Текст книги "Век Георгия Арбатова. Воспоминания"

Острой была борьба в сфере внешней политики. Ключевой проблемой являлась война в Афганистане и вывод наших войск, с чем Горбачев был согласен, но столкнулся с  очень большим сопротивлением в политической элите. И война затянулась еще на несколько лет.

Однако главным приоритетом все-таки было предотвращение ядерной войны, проблемы контроля над вооружениями. Центральную роль играли переговоры по договору СНВ-1. Я к этому времени после возращения из Вашингтона был назначен заведующим отделом военно-политических исследований, который раньше возглавлял Мильштейн, потом Алексей Михайлович Васильев. В этот период, в  конце 80-х гг., несколько сотрудников Института были переведены в МИД, в том числе В.П. Лукин, А.М. Васильев, Г.Э. Мамедов, А.Н.  Дарчиев. А.А.  Кокошин в начале 1992 г. был назначен первым заместителем министра обороны, а он тогда считался среди гражданских самым большим специалистом по военным делам.

Лукин очень быстро стал председателем Комитета по международным делам Верховного Совета РСФСР. Потом Ельцин вдруг назначил Лукина послом России в Вашингтоне.

До этого у нас часто на полставки работали сотрудники МИДа, здесь дипломаты защищали свои диссертации. Например, Владимир Федорович Петровский, представитель в ООН, а до этого – советник-посланник у Анатолия Федоровича Добрынина в Вашингтоне.

К сожалению, начался почти открытый конфликт между Арбатовым и Министерством обороны. До этого, в общем-то, отношения были вполне приличные, не всегда, естественно, любое бюрократическое ведомство не любит, когда кто-то еще дает советы, тем более, если они расходятся с мнением этого самого ведомства. Д.Т. Язов, который был министром обороны, относился к Арбатову с почтением как к фронтовику, и  перед тем как Язов поехал в Штаты, что было беспрецедентным шагом, он приходил в Институт посоветоваться с Арбатовым, а я как завотделом его встречал, но при разговоре тет-а-тет не присутствовал.

Но Арбатов стал публично критиковать Минобороны за явное преувеличение военной угрозы со стороны США и  НАТО. Здесь произошел эпизод с авианосцем. Обычно по  такого рода вопросам я писал для Арбатова «болванку», но он сам опытной рукой ее редактировал и препарировал, и  выступал на основе такого рода заготовок. Он заявил, что у  США только 13 авианосцев, а Минобороны считало, что их 20 с лишним, поскольку к этой категории приплюсовывали и вертолетоносцы. На самом деле у американцев было не 13, а 14 авианосцев, и на Арбатова обрушился шквал критики и  обвинений, и это стало таким поворотным пунктом. Я  тогда ему рассказал, что на самом деле у Штатов 14 авианосцев, но один постоянно проходит текущий ремонт, поэтому на активной службе находятся только 13.

И второй момент, связанный с грядущим распадом Советского Союза. Развал СССР мог сопровождаться гражданской войной, учитывая наличие разного рода споров между союзными республиками и автономными республиками, так что не  только союзными. Я понимал, что не  в  моих силах повлиять на ход истории и предотвратить распад Советского Союза, но надо было предотвратить ядерную гражданскую войну. Необходимо было сделать так, чтобы ядерное оружие СССР осталось бы только в России, чтобы предотвратить ядерный вариант конфликта между Россией и Украиной, между Арменией и Азербайджаном, которые к этому времени уже практически вели военные действия в Нагорном Карабахе.

На Украине тогда было 176 МБР с 10 РГЧ, и это означало, что на Украине больше ядерных стратегических вооружений, чем сегодня у России и у США по нынешнему Договору СНВ. Плюс еще несколько тысяч тактических ядерных зарядов. То есть, если бы Украина сохранила это ядерное оружие, то она мгновенно становилась бы третьей ядерной державой мира, хотя в это время вызванные Чернобыльским синдромом антиядерные эмоции на Украине были очень сильны.

Позднее все это выразилось в подписании договоров СНВ-1 и СНВ-2, которые позволили лишить Украину МБР с РГЧ, и в знаменитую речь Джорджа Буша в Киеве, в которой он прямо осудил украинский сепаратизм. Тогда руководители США выступали против раздела ядерного арсенала СССР между республиками.

Сейчас об этом забыли, но США в то время хотели, чтобы Россия была единственным наследником ядерного арсенала СССР, и способствовали вывозу его из Украины. Происходило противоположное тому, что существует сегодня.

Кокошин, конечно, очень себя активно вел. И он одно время претендовал на роль будущего министра обороны России. Но министром стал генерал Грачев, а Кокошин был у него первым замом, а позднее стал секретарем Совета Безопасности.

Осенью 1991 г. Арбатов назначил меня заместителем директора вместо Кокошина. После этого я погряз в  административно-хозяйственной деятельности. Арбатов к  тому времени стал конфликтовать с ельцинским окружением и, в первую очередь, критиковать экономические реформы Гайдара и Чубайса с его ваучером.

В начале 90-х гг. как официальные, так и неофициальные российско-американские контакты все больше и  больше пошли мимо Института, особенно по линии российского бизнеса. Это касается не только нас, но и ИМЭМО в очень большой степени. Понятно, что такую роль, которую Институт играл в советские времена, роль «бутылочного горлышка», уже играть было нельзя. Каждый считает себя экспертом по футболу, а теперь каждый стал считать себя еще и экспертом по Америке.

Георгий Аркадьевич критиковал многие аспекты постсоветской внутренней и внешней политики. Это касалось и  реформ Е.Т. Гайдара, А.Б. Чубайса, и политики А.  Козырева, но голос его не был услышан. В общем-то, тенденция, которая наблюдается за последние тридцать лет, показывает значительное уменьшение влияния экспертного сообщества на принятие решений. В советские времена те записки, которые писали Георгий Аркадьевич и сотрудники нашего Института, через помощников Генерального секретаря ЦК КПСС – Александрова-Агентова и Черняева  – поступали к главным руководителям нашей страны  – Брежневу и Горбачеву, а сегодня складывается такое впечатление, что «пирамида» где-то обрывается на пути от экспертного анализа и на самый верх. Анализ, который проводится экспертами, не доходит до верха, и те предложения, которые делаются, не доходят.

В 1995 г. истек четвертый срок директорства Арбатова. Но бюрократические правила сделали невозможными перевыборы Арбатова на очередной срок, которые он, как и прежде, без труда бы выиграл.

Георгий Аркадьевич чувствовал, что он сделал не все, что мог. Он не хотел уходить с должности директора ИСКРАН, чувствуя себя вполне способным продолжать полноценную работу.

Но он не стал обычным пенсионером. Научившись работать на компьютере, что было непросто, он написал несколько книг мемуаров, выступал со статьями, давал интервью. Георгий Аркадьевич жестко критиковал псевдо-профессионалов в СМИ и во власти, осуществлявших контрпродуктивные реформы в экономике и внешней политике. К сожалению, его голос не был услышан. Эта невостребованность со стороны новых властей была для него тяжелой болью на протяжении всех оставшихся 15 лет жизни.

Тридцать с лишним лет назад Арбатов заявил американцам: «Мы лишили вас врага». И, действительно, согласно опросам Гэллапа, в 1990 г. более 60 процентов американцев считали Россию дружественной страной. Сегодня этого мнения придерживаются менее 10 процентов. Схожий процесс произошел и у нас. Видимо, потребуется немало лет, чтобы эта ситуация изменилась.

Новая холодная война началась в 2014 г., шла она по нарастающей, и «специальная военная операция» придала новой холодной войне особые качества. Не видно никаких перспектив прекращения этой новой холодной войны. В таких условиях, на мой взгляд, научному сообществу стоит очень серьезно задуматься: как не допустить дальнейшего обострения отношений, которое может обернуться «горячей» войной, а «горячая» война между Россией и США – это ядерная война, и это на  самом деле Третья мировая – ограниченной ядерной войны не будет. Задача заключается в  том, чтобы стабилизировать политические и экономические отношения и остановить гонку вооружений.

Надо помнить уроки Арбатова и его сподвижников.

Лучший отец и друг

А.Г. Арбатов

Наверное, писать о Георгии Аркадьевиче Арбатове мне труднее всех именно потому, что он мой отец. Вполне понятно, что я не могу быть объективным в своих воспоминаниях и оценках. Естественно, для многих собственный отец – самый лучший. Но, глядя вокруг, я не могу найти примеров таких близких отношений отцов и детей, как у нас. Наши судьбы были неразрывно связаны, можно сказать, это была единая судьба. Мы были не  просто ближайшими родственниками, но и верными друзьями, взаимными советчиками по самым деликатным вопросам, а в течение нескольких десятилетий – профессиональными коллегами и политическими соратниками.

Он был невероятно многогранной натурой, и все стороны его жизни и деятельности просто невозможно раскрыть в одной статье. Поэтому о его политической роли и научных достижениях, о его качествах создателя Института, начальника, коллеги и товарища, наверное, лучше скажут другие люди. По той же причине я не вспоминаю в этой статье многих коллег отца по  Институту США и Канады, которые сыграли большую роль в его жизни, а некоторые стали и моими друзьями. Я очень благодарен им за память об отце и надеюсь, что они простят меня за это упущение.

Мои воспоминания – это не всеобъемлющая биографическая повесть, а лишь несколько штрихов к портрету очень близкого мне человека, так сказать, с семейного угла зрения.

Заветы по умолчанию

Нам с отцом очень повезло. Он прожил большую и относительно долгую жизнь (умер на 88-м году), и на протяжении наибольшей ее части (а точнее – 59 лет) мы были вместе, даже находясь на большом расстоянии по служебной надобности. Несомненно, он больше всех повлиял на мой характер, взгляды и ценности, хотя никогда не делал это напрямую. Может быть, он даже и не ставил перед собой такой задачи, а просто жил, работал и строил отношения с другими людьми, организациями и государствами и тем самым ненавязчиво подавал мне пример.

Это, конечно, не значит, что я стал его копией. Мы были очень разными по характеру, привычкам и, разумеется, по жизненному опыту, политической и научной роли в своей стране и за рубежом, иногда расходились во мнениях и нередко спорили.

Наверное, главная нравственная норма, которую он в меня вкладывал с детства, причем не прямо, а косвенно – в ходе разговоров, оценки других людей и событий, – состоит в том, что человек ценится не тем, кто его родители и каков его должностной и имущественный статус, а тем, что он сам непосредственно из себя представляет. Хорошо, когда родители поддерживают, но каждый должен сам доказать свою ценность в профессиональном и человеческом отношениях. Отец, конечно, очень мне помогал, гордился моими успехами и огорчался неудачам, но всегда исходил из того, что я сам должен доказать, чего я стою. Так же нужно относиться к другим: не по социальному происхождению, национальности или месту рождения и жительства, а исключительно по личным достоинствам.

Сколько я его помню, отец всегда был перегружен делами, и я понял, что для того, чтобы чего-то добиться в жизни, нужно очень много работать и лучше всего – последовательно. В этом смысле мне повезло. У меня всю жизнь в  основном был один и тот же жанр – научные исследования в сфере международной безопасности, гонки вооружений и их ограничения. Своей теме я посвятил почти полвека: от первых курсовых работ и  до избрания академиком Общим собранием Академии наук в  2011  г. по тематике «Международная безопасность и стратегическая стабильность». Когда огласили итоги голосования, моя первая мысль была: «Как жаль, что отец всего год не дожил до этого, вот бы он гордился…» И дома, отмечая это событие, первый тост подняли за него.

Еще своим примером он учил меня выстраивать общественную линию жизни: не «лезть на рожон», но хранить верность своим политическим, профессиональным и нравственным принципам, а в критических ситуациях не «прогибаться», невзирая на риск и ущерб. Он не раз говорил, что репутация – это самое важное в научной и политической биографии, ее приходится строить всю жизнь, но можно потерять за один день.

Политика

Если говорить о политических воззрениях, то в советские времена Георгий Аркадьевич не был диссидентом, хотя с уважением относился к мужеству тех, кто открыто бросал вызов системе. Но сам он был «человеком системы», и именно так называлась одна из самых известных его книг. Он стремился использовать сложившиеся правила игры, чтобы изнутри сделать эту систему лучше, чтобы реально, а  не  на словах повернуть ее к нуждам людей и цивилизованным нравственным и политическим нормам.

При этом с ходом времени взгляды отца претерпевали постепенную и болезненную трансформацию. Он начинал свою взрослую жизнь как искренне верящий коммунист (в партию вступил на фронте). Однако то, чему он еще раньше стал свидетелем как школьник в 1937-м и в другие страшные годы, арест и тюремное заключение его отца, увиденное им на войне, подлые и жестокие массовые репрессии после Победы – все это посеяло в его душе первые глубокие сомнения в совместимости коммунистической идеологии и практики с человеческой моралью.

Первое разрешение этих противоречий дал XX съезд КПСС, состоявшийся в 1956 г. Идея состояла в том, что Ленин начал все правильно, но Сталин отошел от верного курса и извратил теорию и практику истинного марксизма. Георгий Аркадьевич со всей душой в своей профессиональной деятельности влился в ряды «шестидесятников», т.е. коммунистов-идеалистов, отстаивавших то, что потом Михаил Горбачев назовет «социализмом с человеческим лицом».

Поднимаясь все выше по научной и политической лестнице, он искренне верил, что коммунизм в своем практическом воплощении не должен преступать общечеловеческие нравственные нормы и что такое разграничение можно претворить в жизнь. (Недаром Юрий Андропов, к которому он долго был очень близок, как-то сказал: «Юра Арбатов, конечно, коммунист, но все-таки не большевик».)

Тяжелый удар по философии Арбатова нанесло подавление «Пражской весны» 1968 г., а окончательно ее добило вторжение СССР в Афганистан десятилетие спустя. Коммунистические идеалы оказались фиговым листком для прикрытия подавления свободы в своей стране и империалистического управления подчиненными государствами, осуществления геополитической военной экспансии вовне. В конечном итоге этот курс подорвал силы советской империи и привел ее к развалу, как до нее – царскую Россию и десятки других империй на  протяжении известных нам тысяч лет. Скорее всего, эта парадигма сохранится и в будущем.

Под воздействием своего политического опыта и широких контактов, знаний об окружающем мире Георгий Аркадьевич сначала проникся идеологией еврокоммунизма, а потом стал стопроцентным социал-демократом. После провала путча в 1991 г. он как убежденный социал-демократ перешел в жесткую оппозицию разрушительным реформам Бориса Ельцина. По поводу их огромных экономических и  политических издержек он с сарказмом говорил: «До чего дожили – коммунисты говорят правду!»

Так же тяжело отец переживал распад СССР, хотя не  думал, что это была самая большая трагедия XX в., по  сравнению с  двумя мировыми войнами, революцией и  Гражданской войной в России, массовыми жертвами сталинизма и фашизма. К  тому же Георгию Аркадьевичу было очевидно, что советская оторванная от реальности идеология и основанные на ней экономика, политический строй, имперская система себя изжили и были исторически обречены. Но он считал, что если бы не  путч 1991 г. и если бы вокруг Ельцина были другие люди, то децентрализацию унитарного государства и экономические реформы можно было бы провести гораздо более продуманно, поэтапно и с меньшими потерями для народа. Их последствия в виде лавины идейно-политического отката мы видим в настоящее время.

Контакты с властью

Отношения Георгия Аркадьевича с начальством, когда он в 1960-е гг. поднялся близко к уровню государственных руководителей, складывались негладко. С каждым из них эти отношения прошли один и тот же цикл. Начиная с Леонида Брежнева и заканчивая Борисом Ельциным, поначалу лидеры активно привлекали отца в качестве советника, а подчас и посланника по особым поручениям, когда этого требовала международная обстановка. Приходя к власти, каждый лидер был заинтересован в более или менее трезвой оценке внутренней и внешней обстановки и нетривиальных предложениях по расчистке завалов, доставшихся ему от предшественника. На этот счет у отца всегда имелись продуманные идеи, выношенные им самим и вместе с соратниками.

Но спустя несколько лет, по мере накопления ошибок и издержек политики очередного лидера, тому становилось неприятно получать критические оценки теперь уже своих собственных решений. К тому же в условиях авторитарной системы власти руководитель неизбежно обрастал угодливыми царедворцами, которые делали свою карьеру на подхалимаже и тем самым внушали начальнику представление о его выдающихся способностях и достижениях, постепенно изолируя его от несогласных, объявляя последних врагами и погружая начальство в виртуальный мир, альтернативный реальности. Тогда Арбатов становился не ко двору, и его отстраняли – когда «тихой сапой» (при Брежневе, Горбачеве, Ельцине), а иногда и с резкой отповедью (при Андропове).

Когда такой момент подходит, перед прогрессивными советниками лидера встает судьбоносная дилемма: «гнуть свою линию» с риском попасть в опалу – или смолчать и  приспособиться, сохранив статус близости к олимпу. Мой отец раз за разом, при всех руководителях, выбирал первое и  попадал в немилость. Многие его коллеги, друзья и ученики выбирали второе, оправдывая себя тем, что, сохранив свое положение, они будут иметь возможность и дальше оказывать на власть позитивное влияние. Но это зачастую было самообманом: как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. После перехода определенной черты в таких отношениях цели и средства меняются местами. Близость к власти становится самоцелью, а взаимодействие с ней – средством, и тогда возможность позитивного влияния сходит на нет.

Для него правило отношений с великими мира сего состояло в том, что, если начальство проявляло интерес к  его знаниям и  предложениям, он никогда не отказывался. Как бы негативно отец ни относился к политике руководства, он использовал любую возможность, чтобы сделать ее лучше. Но когда его идеи были не нужны, он никогда не  напрашивался со своими услугами и, тем более, не приспосабливался к порочному курсу ради того, чтобы его поманили пальцем. Он знал немало тех, кто так делали, теряли свое достоинство и разрушали репутацию, их не уважали ни бывшие соратники, ни противники, ни  власть, даже если жаловала показными почестями. Они на деле не были способны принести хоть какую-то пользу и перечеркивали даже прежние заслуги, если таковые имели место.

Больше всего отец ненавидел не тех, кто изначально были его политическими врагами – убежденными сталинистами, националистами или милитаристами. Он сильнее всего презирал как маститых, так и молодых «перевертышей», которые при Горбачеве были сподвижниками «перестройки», «гласности» и «нового политического мышления». При Ельцине они стали суперлибералами и ударниками «великой стройки капитализма» по рецептам Запада (недостатки и пороки которого отец знал не понаслышке). А при Путине сделались воинствующими державниками и радетелями традиционных скреп (типа «самодержавие – православие –народность» заодно с крепостным правом). Георгий Аркадьевич никогда не понимал загадочной философии особого «евразийского пути» России, считая, что она подменяет географической картой для средней школы (Россия в центре Евразии и всего мира) понимание глубинных экономических, идеологических и  военно-политических движущих сил мировой политики. По этому поводу он шутил: «Под заумными геополитическими теориями кроется простая суть: постсоветская номенклатура хочет жить, как в Европе, а управлять, как в Азии».

Когда президентом был выбран Владимир Путин, отец уже фактически отошел от дел, был почетным директором Института США и Канады и не принимал активного участия в политике, чего и здоровье не позволяло. Прямой контакт с высшим руководством произошел лишь однажды, когда в 2003 г. по случаю 80-летия ему был вручен орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. Отец тогда шутил: «То ли мои заслуги третьей степени, то ли Отечество третьей степени?» Он со школьной парты в 18 лет ушел на фронт, всю дальнейшую жизнь посвятил безопасности и процветанию своей Родины. Но он всегда с юмором относился к проявлениям «ярмарки тщеславия» и  говорил, что о заслугах человека, особенно в нашей стране, судят не по государственным наградам, а по его делам.

Сейчас я задаюсь вопросом: как бы отец воспринял конфликт на Украине и вокруг нее. Думаю, в самом страшном сне отец не мог бы представить себе всего случившегося за последний год. Он начал взрослую жизнь на фронтах войны с фашизмом, после этого посвятил свою деятельность борьбе против наследия сталинизма и милитаризма, за предотвращение ядерной катастрофы, прекращение холодной войны и гонки вооружений. Происходящее сейчас он воспринял бы как крушение дела всей своей жизни. Несомненно, украинская эпопея стала бы для него и тяжелой трагедией личного характера. Он сам родом из Херсона, там жили все родственники по линии его матери, и теперь этот цветущий и уютный город подвергся грабежам и артобстрелам. В 1943 г. он в звании артиллерийского капитана с передовыми частями Красной армии освобождал Левобережную Украину и увидел ее маленькие городки, прославленные гоголевской классикой. Ныне эта область снова стала ареной жестоких боев и массовых человеческих жертв. В ноябре 1943 г. перед штурмом Киева он с разведчиками дважды форсировал Днепр  – южнее города Канев, а потом под Черкассами – с задачей выбора плацдарма для батарей своих «катюш». Потом он ездил на встречи с однополчанами в Черкассы и получил звание почетного гражданина города. Сейчас названия этих населенных пунктов прозвучали в сводках специальной военной операции, а реактивная и ствольная артиллерия опять дает залпы в обе стороны над рекой.

Война

Значение войны в жизни Георгия Аркадьевича было поистине огромным. Фронтовой опыт наложил отпечаток на всю его последующую жизнь. Он рано повзрослел и был не по годам мудр и опытен, имел уверенность в себе, не страдал ни от каких комплексов (в отличие от некоторых ровесников, оставшихся в  тылу), умел руководить людьми, завоевывать авторитет у подчиненных и строить разумные отношения с  командирами, жизненные невзгоды воспринимал в адекватном масштабе, соразмерном пережитому на фронте.

Как и все фронтовики, хлебнувшие горя на переднем крае, он никогда сам не рассказывал о войне. Конечно, мальчишкой я нередко приставал к нему с просьбами поделиться героическими воспоминаниями, но он всегда отнекивался. Причины такого отношения я понял много позже, когда сам в качестве депутата, представленного в Комитете по обороне Госдумы, стал регулярно выезжать в зоны боевых действий. За  шестнадцать командировок мне пришлось кое-что испытать (включая ранение на  Кавказе, по удивительному совпадению в ту же ногу, в которую был ранен отец в 1942 г.). Но,  конечно, мой эпизодический военный опыт абсолютно несопоставим с тем, что пережили служившие в  «горячих точках», и, тем более, с тем, что выпало на  долю отца и  других ветеранов за долгие фронтовые годы. И, главное, Вторая мировая война – самая страшная всемирная бойня в истории человечества – была совершенно другой, нежели конфликты в  Чечне, Дагестане, Ингушетии, Таджикистане или Косово, очевидцем которых мне довелось стать.

Я увидел лишь крошечные фрагменты войны, но и их было достаточно, чтобы убедиться – никакой романтики на войне нет и наверняка никогда не было. Смерть на войне не бывает красивой и благородной – она всегда бессмысленна, внезапна и безобразна, а обыденность соседствует с трагедией. На свете не бывает ничего страшнее войны, но рассказывать об этом у меня нет ни желания, ни способности. Наверное, так же к этому относился отец и многие другие люди, пережившие неизмеримо больше моего.

Сейчас нередко приходится видеть в телешоу или на разных конференциях борзых журналистов и псевдоэкспертов, ни разу в жизни побывавших под огнем, но в патриотическом кураже грозящих всем военной силой и даже ядерным оружием. Я бы дорого дал, чтобы ткнуть этих «храбрецов» носом в грязь, вонь и кровь не кинематографической, а  реальной войны, ибо в  этом ее истинное лицо. Мой отец таким же образом относился к подобным паркетным воякам и не стеснял себя в использовании в их адрес ненормативной лексики.

Та война оставалась с ним в мыслях до самого конца. После инсульта и незадолго до смерти, когда большую часть дня он проводил в постели и часто дремал, я спросил его, что ему снится. Он ответил: «Первый и последний залпы моих “катюш”». Первый был под Москвой на Волоколамском шоссе в октябре 1941-го, а последний – на Днепре под Черкассами в  ноябре 1943-го. Между этими двумя эпизодами прошли два года войны. Но подробнее об этом времени я узнал лишь под конец его жизни, когда помогал ему работать над одной из его последних книг под названием «Детство. Отрочество. Война».

После окончания школы Юра (так его всегда звали в  семье) подал документы в артиллерийское училище, а на следующий день после зачисления началась война. Ускоренные офицерские курсы, участие в параде на Красной площади 7 ноября 1941-го, выдвижение дивизиона на передовой рубеж обороны Москвы. (Странно и постыдно, что, когда начали отмечать годовщины того легендарного парада, отца ни разу не пригласили на кремлевский банкет. Видимо, это была мелочная месть каких-то зловредных начальников.) К слову сказать, десятилетия спустя, когда мы ездили на дачу в поселок Опалиха, отец показывал мне, где передний край пересекал Волоколамское шоссе: там стояла полуразрушенная церковная колокольня, на которой был их наблюдательный пункт и которую немецкая артиллерия пыталась снести, но не смогла.

А потом, после завершения боевой подготовки в Миассе, был эшелон, следовавший под бомбежками на Калининский фронт, служба в качестве начальника разведки дивизиона, а затем командира батареи реактивной артиллерии. Там ему нередко приходилось корректировать залпы своих «катюш», находясь в боевых порядках пехоты, а подчас и впереди них, и там же он получил ранение в ногу от пули немецкого снайпера, переходя на наблюдательный пункт. Казенный язык боевых сводок подчас красноречивее любой батальной лирики: «5 сентября Арбатов под сильным огнем противника на открытой местности… точно установил передний край обороны, после чего был дан залп. Наши части после залпа овладели высотой и продолжали продвигаться вперед»44
  Цит. по: Арбатов Георгий. Человек системы. М.: Вагриус, 2002. С. 41.


[Закрыть].

После в должности помначштаба полка по разведке он воевал в составе Степного фронта на Курской дуге, освобождал Левобережную Украину и участвовал в подготовке освобождения Киева. При осенних переправах через холодные реки получил воспаление легких, которое перешло в  туберкулез. Был комиссован «вчистую» и как бесчисленное множество таких же молодых офицеров и солдат отправлен в  тыл – умирать. Затем медсанбаты, санитарные поезда и долгое лечение в госпитале, где он выжил благодаря чудесному везению и  заботе врача – матери его одноклассника, который тоже был на фронте. А потом семья откармливала его, отрывая от себя лучшее из того, что могла достать в голодное военное время.

Семья

Сказать о Георгии Аркадьевиче, что он был хороший семьянин, это значит ничего не сказать. Семья для него была тем, что называется святая святых, хотя он всю жизнь был с головой погружен в работу и имел очень мало свободного времени.

Его отец, Аркадий Михайлович, воевал на Гражданской войне, потом работал на разных административных постах и  в  торгпредстве в Германии, в 1941 г. по статье «контрреволюционный саботаж» получил 8 лет тюрьмы, но через год был реабилитирован и вернулся к деятельности в народном хозяйстве. Умер внезапно от инфаркта в 53 года (в 1954 г.). Тогда моему отцу пришлось в тридцать лет стать главой всей семьи. Он нежно любил и почитал своего отца, человека доброго и мягкого, и  боготворил мать – Анну Васильевну, волевую и властную женщину, о которой трогательно заботился до самого ее конца. К младшему брату Саше он относился как к сыну, тем более что разница в возрасте была большая (15 лет). Отец опекал брата и помогал ему до тех пор, пока тот не встал на ноги, обзавелся своей семьей и домом, завоевал в стране и за рубежом репутацию крупного ученого в области рационального использования природных ресурсов. Прискорбно, что он умер в 2008 г., за два года до смерти старшего брата, прожив на 17 лет меньше него.

Другая главная женщина в жизни отца – это его жена и  моя мать Светлана Павловна. Он любил ее беззаветно, баловал, как только мог, был невероятно великодушен, прощал все капризы и первым мирился после размолвок. Он вообще не переносил в семье никаких ссор и всегда брал на себя инициативу, чтобы их уладить – даже со мной, мальчишкой. Он был настолько сильным и уверенным в себе человеком, что никогда не боялся показаться мягкотелым или слабовольным.

Пожалуй, самое замечательное для нашей семьи время пришлось на его командировку в Чехословакию в начале 1960-х  гг. В  Москве мы еще жили очень бедно, незадолго до отъезда в  Прагу переехали в первую маленькую отдельную квартиру, покинув большой коммунальный «клоповник» с одной кухней и одним «санузлом» на всех (13 семей – 34 человека). Конечно, сама Чехословакия, Прага, большая квартира в буржуазном доме на красивой площади, хорошие условия жизни, теплая компания коллег отца по журналу «Проблемы мира и социализма» показались нам настоящим раем.

Мы все время гуляли по прекрасной Праге, часто ездили по стране, проводили много времени всей семьей. Тогда отец мог посвятить изрядное время моему просвещению и культурному воспитанию, что делал с удовольствием и  искренним интересом. Впоследствии мама нередко говорила, что это были самые счастливые годы ее жизни. Она и сама была в то время в расцвете своей необыкновенной красоты (трогательно, что моя жена носит в паспорте фотографию Светланы Павловны тех лет). Уже взрослым я стал регулярно приезжать в Прагу с  женой, иногда с нашей дочерью или с  друзьями, и там в моей памяти всплывают чудесные ощущения, эпизоды и запахи детства. Мы всегда приходим навестить дом и двор, где прошли три года необычайного счастья нашей семьи.