Текст книги "Проглоченные миллионы (сборник)"

Глава 8
Деликатный человек

Фельдшер ветлечебницы Петр Дмитриевич Гаврилюк был человеком мягким, обходительным и не смог бы никого обидеть даже взглядом или жестом. Он понимал щекотливость ситуации и изменчивость обстановки, был не без чувства юмора и не без понимания современной культуры.

Одним словом, Гаврилюк был человеком деликатным.

Если Гаврилюку и приходилось употреблять слово, которое, по его мнению, резало слух, то он предупреждал: «Извините за выражение».

«К свинине лучше всего потреблять не горчицу, а, извините за выражение, хрен».

«Вчера к нам в ветлечебницу привезли племенного, извините за выражение, бугая».

Если Петр Дмитриевич шутил, то, чтобы в этом не было сомнения, добавлял, стеснительно хихикая: «Это я в порядке шуток».

Уходя из гостей или с кем-нибудь прощаясь, он не забывал вставить, виновато улыбнувшись: «Извините за компанию».

Когда Петр Дмитриевич простужался, то не сморкался громогласно, как некоторые, в слипшийся носовой платок, пугая прохожих. Он деликатно отходил в сторонку, осматривался, чтобы никого не было рядом, прижимал большой палец к одной ноздре, а во вторую изо всех сил дул, очищая ее на ствол дерева, в кусты или просто на землю. Потом он менял руку и ноздрю, после чего доставал из кармана чистый носовой платочек, культурно промокал верхнюю губу и, как ни в чем не бывало, шел дальше.

Солоноватых просторечных слов Гаврилюк избегал, находя им достойную литературную замену. Так, женскую грудь он не называл, как какой-нибудь пьяный шоферюга, «сиськами», а говорил поэтично – «перси».

А уж матерных слов от него не слышали, даже если находился в сильном раздражении. В таком состоянии духа он лишь досадливо махал рукой и, сказав: «Нехорошо так делать» или «Разве так можно?» – удалялся и в три затяжки выкуривал сигарету, приговаривая: «Это же надо!» Осуждение и неприятие в его глазах стыдили нарушителя сильнее любых слов.

Во время веселья ухаживал за соседями по праздничному столу: «Вам чего наложить в тарелку – салата или винегрета?», «Вам какого хлеба – белого или черного?» – после чего культурно, двумя пальцами брал ломтик и клал его у тарелки соседа или соседки. Перед этим он протирал пальцы носовым платком.

Даже слабости Петра Дмитриевича были деликатными и не приносили никому вреда, не вызывали раздражения или утомления.

Он любил покурить, попариться в баньке, а в минуты душевного подъема сочинял стихи.

Курил Гаврилюк только во дворе и сигареты без фильтра – вовсе не из-за дешевизны, а потому что набиты крепким табаком и ими можно от души накуриться. Выкуривал сигарету до конца, пока не обжигало пальцы и губы. Потом же, деликатно поплевав на тлеющий окурок, растирал его большим пальцем о каблук и аккуратно вминал в землю, чтобы и следа не осталось.

Раньше, бывало, Петр Дмитриевич парился в старой бане, но после ее закрытия стал ходить в новую на берегу озера. Никто в Зимнегорске не мог дольше него продержаться в парилке, и ни у кого не было лучших веников.

Каких только веников не вязал Гаврилюк! И березовых, и дубовых, и осиновых, и можжевеловых, и всяких других, которых и не упомнишь! Сушил он их на чердаке своего дома, вплетая в иные ветви эвкалипта, купленные на рынке, крапиву от радикулита и другие растения, о которых мало кто знает и мало кто в них понимает. Секрет банных веников, как и любовь к животным, перешли к нему от прадеда – конюха Стефана Гаврилюка, возившего на бричке самого графа Сивочко. Граф Сивочко же прославлен тем, что до старости волочился за зимнегорскими бабенками и умер в постели одной из них от гипертонического криза, отчего в гробу лежал с перекошенным лицом. На поминках графа конюх Стефан шепнул приятелю – кучеру Антону: «Если бы граф парился моими вениками, помогающими от апоплексии, то прожил бы еще лет десять, а то и все пятнадцать». Этот же Стефан, выпив чарку водки, говаривал, что истинного конюха узнаешь по неутомимости в постели, ибо жену, как и породистую кобылку, надо объезжать постоянно, чтобы не застаивалась и не брыкалась.

Петр Дмитриевич давно бы срубил собственную баньку – во дворе у дома места хватало, но ходил он в баню общественную, потому что любил поговорить с людьми и послушать их суждения обо всем происходящем на белом свете.

Обсуждали же в зимнегорской бане политику, медицину и строительство. В бане можно было узнать, как вылечить гипертонию настойкой тысячелистника на водке, стоит ли России вступать в Евросоюз и чем лучше крыть дом – шифером, ондулином или металлочерепицей. Но в последнее время главным предметом обсуждения была, конечно же, старая баня, которую купил местный магнат Сивочко и где будет то ли секретный институт, то ли лаборатория по изучению живучести земных организмов.

Когда Гаврилюк появлялся в парилке, ему тут же почтительно уступали центральное место на верхней полке, предварительно смахнув листья от веника. Только он мог с пониманием сказать, когда парилку следует проветрить, когда – просушить, когда облить стены водой, а когда – вымести сухие листья, нападавшие с веников. В нужный момент Петр Дмитриевич плескал на раскаленные камни душистую травяную настойку, смешанную с темным пивом, отчего воздух в парной становился ядреным и вдыхался так глубоко, что доходил до пяток.

Парился Петр Дмитриевич по субботам, чтобы в воскресный день сочинять стихи.

А в стихах Петр Дмитриевич выплескивал все свои сомнения, разочарования, радости, душевную боль, любовь и ненависть. Они так причудливо сплетались в рифмованных строчках, что могли вызвать у читателя одновременно и смех, и слезы и желание врезать кому-нибудь по физиономии. Но в том-то и суть поэзии, чтобы будить у читателя не скучные трезвые рассуждения, а переполняющие душу чувства. А уж какие чувства рождаются – не поэт тому виной, а душа читателя. И когда библиотекарь Антонина взяла отрывок из поэмы Гаврилюка, чтобы напечатать в сборнике, он понял, что не зря живет на белом свете.

Однажды в ясное субботнее утро Петр Дмитриевич проснулся рано и, попив чаю с блинами, которые нажарила жена Элеонора, поднялся на чердак. Там он не спеша и с толком осмотрел висящие под крышей веники и выбрал один для сегодняшней бани. А в доме Эля уже собирала все необходимое в банную сумку.

В баню Гаврилюк пришел, когда каменка уже как следует разогрелась и первые посетители хлестались в парилке вениками.

«Димитрич пришли», – сказал кто-то с уважением.

Перед первым заходом в парилку Петр Дмитриевич никогда не обливался водой, но парился всухую без веника – кости разогревал. После того как прошибал первый пот, выходил из парилки и не спеша выкуривал в коридоре сигарету «Астра» или «Прима».

На второй заход брал с собой веник, но хлестался без азарта.

Азарт приходил потом – к третьему-четвертому заходу в парную, когда веник, гоняющий пар по всему телу, доводит до исступления и изнеможения. Но откуда ни возьмись вдруг появляются свежие силы, второе дыхание, кураж, удаль, азарт! Хочется закричать от радости во все горло, начать жизнь заново, доделать все несделанное и свернуть горы! Вот ради таких минут и стоит ходить в баню, потому что они даруют откровение и освобождение сознания от всего лишнего и наносного, что сравнимо лишь с обладанием любимой женщиной.

Постепенно парилка наполнялась людьми. Бледные фигуры, поблескивая влажными выпуклостями, как привидения двигались в тускло освещенном пространстве. Хлест веников, кряканье, постанывание, мычание, взвизгивание наполняли раскаленный воздух и вместе с паром создавали ту особую банную атмосферу, которую ни с чем не сравнишь и с ностальгическим умилением вспоминаешь в промозглой мгле.

– Разве это пар?! – обратилась фигура бочкообразная к фигуре циркулеобразной. – Так себе. Пар сухим быть должен.

– А ты в платную сауну сходи по пятьсот рублей за час. Там сухо. Хрясь-хрясь! – ответила фигура с худыми циркулеобразными ногами, истово хлещась облезлым веником.

– Указчику – хрен за щеку! Хрясь-хрясь!

– Обмякни, папаша, больно ты остроязыкий. Таким языком знаешь, что доставать надо? – циркулеобразная фигура наклонилась к бочкообразной и что-то прошептала ей на ухо.

– Что-о-о-о?!

– А то, что слышал.

– А вот иоги, – он сказал именно так, – могут на горячих углях спать без ожогов кожи, – произнесла приземистая кривоногая фигура. Хрясь-хрясь!

Все вокруг притихли, по-видимому, из уважения к «иогам».

– А мой сосед, хоть и не иог, но как литруху вмажет, то тоже может уснуть где попало, даже в свинарнике, – пытаясь переплюнуть «иогов», сказала высокая костлявая фигура с выпирающими ребрами. Но на это замечание никто не отреагировал.

Разговор затих, не успев развиться.

Петр Дмитриевич вышел в мыльную облиться холодной водой из шайки. В дверях он столкнулся с каким-то типом, лицо которого было покрыто толстым слоем крема с наклеенными кружочками огурца. Такие маски делают дамы для омоложения. Белая в зеленых пятнах маска прикрывала всё, кроме бегающих глазенок, показавшихся Гаврилюку знакомыми.

– Ты чего толкаешься? Ослеп, что ли? Очки купи! – тонким фальцетом прокукарекал тип в бабской маске.

– Не смейте мне тыкать! Я фельдшер-ветеринар и имею дело с живыми существами, а не с бескультурными хамами!

– Подумаешь, фельдшер! Видели мы таких фельдшеров на рынке по рублю десяток в базарный день.

Дважды облившись холодной водой из шайки, Петр Дмитриевич вышел в коридор покурить.

Тип с бегающими глазками тоже вышел, присел на скамейку рядом, двумя пальцами вытащил из пачки Петра Дмитриевича сигарету, прижал к раскаленному концу сигареты Гаврилюка, прикурил и выпустил дым ему в лицо.

Гаврилюк так опешил, что не нашелся, что и сказать.

– Вы бы хоть закурить попросили. Лицо скрыли маской, а хамство прикрыть не смогли.

– Тех, кто просит у меня закурить, я бью по тыкве. Поэтому и сам никогда не прошу.

– Ну знаете! – возмутился Гаврилюк, плюнул на окурок и, когда тот зашипел, бросил его в урну и прошел в парную.

Тип тоже бросил недокуренную сигарету и направился следом.

Как только Петр Дмитриевич плеснул воды на раскаленные камни и расположился на верхней полке, в парилку вразвалочку вошел тип с бегающими глазками, устроился рядом, расселся, подложив под зад резиновый тапочек со своей ноги.

– Что же это вы свой грязный тапок на чистую полку положили? Здесь вам не хлев, не свиньи, а люди банятся.

Как бы не расслышав Гаврилюка, тип в омолаживающей маске вдруг громко заговорил:

– Да-а, в этом городишке, я смотрю, париться не умеют. Вы бы хоть парную в порядок привели. Прошу всех покинуть помещение и забрать с собой то, что вы называете вениками. Это же не веники, а облезлые крысиные хвосты.

– Парная чистая и проветренная. Не мешайте нам париться, – твердо сказал Гаврилюк.

– Не командуй. В парной должен быть один тамбурмажор, который и руководит банным процессом. Им буду я.

– Кто-кто должен быть в парной? – переспросил хлипкий старичок с тонкой шейкой.

– Руководитель. Двоевластие приводит к брожению умов и потере цели, к которой движется коллектив. В парной со мной остаются три человека, они четко и беспрекословно выполняют мои указания.

– А чего это вы раскомандовались в нашей бане? – спросил Гаврилюк. – Кто вы такой? Мы тут пришли побаниться, сбросить усталость, набраться сил, а неизвестно кто указывает нам, что делать.

– Эта баня не ваша, а общественная, но порядка в ней нет. Я и наведу. Со мной остаетесь вы, вы и вы, – тип в маске с огурцами, по очереди указал на трех мужиков.

– А Димитрич как же? Они у нас главный специалист по бане, – возразил один из избранников.

– Не знаю, какой он специалист, но у меня вызвал идиосинкразию, я скоро чесаться начну.

Мужики примолкли.

– А что такое эта идиосинкразия? – шепотом спросил Жариков у Николаева.

– То ли грибок, то ли чесотка, – так же тихо ответил Николаев. – Видишь, этот мужик даже лицо чем-то намазал.

– Ничего себе! А я думал, что Димитрич как медик ничего такого подцепить не может.

– Так Димитрич же не человеческий доктор, а конский фельдшер.

Когда парную убрали и проветрили, тип в маске громко заявил:

– Через десять минут все могут заходить в парилку.

Когда зашли, Николаев шепнул Петру Дмитриевичу:

– Димитрич, а правда, что у тебя идиосинкразия?

– С чего ты это взял? Я, кроме насморка, ничем не болел.

Но Гаврилюку не поверили, вокруг него образовалось пустое пространство, полоса отчуждения. Рядом никто не садился. В раздевалке тоже никто не присел рядом на скамейку.

Когда Гаврилюк вернулся домой, Эля, не глядя в глаза, спросила:

– И у кого это ты успел лишая подцепить, у Нинки или у Вальки?

Битый час Петр Дмитриевич объяснял жене, что идиосинкразия похожа на аллергию и контактным путем не передается. Когда он в знак примирения попытался обнять Элю, та сказала:

– Иди лучше Нинку обними, а ко мне больше не прикасайся! Я здоровой быть хочу.

В понедельник по дороге на работу Гаврилюк встретил венеролога Феликса Ефимовича Хасанова.

– А ты, Петр, оказывается, ходок! В тихом омуте черти водятся. Но нельзя же на всех баб подряд бросаться. Надо контактировать только с проверенными дамами. Я тут случайно узнал, что ты кое от кого кое-что подцепил. Бывает. Сейчас это лечится просто. Один укол – и здоров. Заходи ко мне в кабинет часиков в пять, чтобы ни с кем из знакомых не столкнуться. С тебя бутылка коньяка, но учти, я пью только пятизвездочный армянский.

Гаврилюк хотел все объяснить Феликсу Ефимовичу, но, поняв, что это бесполезно, с досадой махнул рукой и пошел своей дорогой.

В процедурном кабинете ветлечебницы, где трудился Гаврилюк, ветеринар Нина Николаевна Козырь тихо сказала: «Со шлюхами отрываешься, а со мной даже на лодке не захотел покататься, мол, верность любимой жене блюдешь. Никогда тебе этого не прощу! Ханжа и бабник!»

Вскоре Петр Дмитриевич срубил баню у себя во дворе и в городской бане больше не появлялся.

К нему перестали заходить друзья и родственники. Эля с дочкой ночевала у матери. Гаврилюк погрузился в одиночество.

Но однажды перед заходом солнца в дом Гаврилюков кто-то постучал.

– Здесь проживает поэт Петр Дмитриевич Гаврилюк?

– А вы, собственно, по какому делу?

– Я филолог Егор Петрович Гиря. Хочу поговорить о поэме «Лихой конь», отрывок из нее напечатан в сборнике стихов «С вершин былинных Зимнегорска».

– И что вас заинтересовало? – спросил Гаврилюк.

– Читателей интересует судьба жеребенка Орлика, родившегося от героя поэмы жеребца Орла, – Егор протянул Гаврилюку руку.

Но Петр Дмитриевич в ответ руки не подал.

– Мне уже три месяца никто руки не подает, потому что я якобы вызываю идиосинкразию.

Егор искренне рассмеялся.

– Наверное, не подают руку враги, потому что ваш талант вызывает зависть, которая оборачивается идиосинкразией!

– Элеонора считает, что идиосинкразия – заразное заболевание, передающееся половым путем.

– Таким красивым женщинам, как ваша жена, легкое заблуждение простительно. Кстати, у вас есть книга «С высот былинных Зимнегорска»?

– Есть, конечно. Я ее на презентации взял.

– Можно посмотреть? Хочу сличить строфы.

– Заходите.

Петр Дмитриевич достал с полки кумачовую книгу и протянул филологу.

Тот наобум раскрыл, стал листать, но, ощупав корешок, флешки не обнаружил.

– Да, я оказался прав, – сказал он, захлопнул книгу, вернул хозяину и пошел к двери.

– Вы что, даже чаю не попьете?

– Извините, тороплюсь на встречу с известными целителями. До начала осталось всего семь минут.

Глава 9
Битва целителей

Директору Дворца культуры имени Седьмой пятилетки Николаю Григорьевичу Григорьеву позвонили из администрации и убедительно попросили седьмого числа текущего месяца с семнадцати до двадцати двух освободить зал для встречи кандидата в депутаты Зимнегорской думы Ивана Сивочко с избирателями. А так как это встреча народа с его избранником, ни о какой арендной плате не может быть и речи, ибо слово «демократия» происходит от греческого слова «демос», что означает «народ».

А на это же время уже назначили встречу зрителей с приезжим психотерапевтом Михайлом Качумовским. Плотно расписанные планы мероприятий в ДК не позволяли перенести его встречу на другое время, и ее объединили с выступлением перед публикой питерского костоправа Александра Ивановича Мокревича, застолбившего время за полгода вперед. С извинениями перед людьми, купившими билеты на эти встречи, ДК сообщил об их объединении по радио и в газете «Зимнегорск».

– Поймите, наконец, дорогие наши целители, что народу намного интереснее увидеть сразу две знаменитости, а не одну. Люди будут долго вспоминать об этой встрече и внукам своим расскажут, – уговаривал Григорьев Качумовского и Мокревича. – Да и аренда зала каждому из вас обойдется вдвое дешевле. Еще и денежки сэкономите!

– На меня и на Качумовского билеты раскупили и теперь перепродают втридорога. Зал не вместит его и моих зрителей одновременно. Будут давка и скандал, а вина за это безобразие ляжет на вас, уважаемый Николай Григорьевич.

– Мы с коллегой Мокревичем умываем руки.

– Вместит. На случай войны и стихийных бедствий предусмотрен спуск стены зала в подвал стальными тросами на электромоторе. И зал увеличивается вдвое.

– Но для чего?

– Для размещения в нем госпиталя для раненых.

– Хорошо, я согласен при условии уменьшения арендной платы за переполненный зал еще на тридцать процентов, – сказал Качумовский. – Так вы материально компенсируете наш с коллегой моральный ущерб.

– Это шантаж! Из каких средств прикажете выдавать зарплату сотрудникам? Мы на самоокупаемости. Копейки нет лишней, мы бедны, как церковные мыши.

– Тогда я пошел, – Качумовский решительно поднялся из-за стола.

– Стойте! Я уменьшу арендную плату на пятнадцать процентов, но ни на копейку больше.

И они ударили по рукам.

В назначенное время зал Дворца культуры имени Седьмой пятилетки был переполнен людьми, купившим билеты на обе встречи. Места заняли те, кто пришел раньше. Припозднившиеся совали под нос счастливчикам, сидящим на откидных креслах, входные билеты с теми же местами, до хрипоты спорили, ругались, доказывали свою правоту, а потом, сникнув и смирившись, сгрудились в проходах, расселись на полу. Ни одна из стен зала так и не опустилась, потому что электромотор уже давно вращал что-то на даче у предыдущего директора.

Народ утих. Женщины от пятидесяти лет и старше смотрели на сцену с нетерпением, смешанным с вожделением. Некий молодой человек отпустил скабрезную шутку по поводу целителей и целительства, но дамы со всех сторон так зацыкали, что он умолк, сник и куда-то исчез.

Люстры потускнели, и на сцену вышел среднего роста человек в футболке и джинсах. Слипшиеся космы осыпали футболку ореолом перхоти. Человек не спеша отодвинул стул от стола, стоящего на сцене, и воссел, выпятив мягкий животик. Потное лицо с пухлой верхней губой озарилось улыбкой, в которой были снисхождение, уверенность в себе и пресыщенность славой.

– Я – Михайло Спиридонович Качумовский. Когда я работал хирургом в городе Здолбунов Ровенской области, одна пациентка спросила: «И когда это вы, такой молодой, успели стать хирургом?» А тогда я действительно был молод! Так молод, что не уставал ни от любви, ни от работы, ни от идей, что постоянно приходили в мою шальную голову! Вчера уже другая пациентка здесь, в Зимнегорске, спросила: «Почему это вы, будучи хирургом, вдруг стали психотерапевтом?» – «А что, нельзя?» – задал я встречный вопрос. И она промолчала. Промолчала потому, что ей нечего было возразить. А что возражать, когда вокруг полнейшая демократия с плюрализмом и кажный занимается тем, чем хочет, и тем, что у него лучше всего получается? А у меня лучше всего получаются психотерапевтические воздействия на окружающих. Получаются, и всё тут! Я лечу любые болезни, от гипертонии до псориаза и педикулеза. Вот, например, недавно я вылечил геморрой одному вашему депутату, не буду называть его фамилию, потому что она слишком известная и он сделал много добра людям, даже бедным. В благодарность он помог мне получить у питерских профессоров сертификат специалиста по воздействиям на психику и другие органы. Между нами говоря, уж очень эти питерские профессора привередливые. И вообще профессора старой школы и традиционного направления крайне щепетильны и дотошны, потому что все новое им претит и вызывает аллергию, зуд и тошноту. Ничего нового не терпят, оно их раздражает, как быка раздражает красная тряпка. Живут по старинке, по устаревшим меркам, по насквозь прогнившему допотопному пониманию медицины вообще и психотерапии в частности. Они стоят на месте, а надо и даже необходимо двигаться вперед. Представьте себе машину, стоящую на месте, из-за того что не заводится. Это уже получается не машина, что должна ехать, а груда металлолома, который будет ржаветь, если его вовремя не переплавить на нужный стране металл. Обратите внимание, что всё вокруг нас движется не только вперед, но и в разные стороны. Это и есть жизнь. Ничто, кроме медицинской науки, не стоит на месте. Но если что-то не движется, то оно начинает гнить, как гниет картошка, оставленная нерадивыми хозяевами в сырой земле. Вы, конечно же, понимаете, на что я намекаю и что имею в виду? А в виду я имею прогресс. Прогресс – это новый подход к старым понятиям с разных сторон и с разных точек зрения, что и обеспечивает движение нашего общества вперед. Кто не движется вперед, тот откатывается назад. Так рассуждает философия, так же думаю и я. Разработанный мною метод психотерапии я назвал психотерапией исцеления установками. Она в корне отличается от прежней, устаревшей и порочной психотерапии насильственного принуждения и подчинения больного, несчастного и неприкаянного человека, врачу, лекарствами подавляющего его волю и психику, превращающего его в безропотное и безвольное существо. Моя задача – не поработить страждущего, не втоптать его душу в грязь, а исцелить и дать поверить в меня как в луч света. Поверив в меня, он поверит и в себя. Поверив в себя, он станет кузнецом своего счастья. Став кузнецом своего счастья, он станет кузнецом всеобщего благополучия и процветания. Поэтому мой метод психотерапии – это не только исцеление отдельно взятого человека, но и исцеление всего нашего, прямо скажем, больного общества. И я не побоюсь сказать вам, что это исцеление человечества в целом. Потому что человечество состоит из частиц – людей, как море состоит из капель, пустыня состоит из песчинок, а стадо состоит из овец и баранов. Что есть, то есть. Пусть некоторые умники не сомневаются. А если они сомневаются, ничего не знают и не понимают, то пусть поучатся у меня. Я недорого возьму – только за потраченное на них время. Но скажу вам от души и по-честному, что время у меня дорогое. Минута – это исцеленный человек. Час – это исцеленный дом, день – это исцеленное село, а месяц – исцеленный город. Пусть ко мне приезжают психотерапевты со всего мира, я научу их правильно исцелять страждущих, а не калечить несчастных вредоносными уколами, таблетками и тупыми рассуждениями. Нужны были бы нам все эти перестройки с ускорениями и углублениями, если бы у нас были до конца исцеленные люди? «Нет! – отвечаю я. – Мы бы и без этого справились с трудностями, потому что были бы здоровыми, умными и сильными! А зачем здоровому человеку перестраиваться, если ему и так хорошо?» Так же ответите и вы, когда я всех вас исцелю. Всех, чем бы вы ни болели и что бы вас ни мучило! Вместе со мной вы пойдете тем истинно верным путем, которым когда-то, освободившись от рутины и гнили, пошел и я. Меня и мои научные идеи недавно поддержал очень известный питерский профессор Александр Иванович Мокревич, который сказал, что уж кто-кто, а доктор Качумовский точно знает, что делает! Ему подсказки и напоминания не нужны. И я действительно знаю, что делаю. Знаю вопреки моим завистникам и некомпетентным врагам. Компетенцию им заменили старорежимные подходы к науке и страх перед сметающим их с дороги прогрессом. Они как те комары, что от злобного бессилия кусают всех вокруг, не давая ничему новому и передовому встать на ими же искусанные ноги. Это они понапридумывали морочащие всех патенты, сертификаты, лицензии, отзывы, разрешения и справки, чтобы не дать вольному целителю опомниться и отдышаться, чтобы он занимался не лечением больных, а писанием оправдательных бумаг о том, что он не верблюд. Сейчас я на ваших глазах исцелю два-три десятка человек, а те, кому не успею помочь, пусть летом приезжают лечиться ко мне в город Здолбунов Ровенской области. В Здолбунове меня найти просто. Дом, доставшийся мне от деда и бабки, стоит справа от дома Павла Дормидонтовича Гавриловича, нашего гинеколога, работающего в городе аж с семидесятых годов. Зимой же я живу в Петербурге у жены на Троицком Поле, где и прописан. Этот зал с дорогими люстрами, сверкающими хрусталем на потолке, мы арендовали вместе со знаменитым питерским профессором Александром Ивановичем Мокревичем – костоправом и специалистом по позвоночнику людей. Началась наша дружба с того, что он привел в порядок мой позвоночник, а я своими прогрессивными установками избавил его от косоглазия, которое он получил, работая над своей высоконаучной диссертацией, касающейся актуальных проблем медицины и здравоохранения. Итак, вызываю всех желающих на сцену. Александр Иванович будет исцелять вам позвоночник, а я – все остальные заболевания. Поднимайтесь, не робейте и не бойтесь! Смелость города берет! За одного смельчака десяток робких дают! Ха-ха-ха!

На сцену неуверенно поднялись три старичка и встали с краю, робко поглядывая в зал. К ним присоединились две крашеные дамочки неопределенного возраста, потом поднялась группа мужчин, среди которых затесалась молодка с такими пышными формами, что те отвлекли внимание присутствующих от самого Качумовского. Появление пышнотелой молодки послужило сигналом для остальных мужчин. Они устремились к сцене со всех концов зала.

– Хватит! Больше на сцене местов нет, – удовлетворенно сказал Качумовский. – Теперь прошу на сцену моего коллегу и друга Александра Ивановича Мокревича. Встречаем аплодисментами! Не слышу! – Раздалось несколько жидких хлопков, понемногу народ воодушевился, захлопали на разных концах зала. – Вот так-то лучше. Не жалейте своих ладошек. Воздействия на ладони хлопками – это целительная терапия, поднимающая потенцию у мужчин и либидо у женщин.

Из-за кулис на сцену вышел человек в темном костюме в полоску и белоснежной сорочке с галстуком. В отличие от его косматого коллеги, у него была блестящая лысина, окруженная ореолом седых волос. Когда новый целитель посмотрел в зал, присутствующие поняли, что заявление Качумовского об исцелении коллеги от косоглазия несколько преувеличено. Сидящим слева казалось, что профессор Мокревич смотрит направо, а сидящие справа уверяли, что он осуждающе смотрит вперед.

– Все беды совремённого человечества начинаются с позвоночника, – заговорил профессор. – Поэтому, что бы у вас ни болело – хоть голова, хоть ноги, хоть руки, – надо обследовать позвоночник у грамотного специалиста, желательно – у профессора. Как говорил мой друг, акадэмик Максимов, все болезни, кроме СПИДа, происходят от позвоночника. Ха-ха-ха-ха! Скажите, если бы у Наполеона был здоровый позвоночник, проиграл бы он битву при Ватерлоо? Нет, конечно. А если бы тот же Гоголь не страдал радикулитом с сильнейшими болями в пояснице, сжег бы он второй том «Мертвых душ»? Нет! Я могу привести немало классических примеров, как позвоночник влияет не только на людей, но и на историю, литературу, науку и политику, а уже через них – на все человечество. Но не будем отвлекаться от первопричины всего происходящего, так сказать, от основы основ – от позвоночника. Поэтому, если вы хотите добиться успеха в жизни, обращайтесь к опытному специалисту по позвоночнику, – сказал Мокревич, глядя вперед и вправо. – Проверяя позвоночник, вы проверяете качество жизни, проверяете свое будущее, проверяете свое здоровье. И сейчас вы в этом убедитесь.

– Мой коллега, конечно же, пошутковал, – с сальной улыбкой ввернул Качумовский. – Вам следует обращаться к специалисту широкого профиля, к специалисту, который лечит все заболевания, а не только позвоночник. Позвоночник – это часть проблемы, решаемая узкими специалистами, а все проблемы здоровья решает только психотерапевт.

– Неправда, когда дело касается позвоночника, то мне не до шуток, – перебил Качумовского Мокревич. – Качумовский, безусловно, неплохой специалист по лечению, скажем, э-э-э… зуда в промежности…

– Не «Качумовский», а «доктор Качумовский»! – поправил профессора Качумовский.

– Тогда уж и вы меня называйте не безлико – «коллега», а «профессор Мокревич», – ответил Мокревич.

– Как же я могу называть вас профессором медицины, если вы окончили физкультурный техникум и массажные курсы в Питере у Витебского вокзала?

– Я?! Да я, если хотите знать, имею столько всевозможных дипломов и сертификатов, что таких «специалистов», как вы, видел в гробу в белых тапках.

– Самозванец! Скажи на милость, где ты защищал кандидатскую и докторскую диссертации? В бане, где работал массажистом? Или, может быть, в салоне красоты с девочками по вызову, которых возбуждал массажем перед выходом к клиенту?

– От самозванца слышу! Где надо, там и защищал, у тебя не спросил! А тебя что, на девочек уже не тянет?! А на кого? А?

– Меня тянет на собственную жену, а на твою уже нет. Га-га-га! Скажи на милость, как это массажист может защитить диссертацию?

– А как фельдшер, с трояками окончивший Ровенское медицинское училище, вдруг может стать «доктором»?

– Не учителю физкультуры рассуждать о медицине!

– Не фельдшеру говорить о науке!

Мокревич подбежал к Качумовскому, развернулся, чтобы ударить по физиономии, но его подвел косой глаз и профессор промазал. По инерции его крутануло вокруг оси, он потерял равновесие и упал. Зато Качумовский не промазал – с разбега он пнул коллегу в пах. Мокревич глухо застонал и, лежа на спине, обеими руками схватился за ушибленное место, что со стороны выглядело не совсем эстетично.

– Дамы и господа! По техническим причинам встреча с известными целителями закончена! Прошу всех разойтись! – крикнул выбежавший на сцену Николай Григорьев.

Но зрители продолжали с интересом наблюдать за развитием событий на сцене. Худощавая дама с резной палкой в руке, хромая, вскарабкалась на сцену и, расталкивая костлявым плечом прочих, пробралась к Качумовскому.

– Не смейте трогать профессора! В каждый свой приезд в Зимнегорск он лечит мою подагру. А кто такой вы, мы не знаем и знать не хотим, – она замахнулась на Качумовского палкой и при этом ударила стоящую позади женщину.