Текст книги "Одиночество и свобода"

____

«Иных уж нет, а те далече…» Не знаю, согласились бы люди, которых я вспоминаю, как единомысливших и единочувствовавших, признать, что именно все это, именно в такой плоскости, в таком «преломлении», было сущностью наших разговоров или, вернее, раздумий, как бы при этом ни были велики индивидуальные различия в колебаниях и отталкиваниях. Должен сказать, что я несколько «нажал» на колебания, умышленно оттенил их, с целью подчеркнуть, что в довоенные годы отвлеченные размышления могли остаться именно отвлеченными, даже если за ними и маячило в отдалении нечто вполне реальное. На той стороне, «там», все было ничуть не менее безотрадно, чем теперь. Но, очевидно, тот факт, что с той стороны еще не было близкой и ощутимой угрозы, что не было еще тучи, с той стороны нависающей над миром, факт этот позволял свободнее думать, свободнее вглядываться в духовные разветвления и отражения возникшего глубокого и по природе своей почти религиозного раздора… Нам казалось, что за страшной русской авантюрой есть давняя мечта о всеобщем благополучии и сытости, и – обманывались ли мы в самых этих догадках или нет, – конечно, мы понимали, с какими жертвами мечта эта внутренне связана. Нам казалось, что суть дела в том, действительно ли «красоте» предстоит «спасти мир», как предсказывал Достоевский, или на более верный путь становятся те, кто на «красоту» особых надежд не возлагает? Да и что такое красота? После многолетних, многообразных, и российских, и западных, издевательств над человечеством, которое будто бы скатывается к тому, чтобы превратиться в стадо, не следовало ли проверить, чем стадо может быть заменено? Не следовало ли проверить сущность исторического эстетизма, с призывами «жить опасно», и кабинетным, безответственным, большей частью лицемерным воспеванием всевозможных «трагических мироощущений»? Да, мы заходили далеко, мы готовы были пожертвовать чуть ли не всем нашим достоянием, но лишь с тем, чтобы сберечь то в нем, что представлялось нам чистым золотом, с тем, чтобы дальше уж не сомневаться. Остановка была нужна, но надо было знать, на какой черте ее наметить, с тем чтобы дальше уж не отступать…

Нам могли бы сказать, а может быть скажут и теперь, хоть и с большим опозданием: что же, это ведь только вопросы, а где же ответы? «Врачу, исцелися сам», вправе были бы мы возразить, а заодно напомнить, что речь идет главным образом о литературе. В литературе же вопросы имеют и всегда имели гораздо больше значения, чем ответы, гораздо больше они ей дали, много вернее ее одушевляли и питали. Именно утверждая это, и не боясь безответных вопросов, мы ведь и остаемся «нами», при любых других отказах. О «праве на сомнение» было когда-то среди советских писателей много толков, и кончились эти толки довольно прискорбно для тех, кто на такое право претендовал. Но без сомнения нет мысли, а значит нет и творчества.

Приложения

Подведение итогов
(книга Адамовича «Одиночество и свобода» в его переписке с друзьями)

Книгу «Одиночество и свобода» (Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1955) Адамович готовил к изданию в Англии, в период работы в Манчестерском университете. Она составлена из заново отредактированных, а частично и вновь написанных статей, публиковавшихся в эмигрантских газетах и журналах (преимущественно в «Последних новостях» и «Современных записках» в 1920-1930-е годы, но также в «Русских новостях» и «Новом русском слове»). Мировоззрение Адамовича за четверть века претерпело значительные изменения, что существенно сказалось и на отношении к своим старым статьям: некоторые из них подверглись столь радикальной переработке, что правомернее было бы говорить не о переиздании статьи, а об использовании некоторых ее фрагментов, идей или мотивов.

Литературные портреты наиболее видных писателей эмиграции были обрамлены двумя статьями Адамовича на общие темы, своеобразным введением в тему и заключением (многие критики в рецензиях на книгу именно эти статьи особо отметили как наиболее удавшиеся).

«Одиночество и свобода» – единственная прижизненная книга критической прозы Адамовича. «Комментарии» – это эссеистика, «Василий Алексеевич Маклаков» – жизнеописание, брошюра «О книгах и авторах», составленная из скриптов радиостанции «Свобода», выполняла просветительские функции. Кроме этих книг, Адамович выпустил отдельным изданием лишь стихи, хотя опубликованных им к тому времени статей хватило бы на несколько полновесных сборников. Ни «Литературные беседы» из «Звена», ни «Литературные заметки» из «Последних новостей», ни, тем более, поздние или ранние статьи при жизни Адамовича в книги хотя бы в относительной полноте собраны не были, и даже речи об этом не заходило в силу ограниченных издательских возможностей в эмиграции.

Однако ближайшее окружение книгу критики от духовного отца «парижской ноты» и властителя дум русского Монпарнаса ждало давно, и когда с открытием Издательства имени Чехова представилась возможность ее напечатать, многие знакомые Адамовича начали настаивать на том, чтобы он поскорее взялся за дело, торопя его и не понимая, почему он относится к этой идее без энтузиазма. Ходатаев оказалось даже слишком много: М. А. Алданов, В. С. Яновский, А. Ф. Даманская и др.

Издательство имени Чехова было по тем временам самым масштабным, хоть и недолго просуществовавшим (1952–1956) предприятием эмиграции. За четыре года издательство подготовило без малого две сотни книг (официально под маркой издательства вышли 178 книг 129-и авторов, плюс изрядное количество готовых книг не успело выйти и печаталось позже в других издательствах). Упор делался на художественную, мемуарную и научную литературу, которая не могла быть опубликована в СССР. При всех уступках политике отбор книг и авторов по большому счету следует признать очень удачным. По крайней мере, три-четыре десятка из этих книг по праву войдут в классику XX века.

Американцы, дававшие деньги на издательство в самый разгар холодной войны, изначально всю затею считали откровенно политической. Финансирование шло через Восточно-европейский фонд, филиал фонда Форда, и денежные суммы впрямую зависели от политической обстановки и отношений США с Советским Союзом. После XX съезда, как только наметилось улучшение в отношениях, финансирование было прекращено. Однако и тех книг, которые успели выйти, вполне достаточно, чтобы считать издательство имени Чехова самым известным и одним из самых удачных проектов книжного дела в эмиграции.

Директором издательства стал Николай Романович Вреден (1901–1955), живший в США с середины двадцатых годов и ранее попробовавший себя в качестве переводчика, литератора, торгового представителя. Должность главного редактора предлагалась имевшему большую популярность в Америке М. А. Алданову, однако тот предпочел остаться свободным художником, хотя в роли литературного эксперта и консультанта иной раз выступал и на издательские планы мог оказывать влияние. «Редактором издательства им. Чехова, по рекомендации Алданова, отказавшегося от предложения, была приглашена В. А. Александрова»[13]13
  Вишняк М. Годы эмиграции: 1919–1969. Stanford: Hoover Institution Press, 1970. С. 250–251.


[Закрыть]. Ее помощником (associate editor) стала Татьяна Георгиевна Терентьева. Наибольший литературный стаж из всех троих имела В. А. Александрова. Она сама писала критические статьи, и очень много, преимущественно о советской литературе, с политической подкладкой, в лучших традициях социальной критики Добролюбова, только без его таланта. В одном только «Социалистическом вестнике» В. Александрова постоянно публиковала статьи на протяжении тридцати с лишним лет. От этих трех лиц и зависело решение об издании книги Адамовича, а отчасти и ее состав.

В переписке Адамовича и писателей его круга все перипетии прохождения книги отразились очень хорошо.

В начале пятидесятых идея подвести итоги довоенному периоду эмигрантской литературы носилась в воздухе. Предложения об этом стали поступать в издательство имени Чехова, едва оно возникло. В июне 1952 года

A. Ф. Даманская решила проявить инициативу и, не спросив Адамовича, обратилась в Издательство имени Чехова с предложением издать книгу. Редакторы издательства были несколько удивлены и поинтересовались у Алданова, почему сам автор не обратился в издательство.

Адамович на вопрос Алданова ответил 28 июня 1952 года: «Я не могу на нее сердиться – потому что, вероятно, в ее действиях не было никаких дурных помыслов. Было м. б. желание продемонстрировать свою влиятельность и свое право покровительствовать молодежи, только и всего»[14]14
  Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture. The Rare Book and Manuscript Library. Columbia University. New York; далее – BAR. Coll. Aldanov. Box 1.


[Закрыть].

Деликатный М. А. Алданов в переписке с мужем

B. А. Александровой С. М. Шварцем разъяснил недоразумение и, получив предварительное согласие, написал Адамовичу 2 июля 1952 года: «Не решаюсь Вам советовать, но думаю, что Вы могли бы “оффициально” предложить издательству книгу об эмигрантской литературе»[15]15
  BAR. Coll. Aldanov. Box 1.


[Закрыть].

К концу месяца, 27 июля 1952 года, Адамович отправил В. А. Александровой письмо с извинениями за непрошеное ходатайство А. Ф. Даманской и «вопросом, склонно ли было бы Чеховское изд<ательст>во принять от меня книгу о литературе в эмиграции»[16]16
  BAR. Coll. Chekhov Publishing House. Box 1.


[Закрыть].

Слух о том, что издательство намерено выпустить книгу об эмигрантской литературе, разнесся молниеносно, и обсуждение животрепещущих вопросов, кто будет ее автором, и кто героем, продолжалось не один год. Масла в огонь подливало и само издательство, долго выбиравшее, кому заказать книгу, и никак не решавшееся предпочесть одного критика другому.

Несколько гипотетических героев будущей книги в такой ситуации, не сговариваясь, решили проявить инициативу и принялись давать издательству советы и вести сепаратные переговоры.

7 октября 1952 Адамович писал В. С. Яновскому: «А вот обо мне Вы с Александровой говорили напрасно! Без моего согласия и спросу с ней обо мне говорило уже несколько человек (Даманская даже писала!), и она по-своему права думать, что я кого-то “подсылаю”. Но видит Бог, никого я к ней не подсылал. В результате всех этих историй летом я по совету Алданова (получившего на эту тему письмо от Шварца) написал в Чех<овское> из<дательст>во в том духе, что не желают ли они, мол, от меня книги, например, о литературе в эмиграции. Ответила Терентьева, в том смысле, что why not? На этом пока дело и кончилось. Я кое-что напишу и пошлю им “на пробу”»[17]17
  BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.


[Закрыть].

В течение осени и зимы 1952–1953 гг. Адамович обменивался письмами с Т. Г. Терентьевой, которая убеждала его продолжать работу над книгой, выслал две пробных главы, однако о договоре речь пока не шла. Издательство все еще пребывало в сомнении, какого автора предпочесть.

Писатели младшего поколения продолжали проявлять беспокойство и пытались, как могли, подтолкнуть дело. 1 февраля 1953 года Адамович пишет В. С. Яновскому из Манчестера: «Я очень тронут Вашими заботами (без иронии), но решительно отказываюсь писать Вредену и домогаться аудиенции в Лондоне. Если бы он хотел меня видеть, пусть напишет мне. На крайность я мог бы поехать в Лондон по его приглашению. Но писать сам об этом не хочу. Это не “гонор”, нисколько, а простая разумность. Мне Вреден не нужен. Если я нужен ему – c’est a lui de me le dire[18]18
  ему следует сказать мне об этом (фр.).


[Закрыть]. Вы пишете, что на месте, в Лондоне, решился бы вопрос о моей книге. Никакого вопроса нет. Я им послал пробные листы (очень мало, но потому мало, что Терентьева внезапно меня заторопила). Они молчат. Не потому же молчат, что Вреден собирается в Лондон! Если молчание случайно, будем ждать. Если нет – мое свидание с Вреденом ничего не разрешит. Словом, я не еду и не пишу, а там увидим. Конечно, 1500 дол<ларов> – деньги приятные. Но неприятностей из-за книги об эмигр<антской> литературе у меня будет больше, чем на 1500 дол<ларов>, будет на целый миллион. Так что я вовсе не горю энтузиазмом к ее писанию, и вообще настроен, как царь Соломон: все – суета сует»[19]19
  BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.


[Закрыть].

Яновский продолжал настаивать на своем, и 7 марта 1953 года Адамович еще раз пишет ему о том же: «Насчет Вредена, ничего я не “проворонил”, согласно Вашему элегантному выражению, а просто мне не о чем с ним было говорить и не за чем к нему в Лондон ехать. Хочет – издаст, не хочет – не надо. Терентьева мне писала, что “да”, значит, я жду и надеюсь, а подлизываться к начальству не намерен. Все это я изложил в письме к Алданову, который должен Вредена видеть в Париже»[20]20
  BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.


[Закрыть].

Еще через несколько месяцев, 10 октября 1953 года, Адамович писал В. С. Яновскому: «Что Вреден колеблется для книги между мной и Слонимом[21]21
  Марк Львович Слоним (1894–1976) – один из соредакторов и главный критик журнала «Воля России» (1922–1932), где опубликовал большое количество статей, в том числе под постоянными рубриками «Литературные отклики» (1923–1926) и «Литературный дневник» (1927–1930). Печатался также в «Днях», «Голосе России», «Числах». Выпустил книгу «Портреты советских писателей» (Париж: Парабола, 1933), вызвавшую скептические отзывы (Л. Кельберина, В. Ходасевича) в эмигрантской печати. Публиковался также в итальянской и французской прессе. В своих критических статьях Слоним приветствовал литературное новаторство, в журнале «Воля России» печатал много советских авторов – И. Бабеля, Б. Пильняка, А. Веселого, Б. Пастернака, Н. Асеева и других, из эмигрантских писателей высоко ценил Ремизова и Цветаеву, об остальных же отзывался скорее скептически. Глеб Струве считал, что статьям Слонима было присуще «неуловимо окрашивавшее всю публицистику “Воли России” предпочтение советского эмигрантскому» (Струве Г. Русская литература в изгнании. Paris: YMCA-Press, 1984. С. 69). По мнению современного исследователя, «Слоним полагал, что большинство эмигрантских писателей, сформировавшихся еще до революции, <…> не вносят в литературный процесс ничего нового и стали эпигонами собственного творчества <…> Слоним, разумеется, оказался плохим пророком» (Малевич Олег. Три жизни и три любви Марка Слонима ⁄⁄ Евреи в культуре русского зарубежья: Статьи, публикации, мемуары и эссе ⁄ Сост. М. Пархомовский. Иерусалим, 1994. Т. III. С. 83, 85). Зато внимательно следил за эмигрантской молодежью, сумел объединить ее вокруг своего журнала в Праге, а с 1928 года стал руководителем литературного объединения «Кочевье» в Париже. Большей части эмигрантских критиков литературная позиция Слонима казалась слишком левой, иногда даже просоветской, и с ним много полемизировали по разным поводам 3. Гиппиус, И. Бунин, Г. Струве, В. Ходасевич, В. Яновский и др. После того, как «Воля России» перестала выходить, Слоним организовал «Европейское литературное бюро». Перебравшись в 1941 году в США, преподавал в различных высших учебных заведениях, стал известным советологом, напечатал много статей и рецензий на английском, выпустил несколько книг: The epic of Russian literature: From its origin through Tolstoy (New York, 1950); Modern Russian literature: From Chekov to the present (New York, 1953); Три любви Достоевского (Нью-Йорк, 1953); Soviet Russian literature: Writers and problems: 1917–1977 (New York, 1977). Отзывы о них также были неоднозначными. См., например, статью Г. Струве «Неудачная книга о русской литературе» (Опыты. 1955. 4).


[Закрыть] – ну, пусть колеблется! Скажу Вам честно, до денег я жаден, но писать книгу о здешней литературе надо бы только купив предварительно домик на необитаемом острове. Вы же первый возопите, если я напишу, что хотя Вы и гений, но Шекспир и Гомер тоже были гениями. А другие! А скажем, Даманская – et ainsi de suite![22]22
  и прочие (фр.).


[Закрыть] Ну, что я со всей этой братией буду делать! А Ставров[23]23
  Перикл Ставрович Ставров (1895–1955) – поэт, прозаик, переводчик, мемуарист. В Париже с 1926; с 1949 член редколлегии изд-ва «Рифма». Адамович протежировал ему до войны и несколько раз хорошо отзывался в своих статьях (Последние новости. 1933. 18 мая. 4439. С. 3; Последние новости. 1936. 9 июля. 5585. С. 3; Последние новости. 1937. 4 марта. 5823. С. 3; Последние новости. 1937. 16 декабря. 6109. С. 3; Последние новости. 1938. 10 ноября. 6437. С. 3; Последние новости. 1939. 1 июня. 6639. С. 3), а после его смерти откликнулся прочувствованным некрологом «Довид Кнут и П. Ставров» (Новое русское слово. 1955. 29 мая. 15737. С. 8).


[Закрыть], а тот же Оцуп! В газете позориться не столь позорно, п<отому> что газета живет один день. Книга остается. Конечно, Слониму лучше книгу на эту тему не поручать. Он напишет, что Пузанов из Воронежа[24]24
  В первом номере журнала «Версты» (Париж, 1926) были перепечатаны из советского журнала «Журналист» (1925. 8-10) ответы Андрея Белого, Б. Пастернака, И. Новикова, А. Толстого и др. на анкету «Что говорят писатели о Постановлении ЦК РКП(б)». Б. Пильняк в своем ответе среди прочего заявил, что «из провинции идут новые большие силы, например, Пузанов из Воронежа». Его слова вызвали насмешки 3. Гиппиус, заявившей, что группа «Верст» пытается «выдавать произведения того же Пузанова из Воронежа за последний крик русского искусства» (Крайний Антон. О «Верстах» и о прочем // Последние новости. 1926. 14 августа. 1970. С. 2–3). В дальнейшем это имя стало нарицательным в разговорах Гиппиус и Адамовича.


[Закрыть] лучше Бунина, п<отому> что он именно из Воронежа. Но я бы предпочел писать о Гегеле или о Леонардо да Винчи, нежели о наших всех друзьях»[25]25
  BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.


[Закрыть].

14 октября 1953 года М. А. Алданов писал Адамовичу: «Совершенно конфиденциально скажу Вам, что Александрова и Терентьева обе заговорили со мной о Ваших “конкуррентах”, Слониме и Струве, и заговорили по своей инициативе <…> И обе чрезвычайно Вас хвалили: и те страницы, которые Вы им прислали, и другие Ваши работы. И обе, особенно первая и особенно о первом (об его, Слонима, писаньях), высказались очень отрицательно… Еще более обрадовало меня то, что и Вреден вчера, хотя и более сдержанно, сказал мне и опять по своей инициативе: “Нам предлагал книгу об эмигрантской литературе и Слоним, но какой же он конкуррент Адамовичу”»[26]26
  BAR. Coll. Aldanov. Box 1.


[Закрыть].

Спустя четыре месяца на вопрос Червинской, не попробовать ли ей издать сборник стихов в издательстве имени Чехова, Адамович меланхолично сообщил ей в письме от 15 февраля 1954 года: «Сведения Бахраха не совсем точны. Едва ли Изд<ательст>во берет стихи, разве в редчайших случаях. Сейчас они вообще жмутся, et il ne foudrait pas se faire trop d’illusions[27]27
  и не следует питать иллюзий (фр.).


[Закрыть] насчет них, если есть хотя бы малейшая возможность издать сборник иначе. У меня с ними переговоры о сборнике статей (эмигр<антская> литература) длятся больше года, и все еще ничего верного нет»[28]28
  BAR. Coll. Adamovich. Box 1.


[Закрыть].

Вопрос, кому заказывать книгу, обсуждался в издательстве и еще через полгода. 3 октября 1954 года Адамович писал Алданову: «Отчасти смутило меня то, что сказал мне Терапиано: Он получил письмо от Глеба Струве, который сообщает ему, что Чех<овское> изд<ательст>-во хотело поручить писание “Истории эмигр<антской> литературы” кому либо из парижан. Было будто бы два кандидата. Но т. к. возникло опасение, что парижане будут восхвалять и превозносить все парижское, то книга поручена ему, Глебу Струве»[29]29
  BAR. Coll. Aldanov. Box 1.


[Закрыть].

В результате было принято весьма разумное решение напечатать обе книги, и исторический обзор эмигрантской литературы Глеба Струве, и сборник статей Адамовича. Обе они вышли уже под занавес деятельности издательства имени Чехова, одна в 1955, другая в 1956 году. В том же 1956 году издательство перестало существовать.

Давно повзрослевшие писатели младшего поколения были крайне огорчены, узнав, что Адамович не намерен писать о них в книге. Но предъявлять гамбургский счет своим старым приятелям, а потом выяснять с ними отношения Адамовичу совсем не улыбалось, он предпочел отговориться обещаниями второго тома, в который, якобы, должны войти статьи о тех, кого не было в «Одиночестве и свободе» (заодно это объясняло и намеренное отсутствие иерархии, и слишком бросающееся в глаза отсутствие Ходасевича, Цветаевой и Георгия Иванова, статьи о которых он по разным причинам не хотел включать в книгу). Из писателей младшего поколения в книге были упомянуты лишь трое, те, кого уже не было в живых, – Поплавский, Штейгер и Фельзен.

Свое решение Адамович объяснял В. С. Яновскому в полушутливом письме от 23 ноября 1954 года: «Получил Ваше дерзкое и нахальное письмецо сегодня утром, и по горячим следам отвечаю немедленно, ибо боюсь “отойти” и поддаться своей всепрощающей кротости.

Во-первых, откуда Вы, молодой человек, знаете, что если бы я о Вас в книге написал, то написал бы хорошо? М. б., было бы там такое, что ничего кроме ужаса и возмущения у Вас не вызвало бы?

Во-вторых… но этого в двух словах не скажешь! Я ни о ком, кроме стариков и классиков, в книге не пишу, исключение – Сирин, да и то, потому, что написал о нем давно, еще не зная плана книги. Ну, я написал бы о Вас, – и написал бы хорошо! Но ведь есть еще много имен – Ваших сверстников и коллег – о которых писать мне трудно. Что бы это было, какие вопли бы поднялись! Я вообще пишу “взгляд и нечто”, без системы, и пропускаю даже кое-кого из стариков, именно чтобы пропуски не были истолкованы пренебрежительно. Но буду непременно писать второй том – и там будут все “подстарки”, как выражалась Гиппиус, и Вы, их краса и украшение. Мне правда очень жаль, очень обидно, что выходит так. Иначе не могу: Варшавский, думаю, это понял, поймите и Вы! Да и какое значение имеет книга? Во-первых, выйдет ли она? Затем, – кто ее станет читать? 50 человек, au grand maximum![30]30
  самое большее (фр.).


[Закрыть] Дабы искупить вину, обещаюсь и клянусь написать о Вас в газете, как только Вы для сего представите повод, а газету читают тысячи <…> Не сердитесь»[31]31
  BAR. Coll. Yanovsky. Box 1.


[Закрыть].

В сентябре 1955 года книга появилась на прилавках магазинов и вызвала, как и ожидалось, самые разные отклики, причем не только в печати. Старшее поколение в целом осталось ею довольно. Адамович, которого эти отклики, что бы он там ни говорил, все же волновали, писал Алданову 12 октября 1955 года: «Очень был рад узнать, что моя книга не только не “раздражила” Зайцева (как уверяла Вера Ник<олаевна>), но даже будто бы ему понравилась. Ремизов тоже доволен, хотя с оговорками. Зато Набоков, по сведениям Терапиано, “рвет и мечет”. Не знаю, почему: из-за характера ли книги вообще, или из-за главы о нем. Ничего обидного для него лично, по-моему, в книге нет. С отсутствием имени Зурова Вера Ник<олаевна> примирилась, узнав от меня, что глава о Набокове включена по ультиматуму покойника Вредена (“Я так и думала”)»[32]32
  BAR. Coll. Aldanov. Box 1.


[Закрыть].

Авторские экземпляры, которыми издательство авторов не баловало, Адамович надписал только самым необходимым людям, остальным пришлось просить об автографе. Послал, в частности, А. А. Полякову, сообщив в письме 2 сентября 1955 года: «Сегодня послал Вам свою книгу. Будьте так добры, скажите Цвибаку, что я прошу простить меня за то, что не посылаю книги и ему. (Впрочем, я ему сам напишу). Он мне свою прислал. Но у меня всего 6 экземпляров, а прикупать на свои деньги я не могу, не совсем удачно тянув к пятерке этим летом! Если напишете, что Вы о книге думаете, буду очень благодарен, особенно потому, что к стереотипным комплиментам, которыми меня здесь угощает Алданов, Вы не склонны. Совсем “между нами”, книга могла бы быть лучше. Многое в ней торопливо и скомкано, много повторений и неясностей. Если бы неожиданно Чех<овское> изд<ательст>-во не стало бы требовать рукописи как можно скорей, все было бы иначе. Но это я пишу Вам, а говорить об этом не надо. Пусть думают, что книга хорошая, т. е. написанная с усердием. Мне лично по душе только глава о Гиппиус, и кое-что кое-где в других главах (напр., конец об Алданове)»[33]33
  BAR. Coll. Poliakov. Box 1.


[Закрыть]. Старому приятелю А. В. Бахраху Адамович писал 26 декабря 1955 года: «Вчера, по Вашему желанию, сделал надпись для Вас на своей книге. Простите, что не послал ее Вам. У меня было всего 6 экземпляров, а люди вроде Марка Александровича Алданова> были бы уязвлены по гроб жизни, если бы книги не получили. Впрочем, Вы понимаете сами все такое»[34]34
  BAR. Coll. Bacherac. Box 1.


[Закрыть].

Далеко не все статьи книги удовлетворяли самого Адамовича, в чем он признавался И. В. Чиннову 1 января 1956 года: «Очень рад, если “Один<очество> и свобода” не совсем Вам не понравилась. Книга писана наспех, по вине издательства. Многое там – мозаика из прежних статей, кое-что – газетная болтовня. Еще плохо в ней то, что об одних написано то, что я действительно о них думаю (Гиппиус, Набоков), а о других – не совсем то. О Бунине, например, я многого не сказал, что сказать надо было бы – и получился восторг, которого я не испытываю полностью. Вообще, книга только на 1/2 – “моя”, и даже меньше. Если бы я мог издать то, что хочу, то издал бы – даже из старого – совсем не то. Кстати, по моему – лучшая статья о Гиппиус, а Маковский, и даже Иваск, считают, что я ее “недооценил”»[35]35
  Отдел рукописей ИМЛИ. Ф. 614.


[Закрыть].

Бахраху Адамович писал 5 февраля 1956 года: «Я очень искренне доволен и польщен, если книга Вам пришлась по душе. В ней половина болтовни, а другая половина писана всерьез. Мне лично больше всего по душе то, что о Гиппиус. Насчет Тэффи Вы, пожалуй, правы, но мне было жаль обидеть покойницу. Нажил себе, кажется, смертельного врага в лице Аминадо, а если бы Тэффи не было, он бы меньше был уязвлен. Но между ними все же есть дистанция. И Даманская обижена (“он никогда меня не ценил, как все другие”). Пропуск Ходасевича и Цветаевой умышлен, как и Бальмонта: я не хотел писать о поэтах, отчасти из-за Г. Иванова. Теперь он написал в “Н<овом> ж<урнале>” рецензию обо мне (я еще ее не видел), и снова я могу писать и о нем»[36]36
  BAR. Coll. Bacherac. Box 1.


[Закрыть]. О том же он писал и Даманской 6 марта 1956 года: «По-моему, в книге лучше другого – или менее плохо, чем другое (честное слово, пишу без “унижения паче гордости”!) – о Гиппиус и отчасти о Набокове. За Шмелева, кажется, на меня многие злятся, т. к. для меня он не оказался вождем, гением и знаменем!»[37]37
  BAR. Coll. Damanskaia. Box 1.


[Закрыть].

Однако и в таком виде сборник статей Адамовича был воспринят как одна из нескольких книг, подводивших литературные итоги первой волны (наравне с книгами Г. Струве, В. Варшавского). Все они вышли почти одновременно и широко обсуждались в эмиграции всю вторую половину пятидесятых годов, вызвав наиболее интересные и существенные полемики, задав тон и уровень разговора и в большой мере определив послевоенную литературную ситуацию.

О. А. Коростелев