Текст книги "Библейские чтения: Апостол"

Второе послание к Тимофею

9 января 1996 года

Продолжая двигаться по текстам Священного Писания, поговорим сегодня о так называемых пастырских посланиях апостола Павла – двух Посланиях к Тимофею, Посланиях к Титу и Филимону. Причем в следующий раз я постараюсь объединить Первое послание к Тимофею с Посланием к Титу. А сегодня хочу поговорить о Втором послании к Тимофею, которое стоит особняком, которое можно во многом рассматривать как завещание апостола, где есть, наверное, и подлинные, и не вполне подлинные части.

По поводу пастырских посланий существует огромная литература. Они частично подлинные, частично написаны учениками Павла. Во всяком случае, происхождение их современного текста не так уж просто. И, тем не менее, поскольку Церковь их включила в Священное Писание, о них можно говорить как о неотъемлемой части новозаветного корпуса. Хотя, подчеркиваю, что такого внутреннего единства, какое есть, скажем, у Послания к Римлянам, где ясно, что текст принадлежит Павлу от начала до конца, здесь нет. Здесь можно выделять подлинные фрагменты, части, написанные учениками, части, написанные секретарями; возможно, в целом виде пастырские послания сложились не при жизни, а уже после смерти апостола.

Итак, давайте начнем сегодня читать Второе послание к Тимофею. Оно, как я уже сказал, – во многом завещание апостола, начинающееся словами: «Павел, волею Божиею Апостол Иисуса Христа…» Воля Божия – одно из ключевых понятий Нового Завета: прежде всего, так начинается молитва «Отче наш» («…да будет воля Твоя яко на небеси и на земли»); это и одно из ключевых понятий Библии в целом. Вспомните, пожалуйста, 142-й псалом: «Научи меня творити волю Твою, ибо Ты Бог мой» – слова, которые вошли потом в Великое славословие, поющееся на Утрени. Наконец, воля Божия – это неотъемлемое понятие в нашем молитвенном правиле. Так что вот вам первое слово послания и ключевое слово Писания: «Павел, волею Божиею Апостол Иисуса Христа, по обетованию жизни во Христе Иисусе…»

Обетование – это еще одно ключевое слово Нового Завета, и об этом я буду говорить позднее. Обетование – это есть обещание «Тимофею, возлюбленному сыну: благодать, милость, мир от Бога Отца и Христа Иисуса, Господа нашего» (2 Тим 1: 2). Благодать, милость и мир – сразу ясно, что это понятия очень важные, понятия, которые постоянно встречаются в Писании, особенно в апостольском корпусе. И не совсем ясно только одно: где кончается благодать и начинается милость, где кончается милость и начинается мир, где кончается мир и начинается благодать и т. д. Ясно лишь одно: эти три понятия – благодать, милость и мир очень тесно связаны между собой. Можно даже сказать почти определенно, что за всеми этими тремя словами стоит одно еврейское слово – хéсед, милость Божия или любовь Божия, о которой говорится в Ветхом Завете. Итак, милость Божия может обнаруживаться в человеке как χάρις, благодать. Что значит это слово? Это любовь Божия, когда она вселяет в сердце человеческое радость, потому что χάρις – слово, безусловно, однокоренное с другим словом Нового Завета – χαρά, радость или с глаголом χαίρω – радоваться. Значит, χάρις, или благодать, – это любовь Божия, когда она в сердце человеческое вселяет радость, когда она рождает в сердце человеческом пение, когда она рождает в сердце человеческом благодарение.

Ἔλεος, милость – это любовь Божия, когда она рождает в сердце мягкость; ἔλεος – это милость и ἔλαιον – это елей, «деревянное масло». Елей, который размягчает кожу и используется поэтому с глубочайшей древности в качестве лекарственного средства против кожных болезней. И как елей размягчает кожу, так милость Божия размягчает сердце. Не случайно, наверное, поэтому именно елей используется в Таинстве Елеосвящения. С одной стороны, елей – прямое и непосредственное средство для размягчения кожи, с другой стороны – знак милости Божией: он размягчает, лишает суровости и жестокости человеческое сердце. Так вот, поэтому не случайно елей используется в Таинстве Елеосвящения, о котором говорит апостол Иаков в 5-й главе своего Послания: «Болен ли кто из вас, пусть призовет пресвитеров Церкви, и пусть помолятся над ним, помазав его елеем во имя Господне. И молитва веры исцелит болящего…» (Иак 5: 14–15).

Итак, елей размягчает сердце, делает его мягким, лишает его жестокости. Под воздействием милости Божией из него уходит σκληροκαρδία – жестокосердие, жесткость сердца, свирепость сердца.

И, наконец, εἰρήνη – это любовь Божия, когда она изгоняет из человеческой жизни дух вражды, дух ненависти, изгоняет из человеческой жизни разделение. Значит, εἰρήνη – это любовь Божия, когда она соединяет людей; любовь Божия, когда она проливается в сердца человеческие как шалóм – тот мир, который посылает Христос, тот мир, о котором говорится в Рождественском славословии Ангелов: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение!» (Лк 2: 14). Значит, мир в человеках – благоволение: так надо перевести на русский язык это славянское выражение. В сердца человеческие проливается любовь Божия, и рождает в них мир, и искореняет из них дух разделения[13]13
  Комментарий на этот стих Евангелия автор дает в книге «Над строками Нового Завета». См.: Чистяков Г.П., свящ. Над строками Нового Завета. М., 2015. С. 32.


[Закрыть].

Таким образом, за всеми этими тремя словами, когда они употреблены вместе: благодать, милость и мир, – стоит слово любовь Божия, хéсед – на иврите, ἀγάπη – по-гречески. Слово, которое с большим трудом поддается переводу, которое почти непереводимо ни на русский, ни на остальные современные языки. Мир, как проявление любви Божией, в нас истребляет разделение. В Рождественском послании, которое вы, может быть, читали, архиепископ Сергий (Коновалов) – архиепископ русских, живущих в Западной Европе и принадлежащих к Константинопольской Патриархии, говорит о том, что дьявол потому и называется этим словом, что он разделяет, вносит в мир διαβολή – разделение. Так вот, мир Божий и противостоит этому разделению. И это очень важный момент в любви Божией – мир, потому что он уносит разделение из жизни, соединяет людей и истребляет из жизни дух непримиримости, разрушительный и страшный дух. Причем когда размышляешь о природе духа непримиримости среди людей вообще, и в Церкви в частности, то, хочешь того или нет, но обращаешься, естественно, к опыту того, чтó видели и слышали, о чем размышляли наши предшественники в Церкви.

Вот, в частности, мать Мария (Скобцова), удивительная, не прославленная еще пока наша святая. И, наверное, вряд ли найдется человек, который скажет: нет, мать Мария – это модернистка, это враг и прочее. И вот что писала в 1936 году мать Мария: «Я обратила внимание, как описывает Андре Жид свое пребывание на Кавказе и недоумение каких-то кавказских коммунистов, как им реагировать на испанскую революцию. Он не сразу понял, чтó их смущает. Потом выяснилось: не пришел еще номер “Правды”, в котором была изложена обязательная точка зрения. Когда же он был получен, ни у кого сомнений не осталось: надо сочувствовать революции всемерно».

Дальше она говорит о том, что этот принцип проникает и в Церковь. И когда Церковь, говорит она, будет признана советской властью, тогда в нее придут новые люди, этой властью воспитанные, и придут именно с такой психологией: «…Сначала они в качестве очень жадных и восприимчивых слушателей будут изучать различные точки зрения, воспринимать проблемы, посещать богослужения и т. д. А в какую-то минуту, почувствовав себя наконец церковными людьми по-настоящему, по полной своей неподготовленности к антиномическому мышлению, они скажут: “Вот по этому вопросу существует несколько мнений – какое из них истинно? Потому что несколько одновременно истинными быть не могут. А если вот такое-то истинное, остальные подлежат истреблению как ложные”. Они будут сначала запрашивать Церковь, легко перенося на нее привычный им признак непогрешимости. Но вскоре они станут говорить от имени Церкви, воплощая в себе этот признак непогрешимости. Если в области тягучего и неопределенного марксистского миропонимания они пылают страстью ересемании и уничтожают противников, то в области православного вероучения они будут еще большими истребителями ересей и охранителями ортодоксии. Шаржируя, – продолжает мать Мария, – можно сказать, что за неправильно положенное крестное знамение они будут штрафовать, а за отказ от исповеди – ссылать в Соловки. Свободная же мысль будет караться смертной казнью. Тут, – говорит мать Мария, – нельзя иметь никаких иллюзий, – в случае признания Церкви в России и в случае роста ее внешнего успеха она не может рассчитывать ни на какие иные кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета. А это значит – на долгие годы замирание свободы. Это значит – новые Соловки, новые тюрьмы и лагеря для всех, кто отстаивает свободу в Церкви. <…> Было бы отчего прийти в полное отчаяние, если бы, наряду с такими перспективами, не верить, что подлинная Христова истина всегда связана со свободой, что свобода до Страшного Суда не угаснет окончательно в Церкви…»

Вот читаешь это размышление, потом видишь, что это доклад, прочитанный в марте 1936 года в Париже на монашеском собрании под председательством митрополита Евлогия. Потом видишь, что и издан-то он первый раз не сегодня и не вчера и что ни я, ни кто другой не мог, при всём желании, фальсифицировать этот текст матери Марии и вставить его в эту книгу. Видишь, что он подлинный, и поражаешься: действительно, Господь дает святым Своим дар провидения, потому что, что ж тут скрывать, мы все видим именно эту атмосферу, о которой говорила мать Мария в 1936 году, в сегодняшней нашей церковной и околоцерковной жизни. Когда раздаются вот такие жесткие голоса со страниц газет, со страниц книг, вроде «Вестей обновленного православия» (есть такая книга), или из радиостанций разных, – вот где ересемания, действительно, царствует. Но, утешает нас мать Мария, это не страшно, если мы верим во Христа, если мы действительно верим в Его присутствие в нашей жизни, если мы не в себя верим, не в свои силы, не в свое мировоззрение, а в Его реальное присутствие в Церкви и в нашей жизни. И когда не страшно – всё это преодолимо, хотя, конечно, радости никакой это не вызывает. Лучше бы мать Мария ошиблась, говоря о том, чтó я вам сейчас прочитал.

Причем очень важно, наверное, видеть, что особенно ратуют за чистоту православия люди нецерковные, люди, недавно пришедшие в Церковь, крестившиеся два-три года назад, а то и несколько месяцев назад, люди, которые почти не бывают в церкви и не причащаются; но зато они сражаются за православие с такой невероятной яростью, с какой никогда за православную веру не сражался ни один святой. И действительно, она заметила блестяще и удивительно: для этих людей существует одна только истина, ими монополизированная, я бы даже сказал – ими приватизированная. На самом деле мир многомерен, на самом деле истина Христова может выражаться в самых неожиданных и непредсказуемых формах. И эта непредсказуемость истины для них абсолютно неприемлема. Это люди, прежде всего, конечно, не укорененные в Церкви. О том, чтó это такое – укорененность, я буду говорить несколько позже.

Далее апостол говорит: «Благодарю Бога, Которому служу…» (2 Тим 1: 3). Благодарю Бога, Которому служу, – здесь два очень важных слова, для того чтобы выразить, чтό есть наша вера: это благодарение и служение! Как служу? С чистой совестью! Вот вам еще одно слово – очень важное, очень часто употребляемое в Посланиях апостола Павла. Слово, взятое им из языка стоической философии, но получившее новое и очень глубокое значение, особый смысл: συνείδησις, от глагола σύνοιδα – знать вместе с кем-то. Но если мы вообще посмотрим глаголы с приставкой συν– (вместе) в словаре апостола Павла, то с легкостью поймем, что это συν– относится всегда ко Христу. Это – умирать со Христом, воскресать со Христом, быть со Христом.

Значит, для апостола Павла σύνοιδα – это знать вместе со Христом. Таким образом, συνείδησις, совесть, – это знание нами чего-то вместе со Христом. Это совершенно особый феномен человеческого Я, феномен, данный нам вне зависимости от того, во что мы верим и верим ли мы во что-то, вне зависимости от нашего знания, вне зависимости от нашей религиозности, вне зависимости от наших политических убеждений. У людей может в любой момент их жизни совершенно неожиданно проснуться этот удивительный феномен – συνείδησις, совесть.

Смотрите, как апостол Павел говорит о том, чтó это такое, в другом месте – во 2-й главе Послания к Римлянам, 14-й и 15-й стихи: «…Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую…»

Итак, даже у язычников, которые ничего не знают о Боге из Предания и из Священного Писания, из веры отцов, вдруг в какой-то момент проснется совесть. И мы с вами знаем такие примеры, самые неожиданные, когда в людях их спящая совесть вдруг неожиданно просыпается, – как, например, в момент, когда шла чеченская война. Вы помните принципиальную позицию, которую заняли такие депутаты, как Сергей Адамович Ковалёв, как Валерий Борщёв, один из наших прихожан? И среди этой группы – депутаты, которые постоянно были в Чечне, которые были заложниками у Шамиля Басаева, которые сделали всё возможное и невозможное для мирного решения чеченского кризиса и чеченской трагедии.

Среди них был в этой группе и коммунист по фамилии Петровский. То есть не только представители некоммунистических или антикоммунистических группировок в парламенте, но и коммунист Петровский оказался среди людей, у которых проснулась совесть. Он после этого оказался вне своей группировки, потому что его как совестливого человека она тут же отторгла от себя, потому что это не входит в их планы, не подходит, так сказать, их политической доктрине – методы, основанные на совести, на том, что Бог заговорил изнутри него, хотел он того или нет. Вот это его соратникам по партии было нестерпимо. Но вот вам пример, как в сердце язычника просыпается совесть. Вдруг он понял, что должен за этот мир сражаться до последнего, полностью отвергнув, отбросив какие бы то ни было партийные или групповые интересы, предубеждения, установки и т. д.

В другом месте о совести говорит уже апостол Петр – применительно к Таинству Крещения (это Первое послание Петра, 3: 21). Апостол говорит, что крещение – это «не плотской нечистоты омытие, но испрашивание у Бога доброй совести». Там по-русски переведено: «обещание Богу доброй совести», но это неправильный перевод. Слово ἐπερώτημα – от глагола ἐρωτάω, спрашивать. Значит – испрашивание. Кстати говоря, это знал и блаженный Иероним, который правильно перевел на латинский греческое слово ἐρώτημα как progacio – испрашивание. Это знали и славянские переводчики, которые тоже перевели здесь как прошение. Но в русском переводе под влиянием, вероятно, немецких переводов того времени появилось это слово – обещание. В крещении мы не обещаем Богу, что наша совесть будет доброй, потому что про совесть ничего обещать нельзя. Совесть – это что-то, действующее в наших глубинах. Она неожиданно, помимо нашего желания, иногда вопреки нашему желанию просыпается, а иногда вдруг замирает, умирает…

Так вот, обещать Богу, что совесть моя будет всегда работающей, невозможно, но просить это у Бога возможно, чтобы Он разжег нашу совесть, как разжигают костер. И вот в Таинстве Крещения мы испрашиваем именно это. Мы, конечно, не можем обещать, потому что и младенец крещаемый ничего еще обещать не в силах, и его родители крестные не могут брать на себя такую ответственность.

Итак, особый феномен человеческого Я – совесть. Это голос Божий, который раздается из самых глубин нашего существа, повторяю, вне зависимости от того, хотим мы того или нет. Да, она может иногда спать. Но вот будит ее что-то, повторяю, очень часто неожиданно для нас самих.

Дальше апостол Павел говорит: «непрестанно в молитвах днем и ночью благодарить Бога» (2 Тим 1: 3). «Днем и ночью» – это явно цитата из 87-го псалма, который мы читаем в Шестопсалмии: «Господи, Боже спасения моего! днем вопию и ночью пред Тобою». Но благодарю Бога в молитвах как? Непрестанно! Это очень важное слово, постоянно употребляемое апостолом, когда он говорит о молитве. Молитва и должна быть непрестанной. Это не значит, конечно, что надо непрестанно бормотать молитву, а это значит, что мы с вами должны непрестанно жить в присутствии Божьем, не терять чувства того, что Он есть, что он среди нас.

Непрестанно благодарю Бога! За что непрестанно благодарить Бога? «…Приводя на память нелицемерную веру твою, – обращается он к Тимофею, – которая прежде обитала в бабке твоей Лоиде и матери твоей Евнике, уверен, что она и в тебе. По сей причине напоминаю тебе возгревать дар Божий, который в тебе через мое рукоположение» (2 Тим 1: 5–6).

Итак, смотрите: здесь апостол говорит о рукоположении Тимофея, о даре Божием, который есть у Тимофея, который дан Тимофею через апостольское рукоположение, но «по сей причине» – по той причине, что вера, которая обитает в Тимофее, прежде обитала в бабке его Лоиде и матери его Евнике. Итак, в этом месте апостольского завещания до предела четко сказано, что такое апостольская преемственность – διάδοχη. Это не только дар, полученный через таинство хиротонии от архиерея, но это и дар, полученный от матери и бабки Тимофея. Иными словами, только тогда можно говорить, что человек действительно обладает правом апостольского рукоположения, только тогда можно говорить о том, что Церковь – апостольская, когда, с одной стороны, дар Духа Святаго передан от архиерея к будущему священнику, от архиерея к будущему архиерею и т. д., но, с другой стороны – когда вера передается из поколения в поколение. То есть, не только потому Тимофей может трудиться вместо апостола – и смог, как мы знаем из истории Церкви, – что апостол поставил его через рукоположение на это служение, но и потому, что были у него мать его Евника и бабушка Лоида. Выше апостол говорит о том, что он служит Богу от прародителей, то есть сам он тоже принял от своих отцов, дедов и прадедов ту истину, которой служит.

Таким образом, церковная истина отличается от истины научной, которую можно вычитать из книг, которую можно, в конце концов, самому изобрести, как Блез Паскаль сам изобрел многие теоремы Эвклидовой геометрии. Он просто сидел дома, играл на полу, рисовал картинки какие-то и, никогда не читавший учебников по геометрии, открыл законы – многие теоремы из геометрии Эвклида.

Научная истина такова, что ее можно открыть самому, изобрести заново. Ее можно вычитать из книг, если не можешь изобрести заново. А истина церковная – это истина, переданная из рук в руки. Она не вычитывается из книг или не вычитывается из книг полностью. И она полностью даже через озарение не усваивается – смотрите хотя бы на примере апостола Павла. Одна половина истины им была усвоена от отцов; он говорит о себе: из фарисеев фарисей, учился у ног Гамалиила. Так вот, одну половину истины, ту, о которой говорит Священное Писание Ветхого Завета, он усвоил от отцов, почерпнул в школе Гамалиила, почерпнул из Священного Писания, которое тщательно изучал. А другая половина истины открылась ему на пути в Дамаск, когда Сам Христос озарил его сердце, явившись ему. Затем одна половина истины сложилась с другой, и благодаря этому он стал учеником Христовым. Но он не смог бы пойти по тому пути, по которому прошел, если бы владел только одной из двух половинок: либо истиной, только усвоенной, либо истиной, принятой только через озарение.

Значит, в апостольском рукоположении и в апостольской преемственности важен не только механизм священнического или епископского рукоположения, но важна и усвоенность истины, переданной из поколения в поколение. Поэтому христианам первого поколения из язычников всегда трудно, у них всегда остаются в этой области очень большие проблемы: ведь истина, которая вошла и в их сердце, не усвоена от предшественников; она схвачена из воздуха, из книги, из проповеди. Но здесь есть противоядие.

Опыт истории Древней Церкви, опыт истории Церкви в период ее возрождения в том или ином государстве, в том или ином народе, и опыт наш собственный показывают, что у христиан первого поколения всегда появляется искушение считать Иисуса Богом или Сыном Божиим, но не Сыном Давидовым, не Мессией Израилевым. Иными словами, у христианина первого поколения всегда есть большое искушение оторвать Ветхий Завет от Нового, Ветхий выкинуть и сделать основой своей веры только Новой Завет, то есть отказаться от того исповедания, которое трижды произносится тремя апостолами в 1-й главе Евангелия от Иоанна, где сначала апостол Андрей Первозванный, затем Филипп, а потом Нафанаил говорят, в сущности, одно и то же. «…Андрей, брат Симона Петра. Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит: “Христос”; и привел его к Иисусу» (Ин 1: 40–42). «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова, из Назарета» (Ин 1: 45). И, наконец, Нафанаил говорит: «Ты – Сын Божий, Ты – Царь Израилев» (Ин 1: 49).

Итак, все три апостола исповедуют здесь Иисуса именно как Мессию Израилева, именно как Того, Кто был обещан Моисеем в Книге Второзакония, или Богом через Моисея в Книге Второзакония: именно Того, Кого ждал народ Божий, народ Израилев, в течение тысячи с лишним лет. Вот запас прочности христианства. Если мы не просто веруем в Бога, не просто веруем в Иисуса, но веруем в Мессию Израилева, то в этом уже есть надежда на то, что наша вера не станет в какой-то момент пустым, вредным и человеконенавистническим суеверием. Потому что без Ветхого Завета Новый Завет полностью теряет свой смысл! Это очень важно запомнить, потому что Новый Завет есть исполнение того, что обещано в Ветхом, ответ на обетование, ответ на тысячелетнее ожидание народа Божия, ответ на то, чем жили устремленные в будущее пророки со времен Амоса и Исайи вплоть до этих трех апостолов – Андрея, Филиппа и Нафанаила, которые восклицают: «Мы нашли Мессию!»

Без Закона и пророков христианство теряет всякий смысл. И не случайно поэтому апостол Павел в Первом послании к Коринфянам – я имею в виду начало 15-й главы – напоминает, «что Христос умер за грехи наши, по Писанию, и что Он погребен был, и что воскрес в третий день, по Писанию…» (1 Кор 15: 3–4). И мы с вами в Символе веры тоже исповедуем: «…и страдавша, и погребенна, и воскресшаго в третий день по Писанием», то есть согласно обетованиям Ветхого Завета, согласно тому, что обещано было Богом в Ветхом Завете. Как только наша вера перестает быть основанной на ветхозаветных обетованиях, так тотчас она превращается из православной в какое-то нехристианское сектантство. И поэтому на вопрос: «Чтó есть православие?» – можно ответить: «Это то, что сформулировано в Никео-Цареградском Символе веры, то, что мы исповедуем во время каждой Литургии, в наших утренних молитвах и в Символе веры: “Верую во Единого Бога…” и далее». Там говорится прямо: «…во Единую, святую, соборную», то есть – вселенскую, кафолическую – «и апостольскую Церковь». Так вот, апостольская – это значит, что она от апостолов, что истина, которая живет в Церкви, передана от апостолов из поколения в поколение.

А наша сегодняшняя Церковь, конечно, слишком мало апостольская, она слишком мало укоренена в апостольском предании. Причем укорененность в апостольском предании – это прежде всего, конечно, укорененность в том, чем жили апостолы в обетовании, данном в Ветхом Завете. Поэтому ясно, что сегодня мы, многие из нас, находимся в положении тех христиан из язычников, которые уверовали в Мессию уже после того, как Он пришел. Но Бог всё делает не в линейном времени. Поэтому, если мы укореняемся в тысячелетнем ожидании Мессии народом Божиим, то наша вера будет православной. Но если мы не укоренимся в этом ожидании, если мы не переживем его, к чему нас Церковь, скажем, призывала в дни Рождественского поста – укорениться в ожидании народом Божиим, пусть не в течение двух тысяч лет, а в течение сорока дней, но погрузиться в атмосферу этого ожидания, – мы не будем православными.

Не случайно христиане Запада называют Рождественский пост словом adventus – приход, ожидание прихода. Посмотрите богослужебные тексты этого времени и вы увидите, что они ориентируют нас именно укорениться в вере пророка. Если мы в ней укоренены, то наше православие не пострадает. Но если мы от нее далеки, если, более того, мы пытаемся кощунственно заявлять, как это делают некоторые, что Тот, как они пишут, Машúах, Которого ждут евреи, – это есть не Христос, а антихрист, – тогда мы сектанты, тогда мы не православные люди и не христиане, потому что тот Машиах, Мессия по-еврейски или по-гречески – Χριστός, Помазанник, Которого ждут иудеи, – это Тот, Кого нашли апостолы Андрей, Филипп и Нафанаил. Но только вся трагедия иудаизма заключается в том, что они, носители ветхозаветной веры, ждут Того, Кто уже пришел. Они ждут Того, Кто уже пришел две тысячи лет назад! Это единственная беда и единственная трагедия иудаизма. Во всём остальном иудаизм основан на тех же постулатах веры, на том же ожидании, на котором основана и наша вера. И я думаю, что многие знают об этом если не из истории Церкви и не из богословской литературы, то хотя бы из известного слова, которое в Нью-Йорке было сказано нашим Патриархом Алексием II и за что его ненавидят националисты, антисемиты и представители самых разных человеконенавистнических национальных группировок сегодня.

Так вот, если мы не укоренены в этом ожидании, то мы не христиане – мы сектанты. Вот каким образом можно унаследовать то, что естественно досталось апостолу Павлу, что получил от своей матери и бабки Тимофей. Мы из Деяний апостольских знаем, что у Тимофея отец был грек, а мать иудейка, и поэтому апостол подчеркивает: от матери и от бабки ты это получил, они были укоренены в ожидании Мессии, в мессианском ожидании, и ты это получил!

Замечательно сказал об этом, отвечая на вопрос журналистов, Парижский архиепископ кардинал Жан-Мари Люстиже. У него спросили, почему он, иудей по рождению, еврей, стал католическим священником, когда почувствовал тягу к церковной карьере. «Почему Вы не пошли в ешиву и не стали раввином?» – спросили его журналисты. И Люстиже сказал: «Потому что я понял, что Иисус – Мессия Израилев». То есть, свое христианство он не воспринимает как измену иудаизму. Свое христианство он воспринимает именно как реализованное мессианское ожидание. Его деды, прадеды и прапрадеды в течение не тысячи лет, как предки апостолов Андрея и Филиппа, а в течение трех тысяч лет ждали Мессию. И вдруг для него открывается истина: вот Он, Мессия, уже пришел – Тот Иисус, Который живет в Церкви! И Люстиже рассказывает очень хорошо, как его учили музыке в детстве, как это принято в таких, я бы сказал, не очень культурных, но трудолюбивых еврейских семьях. Родители его, мелкие лавочники, наняли старую русскую даму с блондами, такими буклями белого цвета, которая обучала его музыке. А он, готовясь к урокам и, вероятно, не склонный к музицированию, вместо того чтобы изучать гаммы и всё прочее, читал Священное Писание и полюбил Спасителя, о Котором узнал из Библии, и понял, что Он и есть Тот, Кого ждали его предки. И вот так человек, оторванный от Ветхого Завета, потому что его родители не были верующими евреями, а были обычными людьми ХХ века, которые принадлежали к иудаизму чисто формально (в синагогу отец никогда не ходил, поэтому был вне этой традиции), – этот человек, Жан-Мари Люстиже, вдруг открыл для себя, что Иисус из Назарета – это Мессия Израилев, и так стал христианином.

В нашей жизни очень часто бывает по-другому: мы сначала начинаем любить Иисуса, верить Ему, доверять Ему, а потом нам открывается Ветхий Завет. И потом нам открывается эта связь между поколениями – одним и другим. Но всё равно очень важно, чтобы она открылась, потому что, пока она нам не откроется, мы с вами не христиане. Пока она, эта связь, нам не откроется, мы сектанты.

Так что вот еще что важно – апостольское преемство: это действительно через живых людей передается. Очень важно, и по опыту многие знают, что часто человек из книги узнаёт о Христе, из книги узнаёт о Церкви, о ее истории, о святых, но потом он находит людей, которые пусть не по плоти его родители, но становятся его крестными родителями, в прямом смысле – из купели или в переносном смысле, если человек был прежде крещен, но не просвещен. Всё равно в конечном итоге истину Христову мы получаем из рук в руки, а не из книги. Это очень важно усвоить, понять и раз навсегда запомнить, потому что, повторяю, иначе мы будем не христианами, иначе наша вера будет не православной, а какой-то другой.

Знаете, православие – это есть сама сердцевина веры, ее укорененность в Библии, ее укорененность в Священном Писании. Поэтому нам так дорог Ветхий Завет. Это запас прочности нашего христианства! Вне Ветхого Завета наше христианство в любой момент может стать опасным сектантством, разрушительным как для нас самих, так и для тех, с кем мы рядом живем, с кем мы имеем дело.

Дальше апостол говорит о том, что Бог дал нам дух не боязни, но силы, любви и целомудрия (см. 2 Фес 1: 7). Не боязни, поскольку страх Божий не есть страх нарушить Закон, не страх перед наказанием. Страх Божий – это только страх обидеть Того, Кто тебя любит, страх обидеть Бога во Христе. Более того, страх Божий действительно вселяет в нас смелость, ту смелость, которая здесь названа словом δύναμις, сила. Страх Божий действительно делает нас сильными. Но, повторяю, страх Божий не есть страх нарушить то или иное установление, не есть страх перед наказанием. Языческое, опять-таки, понимание страха Божия – то, которое приходит в нашу жизнь именно тогда, когда мы не укоренены в Священном Писании.