Текст книги "Одиночество и свобода"

В начале вводной статьи к своей книге Адамович говорит о том, что “пора бы, кажется, подвести итоги” эмигрантской литературе. Но настоящих итогов его книга не подводит: для этого в ней слишком много столь свойственных Адамовичу, как критику, оговорок и оговорочек. Правда, он приходит к выводу, что “эмигрантская литература вышла с честью из испытания”, а советская не оправдала возлагавшихся на нее надежд (не знающим того можно пояснить, что сам Адамович стал особенно интересоваться советской литературой и “возлагать надежды” на нее как раз когда она начала проявлять признаки упадка – в конце 20-х и начале 30-х годов). Но все это общие места, ради которых не стоило огород городить с “подведением итогов”. Заглавие книги недостаточно оправдано ни содержанием вводной статьи, ни содержанием всей книги. Конечно, и свобода эмигрантской литературы, и ее одиночество – тоже общие места. Показательно, что о свободе Адамович говорит в связи с Борисом Зайцевым, писателем ему как раз во многом далеким и чуждым (“Зайцев один из тех, кому свобода действительно оказалась нужна, ибо никак, никакими способами, никакими уловками не мог бы он там выразить того, что говорит здесь”).

Рядом с мало оригинальными, но поданными с претензией на оригинальность, мыслями Адамовича одна представляется действительно оригинальной, но и довольно странной: главный свой упрек зарубежной литературе Адамович бросает за то, что она, мол, не сумела наладить диалог с Советской Россией. Как такой диалог мог и должен был быть налажен, и почему в его “неудаче” повинна эмиграция, Адамович не объясняет, и мысль его остается читателю неясной. Он пишет: “…жаль становится все-таки, что диалога с советской Россией в эмигрантской литературе не наладилось. Или хотя бы – монолога, туда обращенного, без надежды и расчета на внятный ответ, с одним лишь вычитыванием между строк в приходящих оттуда книгах”. Такой монолог, по словам Адамовича, у Шмелева звучал яснее, чем у других, но это был “монолог, бедный мыслью, богатый лишь чувством, слишком запальчивый, возмущенно-заносчивый, с постоянными срывами в обывательщину, совсем не то, одним словом, что услышать хотелось бы”. Далее Адамович говорит, что “более высокий тон” был взят Мариной Цветаевой, у которой тоже был слышен этот монолог. Но на все это можно ответить, что для диалога нужен собеседник, а Советская Россия (и советская литература) таким свободным собеседником быть не могла. Монологом же в каком-то смысле – в смысле обращенности к России, о которой говорит Адамович – была почти вся эмигрантская литература, а не одни Шмелев и Цветаева. Какого диалога хотел Адамович и какого диалога не получилось, остается неясным. Даже сейчас, когда в советской литературе начинают раздаваться свободные голоса, начинает звучать тема свободного творчества, едва ли можно мечтать о настоящем диалоге: в лучшем случае можно говорить о какой-то подспудной перекличке отдельных голосов (и здесь я имею в виду не роман Дудинцева и другие образцы нынешней “обличительной” литературы, но это уже тема для отдельной статьи).

В заключительной главе книги Адамович вновь касается вопроса об отношении эмиграции к советской литературе и к Советской России вообще. И тут опять много неясного, недосказанного, двусмысленного. Вопросы без ответов или ответы с бесчисленными оговорками. Недосказанность – отличительная черта поэзии Адамовича, отмеченная когда-то Зинаидой Гиппиус. Но одно дело – поэзия, а другое – критика и публицистика, в пределы которой вторгается здесь Адамович. И у того, кто читал французскую книгу Адамовича, написанную им в период его советофильства, неизбежно возникает, в связи с последней главой его русской книги, множество вопросов к нему.

Об Адамовиче часто говорят как об ученике Иннокентия Анненского. Его критические этюды сравнивают с “Книгами отражений” Анненского. Возможно, что свой импрессионизм Адамович заимствовал у Анненского. Анненский – вершина русской импрессионистической критики. У него много художнических прозрений, но много и спорного, и неверного. Но это был вообще период преобладания импрессионизма в критике. После выучки у формалистов – даже если их взглядов целиком не принимать и не разделять – такой субъективный импрессионизм нас уже не удовлетворяет. В критике Адамовича нет ни теоретической “базы”, ни исторического кругозора. И к тому же Адамович все-таки не Анненский!» (Струве Глеб. Об Адамовиче-критике: По поводу книги «Одиночество и свобода» // Грани. 1957. 34–35. С. 365–369).

Статья Г. Струве вызвала ответные реплики с возражениями и обвинениями в несправедливости и передержках: Терапиано Ю. «Грани», книга 34–35. Часть литературная // Русская мысль. 1958. 5 апреля. 1195. С. 4–5; Элькан А. Нечто о критике // Русская мысль. 1958. 22 апреля. 1202. С. 5.

Еще раньше статьи, которую отказались печатать парижские газеты, была опубликована книга Глеба Струве «Русская литература в изгнании», в которой имя Адамовича встречалось буквально через страницу и тоже далеко не всегда одобрительно. В нескольких откликах на нее речь вновь шла об Адамовиче. В частности, Роман Гуль, еще более несправедливо громя ценную книгу Струве, счел нужным заступиться за «Одиночество и свободу»: «Книга – интересная, как все, что пишет Адамович. С ним можно (и на мой взгляд должно!) во многом не соглашаться, но в писаниях Адамовича о литературе есть та бесспорная ценность, что это его, Адамовича, “домэны”, это его право говорить о литературе, здесь он у себя дома, потому что он человек искусства» (Гуль Роман. О книге Глеба Струве // Новое русское слово. 1956. 2 декабря. 15863. С. 8).

Книга бурно обсуждалась не только в печати. Илья Троцкий опубликовал подробный отчет о собеседовании в нью-йоркском Русском литературном кружке, состоявшемся 15 февраля 1956 года и посвященном книге Адамовича «Одиночество и свобода»: «Председательствовавший на собрании Тартак набрасывает литературный портрет автора. В его оценке Г. Адамович не только поэт, но и единственный по оригинальности и убедительности критик Зарубежья. Этому легко найти подтверждение в его произведении “Одиночество и свобода”. Георгию Адамовичу чужд формализм. Он чуток к плоти и форме того, что попадает в поле его анализа <…>

Г. Я. Аронсон расходится с Тартаком в оценке творчества Г. Адамовича и в анализе его последнего произведения.

– Ошибается тот, – говорит он, – кто примет статьи, собранные в книге “Одиночество и свобода”, за историко-литературное исследование. Адамович остается верен себе, своему импрессионистскому методу. В его книге собраны не столько характеристики творчества, опыты анализа, сколько воспоминания о писателях. Он скорее эссеист, чем литературовед. Он не аналитик явлений литературы. Его реакции больше эмоционального, чем литературно-критического характера. И хотя Адамович является автором спорного утверждения, будто “профессиональные критики плелись в хвосте культуры и творчества”, тем не менее будущий историк высоко расценит его вклад в русскую литературу.

Упрекает Г. Аронсон Адамовича и в том, что смело ставя проблемы, он уклоняется от их разрешения.

В этом, по мнению докладчика, следует искать причину того, почему Адамович, при его исключительных дарованиях, не стал “властителем дум” своего поколения.

Владимир Варшавский с большой взволнованностью выступает в защиту ведущей роли Адамовича в зарубежной литературе.

– Для незамеченного поколения он служил наставником, вдохновителем. За Адамовичем шли в самом главном. Это было определенное, хотя и трудноопределимое представление о том, чем была и чем должна быть русская литература. От бесед с ним рождалось странное волнение, предчувствие возможности содружества и братства. Вот почему “молодых” к нему влекло. Утверждение Адамовича, что русская литература 19 века была как будто новым взрывом сил, вошедших в мир с христианством, явилась нашим откровением. В том, что он научил “молодых” такому подходу к искусству – величайшая его заслуга.

Зарубежная литература и особенно творчество Г. Адамовича встретили совершенно иную оценку литературоведов из среды новой эмиграции.

Глеб Глинка, признавая талантливость автора “Одиночества и свободы” и его тонкое ощущение литературных явлений, ставит ему на вид глубочайший и беспросветный провинциализм в самой постановке вопросов, связанных с зарубежной литературой.

– Пришло время, – подчеркивает Глинка, – когда наша зарубежная литература должна окончательно преодолеть столь характерную для Адамовича сладкую боль своего эмигрантского самосознания. Беда не в оторванности от родины, а в том, что мы уж давно эмигрировали из нашей собственной молодости в возраст более почтенный и более тягостный. Новых эмигрантов трудно увлечь романтикой сожаления и одиночества. Нашей литературе не нужны стоны и жалобы на одиночество и незамеченность целых поколений.

Профессор П. Ершов тоже не скрывает заметного разочарования зарубежной литературой. С великим благоговением люди его поколения «там» мечтали заглянуть в честный мир эмиграции, приобщиться к духовному горению Запада, где творили Бунин, Куприн, Зайцев, где владели умами Ходасевич, Адамович, Георгий Иванов. Но вот мечты сбылись. Встреча произошла. Началось жадное знакомство с достижениями зарубежной литературы. И на этом этапе Георгий Адамович оказался ведущей фигурой. Время шло. Первоначальная жажда была утолена.

– Мы думали, что за границей занимаются изучением художественного творчества. Действительность, однако, убеждает в обратном. Говоря о зарубежной литературе, вспоминается меткая оценка, данная некогда А. П. Чеховым по поводу творчества некоего литературного новичка: “Немолодо, суховато, скучновато, но… талантливо”.

Автор “Одиночества и свободы” лишен чувства прошлого. Критик должен быть одновременно и историком литературы. Меж тем, этот элемент отсутствует в творчестве Адамовича.

В прениях участвовали Осип Дымов, А. Биек, Н. Максимов, С. Леонидов, белорусский литературовед А. Адамович и И. Троцкий» (Троцкий Илья. Проблемы зарубежной литературы // Новое русское слово. 1956. 22 февраля. 15579. С. 3).

Одиночество и свобода

В качестве введения в окончательную книжную редакцию вошел значительно переработанный текст статьи «О литературе в эмиграции» (Современные записки. 1932. 50. С. 327–339), которая в свою очередь была

значительно переработанным вариантом одноименной газетной статьи (Последние новости. 1931. 11 июня. 3732. С. 2; 25 июня. 3739. С. 2).

…на одном из бесчисленных парижских диспутов… учиться у Фадеева… – Возможно, Адамович имеет в виду вечер устной рецензии, устроенный в марте 1929 года парижским литературным объединением «Кочевье» в монпарнасской таверне «Дюмениль». На этом вечере после рецензии Г. Газданова на книгу Вл. Познера «Panorama de la litterature contemporaine russe» (Paris, 1929) разгорелся спор о Бунине, и Д. Святополк-Мирский «вызвал возмущение у Г. Адамовича своим парадоксальным замечанием, что он не променяет всю “Жизнь Арсеньева” Бунина за несколько строк из романа Фадеева “Разгром”» (Воля России. 1929. 4. С. 123. Б. и.).

«столица русской литературы – Париж» — Адамович по памяти приводит слова Довида Кнута на третьем заседании «Зеленой лампы» (1 марта 1927) при продолжении обсуждения доклада 3. Н. Гиппиус «Русская литература в изгнании». В опубликованной стенограмме: «Близко время, когда всем будет ясно, что столица русской литературы не Москва, а Париж» (Новый корабль. 1927. 2. С. 42).

…о ее «подвиге» – слово принадлежит Ходасевичу… – Имеется в виду посвященная писателям младшего поколения эмиграции статья В. Ходасевича «Подвиг», в которой тот писал: «Если лишенные не только приятного, но и самого необходимого молодые писатели наши все еще трудятся, все еще ведут неприметную, но упорную борьбу за свое литературное существование, то иначе как подвигом, я этого назвать не могу» (Возрождение. 1932. 5 мая).

«Что же, уехал я из Белевского уезда, значит и перестал быть русским писателем?» — Адамович по памяти приводит слова Бунина из выступления на второй беседе «Зеленой лампы» (24 февраля 1927), посвященной докладу 3. Н. Гиппиус «Русская литература в изгнании». В опубликованной стенограмме: «Говорят, раз из Белевского уезда уехал, не пишет, – пропал человек» (Новый корабль. 1927. 1. С. 45).

«Литература в изгнании» — эта статья Ходасевича была опубликована в газете «Возрождение» 4 мая 1933 года.

«С того берега» — книга Герцена, впервые опубликованная в 1850 году на немецком языке, в 1855 году выпущенная в Лондоне на русском.

…письмо Белинского к Гоголю… – Письмо Белинского Гоголю по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» было написано в Зальцбрунне 15 июля 1847 года и долгое время читалось в России в списках; впервые опубликовал его Герцен в журнале «Полярная звезда» за 1855 год.

…писатели продолжали «пописывать», а читатели – в ответ – «почитывать»… – из «Пестрых писем» (1884) Салтыкова-Щедрина, письмо 1.

…Бунина упрекали за воспевание чего-то вроде разорения «дворянских гнезд», Мережковского упрекали за Египет или вариации на библейские темы… – Возможно, Адамович вспомнил выступление в прениях сотрудника «Последних новостей» В. П. Талина (наст, имя Семен Осипович Португейс; печатался также под псевд: Ст. Иванович; 1880–1944) на собрании «Зеленой лампы» 25 марта 1929 года, посвященном собеседованию на тему «Спор Белинского с Гоголем». Спустя несколько лет Адамович рассказал об этом эпизоде подробно:

«“Зеленая Лампа”.

На эстраде Талин-Иванович, публицист, красноречиво, страстно – хотя и грубовато – упрекает эмигрантскую литературу в косности, в отсталости и прочих грехах.

– Чем заняты два наших крупнейших писателя? Один воспевает исчезнувшие дворянские гнезда, описывает природу, рассказывает о своих любовных приключениях, а другой ушел с головой в историю, в далекое прошлое, оторвался от действительности…

Мережковский, сидя в рядах, пожимает плечами, кряхтит, вздыхает, наконец просит слова.

– Да, так оказывается, два наших крупнейших писателя занимаются пустяками? Бунин воспевает дворянские гнезда, а я ушел в историю, оторвался от действительности! А известно господину Талину…

Талин с места кричит:

– Почему это вы решили, что я о вас говорил? Я имел в виду Алданова.

Мережковский растерялся. На него жалко было смотреть. Но он стоял на эстраде и должен был, значит, смущение свое скрыть. Несколько минут он что-то мямлил, почти совсем бессвязно, пока овладел собой» (Адамович Г. Table talk // Новый журнал. 1961. 64. С. 106).

В том, что Мережковский, отвернувшись от современности, углубился в Египет, упрекал его Ф. А. Степун в своем докладе о «Задачах советской и эмигрантской литературы», прочитанном в Берлине 18 ноября 1925 года на собеседовании, устроенном литературным содружеством «Арзамас» (Доклад Ф. А. Степуна в Берлине // Дни. 1925. 24 ноября. 861. С. 3).

…Блок… «рванулся» – по выражению Троцкого – к революции… – В статье «Блок» Л. Д. Троцкий писал о том, что «Блок ухватился рукою за колесо революции <…> Конечно, Блок не наш. Но он рванулся к нам» (Троцкий Л. Литература и революция. М., 1991. С. 98, 102).

«Товарищ, дай мне руку» — неточная цитата из стихотворения Блока «Миры летят. Года летят. Пустая…» (1912). У Блока: «Дай мне руку, ⁄ Товарищ, друг!».

«возвышающие обманы»… «низкие истины» — из стихотворения Пушкина «Герой» (1830).

…пишет так, «будто Христос никогда не рождался»… – Г. Кузнецова утверждает, что эти слова о Бунине принадлежали одной из сестер 3. Н. Гиппиус (Кузнецова Г. Грасский дневник. Вашингтон, 1967. С. 103). Ю. Терапиано приписывает их Герману Лопатину (Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924–1974). Париж; Нью-Йорк, 1987. С. 159).

…ощущение первобытной безгрешности природы… грусть и нежность этого творчества (то, что не в пример другим символистам у Бунина уловил Блок)… – Отзываясь в статье «О лирике» (Золотое руно. 1907.

6) о третьем томе стихотворений Бунина, Блок писал: «Цельность и простота стихов и мировоззрения Бунина настолько ценны и единственны в своем роде, что мы должны с его первой книги и первого стихотворения “Листопад” признать его право на одно из главных мест среди современной русской поэзии <…> Так знать и любить природу, как Бунин, мало кто умеет» (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 141).

«Красная новь» (1921–1942), «Новый мир» (с 1925) – первые советские «толстые» литературные журналы.

«слопала она его, как глупая чушка своего сына» – неточная цитата из письма Блока К. И. Чуковскому от 26 мая 1921 года. У Блока: «слопала-таки поганая, гугнивая родимая матушка Россия, как чушка своего поросенка» (Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8. С. 537).

«Пока не требует поэта…» — из стихотворения Пушкина «Поэт» (1827).

…нередко приходится читать о парижской «ноте» русской литературы… – Подробнее см.: Коростелев О. А. «Парижская нота» // Литературная энциклопедия русского зарубежья: 1918–1940 ⁄ Т. 2. Периодика и литературные центры. М.: РОССПЭН, 2000. С. 300–303.

…Милюков в «Очерках по истории русской культуры»… исторического беспристрастия он не проявил… – Масштабный труд П. Н. Милюкова «Очерки по истории русской культуры», печатавшийся первоначально в виде статей в журнале «Мир божий», был опубликован в трех частях (четырех книгах) в 1896–1903 годах и неоднократно переиздавался. В 1930 году в Париже вышли первые тома дополненного юбилейного издания. В своей рецензии, напечатанной в милюковской газете, этого замечания автору Адамович не сделал (Последние новости. 1931. 26 февраля. 3627. С. 2–3).

«Голый человек на голой земле» — слова Бубнова из пьесы Горького «На дне» (1902).

«поклонялся тому, что сжигал» – заключительные строки стихотворения «вечного студента» Михалевича, героя романа Тургенева «Дворянское гнездо»: «Ия сжег все, чему поклонялся, ⁄ Поклонился всему, что сжигал».

…Платон, удивительную цитату из которого… приводил Лев Шестов… – Шестов в своих работах несколько раз цитировал высказывание из платоновского «Федона»: «Все, которые отдавались философии, ничего иного не делали, как готовились к умиранию и смерти» (Федон. 64 А).

«всех загадок разрешение, распадение всех цепей» – Адамович неточно цитирует заключительные строки стихотворения Боратынского «Смерть» (1828). У Боратынского: «Ты всех загадок разрешенье, ⁄ Ты разрешенье всех цепей».

«самым тупым и смрадным явлением русской жизни» — неточная цитата из письма Достоевского Н. Н. Страхову от 18 мая 1871 года. Прежде, чем написать эту фразу, Достоевский оговорился, что имеет в виду не «лицо», а именно «явление» (Достоевский Ф. М. Поли, собр. соч.: В 30 т. Л., 1986. Т. 29. Кн. 1. С. 215).

Мережковский

В книжную редакцию в измененном виде вошли фрагменты статей «Книги и люди: Мережковский» (Современные записки. 1934. 56. С. 284–294), «Мережковский» (Последние новости. 1935. 5 декабря. 5369. С. 3) и «Литературные заметки» (Последние новости. 1937. 10 июня. 5920. С. 3).

О взаимоотношениях Адамовича с Мережковским, а также основные критические отзывы на его книги см. в публикации: «…А в книгах нет почти ничего» (Г. В. Адамович о Д. С. Мережковском) ⁄ Пред, и сост. О. А. Коростелева (в печати).

…в памятном споре о поэтическом «венке» или «венце»… – Адамович имеет в виду многолетнюю дискуссию между символистами, главными участниками которой были Брюсов и Андрей Белый. Слова о том, что венец пророка выше, чем лавровый венок мастера, были сказаны Брюсовым в статье «Священная жертва» (Весы. 1905.

1). См. также статью Белого «Апокалипсис в русской поэзии» (Весы. 1905. 4), и открытые письма оппонентов друг другу – «В защиту от одной похвалы» Брюсова (Весы. 1905. 5) и «В защиту от одного нарекания»

Белого (Весы. 1905. 6). В 1910 году дискуссия вспыхнула с новой силой во время спора о «заветах символизма», развернувшегося на страницах «Аполлона». На этот раз зачинщиками были Вяч. Иванов и Блок, выступившие с докладами в «Обществе ревнителей художественного слова» (опубликованы: Аполлон. 1910. 8). Брюсов ответил статьей «О “речи рабской”, в защиту поэзии» (Аполлон. 1910. 9). Белый в статье «Венок или венец»

(Аполлон. 1910. 11) упрекал Брюсова в измене собственным принципам и напоминал о статье «Священная жертва». Оба раза полемика вызывала живой отклик в литературных кругах. См. подробнее: Орлов В. Александр Блок. М., 1956; Громов П. А. Блок, его предшественники и современники. М.; Л., 1966; Максимов Д. Поэзия и проза Александра Блока. Л., 1975; Лавров А., Максимов Д. «Весы» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905–1917. М., 1984. С. 73–83; Корецкая И. В. «Аполлон» // Русская литература и журналистика начала XX века: 1905–1917. М., 1984. С. 226–230.

bonne mine аи mauvais jeu — хорошую мину при плохой игре (фрД

…поэтом, «только поэтом» он и хотел быть всю жизнь… – Споря с Вяч. Ивановым и Блоком, в статье «О “речи рабской”, в защиту поэзии» Брюсов писал: «Я от певцов требую прежде всего, чтобы они были хорошими певцами. Как относятся они к хмельным напиткам, право, дело второстепенное. Подобно этому, и от поэтов я прежде всего жду, чтобы они были поэтами» (Брюсов Валерий. Среди стихов: 1894–1924: Манифесты, статьи, рецензии. М.: Советский писатель, 1990. С. 320–321).

…задумался о «причинах упадка русской литературы»… – Имеется в виду доклад Мережковского «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» (1893).

«гражданской скорби» — в «Бесах» Достоевского Степан Трофимович Верховенский «раза по три и по четыре в год регулярно впадал в так называемую между нами “гражданскую скорбь”, то есть просто в хандру» (Ч. I. Гл. 1. II).

…«русских мальчиков» – по Достоевскому… – «Братья Карамазовы» (Ч. 2. Кн. 5. III).

…Книга о Толстом и Достоевском… – Работа Мережковского «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь, творчество и религия» была написана в 1898–1902 годах (см.: Письма Д. С. Мережковского А. В. Амфитеатрову // Пу б л., вст. заметка и примеч. М. Толмачева и Жоржа Шерона // Звезда. 1995. 7. С. 161), впервые напечатана в журнале «Мир искусства» (1900. 1-22; 1901. 1–2, 4-12; 1902. 2) и неоднократно переиздавалась.

…взгляд, который позднее был распространен и разработан повсюду… – Подробнее об этом см.: Андрущенко Е. А. Тайновидение Мережковского // Мережковский Д. С. Л. Толстой и Достоевский ⁄ Издание подготовила Е. А. Андрущенко. М.: Наука, 2000. С. 481–528.

«что есть истина?» — Ин. 18, 38.

«Ночные часы: Четвертый сборник стихов (1908–1910)» (М.: Мусагет, 1911) – книга стихов Блока.

…хохотал над Бодлером и Ибсеном… – В своем трактате «Что такое искусство» (1897–1898) Толстой привел как явную бессмыслицу несколько стихотворений из «Цветов зла» в переводе Эллиса, добавив: «Для того, чтобы быть точным, я должен сказать, что в сборнике есть стихотворения менее непонятные, но нет ни одного, которое было бы просто и могло бы быть понято без некоторого усилия, – усилия, редко вознагражденного, так как чувства, передаваемые поэтом, и нехорошие, и весьма низменные чувства <…> Бодлер и Верлен придумывают новую форму, при этом подновляя ее еще неупотребительными до сих пор порнографическими подробностями. И критика и публика высших классов признает их великими писателями. Только этим объясняется успех не только Бодлера и Верлена, но и всего декадентства». Аналогично Толстой относился и к Ибсену, о чем есть запись, в частности, у Л. Я. Гуревич: «Ибсен, очевидно, раздражает его своими художественными приемами. Он терпеть не может его и раз, сердясь, уверял меня, что совершенно не понимает его» (Гуревич Л. Я. «Из воспоминаний о Л. Н. Толстом»).

…рассказ о посещении Мережковским Ясной Поляны… – Д. С. Мережковский и 3. Н. Гиппиус приезжали к Толстому 11–12 мая 1904 года.

Толстой смотрел на Мережковского с любопытством… – Несколько лет спустя, в «Table talk» Адамович вернулся к этому сюжету, высказав другое предположение:

«Зинаида Николаевна не раз рассказывала о посещении Ясной Поляны, и в частности о том, как Толстой, уходя на ночь к себе, вполоборота, со свечой в руках, внимательно, в упор, смотрел на Мережковского.

– Мне даже жутко стало, молчит и смотрит, – добавляла она.

Каюсь, у меня возникло предположение, что Толстой заметил в Мережковском именно его “диковинность” и вглядывался в него с любопытством художника: что это за человек такой, как бы его надо было изобразить? Помнится, я даже где-то написал об этом.

Но в воспоминаниях Короленко есть опровержение этой догадки. Сидя за шахматной доской с одним из сыновей Толстого, он вдруг почувствовал на себе его взгляд, настолько пристальный и упорный, что ему, Короленко, тоже сделалось жутко.

Очевидно, это было у Толстого привычкой. Ничего “диковинного” в Короленко во всяком случае не было» (Адамович Г. Table talk <I> // Новый журнал. 1961. 64. С. 107).

…Мережковский… шел к «Иисусу Неизвестному» через все свои прежние построения и увлечения, издалека глядя в него, как в завершение и цель… – «Иисус Неизвестный» задумывался завершением трилогии под общим названием «Тайна трех»; книги «Египет и Вавилон» и «Атлантида-Европа» рассматривались Мережковским как подступы к основной теме, а «Иисус Неизвестный» – как главная книга. Отдельные фрагменты книги первоначально публиковались в эмигрантских журналах (Числа. 1931. 5. С. 162–176; Современные записки. 1932. 48. С. 274–294; 1933. 53. С. 262–287), целиком книга вышла в серии «Русская библиотека» (кн. 36 и 37), издававшейся Сербской академией наук в Белграде: т. 1 в 1932 году, т. 2 в двух частях – в 1933–1934 годах.

…один из его последних зигзагов: наполеоновский… – Имеется в виду не входившая ни в одну из обычных для Мережковского трилогий книга «Наполеон», главы которой печатались в журналах (Новый корабль. 1927. 2. С. 7–19; Современные записки. 1928. 34. С. 226–259; 35. С. 243–289), а затем она была опубликована целиком в двух томах (Белград, 1929).

«одуванчики у ног» – По всей вероятности, Адамович по памяти цитирует строки из описания горы Вифсаидской: «рдели у ног Иисуса цветы анемонов» (Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 2. Ч. II. Гл. 10. XXI).

«Что я делал на земле? Читал Евангелие» — вольный пересказ рассуждения Мережковского о Евангелии: «Маленькая книжечка <…> зачитало ее человечество, и, может быть, так не скажет, как я: “Что положить со мной во гроб? Ее. С чем я встану из гроба? С нею. Что я делал на земле? Ее читал”» (Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 1. Ч. I. Гл. 1. IV).

…скудость откликов на последние свои книги… – Обзор критических отзывов на книги Мережковского эмигрантского периода см.: Коростелев О. А. Философская трилогия Д. С. Мережковского // Мережковский Д. С. Собрание сочинений. Лица святых от Иисуса к нам. М.: Республика, 1997. С. 360–365; Коростелев О. А. Главная трилогия Д. С. Мережковского // Мережковский Д. С. Собрание сочинений. Тайна Трех. М.: Республика, 1999. С. 603–606; Коростелев О. А. Мережковский Дмитрий Сергеевич: «Рождение богов: Тутанкамон на Крите», «Мессия» // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т. 3. Ч. II. – М.: ИНИОН, 1999. С. 163–165, 169–171.

«Мало кто из русских писателей принял в душу свою столько печали, как он» – Адамович по памяти приводит запись о Мережковском из первого короба «Опавших листьев». У Розанова: «Я думаю, из писателей, писавших в России (нельзя сказать “из русских писателей”), было мало принявших в душу столько печали» (Розанов В. В. Уединенное. М., 1990. С. 190).

«Стиль – это человек» – выражение французского естествоиспытателя Жоржа Луи Леклерка Бюффона (1707–1788) из «Рассуждения о стиле», произнесенного в 1753 году при избрании его в члены французской Академии.

«Ум ищет божества, а сердце не находит» — из стихотворения Пушкина «Безверие» (1817).

…рассказывает он о том, как Иисус выгнал торговцев из храма, как извивался в руках его хлыст… – Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 2. Ч. II. Гл. 2. XV.

«О, если бы знать, что бич Господень ударил по лицу хоть одного из них, какая это была бы отрада!» – Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 2. Ч. II. Гл. 2. X.

…поразившие Толстого слова значатся в священном тексте… – «Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф. 5, 39).

«есть упоение в бою» — из трагедии Пушкина «Пир во время чумы» (1830).

«благочестивых мошенниках и глупцах, о всех, кто ударившему их в правую щеку подставляет другую, не свою, а чужую» – Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 2. Ч. II. Гл. 3. X.

…частное письмо… о «белых платьицах, из которых скоро вырастают» — Имеется в виду письмо за подписью «В. 3-цкий», опубликованное Розановым с комментариями в его книге «Темный лик»: «Милая служба заутрени под светлый праздник – для меня она нераздельна с белыми девичьими платьицами, из которых так скоро вырастают» (Розанов В. Темный лик. Метафизика христианства. СПб., 1911. С. 107).

«кощунственен и нелеп» – Адамович по памяти приводит оценку Мережковским слов Цельса об Иисусе: «Эти страшные слова <…> они даже не кощунство для верующих, а просто глупость» (Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 1. Ч. I. Гл. 1. XIII).

«Величайший в мире так обманул Себя, как никто никогда не обманывал» — Адамович неточно цитирует Мережковского, в свою очередь цитирующего Ренана и Штапфера: «Как бы то ни было, “великий Очарователь”, – тоже любимое слово Ренана, – “пал жертвой святого безумия”; Себя погубил и мира не спас; Себя и мир обманул, как никто никогда не обманывал» (Мережковский Д. С. Иисус Неизвестный. Т. 1. Ч. I. Гл. 1. XI).

«внимать арфе серафима» — измененная цитата из стихотворения Пушкина «В часы забав иль праздной скуки…» (1830). У Пушкина: «И внемлет арфе Серафима ⁄ В священном ужасе поэт».

…в книгах эмигрантского периода ценного меньше… – Адамович выражает наиболее распространенную в эмиграции точку зрения. Однако встречались и противоположные мнения. Например, Б. К. Зайцев считал: «И как писатель, и духовно Мережковский рос непрерывно. Последние произведения его очень остры и гораздо глубже ранних» (Зайцев Б. К. Дни: Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии. М., 2000. С. 193).

«вечным расставанием» — так в первом коробе «Опавших листьев» (1913) Розанов расставался с «позитивистом» (Розанов В. Сумерки просвещения. М., 1990. С. 414).

…Однажды Мережковский с явным сочувствием сказал о Чаадаеве, что это был первый русский эмигрант… – Мережковский еще в дореволюционных работах неоднократно подчеркивал всемирность Чаадаева. См., например, в его статье «Чаадаев» (1915): «Всемирность – вот главная и, в сущности, единственная мысль Чаадаева <…> Не поняв этого, ничего нельзя понять в Чаадаеве <…> “Моя Европа” – этого никто из русских и, может быть, даже из европейцев не говорил так, как Чаадаев».