Текст книги "Проглоченные миллионы (сборник)"

Однополчанин

Роман остановил машину, вышел и стал сверху рассматривать городок на берегу реки.

– Ты чего это, Рома? – спросила жена и тоже вышла из машины.

– Да вот, вспомнил, что в Нижнем Очедаеве живет мой однополчанин Толян Немировский. Хочу к нему заехать.

– Мы же к вечеру собирались в Ясенево быть.

– Значит, к вечеру там и будем. А к Толику просто зайду, пожму руку, передам привет от ребят, и мы с тобой двинем дальше.

Через полчаса они въезжали в Нижний Очедаев. Роман оставил машину у водонапорной башни за автовокзалом и вылез.

– Ты меня немного подожди, – попросил жену.

Он зашел на автовокзал, взял в кассе билет до Москвы и пошел к Немировскому.

Еще в армии тот в каптерке за выпивкой рассказывал дружкам, что живет в Нижнем Очедаеве в доме номер двадцать по улице Декабристов. Возможно, он сейчас там.

Метров через двести Роман увидел дом Немировского. Кнопка звонка сбоку от калитки была по-хозяйски прикрыта от дождя резиновым язычком. Роман нажал на кнопку.

Из-за забора послышался хрипловатый мужской голос:

– Вам кого?

Этот голос Роман хорошо помнил но решил не подавать виду.

– Здесь живет Анатолий Немировский?

– А вы кто такой?

– Мы с ним в армии служили. 17-я танковая дивизия, 3-й батальон, командир капитан Сергеев. Анатолий старшиной был.

Щелкнул замок, и калитка открылась. Показалось суживающееся книзу треугольное лицо с низким лбом и острым подбородком, прикрывающим кадык. Глубоко посаженные глазки настороженно рассматривали Романа.

– Не могу понять, кто ты такой.

– А ты хорошенько вспомни.

Глазки прищурились, продолжая изучать Романа.

– Быть этого не может! Неужели Ромочка-доходяга ко мне пожаловал! Не ожидал, что еще когда-нибудь тебя увижу. Тебе чего надо?

– Семь лет мечтаю с тобой встретиться, – Роман шагнул за калитку.

– Так мы с тобой вроде не корешились. Даже наоборот.

– А я долг отдать пришел.

– Не припоминаю, чтобы ты мне что-то задолжал.

– Для начала хочу тебя угостить.

– Угостить? Чем же?

– Коньяком. Ты, как я помню, в армии был большим любителем коньяка. По ночам в каптерке его с Вовкой – Острым глушил.

– Это когда же я его глушил? И где мог купить на старшинское жалованье?

– А ты не покупал. Ты у нас отбирал. Бывало, вложит мать кому-нибудь бутылочку в посылку, ты ее конфискуешь и на глазах у всего батальона разбиваешь о камни за плацем.

– Значит, разбивал коньяк, а не глушил. Всё по чесноку было.

Роман улыбнулся и похлопал Анатолия по плечу.

– Перед этим ты переливал коньяк в канистру, а вместо него наполнял бутылки чаем, а водку водой заменял.

– Чего надо? Ты чего ко мне приперся?

– Соскучился я по тебе. Мы же однополчане.

– Еще и подначиваешь! Видно, мало тебя старики били во время службы. Значит, ты так службы и не понял.

– Понял, еще как понял. Спасибо тебе, Толян, за учебу! Твои слова: «Кто сильнее, тот и прав» я помню. Теперь в спортзал хожу, могу девяносто килограмм толкнуть, знаю, что такое прямой удар, что такое двоечка, что такое лоу-кик.

– Да ну! Ромочка-доходяга может центнер поднять?! Как это тебе мамочка разрешила тяжести поднимать? Пупок не развязался? Между прочим, твоя мамочка мне письмо в армию написала и благодарила за то, что помогаю тебе служить.

– Конечно! Я же ей писал, что посылками со своим старшиной делюсь и он мне увольнения подписывает. Не знала, что вы с Острым всё, что она присылает, сжирали в каптерке, а в увольнении я за два года ни разу не был.

Немировский еще раз внимательно осмотрел Романа.

– Вроде бы ты немного покрепче стал. Видно, работа тяжелая. Горбатиться приходится? А? Грузчиком работаешь? Смотрю – и мозоли у тебя на руках.

– Да нет, работа не пыльная. Бизнес. Могу, например, твой дом купить вместе с тобой. А мозоли у меня от спортивных снарядов.

– Из таких, как ты, бизнесмены-кровопийцы и получаются, а я народу свои силы отдаю.

Немировский потянулся, чтобы пощупать бицепс Романа. Роман завернул протянутую руку Немировскому за спину и стал прижимать его ладонь к предплечью.

– А это болевой прием. Чувствуешь?

– Пусти, падла, больно!

– Пущу, только ты сначала выпей, – Роман достал из внутреннего кармана куртки плоскую литровую флягу, зубами свинтил крышечку и поднес горлышко к губам Немировского. – Пей!

Немировский сделал глоток и закашлялся.

– Это неразбавленный коньячный спирт. Пей еще!

– Не буду!

– Тогда тебе будет больно, – Роман сильнее прижал ладонь Немировского к предплечью.

– Пусти меня, Ромка, по-хорошему. У меня брат майор милиции, он тебя в бараний рог скрутит.

– Пей! Вы с Острым меня так же в каптерке коньяком поили, когда я потребовал посылку вернуть, а мылом из той же посылки закусывать заставили, мол, оно вкусное, сиренью пахнет. Где тут у тебя мыло? В ванной, наверное. Сделай еще пару глоточков, и я тебе закусочку принесу. Вот так, молодец. Настоящий старшина. Я сейчас, – Роман вошел в дом, окинул взглядом прихожую, открыл узкую дверь в ванную, взял мыло с полочки под зеркалом и вышел во двор.

Криво усмехаясь, на него шел Немировский и держал в руках охотничье ружье.

– А теперь тебе, погань, каюк, – Немировский взвел курок.

Роман положил мыло в карман и широко улыбнулся.

– Я же просто пошутил, а ты за ружье хватаешься. За это отвечать придется.

– Не придется. Это самооборона. Мой братан все устроит в лучшем виде.

– От кого самооборона? От меня, который тебя коньячным спиртом угощал? Успокойся, Толян, и расскажи, за что ты на нас с Вовкой Овчинниковым взъелся? Устраивал нам то маршировку на плаце до темноты, то чистку картошки на весь батальон, то уборку туалета. Это ты организовал нам темную возле умывальника, и нас же за это посадили на губу и чуть в штрафбат не отправили. Но ты не хотел нас отпускать, наслаждался своей властью. Ты уже не мог без нас, как не могут без курева.

Немировский усмехнулся, показав кривые, но крепкие зубы.

– А я вас, городских, всегда давил. Потому что службу понял и до старшины дослужился исполнительностью и соблюдением устава. Все беды в армии от вас, городских. Вместо того чтобы усвоить устав и понять смысл службы, вы спорили и умничали. А с уставом не поспоришь! Салага должен рассуждать не вслух, а про себя, жрать то, что его же товарищи сварили, а не ждать посылочки от мамочки, и помнить, что слово старика – закон. А вы с Овчинниковым умничали и с ехидцей отвечали на мои замечания. До вас тоже был один такой из Питера. Я его так согнул, что он мне сапоги зубной щеткой чистил, а его маменька каждые две недели посылку с выпивкой и закусоном присылала. Он мне честь за километр отдавал. А тебя до конца сломать не успел, потому что ты в медсанбате месяц провалялся, после того как мы с Острым тебе рыло начистили за трибуной на плаце. В госпиталь тебя не перевели, чтобы лишнего не наболтал. Ты хотел пожаловаться майору, но он тебя даже слушать не стал, потому что с бодуна у него башка трещала, а я ему здоровье поправил самогоном из грелки, что прислали Валику Литвиненко. Вот Валик службу понял. Я ему даже разрешил с бабой, которая к нему приезжала, в гостевой комнате часок потрахаться. Помню, мы с Острым подсматривали, что они с голодухи вытворяли, и падали от хохота. Она потом нас до вечера водкой поила. Этот Валик с непривычки так нажрался, что не заметил, как мы с Острым его подругу тоже оприходовали. Она не жадная была, никому не отказывала.

Роман прыгнул на руки, сделал кувырок, подкатился под ноги Немировскому и всем весом толкнул. От неожиданности тот нажал на курок, выстрелил вверх и упал на Романа.

– Выпей, Толян, за устав и его силу, – Роман завернул Немировскому руку за спину, двумя пальцами зажал ему нос и влил в рот коньячный спирт, – А теперь закуси, – Роман затолкал мыло.

Выталкивая языком мыло изо рта, Немировский наклонился и стал блевать пеной. От пинка под зад упал лицом в собственную блевотину.

– Считай, что ты уже не жилец на этом свете, – просипел Немировский, поднимаясь и вытирая лицо рукавом.

– Извини, но больше угощать тебя нечем, да и времени нет. На автобус опаздываю, – Роман вынул из кармана билет до Москвы и развернул так, чтобы Немировский видел. – Рад был встретиться.

Роман зашел за дом, перемахнул через забор и побежал к машине.

В забор глухо ударил выстрел, проделав в жести профнастила рваную дыру.

– Ну, как прошла встреча с однополчанином? – спросила жена.

– Нормально. Мы с Толяном вспомнили службу, друзей и распрощались.

– А я успела зайти вон в то маленькое кафе и перекусить. Есть хочешь?

– Нет, я у Толика поел.

– Тогда поехали.

– Сейчас, – Роман смотрел сверху на автовокзал.

В московский автобус загружались пассажиры. Подъехала милицейская машина, с визгом затормозила, из нее выскочили майор, два сержанта и Немировский. Они запрыгнули в автобус и через минуту выбежали. Потом влезли в газик, отъехали в сторонку и стали ждать, когда автобус заполнится.

Роман посмотрел на часы, забрался в кабину и повернул ключ зажигания. Машина направилась к трассе.

Часы

Игорь сошел с поезда и позвонил отцу по телефону-автомату, висящему под козырьком у дверей вокзала. Номер не отвечал. До улицы Гвардейской Игорь дошел пешком и поднялся на третий этаж дома, где жил отец.

После нескольких звонков и стука в дверь за ней послышались шаркающие шаги и раздраженный старческий голос.

– Вы чего шумите, хулиганье? Я милицию вызову!

– Папа, это я, Игорь!

– Какой Игорь?

– Твой сын! Открой, папа!

Слева от отцовской квартиры отворилась дверь, и показалась полная женщина в цветастом халате.

– Не шумите. Вам не откроют. У Павла Васильевича ключа нет.

– Почему?

– Его запирают.

– Запирают? Кто?

– Его дочь Лена.

– У вас дома есть телефон?

– Есть.

– Можно, я позвоню?

– Заходите.

Телефон стоял на тумбочке в прихожей. Игорь набрал номер сестры.

– Слушаю.

– Лена, это я, Игорь. Вот, приехал к отцу, а он не открывает. Я звоню от его соседки.

– Ты уже приехал? А мы тебя завтра ждем. Дай Тамаре Львовне трубку.

Соседка взяла телефон, молча слушала и кивала головой.

– Хорошо, Елена Павловна, – сказала она, положила трубку и настороженно улыбнулась Игорю.

– Меня Тамара Львовна зовут. Лена о вас рассказывала. Вот ключ от квартиры вашего отца, – Тамара Львовна протянула Игорю ключ, стараясь не смотреть в глаза.

Игорь вошел. Из прихожей дохнуло спертым воздухом и мочой. За дверью стоял иссохший старик с помутневшими, когда-то пронзительно-голубыми глазами. Увидев Игоря, испуганно отшатнулся.

– Папа, это я, Игорь, твой сын.

– Игорь? – недоверчиво переспросил отец, рассматривая Игоря. – Ты принес часы? – вдруг спросил он. – Их уже починили?

– Какие часы?

– Швейцарские. Они спешат всего на секунду в год.

Игорь вспомнил золотые часы, которые носил отец. Это был фронтовой подарок генерала Сватко с гравировкой на корпусе «Дорогому Павлу, спасшему мне жизнь. Главное не звание, а человек».

– Может, они потерялись при переезде в эту квартиру? Вы же с матерью раньше жили в большом доме на улице Комсомольской, – Игорь взял отца под руку, провел в комнату и усадил на диван.

– Часы потерялись? Жаль. Шурик обещал мне их починить. А вы кто? Лицо вроде знакомое. Вы где работаете?

– Я работаю в Ленинграде, в Институте психологии, его возглавлял твой друг Петр Федорович Фоменко.

– Петя Фоменко? Он еще жив? – в глазах отца появился интерес.

– Он теперь консультант.

– Консультант? У кого?

– У меня. Сейчас я возглавляю институт. Папа, я твой сын Игорь.

– Игорь? Помню, помню, чернявый такой, с усами, постоянно шутил. А вы седой, и глаза у вас серьезные, чужие. Мы со Златой давно от сына писем не получали. Она перед смертью так его и не увидела.

– Вас с мамой я видел двадцать лет тому назад. Ты еще работал.

– Так это ты?! – в глазах отца появилось удивление. – Где же ты был?

– В Средней Азии. Я не мог ни написать, ни позвонить. Я выполнял задание.

– Задание? Какое задание?

– Специальное. У психологов бывают специальные задания. Ты об этом знаешь.

– Ты куришь?

– Нет.

– А я бы закурил.

– Папа, у тебя сигареты кончились? Так я пойду куплю. Какие сигареты купить?

– Лучше купи папиросы.

– Хорошо, я сейчас, – Игорь достал из кармана куртки кошелек и стал искать мелкие деньги.

– А у меня денег нет, – сказал отец. – На папиросы дать не могу.

– Деньги у меня есть. А пенсию тебе домой приносят?

– Пенсию получает Лена. Она деньгами распоряжается.

– Понятно, – тихо сказал Игорь. – Попьем чая, и я схожу за папиросами.

– Давненько я горячего чая не пил.

– Я сейчас заварю чай, – Игорь пошел на кухню.

Газовая плита и чайник покрылись пылью. В настенном шкафчике Игорь нашел пачку с остатками дешевого чая, пустой пакет из-под сахара и баночку с высохшей горчицей. Холодильник был пуст и отключен.

Из прихожей потянуло сквозняком от открывшейся двери, она захлопнулась, послышался молодой мужской голос.

– Ну что, старый хер, проголодался?

– Проголодался, – смиренно ответил отец.

– Я тебе банку борща принес и вареной картошки. Нажрешься от пуза. Хотя тебе, старое чучело, много есть нельзя. Почему у тебя в квартире постоянно смердит, а?

– Я не знаю.

– А я знаю. Потому что под себя сцышься.

– Неправда, – по-детски виновато сказал отец. – Я в туалет хожу.

Игорь вышел в прихожую. У двери стоял среднего роста парень с пронзительно голубыми глазами, какие были когда-то у отца. Голова вытянута назад дыней, лицо круглое, улыбка ехидная.

– Дядя Игорь? – спросил он и, не дождавшись ответа, представился: – А меня Шуриком зовут. Я твой племянник.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать. Родился через полгода после того, как ты уехал. Закончил медучилище и работаю фельдшером в наркологическом отделении, в смысле, в отделении для алкашей.

– И где же это отделение находится?

– В районной больнице на улице Полтавской, напротив вокзала.

Шурик прошел на кухню, выложил из сумки на стол залапанную литровую банку с бордово-буроватым содержимым и запотевший изнутри целлофановый мешочек с вареной картошкой.

– Вот, деду поесть принес.

Отец подошел к Шурику и глухим голосом, какой бывает у мало общающихся людей, спросил:

– Часы уже починили?

– Какие часы, дед? Они давно потерялись, – Шурик повернул улыбающееся лицо к Игорю. – Никак не может забыть о каких-то старых часах, а то, что было вчера, – не помнит.

– А где его часы? – спросил Игорь.

– Откуда же я знаю, где он их потерял!

– Ты их у меня взял и обещал починить, – губы отца задрожали от волнения. Казалось, он вот-вот заплачет.

– Опять он за свое, – Шурик снисходительно рассмеялся, показав неровные зубы.

– Ты папиросы деду купил? – спросил Игорь.

– Мама не разрешает ему курить. Ему вредно. У него было уплотнение на нижней губе, облучали в онкологическом диспансере.

– Ему уже ничего не вредно. Если он хочет курить, пусть курит.

– У меня нет денег на папиросы.

– У отца именная пенсия. Ее на все хватит, и на папиросы тоже.

– Не знаю, какая у него пенсия, а у меня денег нет. Ну ладно, мне пора, – ни на кого не глядя, Шурик торопливо ушел.

Когда за Шуриком закрылась дверь, осторожно постучали.

На пороге стояла соседка Тамара Львовна.

– Игорь Павлович, я хочу с вами поговорить. Зайдите, пожалуйста, ко мне.

Тамара Львовна усадила Игоря в своей гостиной, принесла из кухни чайник и стала разливать чай.

– Налейте еще одну чашку для отца. Я не успел ему даже чая согреть.

Тамара Львовна приготовила чашку, поставила на поднос, а рядом положила два пирожка.

– Спасибо, – Игорь отнес поднос в комнату отца.

– Папа, ты пока чаю попей, а я с твоей соседкой поговорю.

Отец сел за стол, осторожно поднес ко рту ложечку чая и громко втянул в себя.

– Какой хороший чай. А это домашние пирожки? Как пахнут! Когда-то Злата такие пекла, – глаза отца заслезились.

Игорь опустил глаза и пошел к соседке.

– Вообще-то я не хотела вмешиваться в дела вашей семьи, – заговорила Тамара Львовна, – но вы многого не знаете. И я подумала, что надо рассказать. Что же вы чая не пьете? Может, вам чего-нибудь покрепче налить?

– Налейте, пожалуйста.

Тамара Львовна принесла из холодильника бутылку водки, достала из серванта стопку и наполнила ее.

Игорь залпом выпил и закусил пирожком.

– Когда умерла Злата Евгеньевна, вашего отца перевезли в эту квартиру. Внуки – Павлик или Шурик – раз в два дня приносят ему поесть. Однажды Павел Васильевич сидел на балконе, его продуло, и он заболел радикулитом. Елена делала уколы. Когда ему стало легче, она закрыла балкон на замок и забрала у отца ключ от входной двери, чтобы он не выходил из дому и его опять не продуло. Он уже больше года не был на улице. Телефон отключен, и он ни с кем не общается.

– Спасибо за чай. Я схожу в магазин купить еды.

– Идите лучше на базар. Там продукты свежие, есть выбор, и поторговаться можно, не то что в магазине.

На базаре Игорь прошелся по торговым рядам, накупил большую сумку продуктов и пошел обратно к улице Гвардейской.

На скамеечке у дома сидела Тамара Львовна.

– Игорь Павлович, зайдите, пожалуйста, ко мне.

– Зачем?

– Пойдемте, это важно.

Они поднялись на третий этаж и вошли в квартиру Тамары Львовны.

– Пройдите сюда, – она показала на дверь в комнату.

Зашторила окно, выключила свет и в полумраке подвела Игоря к стене, на которой висел небольшой гобелен. Соседка сняла гобелен, взяла Игоря за руку и осторожно приложила ее к стене.

– Чувствуете провал? – шепотом спросила она.

– Да, здесь какая-то впадина.

– Мой покойный муж Анатолий штробил стену, когда менял электропроводку, и в этом месте случайно пробил бетон почти насквозь до комнаты Павла Васильевича. Через дыру слышно все, что там говорят. Приложите ухо и послушайте. Присядьте на стул, чтобы вам было удобно, – Тамара Львовна приставила к стене стул.

Игорь расположился и прислонился ухом к стене.

– А я говорю, что это справедливо! – услышал Игорь голос сестры. – Его не было двадцать лет, и он за все годы ни копейки не прислал, а мы тратили на тебя все, что имели.

– А разве моей пенсии не хватало?

– Хватало, не хватало, какая разница? Главное, что Игорь о тебе забыл. А сейчас, когда он торчит над душой, надо немедленно перевести твои накопления на три сберегательные книжки – на меня, Шурика и Павлика. Они твои внуки и не должны ни в чем нуждаться.

– Но у Игоря тоже есть дети.

– У него уже третья жена, и неизвестно, где живут его сын и две дочки. Что же, мы на шестерых всё делить будем?! Думаешь, что твой сыночек, а мой братик соскучился по родным и навестить нас приехал? Он за своей долей наследства приехал! Вот здесь подпиши и здесь. Это нотариус. Ее зовут Надежда Петровна. Она заверит бумаги, как положено. За это ей надо заплатить. Вот эта твоя сберкнижка пойдет ей на уплату. А вот здесь написано, что ты меняешь свою квартиру на комнату, где живет Шурик. Комната расположена в моей квартире. Ты переедешь ко мне, но потом, когда Сережа выздоровеет. Ему же операцию на сердце делали. Подпиши еще вот здесь, и этому столичному проходимцу ничего не достанется. Он в своем институте и так неплохо зарабатывает, да еще и премии получает. А что мы с тобой с этих премий имеем?

– А мои часы нашлись? – неожиданно спросил отец.

– Опять ты о своих часах! Мы их обязательно найдем. Ладно, мы пошли. Еще надо документы оформить и заверить.

Когда Игорь вошел к отцу, тот сидел на диване и смотрел в окно. Оно было наглухо закрыто.

…В феврале 1990 года Елена позвонила Игорю и сообщила, что отец умер. Игорь подъехал к дому отца на такси, когда гроб уже выносили из дому. Гроб несли алкаши, лечившиеся в наркологическом отделении у Шурика. В подъезде они три раза подбросили гроб на простыне вверх, а потом втолкнули в ритуальную машину. На гору к кладбищу Игорь поднялся пешком.

Когда гроб опустили в промерзлую землю, родные бросили по горсти земли, при этом у Шурика на руке блеснули дедушкины золотые часы.

Везунчик

Мишка Пасека поднялся из-за стола, уставленного бутылками и закусками, и приветливо улыбнулся. Он был сед, как лунь, а глаза провалились, и, казалось, высохли, как у вяленой рыбы.

– Прошло уже – представляете! – четверть века с тех пор, как мы окончили пятую школу и разъехались по городам и весям. В Подольском из трех параллельных классов осталось всего пять человек, в том числе я. Среди нас есть инженеры, военные, врачи, а вот Лена Бушман – профессор в Киеве, лауреат премии Украины. Но самый удачливый из нас, конечно же, Гоша Кошкин. Миллионер, депутат Рады, член совета директоров Общего банка, член политсовета Народной партии и просто хороший человек. Так выпьем же за нашу нестареющую дружбу.

– Это Миша Пасека говорил!? Я его едва узнала. А кем он работает? – спросила вбежавшая в кафе Валя Копун. Она опоздала и с любопытством разглядывала однокашников.

– В магазине красками торгует, – ответил кто-то.

– У него свой магазин?

– Был бы свой, он бы за прилавком не стоял.

– Не скажи. Настоящий хозяин должен и за прилавком постоять, чтобы узнать, какой товар берут, а какой нет, – рассудительно сказал Игорь Бачок. – Я тоже иногда иду к токарному станку, чтобы показать работягам, как надо ножки для столов точить. Начинал на фабрике простым рабочим, а сейчас хозяин.

– И как же это ты, простой рабочий, сумел государственную мебельную фабрику прихватизировать? – спросил Коля Власов. – Ты что, рейдер?

– Ребята помогли. Не имей сто рублей, а имей…

– …бандюганов-друзей, – закончил за Игоря Коля.

Игорь миролюбиво улыбнулся, но глаза блеснули сталью. Он тихо сказал своей жене Сашеньке:

– Этот пес шелудивый базар не фильтрует. В школе был толстеньким мальчиком с пухлыми щечками и большим задом, а как стал прокурором в Воронеже, так пальцы и растопырил.

– А почему Гоша Кошкин не пришел? Очень хочу его увидеть. Из каких только передряг он не выходил! Помните, как он зимой на Днестре в прорубь провалился? Течение затащило его под лед, а через сто метров… он вынырнул из другой проруби. Такое везение раз в сто лет бывает, – выпив стопку, вспомнила Валя Копун.

– Он, наверное, придет позже, – ответил Генка Кирка. – А вот я помню, как Гоша едва не попал под машину. Переходил улицу, споткнулся о камень у тротуара и стал падать. Гоша падает, а на него грузовик едет. Грузовик проехал, а Гоша упал за ним, едва не задев задний борт. У меня, помню, руки затряслись, а он поднялся, отряхнулся и, как ни в чем не бывало, пошел себе дальше. Везунчик наш Гоша. Всегда сухим из воды выходил.

После третьей рюмки все стали громко разговаривать с соседями по столу и вспоминать школьные годы. Голоса сливались в сплошной гул. Вовка Старостин болтал с Юркой Бедняковым, и оба по очереди заигрывали со Светой Тищенко, сидящей между ними.

Света как бы между прочим спросила:

– А когда же Гоша Кошкин придет?

– Об этом ты у него самого спроси, – ревниво ответил Вовка, которому Света нравилась с первого класса.

– Я его уже лет пять не видела. Он в Подольском только наездами, ему не до меня. Далеко пойдет наш Гоша, далеко. Не удивлюсь, если в президентских выборах участвовать будет.

– Вполне возможно, вполне возможно, – задумчиво заметил Юра Бедняков.

Дима Яцкович, явившийся на встречу изрядно выпившим, наткнулся оловянным взглядом на сидящую напротив Татю Громову и криво усмехнулся. В школьные годы эта усмешка не предвещала ничего хорошего – Димка был хулиганом и в кармане брюк носил свинцовый – кастет.

– Ты, Танька, думаешь, если была отличницей, то самая умная? Я вот отличником не был, зато у меня своя станция техобслуживания автомобилей под Одессой. А у тебя что? Хрен с маслом и этот боров-муж?

Муж Татьяны, которого все видели впервые – толстый, оплывший и молча поглощающий все съедобное, что лежало на столе поблизости, – поднялся, втянув живот.

– Я, между прочим, мастер спорта по боксу. Призер первенства Молдавии. Попрошу ни меня, ни мою жену не оскорблять, потому что чревато, – он поднял кулак.

– А я, может, мастер спорта по бегу, – откликнулся жилистый Яцкович. – И ты со своим животом меня хрен догонишь. А если и догонишь, то получишь в рыло.

Никому не известный муж Татьяны Громовой отодвинул стул и направился к Яцковичу. На его руках повисли Люда Горяинова и Валя Копун.

– Не держите меня! Я хочу выйти покурить. Этого заморыша бить не буду – он по стене размажется, как кусок дерьма. Вони будет – мы не сможем здесь сидеть.

– Пошли покурим, – Юра Бедняков взял мужа Татьяны под руку. – Сигаретой угостишь?

– Пошли покурим.

– Тебя как зовут?

– Называй меня просто Саня. В Кишиневе зовут Саня-боксер. Я тренер по боксу. Мои ученики в Европе призовые места занимают.

– А меня Юра зовут.

– Я знаю. Таня сказала, что ты врач, в Питере работаешь. Что лечишь?

– Я костоправ, мануальный терапевт. Позвоночником занимаюсь.

Они вышли на улицу.

– А эта дамочка, что держала меня за руку, красотка.

– Людка Горяинова? Была самой красивой девушкой в Подольском. Видел бы ты ее раньше!

– Она замужем?

– Замужем. Живет под Москвой. Муж военный. У них две дочки. А вот и она, легка на помине.

– Слушай, Юра, когда же твой друг Гоша Кошкин придет? – спросила подошедшая Людка Горяинова.

– Не знаю. Уже год ни по скайпу, ни по мобильнику не могу с ним связаться.

– Юра, дай мне, пожалуйста, его скайп и номер мобильника.

– Все не можешь его забыть? Записывай.

Люда внесла в свой мобильный скайп и номер телефона Гоши Кошкина.

– А этому Димке я все равно морду набью. Засушенный таракан! – вдруг взорвался Саня-боксер.

– Димке не так-то просто морду набить. Ты не смотри, что тощий. Он здорово дерется, – остудил Саньку Юра.

– Видали мы таких драчунов!

– Димку Яцковича мог только Гоша Кошкин одолеть, – сказала Люда Горяинова, – Гоша такой смелый, – ее ноздри страстно затрепетали, а голубые глаза потемнели.

– А кто такой этот Кошкин? – спросил Саня. – Жена мне все уши прожужжала. Показывала его на школьных фотографиях – ничего особенного. Рыжий, конопатый, лопоухий.

– За Гошей Кошкиным все наши девчонки бегали. Он их как магнитом притягивал, – ответил Юра Бедняков.

– И чем же он мог их притянуть? Наверное, своим прибором, – Саня скабрезно ухмыльнулся. – У одного моего легковеса прибор толще, чем кулак. Бабы ему реально прохода не дают.

Люда оглянулась и прошептала Юре на ухо:

– Только ты, Юра, никому не рассказывай. Томка, Миши Пасеки жена, родила сына рыжего и голубоглазого, как две капли воды на Гошу похожего. И фигура у него такая же ладная. И так же хорошо в футбол играет.

Мишка Пасека с женой Тамарой вышли из кафе подышать свежим воздухом.

– А я помню, как Юрка Бедняков однажды пришел в школу в разных носках. Мы с ним на первой парте сидели, и весь класс это заметил. Я его проводил до дома, чтобы надел одинаковые носки, – сквозь смех вспоминал Мишка Пасека.

– Ну и что? Просто Юрка задумался и не заметил, что надевает разные носки. С творческими людьми такое бывает. Юра уже тогда печатался в журнале «Костер».

– Представляешь, если бы я к тебе на свидание пришел в разных носках!

– Вот этого я представить не могу. Ты у меня такой аккуратный.

– Когда это я приходил в разных носках?! – Юра, пошатываясь, подошел к Мишке.

– В девятом классе.

– В девятом, говоришь? Что-то не припомню такого. А помнишь, как после пятого курса мединститута я приехал на каникулы в Подольский? Тогда я познакомился с Томкой Филь, а потом познакомил с ней тебя. А когда я уехал на учебу, ты на ней женился. Но Тома твою фамилию не взяла. И сыну дала свою фамилию. Это тебе ни о чем не говорит?

– Ну и что? К чему это ты?

– Томка знает, к чему. У нее спроси.

Мишка повернулся лицом к жене.

– О чем это он?

– Не знаю. Вы, мужики, по пьянке начинаете вспоминать все, что было, а больше то, чего не было.

– Я знал, что Томка тебе не расскажет, о таком мужьям не говорят, – Юра ехидно улыбнулся. Он все это придумал, чтобы задеть Мишку. Еще в школьные годы Юра всегда подкалывал однокашников, но беззлобно, «для разогрева».

Красное от выпивки лицо Пасеки побледнело.

Вовка Мельник перегородил дорогу официантке.

– Скажу тебе по секрету, что из-за меня чуть не произошел международный конфликт, – зашептал он. – Я служил в Германии и однажды по делам был в ФРГ. Захотелось пить, и я зашел в пивбар. Какой-то толстый американос в форме капрала прямо перед моим носом хотел без очереди взять пиво. И я, молодой советский офицер, гвардеец, только-только из училища, этого не стерпел и ка-а-ак врежу ему боковым ударом справа!

– Пропустите, пожалуйста, мне надо обслужить соседний столик, – официантка попыталась оттолкнуть Вовку, но тот крепко держал ее за руку.

– Ты что не уважаешь советских офицеров?! Ты защитников родины не уважаешь?!

– Я всех уважаю. Пропустите меня!

– Я к тебе потом подойду. Кроме уважения мне любовь нужна. А такую конфетку, как ты, я бы полюбил. Ах, как бы я тебя полюбил! И вдоль, и поперек, и даже наискосок!

– Ну и нахал же наш Вовка, хоть и подполковник, – сказала Людка Горяинова. – А вот Гоша Кошкин никогда бы себе такого не позволил. Он прирожденный джентльмен.

– Говорят, что Гоша второй раз развелся и стал сильно пить, – сказала Валя Копун, в школьные годы тайно влюбленная в Гошу.

– Чего только из зависти не наговорят! А Гоше всегда завидовали, – ответила Люда, – потому что он всем девочкам нравился.

– И тебе? – безобидно спросила Валя.

– Я его уважала за ум, за смелость и за обаяние, – Людмила опустила глаза, демонстрируя длинные ресницы. – А люблю я только своего мужа. Кстати, он недавно стал полковником и уже на генеральской должности.

– А мне говорили, что вы с Гошей…

– А тем, кто разносит сплетни, я бы язык оторвала. Но к Гоше никакая грязь не пристанет. Он выше этого.

– А он что такое?!

– Гоша Кошкин в лихих девяностых не побоялся бандитов и в Киеве раскрутил свой бизнес, а потом стал депутатом Рады.

– И как же это бандит может попасть в Раду?

Людмила подошла к Вале, влепила звонкую пощечину и, вызывающе виляя задом, вернулась в кафе.

Все стали возвращаться к столу.

Запыхавшись, в кафе вбежала Галя Чудина. Она обвела столы круглыми птичьими глазками, между глазками торчал острый нос.

– А Гоша Кошкин уже ушел?

– Он и не приходил.

– Вы ему звонили?

– Ему не дозвониться. Садись за стол, Галя. За то, что опоздала, тебе причитается штрафная рюмка.

Когда выпивка закончилась, Юра Бедняков позвал официантку заказать еще.

– Не надо, – остановил его Пасека, – Хватит сидеть в этой духоте. Пойдем лучше в кафе «Василек» на берегу Днестра. Посидим на свежем воздухе под тентами, – он вышел из кафе, обойдя стул Юры и стараясь на него не смотреть.

В «Васильке», Люда Горяинова села рядом с Юрой и обняла его за плечи.

– Правда, в школе я тебе нравилась?

– Ты всем нравилась.

– Дурачок, если бы ты был понастойчивей… А вот Гоша был настойчивым. Он мог уговорить любую, независимо от возраста. Помнишь молоденькую учительницу Юлию Ильиничну? Он несколько вечеров стоял у ее дома, пока она его не пригласила зайти. А было ему всего шестнадцать. Он к ней полгода ходил. Она с мужем развелась, тот приехал из Винницы и застал ее с Гошей в постели. Эх, Гоша, Гоша! Пойдем, поищем его. Я знаю, где он может быть.