Текст книги "Дневник добровольца. Хроника гражданской войны. 1918–1921"

13.04.1919. Сегодня именины Оли. В такие дни как-то больше скучаешь по своим, хотя не проходит дня, в который бы я не думал о них. Интересно, как они живут и чувствуют себя. Я замечаю, что, несмотря на всё мое спокойствие, я делаюсь более нервным, чем раньше. Как-никак, а пребывание в неизвестности такое долгое время все-таки сильно действует даже на совсем здорового человека.

По газетным сведениям, Могилев и Гомель уже заняты поляками и украинцами. Подтверждаются слухи о занятии Киева. Колчак уже вышел к Волге и занял Самару. Всё это дает право думать, что, может быть, через каких-нибудь полгода удастся побывать у своих и в Москве. От одной этой мысли сердце останавливается и в глазах начинает рябить от волнения. Прямо невозможно представить себе эти встречи, кажется, что не выдержишь. Вечером был в гостях вместе с нашими хозяевами у Пупу и слушал граммофон. Хорошее настроение создавалось у меня от пластинки «Ах, я влюблен в глаза одни», это романс, исполненный на скрипке, рояле и балалайке.

14.04.1919. Утром приехал прапорщик Егоров нашего орудия. Он ранен в плечо ружейной пулей. Что-то здорово навалились на нашу батарею. Последние дни мы всё время несли потери. Говорят, что ранено еще несколько солдат, хотя иначе и не может получаться. На фронте очень мало людей, и им, естественно, приходится отдуваться за всех тех, которые в большом количестве ходят во френчах и шпорах на всех тыловых станциях. Прямо удивляешься, откуда тут столько военных в то время, как на фронте по крайней мере в 4–5 раз меньше того количества, какое могло бы считаться минимальным для обслуживания данного участка фронта. Части всё время тают и тают, а пополнений что-то не видно. Вся же гуляющая публика, очевидно, считает такое положение нормальным и продолжает отдыхать от долговременного отдыха. «Земля наша теперь не велика и совсем не обильна, а порядка в ней всё же нет». Находя такое положение, безусловно, ненормальным, я, тем не менее, нисколько не завидую этим отдыхающим и никогда бы не согласился быть на их месте. Говорят, что наша пушка за это время подбила еще один бронепоезд. Вечерком сыграли в преферанс по полкопейки, который затянулся часов до 2 ночи. Высыпаюсь я что-то мало здесь.

15.04.1919. Собирался днем выехать в Ясиноватую, но так как поездов не оказалось, то пришлось отложить эту поездку до завтра. Отдыхать здесь великолепно, не то что на станциях недалеко от фронта. Там это просто мучение вследствие того нервного и панического настроения, которое обычно царит верстах в 10 от позиции. На самой позиции в этом отношении значительно спокойнее, никто так не волнуется и не нервничает, как в близком тылу. Газет здесь почти никаких нет, и, если правду сказать, я не особенно и стремился их доставать. Хотелось эти дни пробыть вдали от всех военных событий.

Видел двух наших офицеров, вернувшихся из госпиталя после сыпного тифа. Ну и обработала их эта болезнь. Это нечто ужасное. Редко можно встретить такие изможденные лица. Прямо можно было напугаться от одного только вида совершенно ввалившихся глаз.

Вечерком опять собрались сыграть в «железку» по маленькой. В результате игра приняла опять крупный оборот, но на этот раз я выиграл 1100 с лишним рублей. Так что покрыл весь свой проигрыш 12 числа и остался еще в «наваре» около 200 рублей. За время пребывания в Добровольческой армии это почти единственный случай, когда я выиграл в азартную игру. Стало дышать немного легче.

16.04.1919. Так как поезд должен был идти в 6 утра, то пришлось вставать в 4 с половиной. Хозяева тоже поднялись очень рано. Заботятся они поразительно. Кроме меня у них эти дни жило еще три офицера нашей батареи. Хозяйка прямо-таки засуетилась и забегалась окончательно в связи с нашим пребыванием у них. Со времени нашего с Андреем отъезда из Иловайской у них всё время, не переставая, менялись офицеры. Много перебывало у них и офицеров нашей батареи, благодаря чему они перезнакомились почти со всеми нашими офицерами. Мне на дорогу опять дали мешочек с провизией. Хозяйка наотрез отказалась взять с меня деньги за пансион.

Приехал я в Ясиноватую около 1 часу дня. Положение на этом участке под Авдеевкой не изменилось со времени моего отъезда. Наши всё время удерживаются у 4‐го блока. Они всё время здорово гвоздят. Теперь состязание происходит главным образом между артиллерией. Сегодня они закатили четыре 6-дюймовых снаряда в здание блока, где был наш наблюдательный пункт, и разрушили его основательно.

Говорят, что на этих днях в Ясиноватой на водонапорной башне поймали большевистского наблюдателя с телефоном, который якобы отсюда корректировал стрельбу по нашему бронепоезду. Много все-таки таких шпионов болтается в нашем тылу. Сегодня прилично всыпали китайцам, которые появились на этом участке; Белозерцев сменили Алексеевские партизаны и солидно встретили этих желтолицых прислужников советской власти.

До сих пор продолжают прибывать подарки к Пасхе. Разные организации, должно быть, думают, что на фронте много народу, и поэтому присылают подарки еще до сих пор. Благодаря этому на каждого пришлось довольно много подарков по теперешнему голодному времени.

Сегодня спал уже не с теми удобствами, как вчера. Устроился на полу и не раздевался. Можно было бы явиться в Ясиноватую только завтра к вечеру, так как срок отдыха кончается для меня только 18‐го в 1 час дня, но, с другой стороны, не хотелось получить за это замечание. Отдыхать же в Ясиноватой крайне гнусно.

17.04.1919. Ночью перебежали к нам и явились в Ясиноватую 4 офицера из большевистского штаба. Говорят, что каждый день они получали приказы о наступлении. Здесь у них 10 легких и 6 тяжелых орудий. Снарядов в данный момент у них 10 000 на одном только нашем участке. Пехоты здесь целых 2 полка и несколько эскадронов конницы. А между тем они не могут продвинуться. Если бы у нас были такие силы, мы бы далеко закатились. По всем признакам на этих участках день прошел довольно спокойно. Особой стрельбы не было слышно. Только под вечер взвод конно‐горной батареи вышел в прорыв между Скотоватским и нашим участком и гвазданул по нашим гаубицам, убив там 7 лошадей и ранив несколько человек.

У большевиков между Скотоватой и Авдеевкой уже сплошной фронт, мы же пока оперируем в этом районе отдельными группами.

Командир вызвал сюда нашего заведующего хозяйством. Он всё время прохлаждается с женой в Иловайской, разводит там кроликов, заботится о какой-то экономии, сумма которой достигла уже 60 тысяч рублей, а здесь на фронте люди буквально голодают и едят черт знает что. Какой-то бездушный формалист и совершенно неопытный мальчишка. Совершенно исчезли в продаже спички. Кое-где с трудом можно их достать и по солидной цене – 6 руб. коробка.

18.04.1919. Сегодня наши начали наступать на Скотоватском и Юзовском направлении. Часам к 10 заняли и Скотоватую и Юзово. Но под Скотоватой рота из пленных кавказских красноармейцев перешла на их сторону и начала стрелять по нашим, вследствие чего пришлось снова оставить Скотоватую. Несколько невесело то, что снарядов у нас совсем мало, дают каких-нибудь 20 штук на орудие, и то приказывают экономить как можно больше, а красные по-прежнему гвоздят солидно и снарядов совсем не считают.

Около 1 часу прибыл на позицию. Пришлось от Ясиноватой идти пешком. Взвод стоит недалеко от оврага, который зарос деревьями. Всё в зелени и цвету. Цветут дикие груши и яблони и кусты, название которых мне неизвестно. Наши все основательно окопались. Стало похоже на то, что война принимает позиционный характер. Пехота тоже зарылась в землю. У третьего орудия завелась гармоника, и кто-то всё время без устали у передков играет на ней. После заката солнца в разных концах оврага начали петь соловьи. Вся красота весеннего вечера и его стройность нарушались только орудийными выстрелами. Всеобщее пробуждение не могло вязаться со смертью, и благодаря этому не могло получиться умиротворяющего впечатления от проснувшейся природы. А хорошо было бы полежать денька два на травке. Это я говорю не потому, что сильно устал, а потому, что хочется спокойно втянуть в себя первое дыхание весны, а потом – хоть куда угодно.

19.04.1919. Весь день с 4 утра и до 7 вечера просидел на наблюдательном пункте. Пришлось лежать на насыпи железной дороги. Был сильный крутящий ветер, всё время подымался песок и засыпал глаза. Голову приходилось держать вершках в двух от земли, чуть немного приподымаешься, начинают сейчас обкладывать ружейными пулями или запустят даже по нам несколько снарядов, чтобы мы вели себя спокойно и смирно. Под вечер запустил очень удачно две гранаты в группу большевиков. Гранаты разорвались в самой гуще этой группы и, безусловно, не могли не задеть нескольких красных. Это, собственно, первая моя самостоятельная стрельба и первые видимые поранения, нанесенные моею рукой. Стрелял я на 4 версты 100 сажень.

За последнее время участились переходы наших солдат на сторону большевиков. Это явление начало носить уже хронический характер, проделывают они эти побеги преимущественно ночью из полевого караула. К утру и выясняется, что 3–4 человек нет.

20.04.1919. Начали вставать в 2³/₄ ночи, а ложиться удается только около 10 с лишним вечера. Совершенно не высыпаешься. Такая история предстоит теперь каждый день. Дни становятся длиннее, и сниматься с позиции каждый день приходится на некоторое время позже, чем в предыдущий день. Подъезд и отъезд с позиции совсем открытый.

Утром, часов в 9, нам подвозили снаряды, красные заметили передок и начали обстреливать расположение нашей батареи. Мы с капитаном Вильманом сидели и мирно разговаривали. Вдруг ни с того ни с сего тяжелый снаряд прожужжал и бухнул шагах в пяти от нас. Нас оглушило, забросало землей и заволокло дымом. Около передков раздался чей-то крик. Оказалось, что 3 лошади нашего 4‐го орудия ранены, 2 из которых довольно серьезно. К вечеру пошел сильный дождь, благодаря чему нам придется сегодня спать во всем мокром.

Вечером поручик Татарников по случаю своих именин устроил ужин с водкой из запасов от карательной экспедиции. Пить совсем не хотелось. Думаешь только о том, чтобы что-либо съесть и завалиться спать.

21.04.1919. Получили посылку с ветчиной, салом и куличом от Щербака, адресованную на господ офицеров 4‐го орудия. Кроме того, из Кавказской наши прежние хозяева Дубинкины лично мне тоже прислали немного пасхального угощения.

Часа в 2 нам сообщили, что наш правый фланг обошли, и чтобы мы были готовы на всякий случай. Но потом оказалось, что красные только немного нажали справа и заняли правый наблюдательный пункт нашего правого взвода. Это наступление быстро ликвидировали. К обходам здесь все так привыкли, что это сообщение не произвело у нас во взводе никакого впечатления. Наши пластуны пробовали наступать на Путиловский завод и часть его как будто заняли.

У красных появились роскошные бронепоезда с хорошими орудиями и великолепными стрелками. Бьют здорово. Вечером сегодня они в момент выпустили 60–70 снарядов через наши головы по стоявшему несколько сзади нас бронепоезду и попадали очень близко от него, так что если бы он не передвигался, то ему пришлось бы туго.

Ночью около 12 поднялась весьма солидная, очень частая ружейная и беспрерывная пулеметная стрельба по всему участку этого фронта. Продолжалась она часа полтора. В смысле сна ночь была окончательно испорчена, так как всех разбудили и на всякий случай приказали быть в полной готовности.

22.04.1919. Получил от Андрея письмо. Сообщает, что он был в лазарете в Армавире. В Таганроге и Ростове все лазареты и госпиталя переполнены. За 6 дней пути до Армавира ему сделали одну перевязку. Рана у него совсем зажила. Вся история получается только из-за переезда колесом. Он не может ни согнуться, ни поднять чего-нибудь тяжелого. Поздравляет он меня с именинами и желает не играть в карты. Поручик Никольский приехал из Иловайской, видел там Андрея, он ходит с палочкой, собирается получить деньги и ехать лечиться дальше в Екатеринодар.

Утром вследствие ночной стрельбы нельзя было совершенно ни от кого узнать обстановку. Никто не знал, где наши, и что в данный момент нами занято. На наблюдательный пункт с утра пошел я. С утра всё было довольно покойно. Часов же с 7, когда обнаружилось наступление красных, выяснилось, что впереди нашего наблюдательного пункта наших частей нет. Вся пехота была на буграх, на которых находился я. Они сейчас же высыпали и начали отстреливаться. Я тоже открыл огонь из двух орудий. Наступали, должно быть, хорошие части красных, так как они стреляли весьма недурно. Наш бугор прямо засыпало пулями. Несколько раз пули настолько близко пролетали мимо моего правого уха, что оно прямо загоралось от теплоты, и я даже раза три за всё это время попробовал рукой, не идет ли кровь. Но всё было благополучно. На пункт я вызвал капитана Вильмана. Он предложил мне пока стрелять дальше, а сам смотрел кругом на создавшуюся обстановку. Красные лезли отовсюду и в неизмеримом количестве. Затем, со словами «нам здесь не удержаться», капитан передал приказание браться в передки. Пули, действительно, летели со всех сторон и попадали уже на батарею, которая стояла в одной версте сзади наблюдательного пункта. Когда мы пришли на взвод, там все уже были готовы к отходу, и мы двинулись.

Интересно то, что во время ружейного обстрела многие конные почему-то усиленно хотят быть пешими. Я, как всегда, ехал на своей Охре, которая последнее время не сразу дает на нее садиться, приходится немного потанцевать, прежде чем удастся вскочить на нее.

Ездовой среднего уноса, желая предохранить себя от пуль, совершенно лег между своими двумя лошадьми. Я возмутился и крикнул: «Такое комическое положение чтобы я видел в последний раз». Только он успел выпрямиться, как пуля попала ему в рукав полушубка, но тела не задела.

Пехота наша отходила вслед за нами. У переезда через железную дорогу выяснилось, что наш правый фланг тоже отходит. Верстах в 2 от станции Ясиноватой (впереди ее) мы задержались. Часа в 4 подошли еще взвод 5-й батареи и пехотное подкрепление. Было приказано восстановить положение. Но вследствие того, что скоро уже наступила темнота (темнеет теперь сразу после 7 вечера), мы не продвинулись дальше, а остались на занятых позициях.

Красные за последнее время начали крыть преимущественно бризантными снарядами. Рвутся они очень эффектно, с большой силой и здоровым треском. Сегодня Ясиноватая была уже под обстрелом. Они крыли по станции и по окраинам селения.

23.04.1919. Сегодня день моего Ангела, и в этот день как раз пришлось поработать больше, чем в какой-либо другой. С ночи поднялся сильнейший ветер и, несмотря на то, что день был солнечный, от холода нельзя было нигде спастись. Я оделся совершенно по-зимнему, так градусов на 15–20 ниже нуля, и то совершенно пропадал.

С раннего утра красные начали нажимать с трех сторон: со стороны Юзово, Авдеевки и Скотоватой. Вся беда в том, что у нас со снарядами стало не очень густо и даже совсем скверно. Примерно до одного часу мы держались на занятой позиции, но затем все пушки ушли, и осталось только 4-е орудие. Стреляли мы на прицел 33 и снялись только тогда, когда от начальника участка пришло приказание: отойти, как можно скорее. Красные исковыряли всё поле снарядами, но по нам не попадали. И только после того, как мы двинулись, они залепили по тому месту, где мы стояли. Пока мы проходили через Ясиноватую, большевики всё время провожали нас бризантными и попадали очень близко, только несколько левее.

Вся Ясиноватая была совершенно мертва и пустынна. Во всех домах окна закрыты ставнями или подушками и досками. Жители все попрятались в погребах. На станции горел какой-то бак с 700 пудов мазута, подожженного тяжелым снарядом. Таким образом, восстановить положение не удалось, а пришлось отступать еще дальше и оставить Ясиноватую, которая представляет собою крупный железнодорожный узел.

Не успели мы присоединиться к остальным нашим пушкам, как полковник Соколов потребовал наше 4-е орудие налево, на открытую позицию. Мы выкатились рысью прямо в наши цепи и начали гвоздить по цепям красных. После 4–5 наших выстрелов большевики закатили нам гранату не особенно приятного свойства. Она пролетела над моей головой вершков на 5–6, сдула меня воздухом с ног и разорвалась шагах в пяти сзади. К счастью, никто не пострадал, но меня в первый момент все уже считали погибшим. Приятный подарок ко дню Ангела. Всё-таки чем-то особенным отметился этот день.

Пришлось взяться в передки и сняться с этого места. Кроме того, снарядов у нас осталось только два. Вообще красные за последнее время начали очень прилично стрелять. В особенности хорошо садят у них броневики, которые с 2–3 снарядами попадают куда хотят. Сегодня у нас как будто и пехоты было немало, а между тем пришлось отступать. Последние разы для подкрепления присылались наши пластунские казачьи части, а они что-то совсем не того. Говорят, что нашу пехоту сегодня солидно попугал броневой автомобиль противника.

К вечеру мы были верстах в 6 сзади Ясиноватой. Под самые сумерки большевики закатили снаряд в один из наших броневиков, который стоял на линии Ясиноватая–Криничная. Там что-то загорелось, и начали взрываться снаряды. Мы отступили с другой группой вдоль железной дороги Ясиноватая–Макеевка.

Последнее время стали приказывать перерезать все провода в сторону противника. За время нашего стояния у блока № 4 наши телефонисты всё время включались в телеграфную линию и подслушивали большевистские разговоры. Интереснее всего то, что однажды наши подслушали такой разговорчик: «Мы подслушали разговор и узнали, что на наш левый фланг приходят пластуны»… Из этого выяснилось, что большевики также нас хорошо подслушивают.

На ночь мы расположились в городке Дмитриевск.

24.04.1919. С утра почувствовал себя крайне неважно. Еще вчера вечером у меня начала болеть голова, но я это относил к действию гранаты.

Вчера во время отступления из Ясиноватой наши разведчики раздобыли табаку, орехов и консервов. С такими мерами я не могу согласиться. Всё это можно официально реквизировать, так как всё это всё равно разберут большевики. Как только выехали на позицию, начался дележ всего этого. В общем, каждому досталось понемногу всего.

Часов около 2 мне стало совсем скверно, и я уехал в обозе 1‐го разряда в Дмитриевск. Нашел себе комнатку, попросил устроить себе постель и сразу же завалился. Спал неважно, скорее находился в каком-то полубреду, но тем не менее проснулся на следующий день только около 1 часу дня, отхватив подряд почти целые сутки.

25.04.1919. Теперь я решил, что, очевидно, у меня нечто простудное. Обратиться, собственно, не к кому и нужно думать, что дня за 2–3 вся эта история должна будет пройти. Хозяева мои очень милые люди. Устроили мне сегодня великолепную постель на сетке. Каково здесь настроение, разобраться трудно. Так, как будто очень многие хорошо относятся к нашей армии. Все только страшно боятся боя в этом городке. Говорят, что, должно быть, большевики войдут сюда, так как они от многих слышали, что раз мы пришли в какое-либо место, то уж обязательно туда придут красные. В общем, как видно, не совсем надеются на нашу армию. И действительно, мы как-то не можем удерживаться на одном месте, а всегда то отходим, то опять наступаем.

Здесь много заводов и около 30 тысяч рабочих, настроение которых очень различно. Красные продолжают нажимать и заняли ст. Криничная. Они наступают по всему фронту. Со снарядами у нас совсем дело табак. На целый день дают по 7 штук на пушку, а день ведь тянется с 3 утра до 8 вечера, т. е. 17 часов. Вечером принял аспирин и решил ночью хорошо пропотеть.

26.04.1919. Часа в 3, когда я от принятого аспирина был весь в поту, влетел в дом фельдфебель Сапрунов и прерывающимся голосом проговорил: «Собирайтесь скорее, нашу улицу обстреливают ружейным и пулеметным огнем. Обоз сейчас уходит». Я переменил белье, собрал свои вещи и вышел на улицу. Всё, что я услышал, это было 9–10 ружейных выстрелов, правда, не особенно далеких. Когда я увидел Сапрунова, я сказал ему: «Если бы вы были в моем подчинении, то я бы послал вас на несколько часов под винтовку за ваше паническое настроение». Вообще в этом отношении в обозе прямо-таки всегда бывает больше всего паники и панически настроенных господ.

Часа в 4 утра обоз все-таки тронулся и я вместе с ним. Остановились в нескольких верстах от Дмитриевска. Я отдал постирать свое белье, но только его успели выстирать и поставили вывариваться, как пришло приказание: отойти еще версты на четыре. Пришлось взять всю эту мокрую штуку и сушить ее на солнце и на ветру во время остановки.

Наши оставили Дмитриевск. Пехота наша рассказала, что когда они проходили через этот городок, то страшно боялись, что по ним начнут стрелять рабочие. На самом же деле почти из каждого дома им выносили хлеб, молоко, пышки и отнеслись к ним так, как нигде раньше. К вечеру у меня по всей шее появилась какая-то сыпь вроде прыщей. Я никак не мог решить, что это значит, и решил ехать завтра рано утром в Иловайскую к врачу, чтобы выяснить, что это за болезнь, которая меня начала уже серьезно беспокоить.

27.04.1919. В 3 утра, когда еще пели соловьи, поехал в Иловайскую через Харцызск. В Харцызске всё эвакуируется. Отправляются составы чуть ли не больше 100 вагонов: за несколько верст до Иловайской все пути загромождены составами.

Заехал я сначала в Федоровку, где стоит наш обоз 2‐го разряда. Тут все сады цветут. Роскошная картина и великолепный запах. Одним словом, живи и радуйся, если бы было нормальное время, а так эта весенняя красота наводит только грусть и тоску. Кроме того, в данный момент моя шея являет печальный вид. Получив необходимые бумаги, я отправился в лазарет, но оказалось, что он уже эвакуирован в Матвеев Курган. Я обратился к какому-то военному врачу, но так как он крайне поверхностно осмотрел меня с расстояния пяти шагов на перроне вокзала и прописал какую-то ересь, то я решил обратиться к частному. Тот выслушал меня как следует, сказал, что это какая-то лихорадка, и предложил мне полечиться дней 5–6.

Днем приехал в Иловайскую командующий Кавказской Добровольческой армией генерал барон Врангель. Представительный и обаятельный мужчина. «Я слышу ваш стон, – сказал он войскам. – Я знаю, как тяжело вам приходится в этой борьбе, но помните, что врагу еще тяжелее, потому что этот враг – презренный враг. Он за своей спиной имеет разоренную страну, которая его проклинает. Вы же имеете за собой родные села и станицы, которые вас поддержат. Держитесь, орлы! Через короткое время я обещаю сменить вас новыми, свежими частями».

Действительно, многие полки на этом фронте выдохлись окончательно. Говорят, будто бы от адмирала Колчака получено приказание пожертвовать всем Донбассом и все силы направить на присоединение к нему. Он бросил нам навстречу корпус. В связи с этим говорят, что по линии Ново-Николаевская–Матвеев Курган–Лихая устраивается укрепленная позиция по всем правилам военной техники, куда мы и будем отходить. Но это опять-таки всё слухи, а определенного ничего не известно. Многие считают такой отход вполне рациональным, так как там мы уходим из этой сплошной сети железных дорог: тут всё прямо переплетено железнодорожными линиями. Кроме основных линий везде и всюду многочисленные ветки к бесчисленным рудникам, которые соединяются между собой. Нельзя указать тут место, где вас не достали бы бронепоезда; бронепоездов, и притом очень хороших, у красных развелось уж очень много.

Сегодня наши оставили Ханженково. Какой-то капитан говорил, что будто бы и Харцызск уже занят противником. В Иловайской среди жителей царит паника, начали всё эвакуировать. Мирное население тоже укладывается и приводит в порядок погреба. Красные нажимают еще и со стороны Моспино, собираясь выйти на линию железной дороги сзади Кутейниково и таким путем отрезать Иловайскую. Почему наши отходят дальше – непонятно. Подкрепления прибывают сюда, а положение не улучшается. На ночь я все-таки разделся как следует, чтобы не пропустить случая поспать по-человечески.

28.04.1919. Встретился здесь с корнетом Степановым, с которым вместе ехали от Екатеринослава в Добровольческую армию. Сообщил мне, что брат его убит на Кубани. Он был ранен и не мог отойти вместе с эскадроном при спешном оставлении одного из хуторов. Через несколько часов наши снова заняли эти хутора. Корнет Степанов нашел лишь изуродованный и раздетый труп своего брата, половые органы были вырезаны и прибиты гвоздем ко лбу. Кроме того видел двух могилевцев – Терещенко и Женю Крокосевича. Последний шел с какой-то сестрой и уверял меня, что за последнее время от непрерывных боев у него сильно расшатались нервы. В Иловайской по-прежнему достаточно тревожно. Довольно ясно слышна бывает временами ружейная и пулеметная стрельба. Мои хозяева тоже не знают, что делать: уезжать или оставаться. Обоз 2‐го разряда нашей батареи тоже собирается отойти куда-то подальше.

У меня на плечах появились прыщи в достаточном количестве. Я еще раз обратился к доктору, и он снова сказал, что это от лихорадки.

Фронт теперь проходит между Ханженково и Харцызском. Наступление красных со стороны Бешево и Моспино как будто ликвидировано.

У нас уже появились батареи, вооруженные английскими орудиями, к которым имеется основательное количество снарядов. Говорят, что вся наша артиллерия будет перевооружаться и что наша батарея тоже скоро получит английские пушки. Это будет намного веселее, а то уж больно скучно у нас с нашими снарядами. Вообще, русские даже в войне с русскими имеют худшую артиллерию и значительно меньше снарядов и технических усовершенствований, чем у противника. Так было в германскую войну, так получается и теперь, в междоусобную.

29.04.1919. Получились сведения, что наши части не собираются сдавать Иловайскую и перейдут сами в наступление. Сил здесь наших накопилось много в сравнении с тем, с чем мы обыкновенно привыкли удерживать целый участок фронта. Поэтому нужно думать, что если наши не хотят сдавать Иловайскую, то они ее удержат. Вообще, в связи с последними известиями, здесь наступило заметное успокоение. Обоз наш остался в Федоровке, благодаря чему я опять имею возможность остаться здесь, так как в данный момент я числюсь при обозе.

Часов около 5 вечера над Иловайской появился большевистский аэроплан. Он сделал круг и сбросил две бомбы, которые вреда не принесли. Через полчаса появился второй аэроплан, который летел прямо по направлению к станции. Его встретили довольно частым ружейным и пулеметным огнем. Стреляли все, у кого в этот момент были винтовки и кому было не лень. Аэроплан опять бросил две бомбы и завернул, не долетев до станции. На этот раз какую-то женщину ранило осколком в живот.

Вечером после наступления темноты приехал сюда Татарников. Рассказывал, что их сегодня прилично обстрелял автоброневик противника. У них здесь, по-видимому, немало действует таких автомобильчиков. На нашу пехоту и вообще на всех солдат эти авто действуют довольно сильно. За зиму все отвыкли от этой прелести, но теперь скоро снова попри-выкают. Говорят, что на этот фронт ожидают 10 танков, которые будто бы 27 числа в 2 часа дня вышли из Екатеринодара и будут доставлены сюда в спешном порядке.

30.04.1919. Наши всё время топчутся здесь на этих участках, но вперед не продвигаются, а скорее отходят в некоторых местах, хотя на очень незначительное расстояние. В районе Луганска идут успешные для нас бои. Здесь предполагается какая-то операция генерала Шкуро, но его дела идут как будто не совсем важно.

Впервые за всё это время более подробно прочел относительно фронта адмирала Колчака. По прежним сообщениям и слухам казалось, что он значительно ближе, чем это выясняется теперь. Линия его фронта проходит примерно так: от Зуевки (между Вяткой и Глазовым) на Елабугу, Чистополь, Бугуруслан, Оренбург (верст 70 западнее его), Уральск, Новоузенск, Александров Гай. Говорят, что англичане сообщили о том, что уже недели через две у нас с ним будет связь, то есть, другими словами, соединимся. Но это едва ли так: две недели все-таки очень короткий промежуток времени.

Под Манычем наши основательно встряхнули красных: взято 13 орудий, 60 пулеметов и 3500 пленных. Если судить исключительно по газетным сведениям, то наши дела блестящи, а на самом деле они, я сказал бы, значительно хуже, хотя в общем и не скверно.

1.05.1919. Среда. Веселый месяц май. Но не многие в России так скажут. Лишь некоторые посмеются, а большинство поплачет. Общая разруха сильно затянулась и еще неизвестно, когда и чем она закончится. Хуже всего то, что такое состояние гражданской войны, когда каждому открывается широкое поле для полного произвола, во фронтовой полосе страшно пагубно отзывается на всём народе. И нужны будут нечеловеческие усилия, чтобы потом, при водворении порядка, заставить всех отстать от своих привычек и считаться с известной законностью и даже силой. С этой стороны вред, нанесенный России большевиками, будет чрезвычайно трудно чем-либо загладить. Всё нынешнее поколение, которое ведет эту ужасную по жестокости войну, должно быть останется больным в нравственном отношении до конца своих дней. А сколько людей окажется с совершенно разбитой нервной системой. Пока что я не могу еще жаловаться на свои нервы, но несомненно, что вся эта история и на мне может отразиться. Как хотелось бы увидеть своих и поговорить обо всём. Очень много материала и переживаний накопилось за это время. Страшно желал бы встретиться с Арнак. Говорил бы, кажется, не умолкая, с чувством и в этом нашел бы величайшее удовлетворение и тихую радость. Я думаю, что у многих из нас ощущается такая потребность, но между собой мы обыкновенно о своих переживаниях совсем не говорим. Да и где там, если на позиции приходится в любую минуту заботиться главным образом о какой-либо еде, а иначе совсем пропадешь.

Говорят, Андрей за это время совсем переменился, мечтает только о соловьях и лунных вечерах. По всем признакам, он завел себе в Армавире какую-то даму сердца. Мне из канцелярии передали письмо на его имя. Я думал, что это какое-либо деловое, раскрыл его и, полагая, что у него секретов нет, а всё что касается его, то отчасти касается и меня, так как у нас всё общее, собирался его прочесть и, конечно, страшно удивился, когда налетел на любовное письмишко. Дело, как видно, у него заварилось серьезное, пахнет уже чем-то семейным. Лично я такими пустяками не занимаюсь и веду на редкость скромную жизнь. Вот вам и Андрей, здорово он меня этим удивил!