Текст книги "Проглоченные миллионы (сборник)"

Они обошли несколько домов, но Гошу Кошкина так и не нашли. Никто не знал, где он. Юра допил из горлышка бутылку коньяка, проводил Люду до гостиницы и отправился домой.

Утром Юрку Беднякова разбудил турецкий марш мобильника. Он поднял тяжелую голову, жадно выпил чашку вишневого компота, заботливо поставленную матерью на тумбочку у кровати, и взял трубку.

– Хочешь увидеть своего друга Гошу Кошкина?

– А где он?

– Подходи через час к универмагу «Юбилейный». Там будет стоять темно-зеленый джип. В нем буду ждать я.

– А вы кто?

– Гошин друг. Я узнаю тебя по фотографиям. Мне Гоша показывал.

– Ладно.

Около универмага «Юбилейный» Юра увидел темно-зеленый джип и подошел к нему. Из джипа вышел крепко сколоченный мужчина лет сорока в сером костюме с галстуком. Над левой бровью у него был шрам.

– Юрий Павлович Бедняков?

– Да.

– Меня зовут Костик. Должна подойти еще одна дама, и мы вместе поедем к Георгию Игоревичу.

– Куда?

– Он в санатории отдыхает. Хочет увидеть только вас двоих. Больше никого.

– Почему он не пришел на встречу одноклассников?

– Был занят.

Появилась Людмила Горяинова. От нее исходил едва уловимый запах французских духов. Она была одета в приталенное бледно-голубое платье и выглядела лет на десять моложе своих лет. Бирюзовые бусы оттеняли ее голубые глаза. Туфли на высокой шпильке еще больше молодили ее.

– Ну, как я тебе?

– Неотразима!

– А Гоше я тоже понравлюсь?

– Ты ему всегда нравилась.

– А вы нравились мне оба. Он рыжий, ты – брюнет. Оба спортсмены. Но с девушками он был посмелее. А сейчас ты мужик хоть куда, настоящий столичный мен. Ты чего это врачом стал? Ты же мечтал стать писателем.

– Так уж получилось.

Они с Людой разместились на заднем сиденье, и машина сорвалась с места. По Радянському проспекту они выехали из Подольского, миновали воинскую часть, въехали в село Броневое и стали подниматься по горной дороге, извивающейся змеей.

Машина остановилась у санатория «Горный приют».

Из будки у ворот вышел охранник в защитной форме.

– Сюды не можна.

Костик достал из кармана портмоне, вынул крупную купюру, дал охраннику, и ворота санатория отъехали в сторону.

– Сначала зайдете к пану главврачу, – сказал охранник, подошел к Костику и что-то шепнул ему на ухо.

– И всего-то? – удивился Костик.

В кабинете главврача из-за стола поднялся плюгавый человечек в белом халате:

– Василий Маколюк, – представился он.

Воровато оглянулся, быстро выхватил гривны, протянутые Костиком, два раза пересчитал, казалось, даже понюхал и попробовал на вкус и провел посетителей в палату к Георгию Игоревичу Кошкину. При этом он масляно улыбался. Юра не сводил с Маколюка глаз. Тот тоже пристально посмотрел на него.

– Вы Юра Бедняков? В одиннадцатой группе Медицинского института учились?

– Да. А вы учились в одной группе с Сергеем Жирным?

– Точно.

– Сколько же лет с тех пор прошло! Тебя и не узнать! – притворно вздохнул Моколюк и куда-то исчез.

Юрий вспомнил прыщавого и коротконогого, словно обрубок, Ваську Маколюка. Учеба ему не давалась, и он держался тем, что докладывал заместителю декана Виеватому обо всем, что говорят студенты. Ребята не раз устраивали прыщавому Ваське темную, но это не помогало – тот еще упорнее продолжал доносить.

Юра с Людой вошли в ВИП-номер санатория. На широкой кровати на спине лежал человек, выпятив вздувшийся мячом живот. У него были огненно-рыжие волосы, а рыжая щетина сливалась с пожелтевшим лицом. В голубых глазах с лимонно-желтыми склерами осталось только страдание. Кожа на шее шелушилась. Он часто дышал и через каждые два-три вдоха тихо стонал. У окна стоял врач в синем медицинском костюме. У врача была темная бородка и пронзительные черные глаза.

– Меня зовут Николай Андреевич. Я лечащий врач пана депутата.

– Что с ним? – спросила Людмила.

– Алкогольный цирроз печени с асцитом, – сказал врач, – Я сделал все, что мог. Из Киева привезли аппарат гемодиализа, искусственную почку, необходимые препараты, но все это только продлевает страдания. Произошли необратимые изменения в организме. Он хотел с вами попрощаться, но уже час находится без сознания.

– Что такое асцит? – спросила Люда.

– При циррозе печень уже не перерабатывает кровь и брюшная полость переполняется жидкостью. Может накопиться до двадцати пяти литров, жидкость давит на диафрагму, а диафрагма – на сердце и легкие. Сейчас надо освободить брюшную полость пана Кошкина от излишней жидкости.

– Как вы это сделаете? – спросила Людмила.

– Пробью переднюю брюшную стенку троакаром, и избыток жидкости выйдет через трубку. Потом жидкость в брюшной полости снова накопится, и через какое-то время процедуру придется повторить. Попрошу вас на час покинуть палату. Посидите в холле.

Они вышли в холл и расположились на стульях.

Дверь в соседний ВИП-номер оказалась приоткрытой. На кровати у окна лежал иссохший старик с лицом, заросшим редкой седой щетиной. К нему подошла санитарка с мокрой тряпкой, приподняла с тумбочки прозрачный мешочек с конфетами и пряниками и стала протирать столешницу. Старик протянул руку с дряблой обвисшей кожей, вырвал мешочек у санитарки и посмотрел на нее с ненавистью. Он поднес мешочек ко рту, с трудом набирая слюну, несколько раз в него плюнул, бросил санитарке и просипел:

– Хотела сожрать мои конфеты? Жри теперь!

Старик откинул голову и затих с открытыми глазами и открытым ртом.

Людмила выбежала на улицу. Юра за ней.

– Не могу я там больше! – зарыдала она.

– Гоша все равно нас не узнал.

К ним подошел Костик.

– Не успели вы с Георгием Игоревичем попрощаться. Жаль. Я довезу вас до Подольского.

Юрий с Людой не помнили, как машина доехала до города и остановилась на площади возле универмага. Люда схватила Юру за руку.

– Мы с ним даже не поговорили.

– Интоксикация. Он уже не может ни говорить, ни думать.

– Такой человек превратился в развалину! Чем ему помочь? Что же делать?

– Дать ему тихо умереть.

Они добрели до гостиницы на берегу Днестра, поднялись на третий этаж, Людмила открыла дверь и они вошли в номер. Она захлопнула дверь, обняла Юрия, прижалась к его груди.

– Мне страшно.

– Успокойся, Людочка.

– У меня в тумбочке коньяк и фрукты. Достань. Я хочу выпить.

Выпили. Люда обняла Юру и начала страстно целовать.

– Разденься, Юра. Сейчас только это поможет.

Поселковый философ

Сашка Усиков проснулся, правой рукой поискал на полу у кровати бутылку пива, зубами стянул с горлышка фольгу и жадно присосался к живительной влаге. Стало легче. Он посмотрел на левую половину кровати. Та была пуста и нетронута, значит, жена ночевала у матери. Почему? Наверное, он вчера изрядно нагрузился.

Сашка осмотрел комнату и увидел ее другими, просветленными глазами. Он вдруг начал понимать ее истинную суть. Суть была страшной. Значит, надо выпить. Сашка оделся и пошел к дому, доставшемуся ему от деда. По дороге купил пару бутылок водки, хлеб и круглую коробочку с плавлеными сырками. Усевшись на кухне за стаканом водки, стал рассуждать о жизни и ее потаенном смысле. Закончив бутылку, позвонил своему корешу Аркашке Соболеву, чтобы поделиться свежими мыслями.

Аркашка выпить любил, но пустое словоблудие недолюбливал. Кроме как о рыбалке, бабах и машинах, Аркашка ни о чем не говорил.

– Ну что там у тебя? – спросил Аркашка, войдя в дом. У него было полное лицо и мутные глаза. Он торговал домашней утварью в магазинчике у поселкового рынка и постоянно что-то жевал. То, проходя мимо торговых рядов, наберет пригоршню орехов у Таньки, то схватит кусок копченого сальца у Гришки, то большущий розовый помидор у Шуры, то что-нибудь еще, на что глаз положит. Домой обедать не ходил, говоря, что нет аппетита, а толстеет исключительно из-за своего добродушия и незлобивости, потому как даже хлеба не ест.

– Ты сначала стакан накати, чтобы слушать без внутреннего напряжения, – предложил Сашка. У Сашки махонькие пронзительные глазки, тонкие губы мыслителя и поседевшие кудри.

Аркашка накатил.

– Помнишь поэму Гоголя «Мертвые души»?

– Ну помню.

– Не нукай, не запряг.

– Ты чего цепляешься? Думаешь, если нацедил стакан палёнки, то и цепляться можно?!

– Не дуйся. Я же по-дружески. Так вот, в «Мертвых душах» есть помещица Коробочка, казалось бы, совсем безвредная.

– Есть. Ну и что? Вредная?

– В ее фамилии гениальный писатель зашифровал послание, я бы даже сказал, предупреждение или, точнее, предостережение.

– Ты сколько выпил?

– Бутылку всего.

– А вчера?

– Не помню.

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно. Ты вокруг посмотри. На стены, на потолок, на пол, наконец. Эта кухня тебе ничего не напоминает?

– Ремонт в доме надумал делать? Правильно. Давно пора.

– Мы с тобой находимся в коробке. Кухня – это коробка. Согласен?

– Возможно. Дальше что?

– Ты этот дом видел?

– Видел.

– Дом – это большая коробка, разделенная стенами на коробки поменьше. Ну, там, на комнаты, туалет, веранду, кладовку…

– Это в каком же смысле? К чему ты клонишь?

– Выпей еще, а то у тебя соображалка слабо работает.

– Ты лучше о своей соображалке подумай. Что-то ее на ахинею понесло.

– У дома стоит гараж, а в нем машина. Понимаешь?

– Нет.

– В коробке гаража находится самопередвигающаяся коробка машины. Коробки держат людей в себе. Коробки имеют двери и освещены окнами. Двери и окна можно открыть, а можно и закрыть. Все дело в том, у кого в руках ключи. Можно человека выпустить, а можно и не выпускать, если закрыть снаружи. Теперь понял? Люди закрываются друг от друга в коробках. И закрывают друг друга в этих коробках. И прячут в маленьких коробках все, что натащили домой – в коробки большие. Вот на окне лежат очки в коробке футляра. Вот коробка с ботинками. Из дома напротив в окно смотрит человек. О чем он думает? О том, как бы вырваться из коробки дома на волю и побежать в коробку магазина за бутылкой, избавляющей от дум, навеянных стенами, давящими на психику. Из одной коробки мы спешим в другую, а из другой в третью, напоминая белку в колесе. Получается замкнутый порочный круг. Видишь вдали здание администрации нашего поселка? Это громадная зловещая коробка, где в кабинетах – коробках поменьше попряталось от людей начальство и изо всех сил думает, как бы нас надуть, побольше заграбастать и утащить в коробки своих домов.

– Куда тебя понесло, Саня?

– Сколько времени ты проводишь на улице и сколько в коробках? Подсчитай. Дома сидишь в коробке комнаты, на работе – в коробке магазина, едешь на работу в коробке машины. Все мы узники коробок. Без коробок мы никто, бомжи. Это коробки делают нас людьми. Какой бы умный ни был, без коробки ты пустое место, нуль, пшик, недоразумение. Если у тебя нет двух-трех коробок, то тебе никто и руки не подаст. Из маленьких коробок-квартир люди мечтают перебраться в коробки побольше, со стенами потолще и покрепче. Ни одна баба не ляжет с тобой в чистом поле под дождем, ей теплую коробку с мягким диваном подавай! Кто богаче, у того и коробка-дом побольше, и коробка-машина подороже. Жизненный успех измеряется коробками. У олигарха – коробка-банк, где в коробках-сейфах он прячет деньги. Значит, мы отличаемся друг от друга коробками, их величиной, расположением и тем, что мы, как мыши, в них натаскали за всю свою жизнь. Жизнь измеряется количеством коробок, в которых мы были, которые мы видели и которые имеем. Теперь понял, на что намекал классик фамилией «Коробочка»? Это она – главная героиня поэмы «Мертвые души», а не Чичиков. Он ее прикрывает от таких дураков и несмышленышей, как ты. Понимаешь ты, неуч и обжора? От коробок спасаться надо, а ты целыми днями что-то жуешь, жуешь и жуешь. В жратве топишь свое недовольство жизнью, навеянное коробками.

– Слушай, Сашка, я тебе не врезал исключительно потому, что ты за свои слова сейчас не отвечаешь. У тебя же белочка! В смысле белая горячка.

– Космонавт летит в закрытой коробке к звездам. Люди едут в коробках-вагонах и в коробках-чемоданах везут гостинцы родным, что ждут их в коробках домов. Вокруг одни коробки, в которых, как тараканы, попрятались люди. Им страшно выйти из своих коробок на свет!

– Врешь! Велосипед – не коробка, мотоцикл – тоже не коробка!

– Это всего лишь слабый протест против коробок, его писк тонет в гуле машин и стуке поездов. Классик намекал, чтобы мы подумали о своей незавидной коробочной судьбе. И я тебя спрашиваю: где тот человек, который выведет нас из коробок на волю? – Усиков вопрошающе уставился на Аркашу. – Этого человека нет, но, возможно, он уже родился!

– А твой классик не в коробке жил? Так где же? В чистом поле под лопухами?

– Ты своими грязными лапами Гоголя не трожь! Где надо, там и жил. У тебя не спросил.

– Ну продай мне коробку своего дома, доставшуюся от деда, раз тебе не нужна. Я куплю! Я не гордый.

– Не могу. Я, как и все, в пожизненном плену у коробок. Нас одолели не враги, не голод и не холод, нас одолели коробки. Люди прячутся друг от друга в коробках, как улитки в раковинах, – в глазках Усикова мелькнула лютая тоска, и он потянулся к бутылке.

– Санек, пока мы с тобой болтали, водка кончилась.

– Кончилась, говоришь? Может, сбегаешь за бутылочкой?

– У меня в машине заначка есть. Сейчас принесу.

Через час друзья храпели в коробке комнаты. Голодный пес уныло смотрел из коробки будки, стоящей у калитки. В окне дома напротив мальчик складывал домик из кубиков, которые доставал из раскрашенной картонной коробки. В его глазах блеснуло предчувствие, он развалил домик и схватил лежащую рядом кошку за хвост. Та взвыла и через форточку выскочила из коробки дома на волю.