастья Гассана». Итак, берегитесь, сэр Вульф, чтобы вас не обокрали или не убили, несмотря на то, что вы ели соль Салахеддина.

– Я помню, как Абдулла жадно посмотрел на звезду и пожалел, что талисман дома Гассана перешел в руки неверного, – сказал Вульф. – Но довольно об этой драгоценности и связанных с нею опасностях; кажется, Годвин хочет что-то сказать.

– Да, – заметил Годвин, – мы здесь благодаря доброте Саладина, который не пожелал, чтобы мы видели смерть наших товарищей; но завтра нас снова разлучат с вами. Итак, вы хотите бежать…

– Я убегу, я должна убежать, даже если мне суждено снова попасться и умереть, – со страстным порывом сказала Розамунда.

– Говорите тише, – шепнула Масуда, – я видела, как евнух Мезрур прошел мимо палатки, а он шпион… Все они шпионы.

– Если вы хотите бежать, – шепотом повторил Годвин, – это нужно сделать через несколько недель, когда войско двинется в путь. Это опасно для всех нас, даже для вас, Розамунда… и у меня нет плана. Но, Масуда, вы умны: придумайте, что делать, и скажите нам.

Она подняла голову, собираясь заговорить, но вдруг на них упала тень. Это подошел главный евнух Мезрур, толстый человек с хитрым лицом и угодливыми манерами. Он низко поклонился Розамунде и сказал:

– Прошу прощения, принцесса. От Салахеддина пришел гонец: султан требует присутствия рыцарей на обеде, который он устроил для своих благородных пленников.

– Повинуемся, – ответил ему Годвин, и, встав со своих мест, братья поклонились Розамунде и Масуде и пошли к выходу. Вульф забыл взять драгоценную звезду, лежавшую на подушке.

Мезрур ловко прикрыл ее складками одежды, и под этим прикрытием его рука скользнула вниз и схватила драгоценность. Он и не знал, что Масуда, которая делала вид, что смотрит в другую сторону, все время наблюдала за ним. Она выждала, чтобы братья дошли до выхода из палатки, потом громко крикнула:

– Сэр Вульф, вам уже надоела счастливая зачарованная звезда или вы хотите отдать ее нам?

Вульф вернулся и заметил:

– Я забыл о ней; это понятно в такое время. Да где же она? Я оставил ее на подушке.

– Осмотрите-ка руку Мезрура, – сказала Масуда.

Тогда с лживой улыбкой евнух отдал звезду и сказал:

– Я хотел показать вам, рыцарь, что следует беречь такие драгоценные вещи, особенно в лагере, где много бесчестных людей.

– Благодарю вас, – сказал Вульф, взяв звезду, – вы ясно показали мне это. – И под звуки язвительного смеха Масуды д’Арси и Мезрур вышли из палатки.

Посланный от султана повел их по площадке, усеянной телами убитых тамплиеров и госпитальеров, которые лежали, как Годвин видел их в своем видении. На одно из этих тел Годвин наткнулся в темноте и упал подле него на колени. И при свете звезд он узнал лицо рыцаря-госпитальера, с которым подружился в Иерусалиме. Это был очень хороший и кроткий француз, который расстался с высоким положением и большими имениями, чтобы вступить в орден во имя любви к Христу. Прошептав над ним молитву, Годвин поднялся и, полный ужаса, направился к королевскому шатру.

Никогда еще братьям не случалось присутствовать при таком странном и печальном обеде. Во главе стола сидел Саладин, окруженный стражами и предводителями, каждое новое блюдо он только пробовал, чтобы показать отсутствие в нем яда. Недалеко от Саладина сидел король Иерусалима с братом, дальше остальные пленники, всего человек около пятидесяти. Печальную картину представляли эти храбрые рыцари в изрубленных, почерневших от крови кольчугах, бледные, с широко открытыми от ужаса глазами, видевшими страшное дело. Между тем они ели и ели с жадностью, потому что, утолив жажду, почувствовали голод. Тридцать тысяч христиан лежали мертвые на горе и в долине Гаттина, Иерусалимское королевство было разрушено, его король попал в плен. Побежденные, лишенные всего, они все же ели и, будучи только людьми, успокаивались при мысли, что, поев, они по закону арабов могли не тревожиться за свою жизнь.

Саладин подозвал к себе Годвина и Вульфа, желая, чтобы они служили ему переводчиками. Братья тоже ели, так как их мучил голод.

– Вы видели принцессу? Как вы нашли ее? – спросил султан.

Вспомнив, почему он упал подле палатки Розамунды, и видя жалких пленников, Годвин почувствовал гнев и храбро ответил:

– Султан, мы нашли, что она устала от картин и звуков войны и убийства; она стыдится также, что ее дядя, победитель, убил двести безоружных…

Вульф вздрогнул, но Саладин выслушал д’Арси без гнева.

– Она, без сомнения, считает меня жестоким, – ответил он, – и вы также находите, что я деспот, который наслаждается, видя смерть своих врагов. Но это ошибка, я хочу мира. Пусть христиане вернутся к себе на родину и поклоняются там Богу по-своему и оставят в покое Восток. Теперь, сэр Годвин, скажите от меня пленникам, что тех из них, которые не ранены, я отправлю в Дамаск в ожидании выкупа, а сам буду осаждать Иерусалим и другие христианские города. Пусть не боятся: я опустошил кубок моего гнева; никто из них не умрет, и их священник, епископ Назаретский, останется ухаживать за их больными и молиться за них по их обрядам.

Годвин поднялся с места и перевел слова султана. Потерявшие мужество и надежду люди молчали. Позже д’Арси спросил Саладина, пошлют ли их с братом в Дамаск.

Саладин ответил:

– Нет, вы некоторое время останетесь со мной и будете служить для меня переводчиками, потом я отпущу вас без всякого выкупа.

На следующее утро пленников отправили в Дамаск. В тот же день Саладин взял цитадель Тивериады, но отпустил на свободу жену и детей графа Раймунда. Скоро он двинулся к Акре и взял этот город, освободив из него четыре тысячи мусульманских пленников. Другие города тоже пали перед его мощью; наконец, султан придвинул войско к Аскалону и повел правильную осаду, приставив осадные машины к городским стенам.

На Аскалон спустилась темная ночь; блестели только молнии грозы, подходившей с гор; они освещали стены и часовых, перистые пальмы, которые рисовались на небе, могучую цепь увенчанных снегами ливанских гор и окружавшее все черное лоно взбаламученного моря. На небольшом лужке сада, подле пустого дома вне стен города, разговаривали двое: мужчина и женщина, оба в темных плащах. Это были Годвин и Масуда.

– Что же? – спросил Годвин. – Все готово?

Она кивнула головой и ответила:

– Да, наконец-то! Завтра, после полудня, начнут штурмовать Аскалон. Но даже если город возьмут, ночью лагерь не снимется. Абдулла, немного нездоровый, будет начальником стражи, охраняющей палатку принцессы. Он позволит солдатам уйти грабить город, зная, что они не выдадут его. На закате сторожить останется только Мезрур, я постараюсь, чтобы он заснул. Абдулла приведет в этот сад принцессу под видом своего сына; тут вы двое и я встретим их.

– Что же дальше? – спросил Годвин.

– Помните ли вы старого араба, который привел к вам коней и не взял за них денег? Как вы уже знаете, он мой дядя и у него есть лошади той же породы. Я видела его, ему понравился рассказ об Огне и Дыме, о рыцарях, которые скакали на них, главное же о том, как погибли кони, что, по его словам, делает честь их старинному роду. В конце этого сада пещера, прежняя гробница. Там мы найдем четырех лошадей, а с ними и моего дядю; на рассвете мы будем в сотне миль от сада, скроемся среди людей нашего племени и выждем возможности проскользнуть к берегу и попасть на христианский корабль. Нравится ли вам это?

– Очень. Но чего требует Абдулла?

– Заколдованной звезды, талисмана дома Гассана. Ни за что иное он не пошел бы на такую опасность. Сэр Вульф отдаст ее?

– Конечно, – со смехом ответил Годвин.

– Хорошо. Звезду нужно отдать сегодня вечером. Я пришлю Абдуллу в вашу палатку. Не бойтесь, если он возьмет талисман, он исполнит обещанное, так как в противном случае будет думать, что звезда принесет ему несчастье.

– А Розамунда знает? – спросил Годвин.

Масуда покачала головой:

– Нет, ей до безумия хочется бежать, и она все время думает о бегстве. Но зачем говорить ей раньше времени? Чем меньше людей знает о заговоре, тем лучше. Если что-нибудь не удастся, она останется ни в чем не повинной. Не то…

– Не то последует смерть и конец всему, – сказал Годвин. – Но, право, я без печали прощусь с землей. Однако, Масуда, вы подвергаетесь громадной опасности. Скажите мне по чести, почему вы делаете это?

В эту минуту блеснула молния и осветила ее. Она стояла на фоне зеленых листьев и красных лилий. Глядя на Масуду, Годвину стало страшно, почему – он и сам не знал.

– Почему я привела вас в мою гостиницу в Бейруте? Почему я отыскала для вас лучших лошадей в Сирии и проводила до дворца аль-Джебала? Почему я не боялась смерти под пыткой? Почему я спасла вас троих? Почему все это время я, в конце концов, рожденная благородной, сделалась предметом насмешек солдат и служанок принцессы Баальбекской? Сказать почему? – продолжала она со странным смехом. – Сначала, конечно, потому, что я была помощницей Сипана, которой он поручил отдать таких рыцарей, как вы, в его руки, а после… потому, что мое сердце наполнилось любовью и жалостью к… благородной Розамунде.

Опять вспыхнула молния и осветила странное выражение на лице Годвина.

– Масуда, – сказал он шепотом, – о, не считайте меня тщеславным безумцем, но, может быть, лучше узнать все. Скажите: неужели действительно, как я иногда…

– Боялись? – прервала его Масуда со смехом. – Да, сэр Годвин, вы не ошиблись. Люди не свободны… не осталась свободной и я, когда в первый раз увидела ваши глаза в Бейруте, глаза, которых ждала всю жизнь, и полюбила вас себе на погибель! Но я радовалась, что случилось так, и до сих пор рада. Я не избрала бы другой судьбы, потому что любовь к вам придала значение моей жизни. Нет, не говорите… Я знаю клятву, данную вами госпоже Розамунде, и не буду стараться, чтобы вы ее нарушили. Но, сэр Годвин, такая девушка, как она, может любить только одного…

Годвин не удивился, и на его лице не отразилось страдания.

– Значит, вы знаете то, что я понял давно, так давно, что мое горе растаяло в надежде на счастье моего брата. Кроме того, хорошо, что она избрала более славного рыцаря.

– Порой, – задумчиво сказала Масуда, – я наблюдала за Розамундой и говорила себе: чего вам недостает, госпожа? Вы красивы, вы знатны, вы учены, вы храбры, а потом отвечала себе: «Вам недостает Вульфа, потому что он мужественней и безжалостней».

– Пожалуйста, не говорите так о человеке, который во всех отношениях лучше меня, – с досадой сказал Годвин.

– Другими словами, рука которого немножко сильнее вашей. Ну, для человека нужно что-нибудь побольше силы; ему нужен также дух.

– Масуда, – продолжал Годвин, не обратив внимания на ее слова, – хотя мы угадываем ее желание, но до сих пор она еще ничего не сказала. Кроме того, Вульф может пасть в бою, и тогда я должен заступить его место. Я не свободен, Масуда.

– Влюбленный никогда не бывает свободен, – ответила она.

– Я не имею права любить девушку, которая любит моего брата. Ей принадлежит моя дружба и уважение, не больше…

– Она еще не сказала, что любит вашего брата, и, может быть, мы ошибаемся, – заметила Масуда, – это ваши слова, а не мои.

– А может быть, мы угадали правильно? Что тогда? – спросил Годвин.

– Тогда, – ответила Масуда, – в мире много рыцарских орденов или монастырей. Но не говорите больше о том, что может быть или чего быть не может. Вернитесь в палатку, сэр Годвин, я пошлю туда Абдуллу. Ему передайте звезду. Итак, прощайте, прощайте…

Он взял ее протянутую руку, поколебался с мгновение, потом поднес ее к своим губам. Она была холодна, как рука трупа, и упала, как мертвая. Масуда отступила в лилии, точно желая спрятаться от него и от всего мира. Когда Годвин отошел шагов на восемь или десять, он обернулся: в ту же минуту сверкнула молния, и в ее ослепительном свете он увидел Масуду; она стояла с протянутыми руками, ее бледное лицо было обращено к небу, веки опустились. Освещенное призрачным сиянием молнии, ее лицо походило на лицо недавно умершей, и высокие красные лилии, которые прижимались к ее платью и касались шеи, напоминали потоки свежей крови. Годвин слегка вздрогнул и пошел прочь. Масуда подумала: «Если бы я постаралась затронуть его жалость, думаю, он предложил бы мне свое сердце, которое отвергла Розамунда. Нет, не сердце, потому что его сердце не привязано к земле, но руку и верность. И он сдержал бы обещание. Я, разведенная жена аль-Джебала, сделалась бы леди д’Арси? Нет, сэр Годвин, я согласилась бы на это, только если бы знала, что вы полюбили меня, а этого не будет или будет, когда я умру».

Рукой, которую он поцеловал, она сорвала цветок лилии и так судорожно прижала к груди, что красный сок запятнал ее платье, как кровь. Потом Масуда выскользнула из сада.